Аудиозаписи

Был один мальчик. И он очень любил есть цыплят и очень боялся волков.

И один раз этот мальчик лег спать и заснул. И во сне он увидел, что идет он по лесу, за грибами идет… И вдруг из куста выскочил… выскочил волк и бросился на мальчика. Мальчик испугался: «Ай-яй-яй! Он меня съест!»

Волк говорит: «Постой, я тебя еще не съем, а я с тобой поговорю».

И стал волк говорить человечьим голосом.

И говорит мальчику: «Ты боишься, что я тебя съем, а сам ты что же делаешь? Ты ведь любишь цыплят?»

Люблю.

Зачем же ты их ешь? Ведь они, эти цыплята, такие же живые, как и ты! Каждое утро — пойди, посмотри, как их ловят, как повар несет их на кухню, как перерезают им голову, как их матка кудахчет и плачет о том, видел ты это? — говорит волк.

Мальчик говорит: «Я не видал!»

— А не видал, так пойди, посмотри. А вот потом… Теперь я тебя съем. Ты такой же цыпленок, я тебя съем.

И волк бросился на мальчика, и мальчик так испугался, закричал: «Ай, яй, яй!» А закричал и проснулся. И с тех пор мальчик перестал есть мясо. И не стал есть ни говядину, ни телятину, ни баранину, ни кур.

Собрался раз в уездном городе суд присяжных… Был один купец Иван Акимович Белов. Почтенный, богатый человек. Его выбрали присяж… старшиною присяжных. Вот когда присягнули они как должно, собрались судить. Привели вора, конокрада. Только хотели начать судить его, вдруг старичок Николай Акимович говорит: «Не могу я, господин судья, судить. Увольте!» Удивился судья, говорит: «Отчего?» «Да не могу вам сказать». И вдруг стал старичок плакать. Все удивились, стали спрашивать, а он говорит: «Не могу сказать, одно скажу, что по-христианству нельзя» нам друг дружку судить. Я сам хуже этого, и отец мой много хуже этого самого конокрада…» Подумали, посудили и отпустили Ивана Акимовича. Вот дело-то все было вот как.

…Там есть кладовая и в кладовой двери крепкие и замки, пробраться нельзя. А окно есть, так на сажень будет от земли. И в окно это большому человеку не влезть, а мальчику влезть можно. Так вот мы и думаем: «Возьми ты свово мальчишку, он ловкий, он туды влезет, мы его подсодим и обвяжем веревкой, спустим туды в кладовую. Он там наберет, что ему нужно, и нам будет подавать. Мы по веревке повытаскаем. А потом, когда все отберет, сам себя опять обвяжет, и мы его вытащим назад. Сделаем, а добра много наживем». Пришел Аким домой и говорит мальчишке: «Ты что, можешь туды влезть, куды я тебе велю?»

«Я все могу, я ловок лазать». «Ну, ладно». А жена услыхала, говорит: «Что ты это, — говорит, — затеял?». А он на жену крикнул. Жена знает, что с пьяным с ним говорить нечего. Испугалась его, ушла. Он взял мальчишку, одел, повел его с собой. Пришли они, как уговорились. Пошли они… дождались ночи, пошли ночью к купцовой кладовой. Подошли туды и сделали все, как решено было. Мальчишка ловкий был. Туда подсадили его, влез, в кладовую спустился и стал там отбирать. Какие шубы, какие получше вещи, как они ему приказывали, отбирал и завязывал, а они вытаскивали. Потом повытаскали столько, что уж до… довольно. А ночь была. Говорят, кричат мальчишке: «Теперь обвязывай себя, мы тебя вытащим». Обвязался мальчишка вокруг пояса, они потянули, а веревка-то… что они таскали, и оборвись. Оборвись, и мальчишка туды и бухнулся назад. Хорошо, что на мягкое, не ушибся. А тут же дворник услыхал голос да вышел. Стал спрашивать: «Что за люди?» Как они увидали, бросились бежать и убежали. А мальчишка остался. Остался, кричит: «Мама-мама, мама-мама!» Так воров и не догнали. А пошли в кладовую, отперли, видят мальчишка кричит, плачет, лежит и все маму зовет.

Позвали хозяина. Хозяин был добрый человек. Увидал мальчишку, жалко ему стало. И слышит он, что дворники говорят: «Ну, теперь, говорят, они от нас, разбойники, не отделаются. Мы по мальчишке узнаем, где они такие». А хозяин говорит:

«Ах, неладно вы говорите! По христианству разве можно ребенка заставить на отца показывать? Оставим это дело. Пропало, так пропало. А мальчишку пожалеть надо». Привел его домой, накормили, уложили спать.

Взяли мальчишку. Жена купцова его пожалела. Мальчик хорошенький, добрый, все плачет. Она его стала ласкать, гостинцы ему давать, утешился мальчик. Наутро стал… говорит… все к матери просится. Начали его утешать. Понемножку, понемножку и привык. Привык и так стал жить у купца. Жил да жил, и так стал купец ему дела поручать, и стал мальчишка приказчиком. Вырос большой, пришло время женить, а у купца дочь…

…И был этот самый Ванька, который попался в амбаре, и был тот самый купец, который старшиною присяжных был и отказался судить других людей. Вот и все.

Был один человек богат, а потом стал беден. Напали на него всякие несчастья: сначала сгорел его дом, потом подохла его скотина. Пошел он работать в дом и там попал к недоброму хозяину. Работал, работал, а когда пришло время к расчету, у хозяина, оказалось, нет денег, нечего платить. И ушел он оттуда без денег и прожил все, что на себе было. Так прожился, что не на что было купить лаптей, и шел домой босиком. И сел он на дороге и стал жаловаться богу. «За что, — говорит, — мне такие несчастья! Нет на свете человека несчастнее меня!» И вдруг видит-мимо него идет по дороге человек без ног, на одних коленках. И подумал он: «Мне нечего одеться, нечего обуться, нече… а ноги есть. А у этого и ног нет. Стало быть, несчастней меня». И перестал он жаловаться, и пошел домой, и стал стараться жить получше.

— Убить!… Повесить!… Застрелить его! — кричали в толпе. Страшная, безжалостная, жестокая толпа мужчин и женщин окружала человека. Человек шел среди ней, высокий, спокойный… Он казался таким же безжалостным, как и сама толпа.

Он был один из тех, которые воюют за правительство против народа. Его схватили в его собственном доме и тащили сами не зная куда.

— Насмерть!… Насмерть!… Убить мерзавца! — Женщина подскочила к нему и схватила его за ворот.

— На колени, мерзавец! — крикнула она. — Это городовой! Он стрелял по нас.

— Да, это правда, — отвечал человек.

— Убить! Повесить! Сейчас расстрелять! — кричали вокруг него. — Здесь! Нет! Дальше! Ведите его за город, там убьем его! Ну, иди же!

— Иду, куды хотите, — отвечал пленный. Все вокруг него… толпились все ближе и ближе, заряжали ружья.

— Насмерть негодяя! Насмерть городового! Убьем его, как волка!

— Хорошо, я волк, вы собаки!

— Как, еще он ругается?! Насмерть негодяя!

Бледные от злобы люди подскакивали к нему и грозили ему кулаками под самым носом.

Сто голосов кричали вокруг него: «Повесить! Убить!»

Он шел, и видно было остаток злобы в его лице. Он шел, окруженный этим шумом, спокойный, как будто скучающий. На улице, по которой они шли, лежало несколько убитых. Это, может быть, были те, которых убил этот самый человек. Но человек как будто не смущался этим и еще выше поднимал голову. Делать было нечего. Он ненавидел, он ненавидел их так же, как они ненавидели его. Если б он был победителем, он перестрелял бы их всех.

— Насмерть!… Насмерть!… Он вчера еще, вчера еще… нынче он утром еще стрелял по нас!… Убить шпиона, изменника проклятого! Убить, убить, он разбойник!

И вдруг услыхали голос, который говорил… Не голос, а голосок. Голосок говорил: «Это мой отец!» Оглянулись на голос, это был ребенок, шестилетний ребенок. Подняв обе ручонки, он умолял людей, и просил их и… грозил им. Но все кричали: «Убить их, расстрелять негодяя! Нечего дожидаться!»

Но ребенок добрался до отца, упал ему в ноги и закричал: «Папа, я не хочу, чтобы тебе делали дурное!»

Но люди не слышали, не замечали и продолжали кричать все так же: «Убить, убить! Покончить надо с этим убийцей! Скорей!» Вся улица была полна страшными людьми. Все кричали: «Долой царей! Долой попов! Долой министров! Долой шпионов! Всех побьем! Это все негодяи!»

А ребенок кричал: «Да я вам говорю, что это мой отец!»

— Какой миленький ребенок! — сказала женщина. — Какой милый ребенок. Ребенок плакал. Бледный, он был недурно одет. Другая женщина сказала: «Мальчик, тебе сколько лет?» Мальчик отвечал: «Не убивайте моего отца!» Несколько людей задумалось и остановилось. Один из сердитых, особенно сердитый, закричал на ребенка:

«Уйди!»

«Куда мне уйти?»

«Уйди к себе! »

«Зачем?»

«К матери уйди!»

Мать его умерла, — сказал отец.

Так у него никого нет, кроме тебя?

Ну что ж, все равно, убивайте меня, — отвечал отец. И он держал мальчика и согревал его руки и сказал еще ребенку: «Ты знаешь Катю?»

Соседку? — Да.

Пойди к ней.

С тобой? Я приду после.

Без тебя не пойду.

Отчего?

Потому что тебе что-то хотят худое сделать.

Тогда отец тихо сказал начальнику. Тому человеку, который руководил этой толпой: «Пустите меня. Возьмите меня за руку потихоньку, я скажу ребенку, что приду к нему завтра. Все равно, когда мы зайдем за угол, тогда вы расстреляете меня. Или где хотите»,

Хорошо, — сказал начальник и пустил пленника. Наполовину выпустил его. Тогда отец сказал сыну:

— Ты видишь, мы с ним приятели, я гуляю с этими господами. А ты будь умник, вернись домой.

И ребенок потянулся к отцу и потом отошел от него успокоенный и довольный, без страху. Когда он ушел, отец сказал:

Теперь мы одни. Убивайте меня. Куды вы хотите, чтобы я пошел? И вдруг в этой толпе, которая была так страшна, по этой толпе пробежал какой-то… какая-то сила, и народ закричал:

Иди домой!

Nichts ist so wahr, als dass der Gedanke an die Nähe des Todes alle unsere Handlungen dem Grade ihrer wirklichen Bedeutung gemäß für unser Leben einteilt. Einer, der zum sofortigen Tode verurteilt ist, wird sich nicht um die Vermehrung oder Erhaltung seines Vermögens, auch nicht um seinen guten Ruf, auch nicht um den Triumph seines Volkes über andere Völker, auch nicht um die Entdeckung eines neuen Planeten und Ähnliches bekümmern. Wird aber eine Minute vor der Hinrichtung den Betrübten zu trösten trachten, dem fallenden Greise auf die Beine helfen, die Wunde verbinden, dem Kinde ein Spielzeug ausbessern, und Ähnliches tun.