Лев Николаевич
Толстой
Полное собрание сочинений. Том 33
Воскресение. Черновые редакции и варианты
Государственное издательство
«Художественная литература»
Москва — 1935
Электронное издание осуществлено компаниями ABBYY и WEXLER в рамках краудсорсингового проекта «Весь Толстой в один клик»
Организаторы проекта:
Государственный музей Л. Н. Толстого
Подготовлено на основе электронной копии 33-го тома Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, предоставленной Российской государственной библиотекой
Электронное издание 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого доступно на портале www.tolstoy.ru
Предисловие к электронному изданию
Настоящее издание представляет собой электронную версию 90-томного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого, вышедшего в свет в 1928—1958 гг. Это уникальное академическое издание, самое полное собрание наследия Л. Н. Толстого, давно стало библиографической редкостью. В 2006 году музей-усадьба «Ясная Поляна» в сотрудничестве с Российской государственной библиотекой и при поддержке фонда Э. Меллона и
В издании сохраняется орфография и пунктуация печатной версии 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого.
ВОСКРЕСЕНИЕ
H. К. ГУДЗИЙ
Л. Н. ТОЛСТОЙ
1898 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕМУ ТОМУ.
Своеобразие работы Толстого над «Воскресением» по сравнению с работой его над другими произведениями заключается в том, что она в очень большой степени протекала не только в стадии первоначального писания романа и подготовки его к печати, но почти в той же мере количественно и качественно ― и в период чтения корректур набранной в типографии рукописи.
Многократно исправлявшийся, коренным образом перерабатывавшийся и дополнявшийся текст романа до сдачи его в печать (явление обычное у Толстого почти для всего, что он писал) в процессе работы над корректурами не только значительно пополнился новыми главами, часто по много раз переделывавшимися, но и подвергся в большей своей части новым, весьма существенным переработкам.
В результате такого упорного и напряженного труда над «Воскресением» оно прошло через шесть основных редакций, в пределах которых мы имеем значительное количество вариантов, из которых печатаются все наиболее существенные.
Публикуемые в настоящем томе черновые редакции романа уже были в самое недавнее время опубликованы; что же касается вариантов отдельных редакций, то они в огромном большинстве публикуются впервые.
Значительную помощь в переписке рукописного и корректурного материала редактору оказал М. В. Булыгин. Указатель собственных имен составлен В. С. Мишиным.
РЕДАКЦИОННЫЕ ПОЯСНЕНИЯ.
Тексты произведений,
При воспроизведении текстов,
Текст воспроизводится с соблюдением всех особенностей правописания, которое не унифицируется, т. е. в случаях различного написания одного и того же слова все эти различия воспроизводятся («этаго» и «этого», «тетенька» и «тетинька»).
Слова, не написанные явно по рассеянности, вводятся в прямых скобках, без всякой оговорки.
В местоимении «что» над «о» ставится знак ударения в тех случаях, когда без этого было бы затруднено понимание. Это ударение не оговаривается в сноске.
Ударения (в «что» и других словах), поставленные самим Толстым, воспроизводятся, и это оговаривается в сноске.
На месте слов, неудобных в печати, ставится в двойных прямых скобках цыфра, обозначающая число пропущенных редактором слов: [[1]].
Неполно написанные конечные буквы (как, напр., крючок вниз вместо конечного «ъ» или конечных букв «ся» в глагольных формах) воспроизводятся полностью без каких-либо обозначений и оговорок.
Условные сокращения (т. н. «абревиатуры ) типа «кый» вместо «который» и слова, написанные неполностью, воспроизводятся полностью, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках: «к[отор]ый», «т[акъ] к[акъ]» лишь в тех случаях, когда редактор сомневается в чтении.
Слитное написание слов, объясняемое лишь тем, что слова, в процессе беглого письма, для экономии времени и сил писались без отрыва пера от бумаги, не воспроизводится.
Описки (пропуски букв, перестановки букв, замены одной буквы другой) не воспроизводятся и не оговариваются в сносках, кроме тех случаев, когда редактор сомневается, является ли данное написание опиской.
Слова, написанные явно по рассеянности дважды, воспроизводятся один раз, но это оговаривается в сноске.
После слов, в чтении которых редактор сомневается, ставится знак вопроса в прямых скобках: [?]
На месте не поддающихся прочтению слов ставится: [1
Из зачеркнутого в рукописи воспроизводится (в сноске) лишь то, что редактор признает важным в том или другом отношении.
Незачеркнутое явно по рассеянности (или зачеркнутое сухим пером) рассматривается как зачеркнутое и не оговаривается.
Более или менее значительные по размерам места (абзац или несколько абзацев, глава или главы), перечеркнутые одной чертой или двумя чертами крест-на-крест и т. п., воспроизводятся не в сноске, а в самом тексте, и ставятся в ломаных < > скобках; но в отдельных случаях допускается воспроизведение в ломаных скобках в тексте, а не в сноске, и одного или нескольких зачеркнутых слов.
Написанное Толстым в скобках воспроизводится в круглых скобках. Подчеркнутое печатается курсивом, дважды подчеркнутое — курсивом с оговоркой в сноске.
В отношении пунктуации соблюдаются следующие правила: 1) воспроизводятся все точки, знаки восклицательные и вопросительные, тире, двоеточия и многоточия (кроме случаев явно ошибочного написания); 2) из запятых воспроизводятся лишь поставленные согласно с общепринятой пунктуацией; 3) ставятся все знаки в тех местах, где они отсутствуют с точки зрения общепринятой пунктуации, причем отсутствующие тире, двоеточия, кавычки и точки ставятся в самых редких случаях.
При воспроизведении «многоточий» Толстого ставится столько же точек, сколько стоит у Толстого.
Воспроизводятся все абзацы. Делаются отсутствующие в диалогах абзацы без оговорки в сноске, а в других, самых редких случаях — с оговоркой в сноске:
Примечания и переводы иностранных слов и выражений, принадлежащие Толстому и печатаемые в сносках (внизу страницы), печатаются (петитом) без скобок.
Переводы иностранных слов и выражений, принадлежащие редактору, печатаются в прямых [ ] скобках.
Пометки: *, **, ***, **** в оглавлении томов, на шмуц-титулах и в тексте, как при названиях произведений, так и при номерах вариантов, означают: * — что печатается впервые, ** — что напечатано после смерти Толстого, *** — что не вошло ни в одно из собраний сочинений Толстого и **** — что печаталось со значительными сокращениями и искажениями текста.
(1889—1890, 1895—1896, 1898—1899)
** [ПЕРВАЯ НЕЗАКОНЧЕННАЯ РЕДАКЦИЯ «ВОСКРЕСЕНИЯ».]
26 Декабря 89. Я[сная] Поляна].
Это было весной, ранней весной,1 въ страстную пятницу. Марья Ивановна и Катерина Ивановна Юшкины2 (старая3 фамилія), старыя богатыя4 двицы, жившія въ своемъ имньиц подъ губернскимъ городомъ, были неожиданно обрадованы пріздомъ племянника Валерьяна Юшкина,5 только что поступившаго въ стрлковый батальонъ Императорской фамиліи (это было въ начал Севастопольской войны). Валерьянъ Юшкинъ былъ единственный сынъ Павла Иваныча Юшкина, умершаго вдовцомъ два года тому назадъ. Ему было 25 лтъ. Онъ 4 года тому назадъ кончилъ курсъ въ юниверситет и съ тхъ поръ, въ особенности по смерти отца, когда онъ получилъ въ руки имніе, жилъ, наслаждаясь всми прелестями жизни богатаго, независимаго молодаго человка высшаго круга. Наслажденія его жизни были не въ петербургскомъ, а въ московскомъ дух: увеселенія его были не балы большого свта, не француженки и актрисы, а охота, лошади, тройки, цыгане; главное — цыгане, пніе которыхъ онъ безъ памяти любилъ и предпочиталъ всякой другой музык.
Валерьяна любили не одн его тетушки, его любили вс, кто только сходился съ нимъ. Любили его, во 1-хъ, за его красоту. Онъ былъ выдающейся красоты, и не грубой, пошлой, а тонкой, мягкой; во 2-хъ, любили его за его непосредственность. Въ немъ никогда не было никакихъ колебаній: чтò онъ любилъ, то любилъ, чего не любилъ, не любилъ. Впрочемъ, если онъ не любилъ чего, то онъ просто удалялся отъ нелюбимаго и никогда ничего и никого не бранилъ. Онъ былъ одинъ изъ тхъ людей, такъ искренно увлекающихся, что даже эгоизмъ ихъ увлеченій невольно притягиваетъ людей. Такъ вс любили Валерьяна. Тетушки же его, въ особенности старшая Марья Ивановна, души въ немъ не чаяла. Марья Ивановна знала несомннно чутьемъ своего добраго сердца, что Валерьянъ, несмотря на то, что дла его уже были запутаны и что Марья Ивановна съ сестрой оставляли ему свое порядочное имньице, что соображения о наслдств не имли никакого значенія для Валерьяна, скоре стсняли его, а что онъ6 прямо сердцемъ любилъ тетокъ, въ особенности Марью Ивановну. Марья Ивановна была старшая и годами, и умомъ, и характеромъ и тихая, кроткая. Катерина Ивановна была только ея спутникомъ. Валерьянъ любилъ бывать у тетокъ и бывалъ часто, во первыхъ, потому, что у него было имньице рядомъ съ ними, а во 2-хъ, потому, что около нихъ были чудныя лисьи мста, и онъ всегда заходилъ къ нимъ съ псовой охотой.
Стоянка была чудесная, всего въ волю, все прекрасно, какъ бываетъ у старыхъ двицъ.7 Любили и ласкали его такъ, что самъ не замчалъ, отъ чего ему всегда становилось особенно радостно въ этой любовной атмосфер. Въ послднюю осень къ прелести его пребыванія у тетокъ прибавилось еще то, что 14-лтняя воспитанница Марьи Ивановны Катюша выросла, выравнялась и стала хоть не красавицей, но очень, очень привлекательной, оригинально привлекательной двушкой, и Валерьянъ въ послдній свой пріздъ не упускалъ случая встртить въ коридор Катюшу, поцловать и прижать ее.
«Милая двочка! — говорилъ онъ самъ себ, посл того какъ поцловалъ ее въ коридор и она вырвалась отъ него. — Милая двочка. Что-то такое чистенькое, главное, свженькое, именно бутончикъ розовый», говорилъ онъ самъ себ, покачивая головой и улыбаясь. Сначала онъ нечаянно встрчалъ ее, потомъ уже придумывалъ случаи, гд бы опять наедин встртиться съ ней. Встрчаться было легко. Катюша была на положеніи прислуги и постоянно чистенькая, веселенькая, румяная, очень румяная, въ своемъ фартучк и розовомъ платьиц, — онъ особенно помнилъ розовое платье, — бгала по дому. Такъ это было въ послдній пріздъ осенью, во время котораго онъ раза три поцловалъ ее.
Подъзжая теперь въ своемъ новомъ мундир стрлковаго полка къ усадьб тетокъ, Валерьянъ съ удовольствіемъ думалъ о томъ, какъ увидитъ Катюшу, какъ она блеснетъ на него своими черными глазами, какъ онъ встртитъ ее тайно въ коридор... Славная была двочка, не испортилась ли, не подурнла ли?
Тетушки были тже, только еще, казалось, радостне, чмъ обыкновенно, встртили Валерьяна. Да и нельзя было иначе. Во первыхъ, потому, что если былъ недостатокъ у Воли, то только одинъ: то, что онъ болтался и не служилъ. Теперь же онъ поступилъ на службу, и на службу въ самый аристократическій полкъ, а во 2-хъ, вдь онъ халъ на войну, онъ могъ быть раненъ, убитъ. Какъ ни страшно было за него, но это было хорошо, такъ надо, такъ длалъ и его отецъ въ 12 году. Въ 3-хъ, когда онъ вошелъ въ своемъ полукафтан съ галунами и высокихъ сапогахъ, онъ былъ такъ красивъ, что нельзя было не влюбиться въ него.
Встрча была радостная, веселая, но случилось, что въ то время, какъ онъ пріхалъ, Катюша стирала въ кухн. Перецловавъ тетокъ, онъ разсказывалъ имъ про себя, и ему было хорошо, но чего-то не доставало. Гд Катюша? Не испортилась ли? Не прогнали ли? Вдь на такую двочку охотниковъ много. А жалко бы. Ему хотлось спросить, но совстно было, и потому онъ нтъ-нтъ оглядывался на дверь.
— Катюша! — закричала Марья Ивановна.
«А, она тутъ; ну и прекрасно».
И вотъ послышались поскрипывающіе башмачки и легкая молодая походка, и Катюша вошла все въ томъ же мытомъ и поблднвшемъ съ тхъ поръ розовомъ плать и бломъ фартучк. Нтъ, она не испортилась. Не только не испортилась, но была еще миле, еще румяне, еще свже. Она покраснла, увидавъ Валерьяна, и поклонилась ему.
— Подай кофе.
— Сейчасъ, я готовлю.
Ничего, казалось, не случилось особеннаго8 ни утромъ, когда на удивительно чистомъ подносик, покрытомъ удивительно чистой салфеткой, Катюша подала ему удивительно душистый кофе и зарумяненные сдобные крендельки, ни тогда, когда Катерина Ивановна велла ей поставить это поскорй и принести кипяченыхъ сливокъ; ничего не случилось и тогда, когда она за обдомъ принесла наливку и по приказанію Катерины Ивановны подошла къ нему и своимъ нжнымъ груднымъ голоскомъ спросила: «прикажете?» Ничего не случилось. Но всякій разъ, какъ они взглядывали другъ на друга, удерживали улыбку и краснли, передавая другъ другу все большую и большую стыдливость. Ничего не случилось, казалось, а сдлалось то, что они почувствовали себя до такой степени связанными, что эту первую ночь не могли выгнать отъ себя мысли другъ о друг. Они, очевидно, любили другъ друга, желали другъ друга и не знали этаго. Валерьянъ никогда не думалъ о томъ, что онъ красивъ и что женщины могутъ любить его; онъ не думалъ этого, но обращался съ женщинами какъ будто былъ увренъ, что он не могутъ не любить его. Катюша — та и совсмъ не позволяла себ думать о томъ, что она нравится ему и что она сама любитъ его. Видъ его слишкомъ волновалъ ее, и потому она не позволяла себ думать этаго.
Но на другой день, когда они встртились въ коридор, онъ хотлъ по прежнему поцловать ее, но она отстранялась,9 покраснла до слезъ и сказала такимъ жалкимъ, безпомощнымъ голосомъ: «не надо, Валерьянъ Николаевичъ», что онъ самъ почувствовалъ, что не надо, что между ними что то сильне того, вслдствіи чего можно цловаться въ коридорахъ.
Валерьянъ хотлъ пробыть только день, но кончилось тмъ, что онъ пробылъ 5 дней и исполнилъ желаніе тетушекъ — встртилъ съ ними пасху. И въ эти дни случилось съ нимъ и съ Катюшей то, что должно было случиться, но чего Валерьянъ вовсе не желалъ и не ожидалъ. Когда же это случилось, онъ понялъ, что это не могло быть иначе, и ни радовался, ни огорчался этому.
Съ перваго же дня Валерьянъ почувствовалъ себя совсмъ влюбленнымъ въ нее. Голубинькое полосатое платьице, повязанное чистйшимъ блымъ фартучкомъ, обтягивающимъ стройный, чуть развивающійся станъ съ длинными красивыми руками, гладко-гладко причесанные чернорусые волосы съ большой косой, небольшіе, но необыкновенно черные и блестящіе глаза, румянецъ во всю щеку, безпрестанно затоплявшій ей лицо, главное же, на всемъ существ печать чистоты, невинности, изъ-за которыхъ пробивается охватившая уже все существо ея любовь къ нему, плняли его все больше и больше. Такая женщина въ эти два дня казалась ему самой той единственной женщиной, которую онъ могъ любить, и онъ полюбилъ ее на эти дни всми силами своей души. Онъ зналъ, что ему надо хать и что не зачмъ теперь оставаться на день, два, три, недлю даже у тетокъ, — ничего изъ этого не могло выдти; но онъ не разсуждалъ и оставался, потому что не могъ ухать.10
Въ заутреню тетушки, отслушавъ всенощную дома, не похали въ церковь;11 но Катюша похала съ Матреной Павловной и старой горничной — они повезли святить куличи. Валерьянъ остался было тоже дома; но когда онъ увидалъ, что Катюша ухала, онъ тоже вдругъ ршилъ, что подетъ. Марья Ивановна засуетилась.
— Зачмъ ты не сказалъ, мы бы большія сани велли запречь.
— Да вы не безпокойтесь, тетушка. Теперь и на колесахъ и на саняхъ хуже. Вы не безпокойтесь, я съ Парфеномъ (кучеръ) устрою. Я верхомъ поду.
Такъ Валерьянъ и сдлалъ. Онъ пріхалъ къ началу заутрени. Только-только онъ усплъ продраться впередъ къ амвону, какъ изъ алтаря вышелъ священникъ съ тройной свчей и заплъ «Христосъ воскресе». Все было празднично, весело, но лучше всего была маленькая, гладко причесанная головка Катюши съ розовымъ бантикомъ. На ней было блое платьице и голубой поясъ. И Валерьяну все время было удивительно, какъ это вс не понимаютъ, что она царица, что она лучше, важне всхъ. Она видла его, не оглядываясь на него. Онъ видлъ это, когда близко мимо нее проходилъ въ алтарь. Ему нечего было сказать ей, но онъ придумалъ и сказалъ, проходя мимо нея: «Тетушка сказала, что она будетъ разгавливаться посл поздней обдни». Молодая кровь залила все милое лицо, и черные глазки, смясь и радуясь, взглянули на Валерьяна.
— Слушаю-съ, — только сказала она.
Посл ранней обдни и христосованія съ священникомъ началось взаимное христосованье.12 Валерьянъ шелъ въ своемъ мундир, постукивая новыми лаковыми сапогами по каменнымъ плитамъ, мимо. Онъ шелъ къ священнику на промежутокъ[?] между ранней и поздней. Народъ разступался передъ нимъ и кланялся. Онъ шелъ и чувствовалъ себя отъ безсонной ли ночи, отъ праздника ли, отъ любви ли къ Катюш особенно возбужденнымъ и счастливымъ. Кто узнавалъ его, кто спрашивалъ: «кто это?» На выход изъ церкви среди нищихъ, которымъ Валерьянъ раздалъ денегъ, онъ увидалъ Катюшу съ Матреной Павловной. Они стояли съ бока крыльца и что то увязывали. Солнце уж встало и ярко свтило по лужамъ и снгу. Пестрый народъ прислъ на могилкахъ. Старикъ кондитеръ Марьи Ивановны остановилъ его, похристосовался, и его жена старушка, и дали ему яйцо. Тутъ же подошелъ молодой мужикъ, очевидно найдя, что лестно похристосоваться съ офицеромъ бариномъ.
— Христосъ воскресъ? — сказалъ онъ и, придвинувшись къ Валерьяну такъ, что сильно запахло сукномъ мужицкимъ и дегтемъ, три раза поцловалъ Валерьяна въ самую середину губъ своими крпкими, свжими губами. Въ ту самую минуту, какъ он поцловался съ этимъ мужикомъ и бралъ отъ него темновыкрашенное яйцо, Валерьянъ взглянулъ на Катюшу и встртился съ ней глазами. Она опять покраснла и что то стала говорить Матрен Павловн. «Да отчего же нтъ?» — подумалъ Валерьянъ и направился къ ней.
— Христосъ воскресъ, Матрена Павловна? — сказалъ онъ.
— Воистин, — отвчала Матрена Павловна, обтирая ротъ платочкомъ. — Чтожъ, все кончили?
Минутку онъ поколебался; потомъ самъ вспыхнулъ и въ туже минуту приблизился къ Катюш.
— Христосъ воскресъ, Катюша? — сказалъ онъ.
— Воистин воскресъ, — сказала она и, вытянувъ шею, подвинулась къ нему, блестя своими, какъ мокрая смородина, блестящими черными глазами.
Они поцловались два раза, и она какъ будто не хотла больше.
— Чтожъ? — сказалъ онъ.
Она вспыхнула и поцловала 3-й разъ.
— Вы не пойдете къ священнику? — спросилъ Валерьянъ.
— Нтъ, мы здсъ, Валерьянъ Николаевичъ, посидимъ, — сказала она, тяжело, радостно вздыхая и глядя ему прямо, прямо въ глаза своими кроткими двственными, любящими глазами.
Бываетъ въ сношеніяхъ съ любимымъ человкомъ одна минута, одно положеніе, въ которомъ особенно и лучше и дороже всего представляется этотъ человкъ. Такой минутой была эта для Валерьяна. Когда онъ вспоминалъ Катюшу, то изъ всхъ положеній, въ которыхъ онъ видлъ ее, эта минута застилала вс другія. Черная гладкая головка, блое платье съ складками, такъ двственно охватывающее ея стройный станъ, и эти нжные глаза, и этотъ румянецъ, и на всемъ ея существ дв главныя черты — чистоты, двственности и любви не только къ нему, но любви ко всмъ, къ людямъ, — любовь благоволенія.
Валерьянъ отстоялъ и позднюю обдню и вернулся домой, какъ похалъ, одинъ верхомъ.
Въ этотъ день вечеромъ Валерьянъ встртилъ Катюшу въ коридор и остановилъ ее. Она засмялась и хотла убжать, но онъ обнялъ ее и протянулъ къ ней губы. Она, не дожидаясь его, сама поцловала его и убжала13. Въ этотъ день рано легли спать, и Валерьянъ больше не видалъ Катюшу.
На другой день14 случилось, что къ тетушкамъ пріхали гости, которыхъ надо было помстить въ комнату, занятую Валерьяномъ, и Катюша пошла убирать эту комнату. Валерьянъ взошелъ въ комнату, когда она была одна въ ней. Они улыбнулись другъ другу. Онъ подошелъ къ ней и почувствовалъ, что надо длать что то. Длать надо было то, чтобы обнять ее. И онъ обнялъ ее; губы ихъ слились въ поцлуй. «Но потомъ что?» спрашивалъ онъ себя. Еще что то надо длать. И онъ сталъ длать, сталъ прижимать ее къ себ. И новое, страшно сильное чувство овладло имъ, и онъ чувствовалъ, что овладваетъ и ею. Онъ понялъ, какое это было чувство. Онъ, не выпуская ее изъ своихъ объятій, посадилъ ее на постель, но, услыхавъ шумъ въ коридор, сказалъ:
— Я приду къ теб ночью. Ты вдь одна.
— Нтъ, нтъ, нтъ, ни за что, — говорила она, но только устами.
Матрена Павловна вошла въ комнату и, замтивъ ихъ лица, насупилась и выслала Катюшу.
— Я сама сдлаю.
Валерьянъ видлъ по выраженію лица Матрены Павловны, что онъ длаетъ нехорошо, да онъ и такъ зналъ это, но чувство, новое чувство, выпроставшееся изъ за прежняго чувства любви, овладло имъ. Онъ не боялся этаго чувства, онъ зналъ, чтò надо длать для удовлетворенія этаго чувства, и не считалъ дурнымъ то, чтò надо было длать, и отдался этому чувству воображеніемъ, и чувство овладло имъ. Весь день онъ былъ не свой. Онъ чувствовалъ, что совершается что-то важное и что онъ ужъ не властенъ надъ собой. Онъ цлый день и вечеръ искалъ случая встртить ее одну; но, очевидно, и она сама избгала его и Матрена Павловна старалась не выпускать ее изъ вида. Но вотъ наступила ночь, вс разошлись спать. Валерьянъ зналъ, что Матрена Павловна въ спальн у тетокъ и Катюша въ двичьей одна. Онъ вышелъ на дворъ. На двор было тепло, и блый туманъ, какъ облако, наполнялъ весь воздухъ. Шагая черезъ лужи по оледенвшему снгу, Валерьянъ обжалъ къ окну двичьей. Катюша сидла у стола и смотрла передъ собой въ задумчивости, не шевелясь; потомъ она улыбнулась и покачала, какъ бы на свое воспоминаніе, укоризненно головой.
Онъ стоялъ и смотрлъ на нее и невольно слушалъ страшные звуки, которые доносились съ рки, текшей въ 100 шагахъ передъ домомъ. Тамъ, на рк, въ туман, шла неустанная тихая работа, ломало ледъ, то сопло что-то, то трещало, то осыпалось, то звнло — ломало ледъ. Онъ стоялъ, стоялъ, любуясь ей. Странное чувство жалости къ ней западало къ нему въ сердце, глядя на ея задумчивое, мучимое внутренней работой лицо. Онъ начиналъ жалть ее и боялся этой жалости. И чтобы скоре заглушить эту жалость другими чувствами вожделнія къ ней, онъ стукнулъ въ окно. Она вздрогнула, какъ подпрыгнула, ужасъ изобразился на ея лиц. Она придвинула свое лицо къ стеклу — выраженіе ужаса не оставляло ее, не оставило даже и тогда, когда она узнала его. Она улыбнулась только, когда онъ улыбнулся ей, улыбнулась, только какъ бы покоряясь ему. Онъ махалъ, звалъ, а она помотала головой, что нтъ, не выйдетъ. Онъ хотлъ уговаривать, но вошла Матрена Павловна, и Валерьянъ ушелъ. Долго онъ ходилъ въ туман, слушая ледъ, и колебался, уйти или опять подойти. Онъ подошелъ: она сидла одна у стола и думала. Она взглянула въ окно, онъ стукнулъ. Она выбжала. Онъ обнялъ ее, и опять поцлуи и опять сознательное съ его стороны разжиганіе страсти, поглощавшее, затаптывавшее прежнее чистое чувство. Они стояли за угломъ на сухонькомъ мст, и онъ, не видя времени, томился неудовлетвореннымъ желаніемъ и больше и больше заражалъ ее.
Матрена Павловна вышла на крыльцо и крикнула. Онъ убжалъ. Она вернулась.
Въ эту же ночь онъ подкрался къ ея двери рядомъ съ комнатой Марьи Ивановны. Онъ слышалъ, какъ Марья Ивановна молилась Богу и, стараясь ступать такъ, чтобы не скрипли половицы, подкрался къ ея двери и зашепталъ. Она не спала, вскочила, стала уговаривать его уйти.
— На что похоже? Ну можно ли, услышатъ тетинька, — говорили ея уста, а взглядъ, который онъ видлъ въ пріотворенную дверь, говорилъ: «милый, милый, ты знаешь, вдь я вся твоя». И это только понималъ Валерьянъ и просилъ отворить.
Она отворила. Онъ зналъ, несомннно зналъ, что онъ длаетъ дурно, но онъ зналъ тоже, что именно такъ вс длаютъ и такъ надо длать. Онъ схватилъ ее, какъ она была, въ чистой, но жесткой, суровой рубашк съ обнаженными руками, поднялъ и понесъ. Она почувствовала прикосновеніе этихъ какъ бы каменныхъ напряженныхъ мускуловъ, поднимающихъ ея руки, и почувствовала, что она не въ силахъ бороться.
— Ахъ, не надо, пустите, — говорила она и сама прижималась къ нему........
Да, было стыдно, и гадко, и грязно. Куда двалась та чистота весенняго снга, которая была на ней?
————
Пробывъ 5 дней, онъ ухалъ. Онъ узжалъ вечеромъ. Поздъ Николаевской дороги отходилъ со станціи, которая была въ 15 верстахъ отъ имнья Марьи Ивановны, въ 4 часа утра. Валерьянъ провелъ съ ней всю прошедшую ночь, но днемъ онъ не видлся съ ней наедин и не простился съ нею. Онъ усплъ только сунуть ей въ пакет 25 рублей. Онъ радъ былъ тому, что нельзя было видть ея. Что бы онъ могъ сказать ей? Оставаться больше нельзя было. Жить вмст нельзя. Разстаться надо же. «Ну чтожъ, останется объ ней пріятное воспоминаніе», — такъ думалъ онъ. Посл15 вечерняго чая онъ ухалъ. Дорога была16 дурная, лсомъ по вод, и кром того дулъ сильный холодный втеръ. Погода была одна изъ тхъ апрльскихъ, когда все стаяло и стало подсыхать, но завернули опять холода. Дорогой на лошадяхъ онъ, разумется, не могъ не думать о ней.17 Влюбленности не было той, которую онъ испытывалъ до обладанія ею, но было пріятное воспоминаніе. Особенно пріятное потому, что онъ зналъ, что это считается очень пріятнымъ. О томъ, что съ ней будетъ, онъ совсмъ не думалъ. Ему не надо было отгонять мысли о ней. Съ свойственнымъ молодости вообще и ему въ особенности эгоизмомъ,18 ихъ не было. Онъ совсмъ не думалъ о ней; онъ думалъ только о себ. Онъ зналъ, что это всегда такъ длается, и былъ совершенно спокоенъ и думалъ о поход, который предстоялъ, о товарищахъ19 и о ней, о пріятныхъ минутахъ съ нею. Онъ пріхалъ20 только во время,21 взялъ билетъ 1-го класса и тутъ же встртилъ товарища и разговорился съ нимъ.
Между тмъ тетушки говорили о немъ22 и такъ восхищались имъ, что не могли даже горевать. Въ середин разговора Екатерина Ивановна съ тмъ особеннымъ интересомъ старыхъ двъ къ амурнымъ исторіямъ, сдлала намекъ на то, что не было ли чего нибудь между Волей и Катюшей.
— Я что-то слышала, не буду утверждать, но мн вчера ночью показалось.
Марья Ивановна сказала, что не можетъ быть иначе, что Катюша должна влюбиться въ такого красавца, если онъ обратилъ на нее вниманіе, но что Воля этого не сдлаетъ. Подумавъ же, прибавила:
— Впрочемъ, отчегожъ, тутъ съ его стороны естественно. Съ ея стороны было бы непростительно, ей надо бы помнить, что она всмъ обязана намъ, — и т. д.23
Крпостное право еще не было уничтожено, и об старушки воспитывались въ крпостномъ прав. Имъ въ голову не могло придти то, чтобы Катюша, незаконная дочь бывшей горничной, взятая къ господамъ, воспитанная, любимая, ласкаемая своими барынями, чтобы она могла на минуту забыть свою благодарность, все то, чмъ она обязана старымъ барышнямъ, чтобы она могла забыть это и увлечься чмъ нибудь, хоть бы любовью къ Вол. Ей надо было помнить, что она должна своей службой отблагодарить барышень, а больше ничего она не должна была чувствовать.
Когда вечеромъ Катюша пришла раздвать Марью Ивановну, Марья Ивановна посмотрла на нее, на ея синеву подъ глазами, нахмурила густые брови, сжала челюсти, лишенныя зубовъ, отчего лицо ея сдлалось особенно страшнымъ — Воля никогда не видалъ такого лица ея — и сказала:
— Смотри, Катюша, помни, чмъ ты обязана мн и сестр. Вдь у тебя кром насъ никого нтъ. Береги себя.
Катюша промолчала, но поняла. Поняла и то, что было уже поздно совтовать, поздно и слушаться этихъ совтовъ.
Когда барышни раздлись и Катюша вернулась въ свою комнату и стала раздваться, чтобы ложиться, она вдругъ вспомнила все, вспомнила то, что она потеряла все то, чтò ей велли не одни барышни, а что ей Богъ веллъ беречь, потеряла то, чего не воротишь; вспомнила о немъ, о его глазахъ, улыбк и забыла жалть то, что потеряла. Но онъ, гд онъ? И живо вспомнивъ его и понявъ то, что онъ ухалъ и она больше не увидитъ его, она ужаснулась. Думая о немъ, руки ея сами собой раздвали ее. Она подошла къ постели своей съ штучнымъ одяломъ и подушкой въ синей наволочк и хотла, какъ всегда, стать на молитву передъ образомъ Николая Чудотворца, благословеньемъ Катерины Ивановны. И вдругъ ее всю передернуло, она вспомнила его ласки. «Какъ я буду молиться? Такая. Не могу. И спать не могу». Она все таки вскочила въ постель и закрылась съ головой, но она не могла заснуть. Долго она томилась, лежа съ головой подъ одяломъ, повторяя въ воображеніи своемъ вс слова его, жесты, но, перебравъ все по нскольку разъ воображеніемъ, она живо представила себ то, что его нтъ теперь здсь и не будетъ больше. И никогда она не увидитъ его. Она вспомнила, какъ онъ простился съ ней въ присутствіи тетокъ, какъ съ чужой, съ горничной.
— Нтъ, чтоже это, — вскрикнула она. — Чтоже это онъ со мной сдлалъ? Какъ я останусь безъ него такая? Что онъ со мной сдлалъ? Милый,24 милый, за что ты бросилъ меня?
Она вскочила на постели и долго сидла, ожидая, что что нибудь случится такое, чтò объяснитъ. И она сидла, прислушиваясь къ звукамъ ночи. Въ комнатк было душно, за стной тикали часы, возилась собачка и храпла спавшая съ ней Дементьевна, добрая ключница. За стной послышался толчекъ въ дверь и скрипъ половицы. Сердце остановилось у Катюши. Это онъ. Но нтъ, онъ не могъ быть. Его не было. Это была Сюзетка. Она лаяла и просилась выпустить. Катюша рада была случаю выдти. Она накинула ковровый платокъ, надла калоши на босыя ноги и, вмсто того чтобы только выпустить Сюзетку, сама съ нею вышла на крыльцо. Сюзетка съ лаемъ побжала по тающему снгу. А Катюша, прислонившись къ притолк, стояла и слушала... Со всхъ сторонъ слышались странные ночные звуки. Прежде всего былъ слышенъ звукъ втра, свиствшаго въ голыхъ вткахъ березъ. Втеръ былъ сзади, и ей было тихо. Потомъ слышался хрускъ снга подъ Сюзеткой, потомъ журчали ручьи, падали капли съ крышъ, и странные звуки какой-то молчаливой борьбы, возни слышались снизу, съ рки. Но вотъ послышался свистъ далекаго позда. Станція была за 15 верстъ, a поздъ, тотъ самый, на которомъ халъ онъ, проходилъ тутъ близко, сейчасъ въ лсу, за садомъ. «Да, это онъ, онъ детъ; детъ и не знаетъ, что я тутъ».
— Ну, иди, иди, — крикнула она на Сюзетку и впустила ее въ домъ, а сама осталась, какъ стояла, слушая поздъ. Втеръ гудлъ, рка дулась и трещала въ туман.
— Все кончено, все кончено, — говорила она. — Это онъ детъ. Онъ, онъ! Хоть бы взглянуть на него.
И она побжала черезъ садъ за калитку на стаявшій крупными кристалами снгъ въ то мелколсье, черезъ которое проходила дорога. Втеръ подталкивалъ ее сзади и подхватывалъ ея легкую одежду, но она не чувствовала холода. Только что она дошла до края откоса, и поздъ съ своими тремя глазами показался изъ-за выемки. Онъ засвистлъ, какъ ей показалось, увидавъ ее, но втеръ подхватилъ тотчасъ же и дымъ и звукъ и отнесъ ихъ. И вотъ беззвучно выдвинулся паровозъ, за нимъ темный вагонъ, и одно за другимъ побжали свтящіяся окна. Разобрать ничего нельзя было; но она знала, что онъ былъ тутъ, и жадно смотрла на смняющіяся тни пасажировъ и кондукторовъ и не видала. Вотъ проскользнулъ послдний вагонъ съ кондукторомъ, и тамъ, гд пролетли вагоны съ окнами, остались опять тже мелкія деревца, гнущіяся отъ втра, полянки снга, сырость, темнота и тже внизу напряженные звуки рки. Нсколько времени слышались еще звуки, свтились огни и пахло дымомъ, но вотъ все затихло.
— За что, за что? — завопила она и, чтобъ выразить самой себ свое отчаяніе, неестественно поднявъ и изогнувъ надъ головой руки, съ воплемъ побжала назадъ домой напротивъ втра, подхватившего звуки ея словъ и тотчасъ же уносившаго ихъ.
————
Въ ярко освщенномъ вагон 1-го класса разбитъ былъ ломберный столъ, на сидньи была доска, на ней бутылки и стаканы, а за столикомъ сидли, снявъ мундиры, 3 офицера, и румяный красивый Валерьянъ, держа карты въ одной рук, а въ другой стаканъ, весело провозглашалъ свою масть.25
— Однако какъ темно, гадко на двор, — сказалъ онъ, выглянувъ въ окно.
На другой день Катюша встала въ свое время, и жизнь ея пошла, казалось, попрежнему. Но ничего не было похожаго на прежнюю. Не было въ ней невинности, не было спокойствія, а былъ страхъ и ожиданіе всего самаго ужаснаго. Чего она боялась, то и случилось. Она забеременела. Никто не зналъ этого. Одна старая горничная догадывалась. И Катюша боялась ее. Никто не зналъ, но Катюша знала, и эта мысль приводила ее въ отчаяніе. Она стала скучна, плохо работала, все читала и выучила наизусть «Подъ вечеръ осенью ненастной» и не могла произносить безъ слезъ. Мало того, что мысль о ея положеніи приводила ее въ отчаяніе, ея положеніе физически усиливало мрачность ея мыслей. Ходъ ея мыслей былъ такой: онъ полюбилъ меня, я полюбила его, но по ихнему, по господскому, это не считается, мы не люди. Онъ полюбилъ и ухалъ, забылъ, а я погибай съ ребенкомъ. Да не довольно, что погибай съ ребенкомъ, рожай безъ помощи, не зная, куда его дть, чмъ кормиться, но еще рожать то не смй. Если родишь — пропала. А не родить нельзя. Онъ растетъ и родится. А имъ ни почемъ. Зачмъ я скучна, блдна, не весела? Марь Ивановн не весело смотрть на меня.
Катюша негодовала на господъ, но не на него. Онъ не виноватъ, онъ любилъ. Съ каждымъ днемъ она становилась мрачне и непокорне. За невставленныя свчи она нагрубила Марь Ивановн. Она сказала:
— Вы думаете, что отъ того, что вы воспитали меня, то можете изъ меня жилы мотать. Я все таки чувствую. Я человкъ. Сюзетка дороже меня.
Марья Ивановна затряслась отъ злости и выгнала ее. Когда она узжала, Марья Ивановна узнала ея исторію съ племянникомъ. И это еще боле разсердило ее. Она заподозрила Катюшу въ желаніи выйти замужъ за Валерьяна. Катюшу взяли сосдніе помщики въ горничныя. Помщикъ-хозяинъ, человкъ 50 лтъ, вошелъ съ ней въ связь. Когда черезъ 6 мсяцевъ наступили роды, она уврила его, что это его ребенокъ, родившійся до срока, и ее отослали въ городъ. Посл родовъ она вернулась къ нему, вошла въ связь съ лакеемъ. И ее выгнали.
————
Стрлки Императорской фамиліи не были въ дл. Когда они дошли, война кончилась. Они только прошлись туда и назадъ. Много веселаго, новаго пережили молодые люди въ этомъ поход. Везд ихъ встрчали, чествовали, везд ухаживали за ними. Многіе изъ статской молодежи, перейдя на военную службу, продолжали эту военную службу. Но Валерьянъ не остался. Какъ только кончилась война, онъ вышелъ въ отставку и похалъ въ Москву, а потомъ въ деревню.26 Пріхавъ въ деревню, онъ тотчасъ же похалъ къ теткамъ. Поэтическое воспоминаніе о Катюш привлекало его. Но Катюши уже не было у тетокъ. На ея мст была Варвара вдова, толстая, здоровая женщина, которую тетки преобразили по своему въ субретку, надвъ на нее фартучекъ и пріучивъ ее къ той же чистот. Былъ тотъ же кофе, т же сливки, та же отдлка всхъ мелочей жизни, но Катюши не было. Когда Валерьянъ спросилъ о ней, Катерина Ивановна начала было разсказывать, сожаля о ней, но Марья Ивановна строго перебила ее и, хмуря свои густыя черныя брови, коротко сказала:
— Разстались. Дурно повела себя.
И взглянувъ на Валерьяна, отвернулась отъ него. Валерьянъ понялъ, что его участіе въ дурномъ поведеніи ея было извстно и что тетки обвиняли ее, а не его,27 и ему стало ужасно жалко и стыдно. Онъ вечеромъ вошелъ въ комнату къ Катерин Ивановн, гд она длала пасьяны посл обда. Она думала, что онъ хочетъ погадать, но онъ сталъ распрашивать ее о Катюш. Онъ признался во всемъ тетушк и, распрашивая ее,28 постоянно повторялъ:
— Тетинька! Вдь я мерзко поступилъ? Подло. Вдь это подло?
Все, что разсказала о Катюш добрая Катерина Ивановна, о томъ, какъ она скучала, какъ читала Пушкина, стала разсянна, какъ читала «Подъ вечеръ осенью ненастной», ужасно волновало его. На него жалко и страшно было смотрть, когда онъ съ жалкимъ выраженіемъ лица переспрашивалъ по нскольку разъ, какъ все было, особенно то, что мучало его:
— Такъ и сидла молча въ слезахъ? Такъ и сидла и читала? Тетинька, вдь я мерзавецъ. Правда, это гадость? Да вдь надо поправить.
Когда онъ узналъ, что она была беременна, не было конца его распросамъ.
— Да нтъ, не можетъ быть? Вдь это гадость. Да гд же онъ, ребенокъ? И почему вы думаете, что это отъ меня?
— Да Авдотья говорила.
— Ma tante,29 надо его взять, найти. А главное ее.
Но когда тетка сказала, что она совсмъ испортилась (по сплетнямъ деревенскимъ все было извстно у тетушекъ), Валерьянъ сталъ успокаиваться. «Да, но все таки гадко съ моей стороны. А какая милая, какая простая была», думалъ онъ.
Такъ онъ похалъ, ничего не предпринявъ. И такъ съ тхъ поръ жизнь и его и ея пошли совершенно отдльно и независимо другъ отъ друга.30 Онъ сначала попробовалъ служить, отдаться честолюбію, но это было не по характеру, онъ ршительно не могъ притворяться, поддлываться и тотчасъ же вышелъ. Онъ похалъ за границу, въ Парижъ, попробовалъ наслажденія самыя утонченныя, чувственныя. Это тоже было ему не по характеру и оттолкнуло его.31 Онъ вернулся въ Россію, въ деревню. Конецъ лта и осень проводилъ онъ на охот, зиму въ Петербург, Москв или за границей. Не говоря объ удовольствіяхъ матеріальныхъ, чистоты, изящества помщеній, одежды, экипажей, пищи и питья, куренья, къ которымъ онъ привыкъ какъ къ необходимымъ условіямъ жизни, удовольствіями главными его были чтеніе художественныхъ произведеній, которыя онъ очень врно и тонко чувствовалъ, и музыка, въ особенности пніе — женское пніе, особенно сильно дйствовавшее на него.
Въ отношеніяхъ съ женщинами Валерьянъ былъ сравнительно съ своими сверстниками32 чистъ. Онъ никогда не имлъ сношеній съ женщинами, въ которыхъ не былъ влюбленъ.33 Но влюблялся онъ очень легко. И не считалъ дурнымъ34 перемнять предметы любви.35 Онъ не женился не потому, что считалъ не нужнымъ жениться, но только потому, что такъ случилось. Отталкивала его условность свтскихъ отношеній и лживость ихъ. Лгать и притворяться онъ не могъ. Больше же всего помшала ему жениться его связь съ замужней женщиной, отъ которой онъ посл перваго же года хотлъ и не могъ избавиться. Тетки об умерли. Валерьянъ наслдовалъ отъ нихъ и сталъ еще богаче. Такъ прошло 12 лтъ. Ему было 36 лтъ, въ бород и на вискахъ показались сдые волосы, и начинало становиться скучно, начинало становиться ясно, что лучшаго отъ жизни ничего не будетъ, а хорошаго ничего и не было.
Зиму 1883 г. Валерьянъ жилъ въ Петербург, куда былъ переведенъ на службу мужъ Вры.
На другой день посл Крещенья Валерьянъ, выйдя въ свой кабинетъ къ кофею, нашелъ по обыкновенію на стол письма и, наливъ чашку, сталъ читать ихъ.
Вра писала, что ждетъ его нынче въ 7-мъ часу, сейчасъ посл обда. Купецъ писалъ о продаж лса, и казенная бумага, повстка, объявляла, что онъ назначенъ на сессію окружнаго суда отъ 18 до 31.
— Странно! перспектива быть дв недли присяжнымъ (онъ уже былъ два раза), несмотря на лишенія, связанныя съ этимъ, пріятна была ему. Пріятно было и перемна условій жизни и видная дятельность (его оба раза избирали старшиной), пріятно было и избавиться отъ Вры. Связь эта давно ужъ мучала его. Мучала подлость обмана по отношенію добраго, доврчиваго мужа, мучала, главное, потому, что не любилось уже. И отношенія были фальшивыя.
Онъ написалъ расписку и послалъ въ полицію. Утромъ почиталъ славный романъ новый, поругалъ его и погулялъ. На гуляньи зашелъ въ книжный магазинъ и взялъ новую книгу. На Невскомъ встртилъ знакомаго товарища Прокурора, спросилъ о длахъ сессіи, на которую онъ назначенъ, и узналъ, что длъ особенно интересныхъ нтъ, только одно о похищеніи въ банк. Обдать онъ пошелъ къ кузин и тотчасъ посл обда къ Вр. Вра была одна и страшно возбуждена. Она чувственно была раздражена и отъ того сдлала сцену. Онъ разсердился и36 сказалъ, что имъ лучше порвать все. Она стала упрекать его. Онъ зналъ, что упрекать его не въ чемъ. И начала и вела связь она. Онъ разсердился, взбсился и, наговоривъ ей непріятностей, убжалъ.
Дома онъ, радуясь разрыву, написалъ письмо, утверждающее разрывъ, и послалъ ей. Она отвчала. Онъ разорвалъ ея письмо, ршивъ, что отвчать нечего и что надо кончить. — Тутъ же съ нимъ сдлался сильный грипъ, онъ одинъ просидлъ недлю дома. Только несносный Бекичевъ, все и всхъ знающій, заходилъ къ нему да кузина съ племянницами. Но ему было не скучно. У него была прекрасная книга, и онъ читалъ.
17 онъ вышелъ прогуляться, а 18 похалъ въ Окружный судъ.
————
Въ 9 часовъ онъ былъ въ зданіи Окружнаго Суда. Его проводили въ помщеніе уголовнаго суда. Въ швейцарской уже былъ народъ: купецъ длиннополый, сдой, курчавый, съ очень маленькими глазами, чиновникъ съ гербовыми пуговицами и краснымъ лицомъ. Вышелъ непріятно, ненатурально учтивый судебный приставъ, спросилъ фамиліи, справился съ списками и отмтилъ. «Пожалуйте. У насъ хорошо, акуратно», какъ будто говорилъ онъ.
Купецъ потиралъ руки, чиновникъ обдергивалъ фракъ за лацканы, точно они вс собирались что то длать. Вошли вс въ залу. Зала огромная, возвышеніе, столъ съ зеленымъ сукномъ подъ портретомъ, лавки, диваны дубовые въ три ряда, на право за ними одинокое кресло прокурора. На лво лавка передъ дверью для обвиняемыхъ, подъ ней лавки, стулья для адвокатовъ. Загородка, какъ въ манеж, съ проходомъ раздляетъ залу, по сю сторону лавки, лавки, лавки, напомнившія Валерьяну аудиторію и университетъ.
**[НАЧАЛО ВТОРОЙ НЕЗАКОНЧЕННОЙ РЕДАКЦИИ «ВОСКРЕСЕНИЯ»].
Я есьмъ воскресеніе и жизнь..
Князю Аркадію Неклюдову было ужъ 28 лтъ, но все еще не установился, какъ говорили про него. Онъ нетолько не избралъ никакой дятельности, но хуже этаго: пробовалъ многое и ни на чемъ не останавливался. Онъ37 вышелъ изъ университета не кончивъ курса, потому что ршилъ, что въ университет ничему не научишься и что выучиваніе лекцій о предметахъ, которые не ршены, и пересказываніе этаго на экзаменахъ не только безполезно, но унизительно. Ршилъ онъ это при приготовленіи къ экзамену изъ политической экономіи. Предметы эти интересовали его, и онъ читалъ Прогресъ и бдность Джорджа и Рёскина Fors Clavigera и Grown of wild olive, и тутъ ему надо было, какъ несомннныя истины, заучивать и пересказывать на экзаменахъ т подраздленія и опредленія, которыя, по его мннію, по крайней мр были совершенно и несомннно опровергнуты этими обоими писателями. Если онъ не имлъ такихъ несомннныхъ доказательствъ произвольности и случайности тхъ опредленій и научныхъ подразделний, которыя преподавались ему подъ видомъ философіи теоріи права и самыхъ различныхъ правъ, то онъ чувствовалъ, что и въ этихъ областяхъ тоже самое: подъ видомъ непогршимой науки передаются элукубраціи извстныхъ и большею частью очень недалекихъ господъ ученыхъ. Оставалась исторія этихъ наукъ и исторія права, но исторія безъ освщенія, безъ цли подтвержденія извстныхъ истинъ еще скучне самыхъ элукубрацій посредственныхъ ученыхъ. Все это онъ почувствовалъ всмъ существомъ своимъ и вышелъ изъ 3-го курса затмъ, главное, чтобы не длать то, что называется заниматься наукой, т. е. учить и твердитъ все то, что длаютъ посредственные ученые извстной узкой спеціальности самаго послдняго времени, а образовать себя, т. е. понять все то, что поняли о законахъ міра и, главное, жизни человческой самые геніальные люди. Родителей у него не было. Отецъ умеръ, когда ему былъ годъ, мать умерла, когда онъ былъ на первомъ курс. Смерть эта — мать умерла на его рукахъ, и они нжно любили другъ друга — была тмъ значительнымъ событіемъ его жизни, которое заставило его проникнуть на извстную глубину чувства и мысли, по которой онъ впослдствіи мрилъ все другое. Все, что не доходило до этой глубины, представлялось ему не важнымъ. И такой представлялась ему и университетская наука, и служба, и карьера, которой хотла для него его мать. Посл матери онъ остался одинъ съ среднимъ состояніемъ, которое увеличилось еще въ послднее время наслдствомъ, полученнымъ отъ тетки, сестры отца, которая его ласкала и любила и была единственнымъ близкимъ ему человкомъ. Посл выхода изъ университета онъ похалъ въ деревню, занялся хозяйствомъ, но, увидавъ свое незнаніе, поступилъ было въ сельскохозяйственное высшее училище, но тотчасъ же вышелъ еще боле разочарованный, чмъ университетомъ. Потомъ онъ здилъ заграницу, потомъ, по совту дяди, попробовалъ служить въ земств, но тоже скоро вышелъ, потомъ занялся музыкой — скрипкой, которую онъ всегда страстно любилъ. Но и это не дало ему такого дла, которому бы онъ могъ отдаться.38
Во всхъ длахъ, которыя онъ длалъ, онъ никакъ не совпадалъ съ большинствомъ. И это было ему тяжело. Онъ часто упрекалъ себя за это, но никакъ не могъ подогнуть себя подъ общія требованія. Въ университет, напримръ, онъ занимался или слишкомъ много или совсмъ не занимался. Тоже было и въ хозяйств, и въ земств, и въ музык. Какъ будто на посредственность онъ не соглашался, а на особенное, выдающееся у него не хватало силы. Но и сказать, что у него не хватало силы, нельзя было сказать, потому что онъ ни на что еще не тратилъ всю свою силу, а какъ будто приберегалъ ее на случай, когда она ему понадобится или когда онъ захочетъ выпустить весь зарядъ энергіи, который былъ въ немъ.
Кром того, ему трудно было и отдаться какому нибудь длу, потому что онъ не укладывался въ существующія рамки жизни. Во всхъ длахъ ему надо было прокладывать новыя пути жизни. А это было трудно, и онъ не былъ еще готовъ къ этому.
Такъ, занимаясь уголовнымъ правомъ, которымъ онъ увлекся, онъ, перечитавъ все, что могъ, пришелъ нетолько къ теоріи исправленія, а прямо къ отрицанію права употреблять насиліе посл преступленія. И началъ было писать объ этомъ сочиненіе, но бросилъ. Въ земств онъ подалъ проэктъ совершенно неожиданный о расширеніи компетенціи, который опротестовалъ губернаторъ и, ршивъ, что этого нельзя, вышелъ. Въ хозяйств онъ хотлъ устроить артель рабочихъ, участниковъ въ прибыли, и это началось только въ зародыш и оборвалось. Начиналъ онъ тоже писать — не романъ, но исторію своего душевнаго развитія и тоже не свелъ концы. Онъ былъ оригиналенъ во всемъ, какъ говорили про него. Онъ же думалъ про себя, что онъ во всемъ неудачникъ.
Въ вопрос половомъ онъ, пока не усплъ жениться, стремился къ чистот, но не осиливалъ и падалъ: разъ это было съ товарищами въ дурномъ дом, разъ въ деревн у тетки съ горничной,39 потомъ опять нсколько разъ въ дурныхъ домахъ и въ случайныхъ встрчахъ.
Посл каждаго такого паденія онъ мучался раскаяніемъ и на долго укрплялся въ воздержной жизни. Въ религіозномъ отношеніи онъ былъ совершенно40 равнодушенъ. Дтская вра его еще въ гимназіи разрушилась, и съ тхъ поръ онъ обходился безъ всякой вры, но не ршалъ вопроса ни въ ту, ни въ другую сторону, т. е. не отрицалъ Бога и отношенія человка къ Нему и не утверждалъ его. Онъ предоставлялъ себ какъ будто просторъ ршить этотъ вопросъ тогда, когда онъ наступитъ, наилучшимъ образомъ. Пока же онъ не касался этой области ни такъ, ни иначе. Мать его огорчалась его равнодушіемъ къ вр — тмъ, что онъ не говлъ послдніе 8 лтъ, но даже и изъ любви къ матери онъ не могъ длать для виду, не вря, то, что онъ считалъ выраженіемъ самой важной стороны человческой жизни.
Въ 76-мъ году Неклюдовъ зиму проводилъ въ Москв. Онъ пріхалъ осенью по дламъ и отъ скуки и затялъ продолжать свое сочиненіе изъ уголовнаго права и вмст съ тмъ смутно предчувствовалъ близость женитьбы и приглядывался къ знакомымъ двушкамъ. Но ни то, ни другое не удавалось: сочиненіе запуталось и потеряло привлекательность, ршиться жениться онъ не могъ ни на одной изъ тхъ, съ кмъ онъ видлся. Но узжать не зачмъ и некуда было изъ Москвы. Квартира была взята. И онъ жилъ не только скучая, но приходя понемногу въ отчаяніе отъ пустоты жизни. Изъ близкихъ людей у него въ Москв было два человка: одинъ молодой профессоръ химіи, другой совершенно противуположный ему, кутила адъютантъ. Онъ друженъ былъ съ нимъ съ дтства и потому общался съ нимъ. Семейство было только одно: двоюродная сестра, замужемъ за богатымъ празднымъ дворяниномъ, охотникомъ и хозяиномъ.
28-го Ноября, вставъ утромъ, онъ нашелъ на своемъ стол письма и телеграммы и одну повстку о томъ, что онъ назначенъ присяжнымъ въ судъ на сессію отъ 3 до 22 Декабря. Такъ ему было скучно и пусто, что онъ обрадовался этой повстк. По крайней мр было дло, которое надо длать и въ которомъ можно быть полезнымъ наврное.41
Въ послднее время, живя въ Москв, онъ былъ въ самомъ дурномъ дух. Онъ переживалъ ту обычную, переживаемую такъ или иначе каждымъ человкомъ нашего времени и нашего круга внутреннюю борьбу: зачмъ я живу? Что мн длать? Какъ употребить мою жизнь? Отвтъ, даваемый исповдуемой всми его окружающими религіей, не удовлетворялъ его, своего отвта не было, и была тоска, и надо было какъ нибудь заглушить ее. Онъ пробовалъ это. Прізжалъ его пріятель изъ Саратова — Предводитель. Они вмст ужинали, пили и даже поехали къ женщинамъ. Но не только не стало легче, но было еще скучне. Все было нелпо. И въ этой нелпости были виноваты вс, только не онъ. Онъ всего хотлъ хорошаго: хотлъ и равенства людей, и богатства всхъ, и нравственности всхъ, а все шло на выворотъ. И нельзя было ни сжиться съ этой нелпостью, нельзя было и жить среди нея.
Въ такомъ настроеніи онъ 3-го Апрля похалъ въ Окружный судъ.
**[ПЕРВАЯ ЗАКОНЧЕННАЯ РЕДАКЦИЯ «ВОСКРЕСЕНИЯ».]
Я есмь воскресеніе и жизнь.
«Что это какая нынче кореспонденція», подумалъ Дмитрій Нехлюдовъ, выйдя изъ своей спальни въ столовую и разбирая письма и бумаги, лежавшія въ столовой на накрытомъ блой скатертью стол рядомъ съ его приборомъ пахучаго кофея съ калачемъ, сухарями и кипячеными сливками.
— Заспалися, батюшка, тутъ человкъ дожидается, — сказала изъ другой двери вышедшая растолствшая его нянюшка Прасковья Михайловна.
— Сейчасъ, няня, сейчасъ, — отвчалъ виновато Нехлюдовъ, поспшно разбирая письма — Отъ Кармалиныхъ человкъ? — сказалъ онъ, взявъ въ руки42 красивымъ знакомымъ почеркомъ надписанное письмо на толстой срой бумаг, чуть пахнувшей чмъ то пріятнымъ. — Зачмъ же дожидается?
— Отвта ждутъ. Я уже ее чаемъ попоила,43 — отвтила няня, покачивая головой и щуря глазъ.
Письмо было отъ Алины Кармалиной,44 съ которой у Нехлюдова установились въ последнее время такія отношенія, при которыхъ недостаетъ только слова для того, чтобы только дружески знакомые вдругъ стали женихомъ и невстой и мужемъ и женою.
Знакомы и дружны были семьи Кармалиныхъ и Нехлюдовыхъ уже давно — дружны были матери и дти, когда-то были на ты и играли вмст, т. е. такъ, какъ могли играть вмст мальчикъ 14 лтъ съ 8-лтней двочкой. Потомъ они жили въ различныхъ городахъ и рдко видлись. Только въ ныншнемъ 18..45 году они опять сблизились. Кармалины, какъ всегда, жили въ Москв, а Нехлюдова мать провела этотъ послдній годъ своей жизни тоже въ Москв. Сынъ жилъ съ нею. Тутъ то во время болзни и смерти матери и посл нея и установились между Дмитріемъ Нехлюдовымъ и Алиной Кармалиной эти предшествующіе обыкновенно браку близкія и тонкія отношенія. Мать Нехлюдова желала этаго, также и Кармалины. Больше же всхъ желала этого Алина. Она говорила себ, что она никого такъ не любила, какъ Дмитрія Нехлюдова
Со времени смерти матери его прошло уже 3 мсяца. Потеря эта, которая для него была очень чувствительна, не могла быть причиной его молчанія. Онъ, очевидно, дорожилъ отношені[ями] съ нею, но не высказывалъ. И это мучало ее. Онъ же не высказывалъ по двумъ кажущимся противорчивымъ причинамъ. 1-я то, что онъ не настолько любилъ ее, чтобы ршиться связать свою свободу, 2-я то, что онъ, 34-лтній человкъ, съ далеко нечистымъ прошедшимъ, и человкъ, до этихъ лтъ ничмъ не проявившій себя, ничего не сдлавшій, считалъ себя вполн недостойнымъ такой чистой, изящной и даровитой двушки. Онъ не ршался сдлать предложенія и потому, что колебался еще въ душ, и потому, что боялся, что ему откажутъ.
— Сейчасъ, сейчасъ отвчу, няня, — сказалъ Нехлюдовъ, читая письмо.
В письм было сказано: «Исполняя взятую на себя обязанность вашей памяти, напоминаю вамъ, что вы нынче, 22 Апрля, должны быть въ суд присяжнымъ и потому не можете никакъ хать съ нами и Колосовымъ въ Третьяковскую галерею, какъ вы, съ свойственнымъ вамъ легкомысліемъ, вчера общали; à moins que vous ne soyiez disposé à payer les 300 roubles, comme amende50 за то, что не явитесь во время. Я вспомнила это вчера, какъ только вы ушли».
«Ахъ! и то правда. А я совсмъ забылъ», вспомнилъ Нехлюдовъ. И улыбаясь прочелъ еще разъ записку, вспоминая все то, о чемъ были въ ней намеки. «Точно, нынче 22, и надо хать въ судъ. Какъ это я забылъ». Онъ всталъ, подошелъ къ письменному столу, вынулъ ящикъ, въ которомъ въ безпорядк валялись бумаги, папиросные мундштуки, фотографіи, и, порывшись въ немъ, нашелъ повстку. Дйствительно, онъ былъ назначенъ присяжнымъ на 22, нынче. Онъ взглянулъ на бронзовые часы — было 1/4 10. Въ повстк же сказано, чтобы быть въ суд въ 10.
Вернувшись къ столу, на которомъ былъ накрытъ кофей, онъ налилъ себ полчашки кофе, добавилъ кипяченымъ молокомъ и, опустивъ калачъ, началъ читать другое письмо. Другое письмо было заграничное: изъ Афонского монастыря къ благодтелю съ просьбой пожертвовать. Онъ съ досадой бросилъ это письмо и взялся за третье. Третье было изъ Рязани, и почеркъ былъ незнакомый, писарскій и малограмотный. Письмо было отъ Рязанскаго купца, предлагавшего на слдующій срокъ взять въ аренду его землю, 800 десятинъ Раненбургскаго узда, которая уже 5 лтъ находилась въ аренд у этого купца.
<Нехлюдовъ жилъ въ Москв и жилъ на большой роскошной квартир съ нянюшкой51 и двумя прислугами: поваромъ и буфетнымъ мужикомъ, только потому, что онъ жилъ такъ при матери. Но роскошная и праздная жизнь эта въ Москв была совсмъ не по его вкусамъ. Но въ первое время посл смерти матери онъ ничего не предпринимал, а потомъ онъ не усплъ оглянуться, какъ жизнь эта стала ему привычной, и у него установились съ семействомъ Кармалиныхъ т тонкія и напряженныя отношенія, которыя удерживали его теперь въ Москв. Сначала Кармалины утшали его. Ему даже пріятно было, какъ они преувеличивали представленіе о его гор, но ему нельзя было отказываться отъ тхъ чувствъ, которыя ему приписывали. Потомъ эти утшенія такъ сблизили его съ ними,52 что онъ чувствовалъ себя уже теперь чмъ то связаннымъ съ ними и не могъ прекратить этихъ отношеній и ухать изъ Москвы. А между тмъ онъ много разъ говорилъ себ, что только жизнь матери заставляла его жить такъ, какъ онъ жилъ, но что когда ее не будетъ, онъ измнитъ всю свою жизнь. Но вотъ она уже три мсяца умерла, а онъ жилъ по прежнему. У него ужъ давно были планы на совсмъ другую дятельность и жизнь, чмъ та, которую онъ велъ теперь. <Какъ ни больно ему было признаваться себ въ этомъ, жизнь матери, съ которой его связывала самая нжная любовь, была ему препятствіемъ для осуществленія53 этихъ плановъ. Мать имла очень опредленный идеалъ того положенія, котораго она желала ему.> Онъ долженъ былъ, по понятіямъ матери, жить въ кругу своего исключительнаго, всхъ другъ друга знающаго высшаго русского общества, среди котораго онъ былъ рожденъ: долженъ былъ имть для этаго т средства, которыя онъ имлъ, именно около 10 тысячъ дохода, долженъ былъ служить и современемъ занять видное, почетное мсто на служб, долженъ былъ во всемъ, въ своихъ привычкахъ, одежд, манерахъ, способ выраженія выдляться изъ толпы, быть distingué54 и вмст не долженъ былъ ничмъ выдляться: ни убжденіями, ни врованіями, ни одеждой, ни говоромъ отъ людей своего круга; главное, долженъ былъ въ томъ же исключительномъ кругу жениться и имть такую же семью. Онъ же желалъ совсмъ другаго. Съ самыхъ первыхъ лтъ юности, съ университета, сынъ сталъ нападать на исключительность свта и, какъ реакція противъ стремленій матери, сдлался, какъ говорила покойница Елена Ивановна, совершенно краснымъ, сближался съ товарищами, фамиліи которыхъ Нехлюдова никогда не могла помнить и которые въ гостинной разваливались и ковыряли въ носу пальцами, а за обдомъ или садились слишкомъ далеко, или клали локти на столъ и держали какимъ то необыкновеннымъ манеромъ вилки и ножи запускали себ въ ротъ по самые черенки. Но это бы все ничего, но въ это время Дмитрій Нехлюдовъ прочелъ сочиненіе Henry George «Social problems», потомъ его «Progress and poverty» и ршилъ что George правъ, что и владніе землей есть преступленіе, что владть землей также вредно, какъ владть рабами, и ршилъ, что надо отказаться отъ владнія землей. Во многомъ Елена Ивановна уступала55 сыну, во многомъ уступалъ и онъ. Мать уступила въ томъ, что позволила ему вытти изъ университета, изъ котораго онъ ршилъ вытти, убдившись, что въ немъ преподаютъ не то, что истинно, а то, что соотвтствуетъ нашему положенію вещей, — и похать за границу; въ томъ же, что сынъ хотлъ отдать свое небольшое доставшееся отъ отца имнье крестьянамъ, сынъ долженъ былъ уступить матери и не длать этого распоряженія до совершеннолтія.
За границей, куда Нехлюдовъ похалъ для укрпленія себя въ своихъ мысляхъ о преступности землевладнія, онъ56 нашелъ тамъ тоже, что и въ Россіи: совершенное замалчиваніе, какъ ему казалось, самаго кореннаго вопроса и неумныя разсужденія о 8-мичасовомъ дн, страхованіи рабочихъ и тому подобныхъ мрахъ, не могущихъ измнить положенія рабочаго народа. Разочаровавшись въ надежд получить подкрпленіе своимъ мыслямъ въ Европ, онъ хотлъ хать въ Америку, но мать упросила его остаться. Тогда Нехлюдовъ заявилъ, что онъ займется философіей въ Гейдельберг. Но профессорская философія не заняла его, и онъ ухалъ57 въ Россію и, къ огорченію матери, ухалъ къ тетушкамъ и хотлъ поселиться у нихъ, чтобы писать свое сочиненіе. Въ это время мать выписала его къ себ въ Петербургъ. Здсь Нехлюдовъ сошелся съ товарищемъ дтства гр. Надбокомъ, кончившимъ уже курсъ и поступившимъ въ гвардейскій полкъ, и съ нимъ вмст и его друзьями, забывъ вс свои планы пропаганды и воздержной жизни, весь отдался увеселеніямъ молодости.
Мать смотрла на его петербургскую жизнь не только сквозь пальцы, но даже съ сочувствіемъ. «Il faut que jeunesse se passe, he is sowing his wild oats»,58 говорила она и, чуть чуть поддерживая его въ расходахъ, все таки платила его долги и давала ему денегъ.
Но онъ самъ былъ недоволенъ собой, и, узнавъ ужъ радость жизни для духовной цли, онъ не могъ уже удовлетвориться этимъ петербургскимъ весельемъ.
Тутъ подошла Турецкая кампанія, и несмотря на противодйствіе матери, онъ поступилъ въ полкъ и похалъ на войну. На войн онъ прослужилъ до конца кампаніи, потомъ прожилъ еще годъ въ Петербург, перейдя въ гвардейскій полкъ. Здсь онъ увлекся игрой, проигралъ все имнье отца и вышелъ въ отставку и ухалъ въ имнье матери, гд, благодаря своему цензу, поступилъ въ земство.
<А между тмъ вотъ уже три мсяца, какъ не было на свтматери, онъ былъ свободенъ, но не пользовался этой свободой, а продолжалъ жить въ Москв на роскошной квартир матери съ дорогой прислугой, и, несмотря на то, что ничто не держало его въ Москв и не мшало теперь осуществленiю его плановъ, онъ продолжалъ жить въ Москв и ничего не предпринималъ.
Письмо отъ арендатора напомнило ему это.
Ему стало какъ будто чего то совстно. <Но это чувство продолжалось недолго.> Онъ постарался вспомнить, отчего ему совстно. И вспомнилъ, что онъ давно когда то ршилъ, что собственность земли есть въ наше время такое же незаконное дло, какимъ была собственность людей, и что онъ когда то ршилъ посвятить свою жизнь разъясненію этой незаконности и что поэтому самъ, разумется, никогда не будетъ владть землею. Все это было очень давно. Но онъ никогда не отказывался отъ этой мысли и не былъ испытываемъ ею до тхъ поръ, пока жила мать и давала ему деньги. Но вотъ пришло время самому ршить вопросъ, и онъ видлъ, что онъ не въ состояніи ршить его такъ, какъ онъ хотлъ прежде. И отъ этаго ему было совстно.
Мысли, когда то бывшія столь близкими ему, такъ волновавшія его, казались теперь отдаленными, чуждыми. Все, что онъ думалъ прежде о незаконности, преступности владнія землей, онъ думалъ и теперь, не могъ не думать этого, потому что ему стоило только вспомнить вс ясные доводы разума противъ владнія землей, которые онъ зналъ, для того чтобы не сомнваться въ истинности этого положенія, но это теперь были только выводы разума, а не то горячее чувство негодованія противъ нарушенія свободы людей и желанія всмъ людямъ выяснить эту истину. Отъ того ли это происходило, что теперь не было боле препятствій для осуществленія своей мысли и сейчасъ надо было дйствовать, а онъ не былъ готовъ и не хотлось, отъ того ли, что онъ былъ, какъ и все это послднее время, въ упадк духа, — онъ чувствовалъ, что его личные интересы и мысли о женитьб на Алин и прелесть отношеній съ ней, какъ паутиной, такъ опутали его, что, получивъ это письмо арендатора, онъ только вспомнилъ свои планы, но не подумалъ о необходимости приведенія ихъ сейчасъ же въ исполненіе.>
«Купецъ проситъ меня возобновить контрактъ на землю, т. е. на рабство, въ которое я могу отдать ему крестьянъ трехъ деревень. Это правда. Да но.... <надо еще обдумать это — сказалъ онъ себ. — Не могу я отдать свое состояніе и жениться на ея состояніи». Да и потомъ, и что хуже всего, ему смутно представились т самые аргументы, которые онъ самъ когда то опровергалъ съ такимъ жаромъ: нельзя одному идти противъ всего существующаго порядка. Безполезная жертва, даже вредная, можетъ быть. «Но нтъ, нтъ, — сказалъ онъ себ съ свойственной ему съ самимъ собой добросовстностью, — лгать не хочу. Но теперь не могу ршить.> Вотъ окончу сессію присяжничества, окончу такъ или иначе вопросъ съ Алиной». И при этой мысли сладкое волненіе поднялось въ его душ. Онъ вспомнилъ ее всю, ея слова и взялъ записку ея и еще разъ улыбаясь перечелъ ее. «Да, да, кончу это такъ или иначе. О если бы такъ, а не иначе.... и тогда поду въ деревню и обдумаю и разршу».
<Способъ, которымъ онъ прежде, еще при жизни матери, предполагалъ разршить земельный вопросъ и общій и, главное, личной собственности на свою землю, — передавъ ее крестьянамъ ближайшихъ селеній, тхъ, которые могли пользоваться ею, передавъ ее крестьянамъ за плату равную рент земли. Плату эту крестьяне должны были вносить въ общую кассу и деньги эти употребить по ршенію выборныхъ отъ общества крестьянъ на общія общественныя нужды: подати, школу, дороги, племенной скотъ, вообще все то, что могло быть нужно для всхъ членовъ общества.>59
Совстно ему было вотъ отъ чего: еще изъ университета, который онъ бросилъ съ 3-го курса, потому что, прочтя въ то время «Прогрессъ и бдность» Генри Джорджа и встртивъ въ университет недобросовстныя критики этого ученія и замалчиванія его, онъ ршилъ посвятить свою жизнь на распространеніе этого ученія. Для распространенія же его считалъ необходимымъ устроить свою жизнь такъ, чтобы она не противорчила его проповди. И вотъ этотъ то проэктъ онъ хотлъ и не могъ осуществить впродолженіи 14 лтъ. Разумется, не одна мать препятствовала этому, но увлеченія молодости и различныя событія жизни. Теперь же, когда осуществленіе было возможно, оно уже не влекло его по прежнему и не казалось уже столь настоятельно необходимымъ.
Онъ чувствовалъ себя до такой степени тонкими нитями, но твердо затянутымъ въ свои отношенія съ Алиной, что все остальное становилось въ зависимость отъ этихъ отношеній. Отдать Рязанскую землю мужикамъ, надо отдать и Нижегородскую и Самарскую и остаться ни съ чмъ. Все это хорошо было тогда, прежде, когда я былъ одинъ, довольствовался малымъ и могъ зарабатывать что мн нужно, но теперь, другое дло: не могу я отдать свои имнія и, женившись, пользоваться ея состояніемъ. Я долженъ ее убдить.... Да и потомъ: такъ ли это? Все надо обдумать. А пока оставить какъ есть. Письмо арендатора онъ оставилъ безъ отвта. На записочку же Кармалиныхъ онъ отвтилъ, что благодаритъ за напоминаніе. Онъ точно забылъ и постарается придти вечеромъ. Отдавъ записку, онъ поспшно одлся и похалъ въ судъ.
2.
Въ повстк было сказано, чтобы въ 10 быть въ зданіи суда, и въ четверть 11 го Нехлюдовъ слзъ съ извощика на большомъ мощеномъ двор суда съ асфальтовыми тротуарами, ведущими въ двери зданія. Люди разнаго вида: господа, купцы, крестьяне взадъ и впередъ, больше впередъ, двигались по тротуару, по лстниц и встрчались въ дверяхъ и огромныхъ коридорахъ. Сторожа въ своихъ мундирахъ съ зелеными воротниками тоже поспшно сновали по коридорамъ, исполняя порученія судейскихъ и направляя постителей.
Нехлюдовъ спросилъ у одного изъ нихъ, гд сессія суда.
— Какого вамъ? — съ упрекомъ за неправильность вопроса спросилъ сторожъ. — Есть и судебная палата, есть окружный60 съ присяжными, есть гражданское, уголовное отдленіе.
— Окружный съ присяжными.
— Такъ бы и сказали. Сюда, 4-я дверь налво.
Нехлюдовъ пошелъ къ указанной двери. Не доходя ея, другой сторожъ спросилъ Нехлюдова, не присяжный ли онъ, и, получивъ утвердительный отвтъ, указалъ ему въ развтвленіи коридора комнату присяжныхъ. Въ двери комнаты стояло двое людей — оба безъ шляпъ или шапокъ въ рукахъ: одинъ высокій, толстый, добродушный, плшивый купецъ, другой съ черной бородкой и щетинистыми волосами, одтый какъ купеческій прикащикъ, молодецъ, очевидно еврейскаго происхожденія.
— Вы присяжный, нашъ братъ? — спросилъ купецъ.
— Да, присяжный.
— И я тоже, — сказалъ Еврей.
— Ну, вмст придется служить. Что же длать, послужить надо, — сказалъ купецъ.
Нехлюдовъ вошелъ въ комнату. Въ ней было ужъ человкъ 15 присяжныхъ. Вс только пришли и не садясь ходили, разглядывая другъ друга и знакомясь. Вслдъ за Нехлюдовымъ вошелъ въ мундир и въ pince-nez судебный приставъ, худой, съ длинной шеей и походкой на бокъ въ связи съ выставляемой губой61 и, обратившись къ присяжнымъ, сказалъ:
— Вотъ съ, господа, сдлайте одолженіе, къ вашимъ услугамъ помщеніе это. И сторожъ вотъ Окуневъ, кому что нужно.
Отвтивъ на нкоторые вопросы, которые ему сдлали присяжные, приставъ досталъ изъ кармана листъ бумаги и сталъ перекликать присяжныхъ:
— Статскій совтникъ И[ванъ] И[вановичъ] Никиф[оровъ].
Никто не откликнулся.
— Отставной полковникъ Иванъ Семеновичъ Иван[овъ].
— Здсь.
— Купецъ второй гильдіи Петръ Дубосаровъ.
— Здсь, — проговорилъ басъ.
— Бывшій студентъ князь Дмитрій Нехлюдовъ.
— Здсь, — отвтилъ Нехлюдовъ.
Отмтивъ не явившихся, приставъ ушелъ. Присяжные, кто познакомившись, а кто такъ только, догадываясь, кто кто, разговаривали между собой о предстоящихъ длахъ. Два дла, какъ говорилъ одинъ, очевидно все знающій присяжный, были важныя: одно о злоупотребленіяхъ въ банк и мошенничеств, другое о крестьянахъ, за сопротивленіе властямъ. Все знающій присяжный62 говорилъ съ особымъ удовольствіемъ о суд какъ о хорошо знакомомъ ему дл, называя имена судей, прокурора, знаменитыхъ адвокатовъ,63 которые будутъ участвовать въ процесс о мошенничеств, и безпрестанно употреблялъ техническія слова: судоговореніе, кассація, по стать 1088 по совокупности преступленія и т. п. Большинство слушало его съ уваженіемъ. Нехлюдовъ былъ занятъ своими мыслями, вертвшимися преимущественно около Алины Кармалиной. Ныншняя записка, простая, дружеская, съ упоминаніемъ о томъ, что она взяла на себя обязанность быть его памятью, и приглашеніе обдать къ нимъ посл суда, и напоминаніе о верховой лошади, которую она совтовала, а онъ не позволялъ себ купить, — все это было больше чмъ обыкновенныя дружескія отношенія.
<Нехлюдовъ былъ человкъ стариннаго, несовременнаго взгляда. Онъ не считалъ, какъ это считаютъ теперешніе молодые люди, что всякая женщина готова и только ждетъ случая отдаться ему и что двушки невсты всегда вс готовы при малйшемъ намек съ его стороны броситься ему на шею, а, напротивъ, считалъ, что женщины его круга (къ сожалнію, онъ считалъ это только по отношенію женщинъ своего круга), что женщины его круга это все т особенныя, поэтическія, утонченныя, чистыя, почти святыя существа, каковыми онъ считалъ свою мать и какою воображалъ свою будущую жену, и потому передъ всякой двушкой, которая нравилась ему и которую онъ могъ надяться сдлать своей женой, передъ всякой такой двушкой онъ роблъ, считалъ себя недостойнымъ ничтожествомъ не только по очевидной нечистот своей въ сравненіи съ несомннной невинностью двушки, но и просто по ничтожеству своихъ и тлесныхъ и душевныхъ качествъ въ сравненіи съ тми, которыя онъ приписывалъ ей. Кармалина нравилась ему.>64 Какъ ни считалъ Нехлюдовъ себя недостойнымъ такого возвышеннаго поэтическаго существа, какимъ представлялась ему Алина, въ послднее время, въ самое послднее, онъ начиналъ врить, что она можетъ быть не отказала бы ему, если бы онъ и ршился сдлать предложеніе. А жениться ему хотлось. Холостая жизнь съ своей диллемой вчной борьбы или паденія становилась ему слишкомъ мучительна. Кром того, она просто всмъ своимъ таинственнымъ для него двичьимъ изяществомъ плняла его, и онъ самъ не зналъ, какъ сказать: влюбленъ или не влюбленъ онъ въ нее. Когда онъ долго не видалъ ее, онъ могъ забывать ее, но когда онъ видлъ ее часто, какъ это было послднее время, она безпрестанно была въ его мысляхъ. Онъ видлъ ея улыбку, слышалъ звукъ ея голоса, видлъ всю ея изящную фигуру, именно всю фигуру, никакъ не отдельныя матеріальныя части ея фигуры, — видлъ ее, какъ она, посл того какъ играла для него любимыя его вещи, вставала отъ фортепьяно, взволнованная, раскраснвшаяся и смотрла ему въ глаза. Ему было какъ то особенно свтло, радостно и хорошо съ нею. Теперь онъ сидлъ въ комнат присяжныхъ, думая о ней, о томъ, какъ онъ сдлаетъ ей предложеніе, если сдлаетъ его. Какъ, въ какихъ словахъ? И какъ она приметъ? Удивится? Оскорбится? И онъ видлъ ее передъ собой и слышалъ ея голосъ. «Нтъ, не надо думать, — подумалъ онъ. — Изъ думъ этихъ ничего не выйдетъ. Это само сдлается, если это должно сдлаться. Лучше посмотрю, что тутъ длается». И онъ вышелъ въ коридоръ и сталъ прохаживаться. Движеніе по коридору все усиливалось и усиливалось. Сторожа то быстро ходили, то, несмотря на старость, рысью даже бгали взадъ и впередъ съ какими то бумагами. Приставы, адвокаты и судейскіе проходили то туда, то сюда. Нехлюдовъ былъ въ томъ особенномъ, наблюдательномъ настроеніи, въ которомъ онъ бывалъ во время службы въ церкви. Мыслей не было никакихъ, но особенно ярко отпечатывались всякія подробности всего того, что происходило передъ нимъ. Вотъ дама сидитъ въ шляп съ желтымъ цвткомъ на диванчик и, очевидно спрашивая совта адвоката, говоритъ неумолкаемо и не можетъ удержаться, и адвокатъ тщетно ждетъ перерыва ея рчи, чтобы высказать уже давно готовый отвтъ; вотъ сторожъ, очевидно бгавшій покурить, строго останавливаетъ молодаго человка, желавшаго проникнуть въ запрещенное мсто; вотъ жирный судья съ расплывшимся жиромъ, поросшій курчавыми сдыми волосами на затылк, съ вывернутыми ногами, съ портфелемъ въ старомъ фрак, очевидно, состарлся уже въ этихъ коридорахъ и залахъ. Вотъ знаменитый адвокатъ въ дорогомъ фрак, точно актеръ передъ выходомъ на сцену, знаетъ что на него смотрятъ и, какъ будто не замчая этихъ взглядовъ, что-то ненужное говоритъ собесднику; вотъ товарищъ прокурора, молоденькій, черноватенькій, худенькій юноша, очевидно дамскій кавалеръ въ разстегнутомъ мундир съ поперечными погонами, съ портфелемъ подъ мышкой, махая свободной рукой такъ, что плоскость руки перпендикулярна его направленію, поднявъ плечи, быстрымъ шагомъ, чуть не бгомъ, пробжалъ по асфальту не оглядываясь и, очевидно, не столько озабоченный, сколько желающій казаться такимъ; вотъ священникъ старенькій, плшивый, красный, жирный, съ блыми волосами и рдкой блой бородой, сквозь которую просвчивалъ красный жиръ, скучая прошелъ по очевидно надовшимъ ему мстамъ приводить тутъ и здсь людей къ присяг. А вотъ съ громомъ цпей провели конвойные съ ружьями арестантовъ въ халатахъ, мущинъ и женщинъ.
<Одинъ изъ сотоварищей, присяжный, подошелъ къ Нехлюдову въ то время, какъ онъ пропускалъ мимо себя арестантовъ въ цпяхъ, проходившихъ мимо.
— Это какіе же? — спросилъ Нехлюдовъ. Онъ хотлъ сказать: «это наши?» но сказалъ: — Это т, которые будутъ судиться въ нашей сессіи?
— Нтъ, это къ судебному слдователю наверхъ, — отвтилъ присяжный. — Какой старикъ страшный, — прибавилъ онъ, указывая на одного изъ арестантовъ.
— Да, да, — отвтилъ Нехлюдовъ, хотя и не замтилъ ничего особеннаго страшнаго въ старик.>65
Знакомый адвокатъ подошелъ къ Нехлюдову.
— Здравствуйте, князь, — сказалъ онъ, — что, попали?
— Да. Что, скоро?
— Не знаю. А что, вы здсь въ первый разъ?
— Въ первый разъ.
— И залъ не знаете?
— Нтъ.
— Такъ посмотрите, это интересно.
— Они пошли по коридору.
— Вы не видали знаменитую круглую залу?
— Нтъ.
— Такъ вотъ пойдемте.
Они подошли къ двери, и адвокатъ показалъ Нехлюдову великолпную круглую залу.
— Тутъ когда особенно важныя дла, — сказалъ онъ, — Митрофанію, Струсберга. Вы Бога благодарите, что не попали на такое. А то вдь двое, трое, четверо сутокъ ночуютъ здсь.
— A y васъ что? Кажется, ничего ни серьезнаго, ни пикантнаго не предвидится: кража со взломомъ, мошенничество, убійство одно. Нешто банковое дло можетъ быть интересно.
— Вы защищаете?
— Нтъ, обвиняю.
— Какъ?
— Да я гражданскій истецъ.
— А что, давно вы были у Алмазовыхъ?
— Давно уже. Я слышалъ, что Марья Павловна была больна.66
Возвращаясь назадъ по коридору къ комнат присяжныхъ, на встрчу имъ провели еще арестантовъ въ ту самую залу, въ которой шла та сессія, гд Нехлюдовъ былъ присяжнымъ Арестанты были: дв женщины — одна въ своемъ плать, другая въ арестантскомъ халат — и мущина.
— Это ваши крестники будущіе, — сказалъ адвокатъ шутя. Шутка эта не понравилась Нехлюдову. Онъ простился съ адвокатомъ и ушелъ въ комнату присяжныхъ.
Въ одно время съ нимъ поспшно вошелъ и судебный приставъ. Въ комнат присяжныхъ были уже почти вс. Судебный приставъ еще разъ перечислилъ всхъ явившихся и пригласилъ въ залу суда. Вс тронулись: высокіе, низкіе, въ сертукахъ, фракахъ, плшивые, волосатые, черные, русые и сдые, пропуская другъ друга въ дверяхъ, вс разбрелись по зал.
Зала суда была большая длинная комната. Одинъ конецъ ея занималъ столъ, покрытый сукномъ съ зерцаломъ. Позади стола виднлся портретъ во весь ростъ государя, въ правомъ углу кіотъ съ образомъ и аналой; въ лвомъ углу за ршеткой сидли уже подсудимые, за ними жандармы съ оголенными саблями, передъ ршеткой столы для адвокатовъ и человка два во фракахъ, съ правой стороны, на возвышеньи, скамья для присяжныхъ. Присяжные сли внизу на скамьи и стулья. Задняя часть залы, за ршеткой, отдляющей переднюю часть отъ задней, вся занята скамьями, которыя, возвышаясь одинъ рядъ надъ другимъ, шли въ нсколько рядовъ до стны. Среди зрителей было три или четыре женщины въ род фабричныхъ или горничныхъ и два мущины, тоже изъ народа. Скоро посл присяжныхъ судебный приставъ пронзительнымъ голосомъ объявилъ: «судъ идетъ». Вс встали, и вошли судьи: высокій, статный предсдатель съ прекрасными бакенбардами. Нехлюдовъ узналъ его. Онъ встрчалъ его въ обществ и слышалъ про него, что онъ большой любитель и мастеръ танцевать. Членовъ онъ не зналъ. Одинъ былъ толстенькій, румяный человчекъ въ золотыхъ очкахъ, а другой, напротивъ, худой и длинный, точно развинченный и очень развязный человкъ, съ землистымъ цвтомъ лица, безпокойный. Вмст съ судьями вошелъ и прокуроръ, тотъ, который, поднимая плечи и махая рукой, пробжалъ по коридору съ своимъ портфелемъ. Съ тмъ же портфелемъ онъ прошелъ къ окну, поместился на своемъ мст и тотчасъ погрузился въ чтеніе и пересматриваніе бумагъ, очевидно, пользуясь каждой минутой для того, чтобы приготовиться къ длу. Секретарь уже сидлъ противъ него и тоже перелистывалъ что то. Началась, очевидно, всмъ надовшая, привычная процедура: перекличка присяжныхъ, кого нтъ, отказъ нкоторыхъ изъ нихъ, выслушиваніе объ этомъ мннія прокурора, совщаніе членовъ суда, ршеніе, назначеніе штрафовъ или отпускъ отъ исполненія обязанностей. Потомъ завертываніе билетиковъ съ именами, вкладываніе ихъ въ вазу, выниманіе, прочитываніе и назначеніе настоящихъ и запасныхъ. Нехлюдовъ во все это время сидлъ неподвижно и ни о чемъ не думалъ, слушалъ, что говорили, и наблюдалъ подымавшихся, подходившихъ къ столу судей и возвращавшихся къ своимъ мстамъ присяжныхъ. Когда же вс замолчали и судьи совщались между собой, онъ наблюдалъ подсудимыхъ. Подсудимые были т самые, которыхъ провели по коридору: одинъ мущина и дв женщины. Мущина былъ рыжеватый невысокій человкъ съ выдающимися скулами и ввалившимися щеками, бритый и весь въ веснушкахъ. Онъ былъ очень взволнованъ, сердито оглядывался на одну из подсудимых и, нтъ-нтъ, что то какъ будто шепталъ про себя. Одна изъ подсудимыхъ, та, которая была въ арестантскомъ халат, сидла, склонивъ голову, такъ что весь низъ лица ея былъ закрытъ и видны были только красивый лобъ, окруженный вьющимися черными волосами, выбивавшимися изъ подъ платка, которымъ она была повязана, прямой носъ и очень черные красивые глаза, которые она изрдка только поднимала и тотчасъ же опускала. На желтомъ, нездоровомъ лиц было выраженіе усталости и равнодушія. Другая подсудимая, высокая худая женщина, въ своемъ розовомъ плать была некрасива, но поражала энергичнымъ выраженіемъ своего умнаго и ршительнаго, съ выдающимся подбородкомъ лица. Она сидла въ середин и казалось, что если было сдлано дло этими людьми, то дло сдлано ею. Она также сердито взглядывала на мущину и презрительно на женщину.
«Врно, дтоубійство», думалъ Нехлюдовъ, глядя на подсудимыхъ. И придумывалъ романъ, въ которомъ маленькая была мать, мущина — отецъ, а энергическая женщина — исполнительница. Его наблюденія были прерваны словомъ предсдателя, который предлагалъ присяжнымъ принять присягу. Вс встали и толпясь двинулись въ уголъ къ жирному священнику въ коричневой шелковой ряс съ золотымъ крестомъ на груди и еще какимъ то орденомъ. Присяга непріятно поразила Нехлюдова. Несмотря на то, что Нехлюдовъ не приписывалъ этому вншнему архаическому обряду никакой важности,67 ему было совстно повторять, поднявъ руку, слова за старичкомъ священникомъ, который, очевидно, такъ привыкъ, что уже и не могъ думать о значеніи этого дла; совстно было креститься, одинъ за другимъ подходить въ аналою и цловать золоченый крестъ и Евангеліе. Непріятно поразило его особенно то, что посл присяги предсдатель въ своей рчи къ присяжнымъ объяснилъ имъ, чтобы они имли въ виду, что кром клятвопреступленія, которое они сдлаютъ, судя не по правд, они за это еще могутъ подвергнуться уголовному преслдованію. «Точно какъ будто наказаніе, которому подвергнется человкъ за клятвопреступленіе отъ Бога, нужно было подтвердить еще страхомъ наказанія отъ прокурора», подумалъ Нехлюдовъ. Посл рчи предсдателя, въ которой онъ длинно и скучно, запинаясь, внушалъ присяжнымъ то, что они не могли не знать, присяжные поднялись на ступени и сли на свои мста.
Дло началось. Неклюдовъ былъ въ самомъ серіозномъ настроеніи и слушалъ все съ болшимъ вниманіемъ.
— Мщанка Ефимья Бочкова, — обратился предсдатель къ женщин, сидвшей въ середин, — ваше имя?
— Афимья.
— Фамилія?
— Бочкова.
— Какой вры?
— Русской.
— Православная?
— Извстно, православная, какая жъ еще? —
— Вы обвиняетесь въ томъ, что 17-го Января 18.. года въ гостинниц Мавританіи вмст съ Симономъ Ипатовымъ и Екатериной Масловой похитили у купца Ивана Смлькова его вещи: часы, перстень и деньги въ количеств 1837 р. 40 к. и, раздливъ вещи между собой, опоили, для скрытія своего преступленія, купца Смлькова опіумомъ, отъ котораго послдовала его смерть. Признаете ли вы себя виновной?
— Не виновата я ни въ чемъ, — бойко и твердо начала говорить обвиняемая. — Я и въ номеръ къ нему не входила.
Предсдатель остановилъ ее и обратился къ второму подсудимому:
— Крестьянинъ Симонъ Ипатовъ, — сказалъ предсдатель, обращаясь къ подсудимому. — Ваше имя? Православной вры? Крещены? Подъ судомъ и слдствіемъ не были? Признаете ли вы себя виновнымъ въ томъ, что 17-го Января 18.. въ гостинниц Мавританіи принесли опіумъ, соннаго порошку для усыпленія гостя, сибирскаго купца Ивана Смлькова и, уговоривши Екатерину Маслову дать ему въ вин выпить этотъ опіумъ, отъ чего послдовала смерть Смлькова, сами же похитили находившіеся въ бумажник и сакъвояж Смлькова его часы, золотой перстень и деньги 1836 р. 48 к., которыя раздлили между собой, Ефиміей Бочковой и Екатериной Масловой. Признаете ли себя виновнымъ?
— Никакъ нтъ-съ. Я ничего не могъ знать, потому наше дло служить гостямъ....
— Вы посл скажете. Признаете ли вы себя виновнымъ?
— Никакъ нтъ-съ. Потому....
— Посл.
Судебный приставъ, какъ суфлеръ, останавливающiй заговорившагося не во время актера, остановилъ Симона Ипатова.
Предсдатель, граціозно переложивъ локоть руки, которой онъ игралъ разрзнымъ ножемъ, на другое мсто, обратился къ послдней подсудимой, Екатерин Масловой.
— Ваше имя?
Женщина чуть слышно сказала что то. Но такъ какъ не только предсдатель, но и вс бывшіе въ зал знали, что ее зовутъ Екатериной, то онъ не переспросилъ.
— Вры? Православной? Крещены? — спрашивалъ предсдатель, не ожидая отвта и съ видомъ жертвы, обязанной всетаки исполнять формальности, такъ неизмримо выше которыхъ онъ находится. — Обвиняетесь вы въ томъ, что, пріхавъ изъ публичнаго дома въ номеръ гостинницы Мавританія, вы дали сибирскому купцу Ивану Смлькову выпить вина съ опiумомъ и, когда онъ пришелъ въ безчувственное состояніе, похитили у него часы, деньги и перстень, которые раздлили между собой, т. е. Ефимьей Бочковой и Симономъ Ипатовымъ. Признаете ли себя виновной?
Подсудимая опустила голову, такъ что низъ лица ушелъ въ срый воротникъ кафтана, и пробормотала что то.
— Говорите громче, чтобы вс слышали.
Она опять что то пробормотала. Суфлеръ подскочилъ и строго потребовалъ отвта:
— Говори громче,
— Я не опаивала его, — вдругъ громко, нсколько хриплымъ голосомъ заговорила Маслова. — Онъ и такъ пьянъ былъ, — прибавила она.
— Такъ вы не признаете себя виновной? — сказалъ строго предсдатель.68
— Я сама безъ памяти пьяна была, — сказала и улыбнулась, жалостно улыбнулась, улыбкой своей показавъ недостатокъ двухъ переднихъ зубовъ. — Что хотите со мной длайте. Я ничего не помню, — сказала она и опустила глаза. Потомъ вдругъ подняла ихъ и какъ-то особенно блеснула ими и опять тотчасъ же опустила.
«Гд я видлъ эти глаза, не глаза, а именно взглядъ этотъ, робкій и кроткій и ожидающій?»69 подумалъ Нехлюдовъ, котораго невольно притягивало что то къ этой подсудимой и который, не спуская глазъ, смотрлъ на нее.
Но гд и когда онъ видлъ этотъ взглядъ, онъ не могъ вспомнить.70
Начался разборъ свидтелей: кто явился, кто нтъ? Нехлюдовъ слдилъ зa ршеніемъ о неявившихся свидтеляхъ, за отводомъ присяжныхъ71 и изрдка взглядывалъ на подсудимыхъ. Бочкова говорила что то съ своимъ адвокатомъ. Симонъ все такъ же бгалъ глазами и шепталъ что то. Маслова сидла неподвижно въ своемъ халат и только изрдка сверкала своимъ взглядомъ, направляя его то на товарищей подсудимыхъ, то на женщинъ въ зрителяхъ, то на судей, и тотчасъ же опять опускала глаза и замирала.
Окончивъ разборъ свидтелей, назначили запасныхъ присяжныхъ вмсто неявившихся и отведенныхъ присяжныхъ, и вотъ началось чтеніе обвинительнаго акта. Обвинительный актъ былъ такой:
Такого то числа такого то года Сибирскій купецъ, остановившiйся въ гостинниц Мавританіи,72 послалъ въ домъ терпимости за рекомендованной ему коридорнымъ двицей Екатериной Масловой, извстной въ дом терпимости подъ именемъ Любаши. Когда Екатерина Маслова пріхала въ гостинницу, она застала Смлькова сильно пьянымъ, то потребовала отъ него впередъ денегъ. На эти слова купецъ обидлся и ударилъ ее такъ, что она упала. Тогда купецъ досталъ свой бумажникъ, въ которомъ было много сторублевыхъ бумажекъ, и далъ ей пять рублей, общая дать еще 10, только бы она не узжала отъ него. Екатерина Маслова осталась, но купецъ тотчасъ же заснулъ, и она, выйдя въ коридоръ, ухала, общаясь вернуться къ 8 часамъ утра. Въ 8 часовъ утра она вернулась и пробыла съ купцомъ до 2-хъ часовъ. Въ два же часа Екатерина Маслова уговорила купца хать съ собой въ домъ терпимости. Пріхавъ туда, купецъ съ Екатериной Масловой и другими двушками не переставая пилъ хересъ и потомъ коньякъ и въ 5-мъ часу вечера послалъ Екатерину Маслову къ себ въ гостинницу за деньгами, давъ ей часы съ печатью и ключи отъ сакъ-вояжа. Пріхавъ въ гостинницу, Екатерина Маслова вошла въ номеръ съ коридорнымъ и вмст съ нимъ взяла, какъ она показывала, 40 рублей, какъ ей веллъ Смльковъ, и съ ними вернулась въ домъ терпимости, гд Смльковъ пробылъ до вечера. Вечеромъ же Смльковъ вернулся къ себ въ номеръ вмст съ Любкой. И тутъ то между тремя подсудимыми состоялось соглашеніе о томъ, чтобы опоить купца, съ тмъ чтобы онъ не хватился своихъ денегъ.
У Симона были капли опіума, оставшіяся посл больной госпожи. Симонъ внесъ ихъ въ номеръ купца и поручилъ Любви влить ему ихъ въ вино. Купецъ былъ ужъ очень пьянъ и требовалъ, чтобы Любка передъ нимъ танцовала. Тогда Евфимія сказала: «выпить надо». И тогда то Любка, по показанію Евфиміи, налила въ стаканъ капли и поднесла Смлькову. Смльковъ выпилъ и очень скоро посл этого упалъ на диванъ и заснулъ. Тогда Симонъ вытащилъ у него бумажникъ, взявъ73 деньги, часы и, давъ перстень Масловой, услалъ ее домой. Маслова, вернувшись домой, была сильно пьяна и хвасталась подареннымъ ей перстнемъ. Хозяинъ, увидавъ дорогой перстень, купилъ eго у Любки за 10 рублей и понесъ оцнить. Перстень оказался дорогимъ, и оцнщикъ, узнавъ о томъ, отъ кого полученъ перстень, донесъ полиціи. Въ полиціи же уже производилось дознаніе о скоропостижно умершемъ Смльков.
Первое подозрніе пало на проститутку Маслову. Она же оговорила Симона и Евфимію, которые при слдствіи сознались, а потомъ стали упорно отказываться.
Таково было содержаніе обвинительнаго акта. Нехлюдовъ внимательно слушалъ, ужасаясь той страшной дикости нравовъ, которая выражалась этимъ обвинительнымъ актомъ, и, какъ всегда, безсознательно чувствуя свое неизмримое превосходство надъ той средой, въ которой все это могло происходить.
Уныло звучалъ картавящій на
Когда онъ дошелъ до мста, въ которомъ сказано было, что купецъ Смльковъ, очевидно получившій особенное пристрастіе къ двушк, прозываемой Любкой, послалъ ее съ ключомъ въ свой номеръ, Нехлюдовъ взглянулъ на подсудимую Маслову. Въ это же самое время Маслова, какъ будто польщенная тмъ, что она возбудила такое чувство въ купц, подняла глаза и взглянула на чтеца и потомъ перевела взглядъ на присяжныхъ и скользнула имъ по лицу Нехлюдова. И вдругъ въ голов Нехлюдова точно щелкнуло и лопнуло что то. Воспоминаніе, копошившееся гд то далеко внизу за другими впечатлніями, вдругъ нашло себ дорогу и выплыло наружу. Катюша! вспомнилъ онъ. Тетеньки Марьи Ивановны Катюша. И онъ, удерживая дыханіе, сталъ всматриваться въ подсудимую. Она опять сидла, опустивъ голову. Лобъ, волоса, носъ. Но эта старая, больная. Но въ это время подсудимая опять подняла голову и еще разъ взглянула изподлобья на чтеца и вздохнула. «Да нтъ, этого не можетъ быть!» говорилъ самъ себ Нехлюдовъ и въ тоже время чувствовалъ, что не могло быть никакого сомннія. Это была она. Это была Катюша, та самая Катюша, которую онъ одно время страстно платонически любилъ, на которой хотлъ жениться и которую потомъ соблазнилъ и бросилъ. Да, это была она. Это было ужасно.
Да, это было 14 лтъ тому назадъ въ74 Турецкую кампанію, когда онъ, посл петербургской дурной свтской жизни, поступилъ въ75 военную службу и по дорог въ76 полкъ захалъ къ тетенькамъ Марь и Софь Ивановнымъ.
Ему было тогда 21 годъ.77 Это было время ослабленія и отдыха посл его самыхъ сильныхъ мечтаній, шедшихъ въ разрзъ со всмъ существующимъ порядкомъ вещей. Это было время, когда онъ, въ глубин души желая длать одно хорошее, длалъ все дурное, все то, что длали вс окружающіе его. Тогда онъ только что получилъ отцовское небольшое имніе, и, вмсто того чтобы, какъ онъ хотлъ, отдать его крестьянамъ, онъ надлалъ долговъ, проигралъ въ карты и долженъ былъ все, что стоило имніе, употребить на уплату долга. Такъ что имнье онъ не отдалъ, а продалъ.
Это было то время, когда онъ, считая войну постыднымъ дломъ, все таки поступилъ въ военную службу. И вотъ, въ этотъ то періодъ ослабленія, онъ, прозжая въ полкъ, прогостилъ недлю у тетокъ и тамъ, желая только однаго — жить чисто и жениться на той двушк, которую онъ полюбитъ, соблазнилъ невинную двушку Катюшу и, соблазнивъ, ухалъ, бросилъ ее.
Ужасное дло это случилось съ нимъ вотъ какъ:
Какимъ онъ былъ теперь двойнымъ человкомъ, т. е. такимъ, въ которомъ въ различное время проявлялись два различные, даже совершенно противоположные человка: одинъ78 сильный, страстный,79 близорукій, ничего не видящій,80 кром своего счастья, жизнерадостный человкъ, отдававшійся безъ всякихъ соображеній тмъ страстямъ, которыя волновали его, другой — строгій къ себ, требовательный и врующій въ возможность нравственнаго совершенства и стремящійся къ нему, человкъ внимательный къ себ и другимъ, — такимъ двойнымъ человкомъ онъ еще въ гораздо сильнйшей степени былъ 14 лтъ тому назадъ, когда съ нимъ случилось это ужасное дло, которое онъ почти забылъ именно потому, что оно было такъ ужасно, что ему страшно было вспоминать о немъ, важность котораго только теперь открылась ему во всемъ его значеніи.
6.81
<Произошло это въ одинъ изъ тхъ періодовъ его жизни, когда онъ уставалъ жить одинъ своими мыслями и чувствами противъ общаго теченія и, отдаваясь этому теченію, надвалъ какъ будто нравственныя шоры на свою совсть и жилъ уже не своими мыслями, чувствами и, главное, совстью, а не спрашивая себя о томъ, что хорошо, что дурно, а, впередъ уже ршивъ, что хорошо жить такъ, какъ живутъ вс, жилъ, какъ вс. Уставши перебивать теченіе, онъ отдавался ему.
Такой періодъ онъ переживалъ теперь, вернувшись изъ за границы. Онъ жилъ въ Петербург съ своими аристократическими друзьями и, спокойно чувствуя за собой одобреніе или хотя снисходительное, любовное прощеніе матери, отдавался всмъ увеселеніямъ, тщеславію и похотямъ свтской жизни. И когда онъ предавался такой жизни, онъ предавался ей вполн, совсмъ забывая то, что онъ желалъ и думалъ прежде, какъ будто то былъ другой человкъ. Въ такомъ настроеніи онъ былъ теперь, и въ такомъ настроеніи онъ поступалъ теперь въ военную службу на войну. Вс длали это, и это считалось очень хорошо, и вотъ онъ поступалъ также.>82
Онъ халъ въ полкъ и по дорог къ своему полку захалъ въ деревню къ своимъ двумъ теткамъ по отцу, изъ которыхъ старшая, Катерина Ивановна, была его крестной матерью. Передъ этимъ онъ былъ у нихъ годъ тому назадъ передъ своимъ отъздомъ заграницу, совсмъ въ другомъ, въ самомъ свтломъ своемъ настроеніи. Въ тотъ первый періодъ пребыванія у нихъ онъ былъ полонъ самыми высокими и казавшимися всмъ, кром него, неисполнимыми мечтами. Это было тотчасъ же по выход его изъ университета, когда онъ даже нсколько поссорился съ своей матерью, объявивъ ей, что онъ не хочетъ жить произведеніями труда, отнимаемыми у народа за незаконное наше владніе землей. Пріхавъ къ тетушкамъ въ деревню, онъ, наблюдая жизнь господъ и крестьянъ въ деревн, не только теоретически, но практически до очевидности убдился въ справедливости того, что землевладніе есть владніе рабами, но только не извстными лицами, какъ это было прежде, а всми тми, кто лишенъ земли. Въ город не видно, почему работаетъ на меня портной, извощикъ, булочникъ, но въ деревн ясно, почему поденные идутъ чистить83 дорожки въ садъ, убираютъ хлбъ или луга, половину сработаннаго отдавая землевладльцу. Тогда мысли эти были такъ новы, такъ ярки, такъ возможно казалось ихъ сдлатъ общими, что Нехлюдовъ все это время, особенно во время пребыванія у тетокъ, находился въ постоянномъ восторг. Тетушекъ своихъ онъ считалъ людьми стараго вка и не пытался уже обращать ихъ къ своимъ мыслямъ, а занимался тмъ, что, написавъ объ этомъ предмет письмо Генри Джорджу, самъ занялся изложеніемъ его ученія по русски и своимъ сочиненіемъ по этому предмету. Это было радостное, свтлое, чистое время.
Была весна. Онъ вставалъ рано, шелъ купаться, потомъ садился за свое сочиненіе. Обдалъ съ тетушками, ходилъ гулять или здилъ верхомъ, потомъ учился по итальянски, читалъ и писалъ свои записки. Это было одно изъ лучшихъ временъ его жизни, которое онъ всегда вспоминалъ съ умиленіемъ.
Нкоторую особенную прелесть его этому предпослднему пребыванію у тетушекъ придавало еще присутствіе у тетушекъ ихъ воспитанницы Катюши, брошенной матерью двочки сиротки, которую подобрали тетушки.
Въ это послднее пребываніе у нихъ у него какъ то нечаянно, незамтно между имъ и Катюшей завязались полушутливыя, полулюбовныя отношенiя.
Катюша была84 тоненькая 17 лтняя быстроногая двочка85 съ агатово черными глазами, занимавшая въ дом тетушекъ неопредленное положеніе не то воспитанницы, не то горничной. Особенныя отношенія между Дмитріемъ Нехлюдовымъ и Катюшей установились въ этотъ пріздъ слдующимъ образомъ. Въ вознесеніе къ тетушкамъ пріхала ихъ сосдка съ дтьми — двумя барышнями, гимназистомъ и съ гостившимъ у нихъ молодымъ живописцемъ.
Молодежь затяла играть въ горлки. Быстроногая Катюша играла съ ними и не долго горла, потому что тотчасъ ловила того, за кмъ гналась. Но Нехлюдовъ былъ еще рзве ея и, чтобы показать свою ловкость, хотя и не безъ труда, но поймалъ ее.
— Ну, теперь этихъ не поймаешь ни за что, — говорилъ горвшій художникъ, отлично бгавшій, — нечто споткнутся.
— Вы да не поймаете! Разъ, два, три.
Ударили три раза въ ладоши, Нехлюдовъ пустилъ Катюшину жесткую рабочую, но красивую и энергичную руку, пожавшую его крпко прежде, чмъ бжать. Загремли крахмальныя юбки подъ розовымъ ситцевымъ платьемъ, быстро пустились ноги сильной ловкой двушки, и также энергично, сильно побжалъ Нехлюдовъ, минуя падающаго на передъ, отчаянно наддававшаго за нимъ художника. Не замчая того, что художникъ уже остановился, Нехлюдовъ, радуясь своей молодости и быстрот бга, летлъ по скошенному лугу, не спуская глазъ съ такой же быстротой бжавшей въ розовомъ плать, быстро мелькавшей ногами Катюши. Она подала ему головой знакъ, чтобы соединяться за сиреневымъ кустомъ; онъ понялъ и, вмсто того чтобы соединяться тутъ же, пустился за кустъ. И не замчая того, что за ними не гонятся, они бжали все дальше и дальше, радуясь легкости и быстрот своего бга, и только за вторымъ сиреневымъ кустомъ поворотили другъ къ другу, по малйшимъ намекамъ понимая намренія другъ друга, и быстро сбжались и подали другъ другу руки. Они были далеко отъ всхъ, и никто не видалъ ихъ. Она подала правую руку, a лвой подправляла сбившуюся большую косу и, тяжело дыша, улыбалась, блестя своими ярко черными глазами. Онъ крпко сжалъ ея руку и, самъ не зная, какъ это случилось, потянулся къ ней лицомъ. Она не отстранилась отъ него, напротивъ — придвинулась къ нему, также улыбаясь, и они поцловались.
— Вотъ теб разъ! — проговорила она, и раскраснвшееся, вспотвшее милое лицо ея еще боле покраснло, и она быстрымъ движеніемъ вырвала свою руку и побжала прочь отъ него.
Подбжавъ къ кусту сирени, она сорвала дв втки блой сирени и, хлопая себя ими по лицу и оглядываясь на него, побжала назадъ къ играющимъ.
Вотъ это то и было началомъ новыхъ особенныхъ отношеній между Нехлюдовымъ и Катюшей. Съ тхъ поръ они чувствовали, что между ними установилось что то особенное. Съ тхъ поръ они стали чувствовать присутствіе другъ друга. Какъ только онъ или она входили въ одну и ту же комнату, становилось для нихъ обоихъ вдругъ все другое. Когда онъ или она могли видть другъ друга хоть издалека, изъ окна, они смотрли другъ на друга, и имъ было отъ этого весело. Но когда они одинъ на одинъ случайно встрчались другъ съ другомъ, имъ становилось мучительно, не столько стыдно, сколько жутко: они оба краснли и когда говорили между собой, то путались въ словахъ и не понимали хорошенько другъ друга. То, что говорили ихъ взгляды, заглушало то, что говорили уста. Но всетаки они говорили. Нехлюдовъ86 увидалъ разъ, что она читаетъ [и] спросилъ, что это было. Это былъ Тургеневъ — разсказы. Нехлюдовъ, любившій тогда особенно Достоевскаго, далъ ей «Преступленіе и наказаніе». Одинъ разъ, по случаю того, что мужикъ пришелъ къ тетушк Марь Ивановн просить отпустить загнанную въ саду скотину и Катюша докладывала объ этомъ, Нехлюдовъ разсказалъ ей и свои мысли о грх землевладнія, но, какъ ему показалось, Катюша не оцнила значенія этихъ мыслей и была въ этомъ вопрос на сторон тетушекъ. Можетъ быть, не оцнила Катюша этихъ мыслей и потому, что Нехлюдовъ, излагая ей, все время краснлъ, глаза его не могли быть спокойны, и нужныя слова не находились.
Нехлюдовъ уже давно самъ съ собою ршилъ, что онъ женится на той двушк, которую полюбитъ.87 И теперь ему казалось, что онъ любитъ Катюшу, и его нетолько не пугала, но радовала мысль жениться на ней. Разумется, не только мать, но и тетушки будутъ въ отчаяніи. Но что же длать. Это вопросъ жизни. И если я ее полюблю совсмъ и она полюбитъ меня, то отчего же мн не жениться на ней? Правда, не теперь. Теперь еще рано, надо хать за границу, кончить тамъ сочиненіе и издать. А потомъ... Такъ онъ, ничего не ршивъ и ничего не сказавъ Катюш, ухалъ заграницу и не видалъ Катюшу полтора года, посл которыхъ онъ уже изъ Петербурга, по пути въ армію, захалъ на одинъ день къ тетушкамъ. Тутъ то, въ этотъ пріздъ, и случилось съ нимъ это страшное дло.
Тетушки, и всегда любившія Нехлюдова, еще радостне, чмъ обыкновенно, встртили Митю. Во первыхъ, потому что если былъ недостатокъ у Мити, то только одинъ — то, что онъ болтался и не служилъ. Теперь же онъ поступилъ на службу, и на службу въ самый аристократическій полкъ; а во вторыхъ, онъ халъ на войну, онъ могъ быть раненъ, убитъ. Какъ ни страшно было за него, но это было хорошо.88 И тетушки особенно радостно встртили его и упросили остаться у нихъ Святую. Нехлюдовъ тоже былъ радъ увидать тетокъ89 и радъ пожить въ этомъ миломъ пріют, который оставилъ въ немъ такія свтлыя воспоминанія. Но Нехлюдовъ въ этотъ пріздъ былъ уже совсмъ не тотъ, что прежде. За эти полтора года, во время которыхъ онъ не видалъ ее, онъ страшно измнился.
Мысли его о землевладніи не то что были оставлены имъ, но отошли на задній планъ и подверглись житейскимъ соображенiямъ. Главное было то, что онъ жилъ роскошно, надлалъ долговъ, и, вмсто того чтобы отдать землю отцовскую, 300 десятинъ, крестьянамъ, онъ продалъ ее. A нтъ боле убдительныхъ доказательствъ несостоятельности извстныхъ мыслей или необходимости поправки ихъ, какъ поступокъ, совершенный противно извстнымъ мыслямъ. Онъ не отказывался отъ основныхъ принциповъ Генри Джорджа, но теперь считалъ, что надо еще погодить прилагать ихъ къ длу, что онъ самъ еще не годится для проведенія ихъ въ жизнь. Точно также измнились и его мысли объ отношеніяхъ къ женщинамъ. Разумется, было бы лучше жениться на той двушк, которую полюбилъ, но это невозможно (никто этого не длаетъ), это повело бы только или къ погибели или къ раздору съ матерью, къ разрыву со всмъ обществомъ, и потому надо жить, какъ вс живутъ. И онъ жилъ такъ и за границей и въ Петербург.
Въ такомъ настроеніи онъ пріхалъ теперь къ тетушкамъ и къ Катюш, которая составляла не малую долю прелести пребыванія въ Панов, такъ звали деревню тетушекъ. Не то чтобы онъ имлъ въ мысляхъ соблазнить Катюшу. Ему и въ голову не приходила эта мысль, но ему пріятно было видть ее, показаться ей такимъ, какимъ онъ сталъ теперь, щеголеватымъ, съ усиками, въ мундир. Уже подъзжая во двор къ дому, онъ оглядывался по сторонамъ, не увидитъ ли гд Катюши, но ни на парадномъ, ни на двичьемъ крыльц ея не было. Старый лакей встртилъ его и проводилъ его въ его комнату, настаивая на томъ, чтобъ подавать ему на руки умываться. У тетушекъ Катюши тоже не было. И вдругъ Нехлюдову стало скучно и показалось глупымъ его посщеніе тетокъ.
Только теперь онъ замтилъ, какое важное значевіе она имла для него. Ему хотлось спросить, но совстно было, и потому онъ неохотно вяло отвчалъ на вопросы тетушекъ и все оглядывался на дверь, «Неужели ея нтъ? И что съ ней сдлалось? — думалъ онъ. — Какъ жаль».
Но вдругъ послышались поскрипывающіе башмачки и легкая молодая походка, и все просвтлло. Катюша вошла уже не въ розовомъ, а въ голубенькомъ полосатомъ платьец и бломъ фартучк, не выросшая, но90 похорошвшая, все съ тмъ же прелестнымъ взглядомъ блестящихъ черныхъ глазъ.91 Она вспыхнула, увидавъ Нехлюдова, и поклонилась ему.
— Съ пріздомъ васъ, Дмитрій Ивановичъ.
— Здравствуй, Катюша, а ты какъ живешь?
— Слава Богу. Матушка приказала благодарить. Имъ лучше немного и приказали спросить нашатырнаго спирта, — обратилась она къ Марь Ивановн.
— Есть у насъ — такъ ты дай. Кажется, немного осталось. Что, кофе готовъ?
— Сейчасъ подамъ, — сказала она и, еще разъ взглянувъ на Нехлюдова и вспыхнувъ вся, вышла из комнаты.
Катюша говорила про нашатырный спиртъ, про матушку, про кофе, а Нехлюдовъ видлъ, что она говорила только одно: «рада, рада, что вы пріхали. Рада, люблю васъ».
Да, Катюша была прежняя, но Нехлюдовъ былъ уже не прежній. Во первыхъ, онъ уже не былъ тмъ невиннымъ мальчикомъ, которымъ онъ былъ 2 года тому назадъ, во 2-хъ, онъ былъ не въ томъ період нравственной жизни, самоусовершенствованія, когда онъ длалъ все не такъ, какъ длали вс, а такъ, какъ требовала отъ него его совсть.
Теперь для Нехлюдова Катюша въ его представленіи ужъ не была боле тмъ таинственнымъ женскимъ неизвстнымъ ему существомъ, къ которому онъ тогда относился съ трепетомъ и благоговніемъ, — теперь она уже была одною изъ тхъ существъ — женщинъ, которыхъ онъ зналъ ужъ.
Она была въ его представленіи хорошенькой горничной тетушекъ, съ которой всякому племяннику свойственно пошутить, поиграть, а можетъ быть, и больше этого, если только все это сдлать прилично.92 Разумется, это не хорошо, но вдь не святые же мы. Есть другія, боле важныя дла, отношенія людей, служба.93 Но не смотря на эти мысли, онъ чувствовалъ, что между нимъ и Катюшей было что то большее, чмъ то, чтò онъ хотлъ, чтобы было.
Съ перваго же дня Нехлюдовъ почувствовалъ себя совсмъ влюбленнымъ въ нее. Голубенькое полосатое платьеце, повязанное чистенькимъ блымъ фартучкомъ, обтягивающимъ стройный, уже развившійся станъ, гладко, гладко причесанные чернорусые волосы съ большой косой, румянецъ, безпрестанно затоплявшiй всю щеку, и эти прелестные ярко черные глаза, изъ которыхъ одинъ косилъ немножко и, странно, только придавалъ еще большую прелесть этому лицу, особенно когда оно улыбаясь открывало твердые блые зубы, главное же — на всемъ существ печать чистоты, невинности, изъ за которой пробивалась охватывающая уже все существо ея любовь къ нему, — плняли его все больше. Съ перваго же дня онъ почувствовалъ себя совсмъ влюбленнымъ, но не такъ, какъ прежде, когда эта любовь должна была ршить для него вопросъ соединенія на всю жизнь, т. е. женитьбы, а94 онъ былъ просто влюбленъ и отдавался этой любви, не зная, а можетъ быть, и смутно зная и скрывая отъ себя, что изъ этого выйдетъ. Онъ былъ въ томъ період, когда онъ самъ не разсуждалъ, a длалъ какъ другіе.95 И тотъ жизнерадостный, ничего не соображающій кром своего счастья человкъ вдругъ поднялся въ немъ и совершенно задавилъ того жившаго въ немъ чистаго, робкаго, стремящагося къ совершенству, строгаго къ себ, нравственнаго юношу и хозяйничалъ въ душ одинъ.
Нехлюдовъ зналъ, что ему надо хать и что незачмъ теперь оставаться на день, два, три, недлю даже у тетокъ, ничего изъ этого не могло выйти, но онъ не разсуждалъ и оставался,96 для того, чтобы видть Катюшу и сблизиться съ ней. Вечеромъ въ субботу, наканун Свтло-Христова воскресенья, священникъ пріхалъ къ тетушкамъ служить всенощную. Въ церковь же хала одна Матрена Павловна, старшая горничная Маріи Ивановны, чтобы святить куличи, и съ нею хала Катюша. Узнавъ, что Катюша детъ, Нехлюдовъ ршилъ, что и онъ подетъ къ заутрен, и онъ попросилъ у тетушекъ верховую лошадь и похалъ. Дорога была непроздная. Вода, снгъ и кое гд оголившаяся земля и грязь. Нехлюдовъ пріхалъ къ началу заутрени и прошелъ впередъ, гд стояли господа и среди нихъ Матрена Павловна и Катюша.
Только что кончился крестный ходъ, и начиналась обдня. Изъ алтаря вышелъ священникъ съ тройными свчами и заплъ Христосъ воскресе. Нарядные любители пвчіе запли съ причтомъ. Все было прекрасно, празднично, торжественно, весело — священникъ въ свтлыхъ ризахъ, и дьяконы, и дьячки въ стихаряхъ, и нарядные добровольцы пвчіе, и веселые напвы, и благословеніе священниковъ тройными, убранными цвтами свчами, и весь праздничный съ маслянными головами въ чистыхъ рубахахъ и новыхъ кафтанахъ и яркихъ кушакахъ праздничный народъ, прекрасны были и помщики, и помщицы, и старшина, и телеграфистъ, и купецъ, и становой, но лучше всего была Катюша въ бломъ плать и голубомъ пояс съ розовымъ бантикомъ на черной голов. Она видла его, не оглядываясь на него. Онъ видлъ это, когда близко мимо нея проходилъ въ алтарь. Ему нечего было сказать ей, но онъ придумалъ и сказалъ, проходя мимо нея:
— Тетушка сказала, что она будетъ разгавливаться посл поздней обдни.
Молодая кровь, какъ всегда при взгляд на него, залила все милое лицо, и черные глаза, смясь и радуясь, остановились на Нехлюдов.
— Слушаюсь, — только сказала она.
Въ это время дьячокъ въ стихар, пробираясь черезъ народъ, прошелъ мимо Катюши и, не глядя на нее, задлъ ее подоломъ стихаря. Дьячокъ, очевидно изъ уваженія къ Нехлюдову, обходя его, потревожилъ Катюшу. Нехлюдову же было удивительно, какъ это онъ, этотъ дьячокъ, не понималъ того, что все, что здсь да и везд на свт длается, длается только для Катюши, потому что она важне всего на свт, она царица всего.
Посл ранней обдни, во время христосованія народа съ священникомъ, Нехлюдовъ пошелъ вонъ изъ церкви. Онъ шелъ къ священнику на промежутокъ между ранней и поздней; народъ разступался передъ нимъ и кланялся. Кто узнавалъ его, кто спрашивалъ: кто это? На выход изъ церкви онъ остановился. Нищіе обступили его, и онъ далъ имъ денегъ, стараясь удовлетворить всхъ. Въ это время Катюша съ Матреной Павловной тоже вышли изъ церкви и прошли мимо него и остановились у крыльца, что то увязывая. Солнце уже встало и косыми лучами свтило по лужамъ и снгу. Пестрый народъ толпился у крыльца, христосовался и разсыпался по кладбищу на могилкахъ. Старикъ, кондитеръ Марьи Ивановны, остановилъ Нехлюдова, похристосовался, и его жена старушка, и дали ему яйцо. Тутъ же подошелъ молодой благовидный, улыбающійся въ зеленомъ кушак мужикъ, тоже желая похристосоваться.
— Христосъ воскресе, — сказалъ онъ и, придвинувшись къ Нехлюдову и обдавъ его особеннымъ запахомъ сукна и дегтя, въ самую середину губъ три раза поцловалъ его своими крпкими свжими губами.
Въ то время, какъ онъ цловался съ этимъ мужикомъ и бралъ отъ него темновыкрашенное яйцо, Нехлюдовъ взглянулъ на Катюшу. Нищій съ краснымъ лицомъ и болячкой вмсто носа подошелъ къ Катюш. Она достала изъ платка что-то, подала ему и потомъ приблизилась къ нему и три раза поцловалась. «Что это за милое существо», думалъ онъ, глядя на нее, и направился къ ней. Онъ не хотлъ христосоваться съ нею, но только хотлъ быть ближе къ ней.
— Христосъ воскресе! — сказала Матрена Павловна, обтирая ротъ платочкомъ.
— Во истину, — отвчалъ онъ, цлуя ее.
Онъ оглянулся на Катюшу. Она вспыхнула и въ ту же минуту приблизилась къ нему.
— Христосъ воскресе, Дмитрій Ивановичъ!
— Воистину воскресъ, — сказалъ онъ.
Они поцловались 2 раза и какъ будто задумались и потомъ, оба улыбнувшись, поцловались 3-ій разъ.
— Вы не пойдете къ священнику? — спросилъ Нехлюдовъ.
— Нтъ, мы здсь, Дмитрій Ивановичъ, посидимъ, — сказала она, тяжело, какъ будто посл радостнаго труда, вздыхая всею молодою грудью и глядя ему прямо, прямо въ глаза своими покорными, двственными, любящими, косящими немного глазами.
Въ любви между мущиной и женщиной бываетъ всегда одна минута, когда любовь эта доходитъ до своего зенита, когда въ ней нтъ ничего сознательнаго, разсудочнаго и нтъ ничего чувственнаго. Такой минутой была для Нехлюдова эта ночь Свтлохристова воскресенья.
Когда онъ вспоминалъ Катюшу, то изъ всхъ положеній, въ которыхъ онъ видлъ ее, эта минута застилала вс другія.
Черная гладкая головка, блое платье съ складками, девственно охватывающее ея стройный станъ, и эти нжные глаза, и этотъ румянецъ, и на всемъ ея существ дв главныя черты — чистота двственности и любви не только къ нему, онъ зналъ это, но любви ко всмъ, ко всему хорошему, что только есть въ мір. Онъ зналъ, что въ ней была эта любовь, потому что онъ въ себ въ эту ночь и это утро сознавалъ это же чувство. И въ этомъ чувств они сливались въ одно.
7.
И вотъ она теперь въ арестантскомъ кафтан съ выбитыми какимъ нибудь пьянымъ гостемъ зубами, она, по прозвищу Любка-двка. И кто сдлалъ это? Боже мой, Боже мой, что-жъ это?
Да, все это страшное дло сдлалось тогда, въ ужасную ночь этаго Свтлохристова воскресенья.
Въ этотъ самый день вечеромъ Нехлюдовъ, выжидая ее, заслышавъ шаги Катюши, вышелъ въ коридоръ и встртилъ ее. Она засмялась и хотла пройти, но онъ,97 помня то, какъ въ этихъ случаяхъ поступаютъ вообще вс люди, обнялъ Катюшу и хотлъ поцловать ее.
— Не надо, Дмитрій Ивановичъ, не надо, — проговорила она, покраснвъ до слезъ, и своей рукой отвела обнимавшую ее руку.
Нехлюдовъ пустилъ ее, и ему стало неловко и стыдно.
Но онъ былъ теперь въ такомъ настроеніи, что онъ не понялъ, что эта неловкость и стыдъ были самыя добрыя чувства его души, просившіяся наружу, а, напротивъ, постарался подавить эту неловкость и стыдъ, a длать, какъ вс длаютъ.98 Онъ догналъ ее, еще разъ обнялъ и поцловалъ въ шею.
— Чтожъ это вы длаете? — плачущимъ голосомъ вскрикнула она и побжала отъ него рысью.
Пріхавшіе къ тетушкамъ въ этотъ день гости остались ночевать, и ихъ надо было помстить въ комнату, занятую Нехлюдовымъ, а Нехлюдова перевести въ другую.
Катюша пошла убирать эту комнату. И только что Нехлюдовъ увидалъ, что она одна, онъ, тихо ступая и сдерживая дыханіе, какъ будто собираясь на преступленіе, вошелъ99 за ней. Она оглянулась на него и улыбнулась прелестной, жалостной улыбкой. Улыбка эта поразила его. Тутъ еще была возможность борьбы. Хоть слабо, но еще слышенъ былъ голосъ, который говорил, что это не хорошо, что этого не надо совсмъ. Другой же человкъ говорилъ: напротивъ, это то и надо. И онъ сталъ прижимать ее къ себ. И новое, страшно сильное чувство овладело имъ, и низшій, самый низкій человкъ въ немъ не только поднялъ голову, но одинъ воцарился въ его душ и длалъ что хотлъ. И низкій человкъ этотъ хотлъ дурного. Не выпуская ее изъ своихъ объятій, Нехлюдовъ посадилъ ее на свою постель, чувствуя, что что-то еще надо длать, и не ршаясь. Но нершительность его была прервана. Кто то подходилъ къ двери; Нехлюдовъ выпустилъ ее изъ рукъ и проговорилъ:
— Я приду къ теб ночью. Ты вдь одна?
— Нтъ, нтъ, нтъ, ни за что, ни за что, — проговорила она, отходя отъ него; но говорила она только устами; все взволнованное, смущенное, потерянное существо ея говорило другое.
Подошедшая къ двери была Матрена Павловна. Она вошла въ комнату и, взглянувъ укорительно на Нехлюдова и сердито на Катюшу, насупилась и выслала Катюшу. Нехлюдовъ видлъ по выраженію лица Матрены Павловны, что онъ длаетъ нехорошо, да онъ и такъ зналъ это; но новое низкое, животное чувство къ ней, выпроставшееся изъ за прежняго чувства любви къ ней же, овладло имъ и царило одно, ничего другого не признавая. Онъ зналъ, что надо длать для удовлетворенія этого чувства и не считалъ дурнымъ то, что надо было длать, и покорился этому чувству. Весь вечеръ онъ былъ не свой. Онъ чувствовалъ, что совершаетъ что то важное и что онъ уже не властенъ надъ собой. Онъ цлый день и вечеръ опять искалъ случая встртить ее одну; но, очевидно, и она сама избгала его, и Матрена Павловна старалась не выпускать ее изъ вида. Весь вечеръ онъ не видлъ ее. Да и самъ долженъ былъ сидть съ гостями. Но вотъ наступила ночь, гости разошлись спать. Нехлюдовъ зналъ, что Матрена Павловна теперь въ спальн у тетокъ, и Катюша въ двичьей одна. Онъ вышелъ на дворъ. На двор было темно, сыро, тепло, и блый туманъ, какъ облако, наполнялъ весь воздухъ. Шагая черезъ лужи по оледенвшему снгу, Нехлюдовъ обжалъ къ окну двичьей. Сердце его колотилось въ груди, какъ посл страшнаго дла, дыханіе то останавливалось, то вырывалось тяжелыми вздохами. Катюша сидла у стола и смотрла передъ собой въ задумчивости, не шевелясь. Нехлюдовъ, тоже не шевелясь, смотрлъ на нее, желая узнать, что она думаетъ и чувствуетъ и что будетъ длать, полагая, что никто не видитъ ее. Она довольно долго сидла неподвижно; потомъ вдругъ подняла глаза, улыбнулась и покачала какъ бы на самое себя укоризненно головой. — Онъ стоялъ и смотрлъ на нее и невольно слушалъ вмст и стукъ своего сердца и странные звуки, которые доносились съ рки, текшей въ 100 шагахъ передъ домомъ. Тамъ, на рк, въ туман, шла неустанная тихая работа: ломало ледъ, и то сопло что то, то трещало, то осыпалось, то звнли падающія тонкія льдины.
Онъ стоялъ, глядя на ея задумчивое, мучимое внутренней работой лицо, и странное чувство жалости вдругъ просіяло въ его душ. Но онъ не обрадовался этому чувству жалости, но, напротивъ, испугался его. И чтобы скоре заглушить эту жалость другимъ чувствомъ вожделнія къ ней, онъ стукнулъ ей въ окно. Она вздрогнула, какъ будто подпрыгнула, и ужасъ изобразился на ея лиц. Она придвинула свое лицо къ стеклу — выраженіе ужаса было на немъ и не оставило ея лица и тогда, когда она узнала его. Она улыбнулась, только когда онъ улыбнулся ей, улыбнулась, только какъ бы покоряясь ему. Онъ длалъ ей знаки руками, вызывая ее на дворъ къ себ. Она помахала головой, что нтъ, не выйдетъ. Онъ приблизилъ лицо къ стеклу и хотлъ крикнуть ей, чтобы она вышла, но въ это время въ двичью вошла Матрена Павловна, и Нехлюдовъ отошелъ отъ окна.
Долго онъ ходилъ въ туман, слушая странное сопніе, шуршаніе, трескъ и звонъ льда на рк, и колебался уйти или опять подойти. Онъ подошелъ. Она сидла одна у стола и думала. Только что онъ подошелъ къ окну, она взглянула въ него. Онъ стукнулъ. И не разсматривая, кто стукнулъ, она тотчасъ же выбжала къ нему. Онъ ждалъ ее уже у сней и обнялъ ее, и опять поцлуи, и опять сознательное съ его стороны разжиганіе страсти, поглощавшее, затаптывающее прежнее чистое чувство.
Они стояли за угломъ сней на стаявшемъ мст, и онъ мучительно томился неудовлетвореннымъ желаніемъ и все больше и больше заражалъ ее. Матрена Павловна вышла на крыльцо и кликнула Катюшу. Она вырвалась отъ него и вернулась въ сни.
Въ эту же ночь онъ подкрался къ ея двери, рядомъ съ комнатой Марьи Ивановны. Онъ слышалъ, какъ Марія Ивановна молилась Богу, и, стараясь ступать такъ, чтобы не скрипли половицы, подошелъ къ ея двери и зашепталъ. Она не спала, вскочила, стала уговаривать его уйти.
— На что похоже? Ну, можно ли, услышатъ тетенька, — говорили ея уста, а взглядъ, который онъ видлъ въ пріотворенную дверь, говорилъ: «милый, милый, ты знаешь вдь, я вся твоя». И это только понималъ Нехлюдовъ и просилъ отворить. Она отворила. Онъ зналъ, несомннно зналъ, что онъ длаетъ дурно, но онъ зналъ тоже, что именно такъ вс длаютъ и такъ надо длать.
Онъ схватилъ ее, какъ она была, въ чистой, но жесткой суровой рубашк, съ обнаженными руками, поднялъ и понесъ. Она почувствовала прикосновеніе какъ бы каменныхъ, напряженныхъ мускуловъ поднимающихъ ее рукъ и почувствовала, что она не въ силахъ бороться.
— Ахъ, не надо, пустите, — говорила она и сама прижималась къ нему...100
<8>6.
Такъ случилось это страшное дло. Но вдь, собственно, не случилось ничего ужаснаго, случилось самое обыкновенное дло, то соединеніе мущины и женщины, отъ котораго произошли вс мы и отъ котораго продолжается родъ человческій. Ужасно было то отношеніе къ этому длу, которое было тогда въ душ Нехлюдова. На другой день посл этой памятной ночи Нехлюдовъ ухалъ. Онъ не могъ больше откладывать. Былъ срокъ его явки въ полкъ и, кром того, по прежде сдланному уговору, товарищъ его гр. Шенбокъ захалъ за нимъ къ тетушкамъ, и они вмст ухали на 3-й день Пасхи. Онъ ухалъ, соблазнивъ полюбившую его невинную двушку, и не то что не считалъ тогда своего поступка дурнымъ или безчестнымъ, а просто не думалъ о немъ, совсмъ не думалъ о немъ. Онъ не думалъ о своемъ поступк потому, что онъ теперь находился въ томъ полу-помшательств эгоизма, въ которомъ люди думаютъ только о себ и совсмъ не о томъ, что испытываютъ другіе.
Онъ вспоминалъ теперь т мысли и чувства, которыя были въ немъ тогда, въ этотъ послдній день, проведенный у тетокъ, въ особенности въ тотъ вечеръ, когда они съ товарищемъ на другой день въ страшную погоду, подъ дождемъ и снгомъ, завернувшимъ опять посл теплыхъ дней, хали въ тетушкиномъ тарантас по лужамъ т 19 верстъ, которыя были до станціи желзной дороги.101 Ему особенно памятны были эти мысли, когда они молча, закрытые фартукомъ, по которому хлесталъ дождь, хали до станціи. Были мысли у него о томъ, какъ хорошо то, что тетушки провожали его на войну, точно также, какъ когда-то провожали его отца, и какимъ молодцомъ онъ представляется имъ. Были мысли о томъ, какъ Шёнбокъ догадывается объ его отношеніяхъ съ Катюшей.
— То-то ты такъ вдругъ полюбилъ тетушекъ, — сказалъ онъ, увидавъ Катюшу, — что недлю живешь у нихъ. Это и я на твоемъ мст и не ухалъ бы. Прелесть.102
«Очевидно, онъ завидуетъ мн и тоже считаетъ меня молодцомъ», думалъ Нехлюдовъ. И это были пріятныя мысли. Были мысли и воспоминанія о томъ, какъ любила его Катюша, и это радовало его. Раскаянія же о томъ, что онъ сдлалъ, не было никакого. Только непріятно было вспоминать самыя послднія непоэтическiя отношенія; больше вспоминалась Катюша въ церкви и при восходящей зар и ея покорность, милая преданность. Были мысли о томъ, какъ онъ прідетъ въ полкъ, какъ оцнятъ его подвигъ — идти въ его положеніи солдатомъ въ армію, какъ его полюбятъ, какъ будутъ удивляться ему, какъ онъ будетъ красивъ въ мундир, синіе узкіе рейтузы. Были мысли о томъ что ему будетъ пріятно, главное о томъ, что польститъ его тщеславiю, но мысли о томъ, что будетъ съ другими, не было совсмъ. Были мысли о томъ, какъ онъ отличится на войн, получитъ кресты и чины и какъ потомъ съ этими чинами и крестами вернется къ своимъ друзьямъ и, чтобы показать, какъ онъ мало цнитъ все это, выйдетъ въ отставку.
Были мысли о Катюш, воспоминанія тхъ минутъ радости, когда она, покоряясь его взгляду, выбжала къ нему на крыльцо, или когда она робко и преданно смотрла на него, или когда разъ, въ минуту ласокъ, обхватила его лицо руками и, глядя ему въ глаза, сказала: «Ничего для тебя не жалю. Люблю, и все тутъ».
Все это казалось ему очень хорошо. Непріятно было только вспоминать самыя послднія непоэтическія отношенія и больше всего та минута, когда онъ посл обда въ день отъзда, выждавъ ее въ сняхъ, простился съ ней и сунулъ ей за платье конвертъ съ деньгами. Тутъ было что то ужасно непріятное. Она покраснвъ хотла вынуть назадъ этотъ конвертъ, но онъ тоже сконфузился, остановилъ ее и, пробормотавъ что то въ род: «нтъ, возьми», убжалъ отъ нее.
Вс эти мысли и воспоминанія бродили въ голов. Но раскаянія о томъ, чтò онъ сдлалъ, не было никакого, не было потому, что онъ не думалъ совсмъ о другихъ, а думалъ только о себ. Тотъ прежній человкъ, который два года тому назадъ жилъ въ этомъ же тетушкиномъ дом и читалъ Тургенева съ Катюшей и краснлъ и путался въ словахъ морщившимися губами, не только отсутствовалъ, но былъ совершенно заслоненъ и забытъ. Все, что думалъ тотъ человкъ объ отношеніяхъ мущины и женщины, о брак, было совершенно неизвстно теперешнему человку.
Теперь властвовавшій въ немъ человкъ не то что побдилъ какими нибудь своими аргументами того человка, — онъ не могъ бы побдить, онъ это зналъ. Но онъ просто не зналъ всего того, что думалъ и чувствовалъ тотъ прежній человкъ. Тотъ былъ одинъ, а теперь другой. Въ теперешнемъ человк было главное — чувство радости о томъ, что его вс любятъ, и желанія быть любимымъ и слпаго до послдней степени расцвтшаго эгоизма избалованной богатствомъ и роскошной жизнью молодости, не знавшаго никакихъ стсненій и преградъ. Не было этому эгоизму преградъ вншнихъ: общественное положеніе и богатство уничтожали большинство преградъ, и не было преградъ совсти — внутреннихъ, потому что совсть въ этомъ его состояніи замнялась общественнымъ мнніемъ людей его среды. Въ этомъ то и была прелесть такого отдаванія себя потоку, что, подчиняя себя общественному мннію своей среды, получалась совершенная свобода. Стоило только отдаться своимъ страстямъ, и выходило то, что длалъ то, чтò вс длали, и получалось одобреніе всхъ, и получалась полная свобода для удовлетворенія своихъ страстей. Теперь о томъ своемъ отношеніи къ Катюш онъ зналъ, что онъ поступилъ такъ, какъ вс поступаютъ, какъ поступилъ — онъ зналъ — его дядя, у котораго былъ незаконный сынъ отъ такой случайной интриги, какъ, завидуя, желалъ бы поступить Шёнбокъ, какъ поступаютъ сотни людей и въ дйствительной жизни и въ романахъ. Одно — надо оставить ей денегъ. И это онъ сдлалъ, положивъ ей, прощаясь съ ней, конвертъ съ сторублевой бумажкой за открытый лифъ ея платья. Онъ поступилъ какъ надо, какъ вс поступаютъ. О томъ же, что съ нею будетъ, онъ совершенно не думалъ. Онъ думалъ только о себ. Въ такихъ мысляхъ и чувствахъ онъ халъ съ Шёнбокомъ до станціи. Въ немъ не было и тни раскаянія, жалости или предвиднья того, что могло быть съ нею. И такъ это продолжалось и посл. Только один разъ посл онъ почувствовалъ раскаяніе, и чувство это было такъ сильно и мучительно, что потомъ онъ инстинктивно отгонялъ отъ себя воспоминанія объ этомъ.
И онъ, тотъ Нехлюдовъ, который былъ такъ требователенъ къ себ въ иныя минуты, погубивъ человка, любившаго его, за эту самую любовь погубивши его, былъ спокоенъ и веселъ. Только разъ, отойдя отъ играющихъ, онъ вышелъ въ коридоръ вагона и посмотрлъ въ окно. Въ вагон свтло, весело, блеститъ все, а тамъ, наружу, темно, и хлещетъ въ окна дождь съ гололедкой и течетъ по стекламъ, и тамъ пустыня, низкіе кусты и пятна снга. И почему то вдругъ ему представилось, что тутъ, въ этой пустын, среди кустовъ и снга, она, Катя, бжитъ за вагонами, ломая руки и проклиная его за то, что онъ погубилъ и бросилъ ее. Онъ помнилъ, что эта мысль, мечта скользнула въ его голов, но тотчасъ же онъ отогналъ ее, тмъ боле, что изъ вагона Шёнбокъ кричалъ ему: «Что же, Нехлюдовъ, держишь или выходишь?» — «Держу, держу», отвтилъ Нехлюдовъ и вернулся въ свтъ вагона и забылъ то, что ему представилось. Теперь только, на суд, онъ вспомнилъ это. Такою, вотъ именно такою, какою она теперь въ этомъ халат, онъ тогда видлъ ее въ своемъ воображеніи. Съ тхъ поръ Нехлюдовъ не видалъ Катюшу.
Только одинъ разъ, когда посл войны онъ захалъ къ тетушкамъ и узналъ, что Катюши уже не было у нихъ, что она отошла отъ нихъ, чтобы родить, что гд то родила и, какъ слышали тетки, совсмъ испортилась, у него защемило сердце. Нехлюдову сдлалось ужасно больно и стыдно. Сначала онъ хотлъ разъискать и ее и ребенка, но потомъ, именно потому, что ему было слишкомъ больно и стыдно думать объ этомъ, онъ не сдлавъ никакихъ усилій для этого разысканія, не столько забылъ про свой грхъ, сколько пересталъ думать о немъ. Въ глубин, въ самой глубин души онъ зналъ, что поступилъ такъ скверно, подло, жестоко, что ему съ сознаніемъ этого поступка нельзя не только самому осуждать кого нибудь, но смотрть въ глаза людямъ. Такъ выходило по тмъ требованіямъ, которыя были въ немъ.
Но существовало другое судилище, судилище свта, людей его среды, по мннію которыхъ, онъ зналъ, что поступокъ его считается не только простительнымъ, но иногда даже чуть не хорошимъ, о которомъ можно нетолько шутить, какъ шутилъ Шёнбокъ, но которымъ можно хвастаться. И потому надо было не обращаться къ совсти, а къ судилищу свта. И онъ такъ и длалъ. И это все дальше и дальше отводило его отъ жизни по совсти, не только въ этомъ, но и въ другихъ отношеніяхъ. Разъ отступивъ отъ требованій совсти въ этомъ дл, онъ уже не обращался къ своей совсти и въ другихъ длахъ и все дальше и дальше отступалъ отъ нея. Одинъ дурной поступокъ этотъ, особенно потому, что онъ не призналъ его дурнымъ, т. е. такимъ дурнымъ, какимъ онъ былъ въ дйствительности, все дальше и дальше отводилъ его отъ доброй жизни. И едва ли вся та пустая, не нужная никому жизнь, которую онъ велъ въ эти 14 лтъ, не имла своей причиной эту вину, на которую онъ выучился закрывать глаза. Его, какъ винтомъ, завинчивало все ниже и ниже въ пошлую, непризнаваемую развращенность его среды. Сдлавъ дурной поступокъ, онъ удалялся отъ требованій своей совсти. Удаляясь отъ требованій своей совсти, онъ чаще и чаще длалъ дурные поступки, которые все больше и больше удаляли его отъ требованій своей совсти, длали его безсовстнымъ.
И вотъ когда Богъ привелъ его встртиться съ ней. Онъ судилъ ее.
<Да, это была она. Она — это милое, кроткое, главное, любящее, нжно любившее его существо.> Онъ не могъ свести съ нея глазъ и то видлъ ее такою, какой она была, когда бгала въ горлки, или такою, когда она разсуждала съ нимъ про «Затишье» Тургенева и вся волнами вспыхивала, говоря, что ей больше и длать нечего было, какъ утопиться, и, главное, такою, какою она была въ церкви въ Свтлохристово воскресенье, въ бломъ платьиц съ бантикомъ въ черныхъ волосахъ, то видлъ ее такою, какою она была описана въ обвинительномъ акт — Любкой, требующей отъ купца впередъ деньги, допивающей коньякъ и пьяной, то такою, какою она теперь была передъ нимъ: въ широкомъ не по росту халат, съ измученнымъ болзненно желтовато-блднымъ лицомъ, съ тупымъ, похмльнымъ выраженіемъ, хриплымъ голосомъ и выбитымъ зубомъ.
«Это не она, не то милое, простое и, главное, любящее существо, которое я зналъ въ свой первый пріздъ у тетушекъ», говорилъ онъ себ.
Но кто же была та, которая сидла теперь передъ нимъ?
Вдь это была настоящая, живая женщина и, хотя ее прозывали Любкой, это была она, та самая Катюша. И мало того что это была она; эта женщина, такою, какою она была, была вся его произведенiе. Не было бы той ужасной ночи Свтлохристова воскресенья, не было бы этой женщины въ арестантскомъ халат, не было бы въ ея прошедшемъ этихъ пьяныхъ купцовъ и всего того ужаса, слды котораго такъ явно лежали на ней. Въ душ его шла страшная, мучительная работа. Вся жестокость, подлость, низость его поступка сразу открылась передъ нимъ, и та странная завса, которая какимъ то чудомъ все это время, вс эти 14 лтъ, скрывала отъ него его преступность, была уничтожена на вкъ. И онъ удивлялся теперь, какъ могъ онъ устроить себ эту завсу и прятаться за нее. Вс такъ длали, вс. Но хоть бы вс ангелы такъ длали, погибель была погибель, и причиной ея былъ онъ, и онъ не могъ не видть своего грха. На минутку ему пришла въ голову мысль о стыд передъ людьми, если вс узнаютъ его грхъ, но эта мысль только мелькнула въ его ум. «Пускай узнаютъ, — подумалъ онъ, — тмъ лучше. Не передъ людьми мн стыдно и больно, а передъ собой и передъ Богомъ, тмъ собой и тмъ Богомъ, которыхъ я зналъ прежде и которые забылъ и потерялъ».103 И вдругъ ему ясно представилась вся мерзость его жизни: бросить, погубить ту женщину, которая его любила и которую онъ любилъ, у которой былъ отъ него ребенокъ, и собираться жениться на другой, забывъ все это, и роскошно жить деньгами, получаемыми съ рабовъ за землю, и знать весь грхъ землевладнія и притворяться еще либеральнымъ и честнымъ.
И странное дло, какъ тогда, въ его первый пріздъ къ теткамъ, его стремленіе къ чистой брачной жизни связывалось съ планами служенія людямъ, уничтоженіемъ рабства и отреченіемъ отъ него, такъ и теперь мысль о своихъ обязанностяхъ къ этой несчастной Катюш связывалась съ мыслью объ исполненіи давно задуманнаго и сознаннаго плана. И мысль женитьбы на Алин показалась ему теперь одинаково преступной, какъ и вся жизнь его, поддерживаемая грабежомъ съ рабочихъ, пользовавшихся его землею. «Какъ мн жениться, когда я женатъ, и вотъ она, моя жена. И какъ мн быть полезнымъ людямъ, служить, когда я одинъ изъ самыхъ вредныхъ людей: землевладлецъ. Какъ нарочно поспло письмо арендатора», подумалъ онъ.
Въ душ его шла страшная, мучительная работа, судъ же продолжался своимъ обычнымъ безстрастнымъ порядкомъ. И судъ этотъ съ своей формальностью вдругъ представился ему чмъ то ужаснымъ, какимъ то страннымъ издвательствомъ надъ всмъ тмъ, что есть разумнаго и святаго въ человк. Онъ — грабитель, воръ, развратникъ и соблазнитель, сидитъ и судитъ и слушаетъ показанія, вопросы, разсматриваетъ вещественныя доказательства. И этотъ танцоръ предсдатель, у котораго, врно, на совсти не одинъ такой поступокъ, и вс они, вс мы судимъ тхъ, которыхъ сами же погубили.
Нехлюдовъ хотлъ встать и уйти, но не достало силы нарушить эту установленную торжественность, недостало силы обмануть ожиданія всхъ.
И Алина104 Кармалина съ своимъ изяществомъ и съ своей сдержанной лаской — какъ она далеко теперь отошла отъ него, <не потому, чтобы Катюша была лучше ея, но потому, что то, что связано было съ вопросомъ о Катюш, объ отношеніи Нехлюдова къ ней, было до такой степени важно и значительно, что вс Алины въ мір изчезали передъ этимъ.
Нехлюдовъ вдругъ увидалъ все то, что онъ долженъ былъ сдлать, и то, что онъ сдлалъ, вернувшись къ тому чудесному, святому состоянію душевному, въ которомъ онъ былъ 14 лтъ тому назадъ, не тогда, когда онъ погубилъ ее, а тогда, когда онъ платонически любилъ ее.
И, Боже мой, какимъ порочнымъ, преступнымъ и, главное, дряннымъ онъ видлъ себя теперь.>
Онъ не зналъ еще, что онъ будетъ длать, но зналъ теперь, что онъ будетъ жить не по инерціи, не подъ вншними вліяніями, но самъ собою, изъ себя. По отношенію ее, Катюши, онъ не зналъ еще, что онъ сдлаетъ, но онъ зналъ, что ему надо одинъ на одинъ увидать ее. «Пойти сейчасъ сказать председателю? Но нтъ, если узнаютъ мои отношенія къ подсудимой, меня отведутъ. А надо помочь ей. Помочь ей, — повторилъ онъ себ. — Погубить совсмъ и потомъ помочь тмъ, чтобы ей идти не въ дальнюю, а ближнюю Сибирь».
Дло тянулось долго.105 Посл допроса свидтелей и переговоровъ ихъ съ подсудимыми, осмотра вещественныхъ доказательствъ предсдатель объявилъ слдствіе оконченнымъ, и прокуроръ началъ свою рчь. Онъ долго говорилъ непонятнымъ языкомъ, употребляя вс силы на то, чтобы ухудшить положеніе обвиняемыхъ, въ особенности Масловой. Онъ доказывалъ то, что Маслова, очевидно тогда же, когда прізжала за деньгами, ршила ограбить купца и съ этой цлью поила его въ дом терпимости и съ этой цлью пріхала опять. Посл прокурора долго говорил[и] защитник[и]. Сначала говорилъ нанятый адвокатъ, оправдывая Евфимію, потомъ одинъ, назначенный судомъ, кандидатъ на судебныя должности, защищая Симона, и другой, недавно кончившій студентъ, защищавшій Маслову, громоздко, глупо доказывалъ, что она не имла намренія отравить и перстень взяла въ пьяномъ состояніи.106
Прокуроръ не оставилъ рчи адвокатовъ безъ отвта и опровергъ ихъ доводы: это были злоди, опасные для общества, въ особенности Маслова. Потомъ предложено было подсудимымъ оправдываться. Евфимія долго говорила. Симонъ сказалъ: «безвинный, напрасно». Катерина хотла что то сказать, но не выговорила и заплакала. Когда Катюша заплакала, Нехлюдовъ не могъ и самъ удержаться и такъ громко сталъ сдерживать рыданія, что сосди оглянулись на него.
Посл этаго и еще нкоторыхъ формальностей утвержденія вопросовъ Предсдатель сказалъ свое резюме. Онъ объяснилъ, въ чемъ обвиняются, что есть грабежъ, что есть убійство и т. п., потомъ сказалъ о прав присяжныхъ и значеніи ихъ приговора. Все было прекрасно, но не было именно того, что хотли представить судьи, не было ни справедливости, ни здраваго смысла. Не было справедливости потому, что если были кто виноваты въ этомъ дл, то были виноваты прежде всего т Розановы, которые держали такіе дома, т купцы, которые здили въ нихъ, т чиновники, то правительство, которое признавало и регулировало ихъ, и, главное, т люди, которые, какъ Нехлюдовъ, приготавливали товаръ въ эти дома. Но никого изъ этихъ виновныхъ не судили, даже не обвиняли, а обвиняли тхъ несчастныхъ, которые приведены почти насильно въ такое положеніе, въ которомъ они дйствительно невмняемы.
Здраваго же смысла не было потому, что цль всего этаго суда состояла не въ томъ, чтобы сдлать повтореніе такихъ ужасовъ невозможнымъ, не въ томъ, чтобы спасти будущихъ Катюшъ отъ погибели, помочь этимъ опомниться и выбраться изъ той грязи, въ которую она попала, а только въ томъ, чтобы по случаю этихъ Катюшъ получать жалованье, добиваться мста, блистать краснорчіемъ и ловкостью.
Посл несносно длинной болтовни, въ которой предсдатель говорилъ съ одной стороны и съ другой стороны, но слова которой не имли никакого значенія, онъ вручилъ присяжнымъ листъ вопросовъ, и они встали и пошли въ совщательную комнату.107
Проходя въ комнату, Нехлюдовъ взглянулъ еще разъ на Катюшу. Ея умиленное настроеніе уже прошло, и на нее нашло, очевидно, опять то бсовское, какъ называлъ это для себя Нехлюдовъ, съ которымъ она разсказывала, какъ было дло. Она что то оживленно шептала и улыбалась.
Первое, что сдлали присяжные, войдя въ совщательную комнату, было то, что они достали папиросы и стали курить. И тотчасъ же начался оживленный разговоръ о бывшемъ дл.
— Двчонка не виновата, запутали ее, — сказалъ купецъ.
Полковникъ сталъ возражать. Нехлюдовъ вступился, доказывая, что она не могла взять деньги въ то время, какъ прізжала одна съ ключемъ, а что ея пріздъ подалъ мысль коридорнымъ, и они воспользовались этимъ, чтобы свалить все на нее. Нехлюдовъ и не думалъ о томъ, что онъ будетъ защищать Катюшу и какъ онъ будетъ защищать ее; онъ просто началъ разговоръ съ Полковникомъ, но кончилось тмъ, что онъ убдилъ всхъ, только одинъ прикащикъ возражалъ.
— Тоже мерзавки эти двчонки, — говорилъ онъ и сталъ разсказывать, какъ одна украла на бульвар часы его товарища. Одинъ присяжный по этому случаю сталъ разсказывать про еще боле поразительный случай.
— Господа, сядемте и давайте по вопросамъ, — сказалъ старшина.
Вс сли, и старшина прочелъ вопросы: виновна ли Евфимія такъ то, въ томъ, что, и т. д.
Евфимію признали виновной, но заслуживающей снисхожденія.
Виновенъ ли Симонъ и т. д. въ томъ, что, и т. д.
И Симона признали виновнымъ и въ томъ и въ другомъ.
— Виновна.108
Присяжные позвонили. Жандармъ, стоявшій съ вынутой на голо саблей у двери, вложилъ саблю въ ножны и посторонился. Судьи вошли, сли, и одинъ за другимъ вышли присяжные. Полковникъ, съ важнымъ видомъ неся листъ, подошелъ къ Предсдателю и подалъ его. Предсдатель прочелъ, посовщался. Отвты оказались правильными, и онъ подалъ ихъ назадъ для чтенія. Старшина прочелъ. Предсдатель спросилъ прокурора, какимъ наказаніямъ онъ полагаетъ подвергнуть. Прокуроръ, взволнованный и, очевидно, огорченный тмъ, что ему не удалось погубить всхъ, справился гд то, привсталъ и сказалъ:
— Симона полагаю подвергнуть наказанiю на основаніи статьи 1805, Евфимію Бочкову — на основаніи ст. 117 и Екатерину Маслову — на основаніи ст. 1835, 2 примчанія. Судъ удалился. Вс встали съ мстъ и ходили. Одни подсудимые все также сидли передъ солдатами съ оружіемъ. Нехлюдовъ прошелъ мимо подсудимыхъ довольно близко.
Она очень измнилась: были морщинки на вискахъ, рсницы (ея удивительная красота тогда) были меньше, но тже прелестные агатовые глаза съ своимъ таинственно притягательнымъ выраженіемъ. Она подняла ихъ, скользнула взглядомъ и по немъ и, не узнавъ его (очевидно, она такъ далека была отъ возможности этого), опять опустила ихъ. Да, понятно, что даже пьяный купецъ полюбилъ ее и поврилъ ей ключъ.
Довольно скоро вышелъ судъ. Вс встали и опять сли.
Предсдатель объявилъ приговоръ: Евфимія была приговорена къ каторжнымъ работамъ на два года, къ тому же Симонъ,109 Екатерина Маслова — лишенію всхъ особыхъ правъ110 и къ ссылк на поселеніе въ Сибирь.
Из суда въ 5-мъ часу Нехлюдовъ пошелъ домой. Онъ шелъ машинально по знакомымъ улицамъ: дворцомъ,111 Знаменкой, Арбатомъ домой, весь полный тми сложными впечатлиіями, которыя онъ получилъ, и мыслями, которыя они вызвали. Онъ не столько думалъ, сколько вспоминалъ и сопоставлялъ воспоминанія: воспоминанія давнишнія, того времени, когда онъ впервые зазналъ Катюшу, и воспоминанія того, что было въ суд, воспоминанія того, какъ онъ смотрлъ на жизнь, на ея требованія отъ себя тогда, когда онъ112 въ первый разъ былъ у тетокъ и потомъ, когда онъ во второй разъ пріхалъ туда по дорог въ Турцію, и какъ онъ смотрлъ на нее теперь, недавно, до ныншняго дня, когда былъ на готов женитьбы на Алин Кармалиной.113
Все это сдлалось незамтно.114 Сначала военная служба съ сознаніемъ того, что поступленіе на службу во время войны есть что то нетолько хорошее, но благородное, возвышенное, потомъ выходъ въ отставку и занятіе въ деревн въ земств, и устройство школъ учебныхъ и ремесленныхъ, и больница, которую устроила мать. Все это казалось хорошимъ, благороднымъ. Потомъ болзнь матери, его уходъ за ней и роль нжнаго, преданнаго сына, все это было добрые, благородные поступки. Потомъ съ послдней зимы сближеніе съ Кармалиными. И это было все очень хорошее. Нехорошо было немножко то, что т первые планы борьбы со зломъ землевладнія были забыты и оставлены и что, вмсто того чтобы освободить себя отъ землевладнія, какъ онъ хотлъ этого и ршилъ и зналъ, что должно сдлать, въ первые времена молодости, онъ владлъ теперь всмъ большимъ имніемъ матери и еще получилъ наслдство тетокъ.
Теперь только онъ видлъ, что все это были только ширмы, за которыми онъ скрывалъ себя, свою неправду, и что началось это съ того самаго времени, какъ онъ, совершивъ этотъ скверный поступокъ съ Катюшей, такъ ужаснулся его, что не только не сталъ поправлять, но сталъ думать, помнить о немъ и такъ съ тхъ поръ и пошелъ все подъ гору, все больше и больше сталъ лгать себ и обманывать себя. Теперь только вся эта ложь сразу соскочила съ него.
Проходя Арбатскими воротами, онъ вспомнилъ, что общалъ обдать Кармалинымъ.
«Нтъ, не пойду, — подумалъ онъ, чувствуя такой полный разладъ между своимъ теперешнимъ настроеніемъ и настроеніемъ ихъ дома, что ему показалось невозможно сидть среди нихъ, слушать ихъ, говорить съ ними. — Нтъ, не пойду».
И онъ вернулся домой въ свою большую, роскошную квартиру, въ которой онъ жилъ съ матерью, въ которой онъ продолжалъ жить, оставивъ и лакея и повара. Теперь, войдя въ свою столовую съ рзнымъ дубовымъ шкапомъ и стульями и каминомъ и заглянувъ въ гостиную съ ея драпировками, роялью, цвтами и картинами, все это показалось ему чмъ то постыднымъ. Какъ могъ онъ такъ перемниться и дойти до этого. «Все, все не то. Все это перемнить надо, — говорилъ онъ себ, — все это обманъ, все это ширмы, скрывающiя праздность, развращенность, жестокость. Ширмы, какъ эти выжженныя Алиной, которыя я купилъ на базар. Базаръ съ разряженными дамами въ дорогихъ туалетахъ, продающихъ шампанское, цвты, вера для бдныхъ. Ложь, ложь, ложь! И я весь по уши въ ней». На столик за ширмами115 была еще записочка отъ Алины. Въ записочк было116 написано: «maman велитъ сказать Вамъ, чтобы Вы не вздумали гд нибудь обдать, выходя изъ суда. Если Вы не освободитесь къ 6-ти, то все равно обдъ будетъ ждать Васъ хоть до ночи. Maman dit que c’est le moins de ce que puissent faire les bonnes citoyennes pour ceux, qui administrent la justice dans l'interêt de tous. Venez donc absolument à quelle heure que cela soit.117 A. С.»
Все это: эти французскія фразы, эти шуточки, не шуточки, a какія то игривости, въ которыхъ никогда нельзя было понять, гд кончается иронія и начинается серьезное, все это, преждe даже нравившееся ему, показалось ему теперь не то чтобы противнымъ, а жалкимъ и грубымъ, какъ грубыя декораціи, когда смотришь на нихъ не со сцены, а изъ за кулисъ. «А, впрочемъ, лучше пойти, — сказалъ онъ себ, — вдь надо развязать всю эту ложь. Лучше оборвать теперь, чмъ все дальше и дальше запутываться самому и запутывать другихъ».
Было только 6 часовъ, такъ что онъ могъ застать ихъ обдъ. Онъ почистился, помылъ руки118 и подошелъ къ зеркалу и сталъ по привычк чесать свои густые волосы и небольшую курчавую бороду. «Экая мерзкая, подлая рожа, главное, слабая, — говорилъ онъ, остановивъ руки со щетками и съ отвращеніемъ глядя на свое испуганное, пристыженное лицо. — Слабое и подлое. Да», сказалъ онъ себ ршеніе и, окончивъ прическу, отошелъ отъ зеркала.
До дома Кармалиныхъ на Покровк было далеко, онъ взялъ перваго попавшагося извощика и тотчасъ же, чтобы разсять свои мысли, вступилъ съ нимъ въ разговоръ.
— Здшней губерніи? — спросилъ онъ извощика, какъ обыкновенно начиналъ свой разговоръ съ извощикомъ.
— Здшней, Волоколамскаго узда, — словоохотливо отвчалъ извощикъ, молодой черноволосый малый въ чистомъ синемъ кафтан.
— Чтожъ, давно живешь?
— Да ужъ 12 годъ.
— Какже? Ты молодой.
— Да я съизмальства въ этой каторжной должности.
— Зачмъ же ты живешь, коли каторжная?
— А то какже. Кормиться надо.
— Да разв кормятся здсь? Кормятся въ дереьн.
Извощикъ оглянулся.
— Извстно, въ деревн. И радъ бы кормился въ деревн, да земли нтъ.
— Ну, да вы, Московскіе, уже привыкли къ городской жизни, я думаю, и пахать разучились.
— Нтъ, баринъ, мы охотники работать, было бы на чемъ. Дома длать нечего. Ддъ одинъ обрабатываетъ.
— Чтоже своя земля?
— Своей почесть ничего, — наемная. Да и то нанять негд.
Извощикъ, привыкшій разговаривать съ господами, заинтересовался разговоромъ и разсказалъ все положеніе своей семьи. Въ семь было всхъ 9 душъ. Всхъ кормить надо, а хлба съ своей земли не хватаетъ до Рожества. Да подати надо отдать 26 рублей, да все съ копечки, какъ онъ говорилъ. Выходило ясно, что положеніе извощика было таково, что выходъ былъ только одинъ: работа въ город. Да и то надо было быть исключительно трудолюбивымъ и воздержнымъ, чтобы сводить концы съ концами. И всему этому была одна причина: недостатокъ земли, той земли, которая тутъ же рядомъ пустовала у помщиковъ.
8.
Кармалины еще были за столомъ и кончали обдъ, когда Нехлюдовъ вошелъ къ нимъ. Еще въ сняхъ, поспшно отворяя безшумно огромную дверь, толстый швейцаръ объявилъ, что кушаютъ.
— Пожалуйте, Ваше Сіятельство, васъ приказано просить.
Въ столовой за столомъ сидли противъ огромнаго дубоваго буфета съ вазами старикъ119 Кармалинъ, его братъ, дядюшка, докторъ, Иванъ120 Ивановичъ Колосовъ, бывшій профессоръ, либералъ,121 Реджъ, маленькая сестра Алины Варя и Катерина Александровна, 40 лтняя двушка, другъ дома, славянофилка и благотворительница, сама Алина и главное лицо дома, меньшой братъ Алины, единственный сынъ Кармалиныхъ гимназистъ Петя, для котораго вся семья, ожидая его экзаменовъ, оставалась въ город. Софья Васильевна Кармалина, какъ всегда лежащая, не выходила изъ своего кабинета и тамъ обдала.
— Ну вотъ и прекрасно. Садитесь, садитесь, мы еще только за жаркимъ, — весело кивая головой, сказалъ старикъ122 Кармалинъ. — Степанъ, — обратился онъ къ толстому, величественному буфетчику.
— Сію минуту подадутъ, — сказалъ онъ, доставая съ буфета большую разливную ложку и кивая другому красавцу съ бакенбардами, лакею, который тотчасъ сталъ оправлять нетронутый приборъ рядомъ съ Алиной, съ крахмальной гербовой салфеткой.
— Ну, садитесь, разскажите, — обратился123 Колосовъ, оглядываясь на вошедшаго мертвыми, безстрастными глазами, — продолжаетъ ли судъ присяжныхъ подрывать основы?124
Нехлюдовъ ничего не отвтилъ и, снявъ салфетку, слъ на указанное мсто.
Вся энергія его уничтожилась. Онъ чувствовалъ себя подавленнымъ. Катерина Александровна, какъ всегда, несмотря на свое славянофильство, привтствовала его по французски:
— Oh, le pauvre Dmitry Ivanovitch, vous devez être terriblement fatigué.125
— Да, очень, — отвчалъ Нехлюдовъ.126
— Что же вы оправдали или обвинили? — спрашивала она.
— Ни оправдали, ни обвинили, — отвчалъ Нехлюдовъ, недовольно морщась и оглядываясь на Алину.
Алина привтственно улыбнулась, но тотчасъ же улыбка ея потухла: она сразу замтила тмъ необманывающимъ женскимъ властолюбивымъ чутьемъ, что плнникъ ея освободился, или высвобаживается, или хочетъ освободиться: на лиц его было то сосредоточенное и, какъ ей всегда при этомъ казалось, осудительное выраженіе, съ которымъ она давно уже боролась и которое, къ торжеству ея, совсмъ исчезло въ послднее время.
— Извините меня, пожалуйста. Да мн и не хочется совсмъ сть, — говорилъ Нехлюдовъ,127 поспшно обходя столъ и здороваясь со всми сидвшими.
Изъ мущинъ только старикъ Кармалинъ не всталъ, а подалъ руку сидя. Однако онъ слъ и долженъ былъ обдать.
Все нынче имло для Нехлюдова въ дом Кармалиныхъ совсмъ другой, чмъ обыкновенно, новый и непріятный характеръ.128 Ему непріятенъ былъ этотъ самоувренный, пошлый политически-либеральный вопросъ Колосова, непріятна была самоувренная манера старика Кармалина, жадно вшаго свой обдъ, которому онъ приписывалъ величайшую важность, непріятны были французскія фразы славянофилки Катерины Александровны, непріятны были степенные лица гувернантки и репетитора, непріятенъ былъ видъ всей этой роскоши: серебра, хрусталя, дорогихъ кушаній, винъ, лакеевъ, которую онъ замчалъ теперь, также, какъ и вся его жизнь — плодъ преступленія, того самаго преступленія, про которое только что такими простыми словами разсказывалъ ему извощикъ.129
— Я не буду васъ стснять, — сказалъ старикъ и всталъ изъ за стола. За нимъ встали и вс остальные, кром Алины и Катерины Александровны.130
Алина и Катерина Александровна остались за столомъ, чтобы ему не скучно было одному.
Перемнъ было много, какъ всегда за ихъ обдами, но теперь, когда онъ обдалъ одинъ и два человка служили ему, ему это показалось невыносимо. Онъ полъ супъ съ пирожками и отказался отъ остальнаго.
— Вы не видали новый модель Алины? — спросила Катерина Александровна.
— Нтъ.
— Пойдемте.
Они пошли въ уставленную вещицами, мольбертами комнату Алины, и тамъ ему показали новый рисунокъ ея съ двочки съ распущенными волосами.
Все это было теперь невыносимо Нехлюдову.
— Однако я вижу, на васъ обязанность присяжнаго дйствуетъ угнетающе.
— Да. Но, главное, со мной въ суд именно случилось очень важное и не то что разстроившее меня, а заставившее стать серьезне.
— Что же это? Нельзя сказать?
— Пока нельзя.
— Тяжелое для васъ? — сказала Алина съ искреннимъ участіемъ, тронувшимъ его.
— Да и нтъ. Тяжелое, потому что заставило меня опомниться и смириться, и не тяжелое, потому что открываетъ возможность, даже потребность улучшенія своей жизни. Я не могу сказать вамъ.
— Секретъ? — сказала Катерина Александровна. — Я не переношу секретовъ и потому догадаюсь. Это было въ самомъ суд? Касается только васъ?
— Не могу ничего сказать, Катерина Александровна. И я лучше уйду.
— Помните, что то, что важно для васъ, важно и для вашихъ друзей.
— Завтра приде
— Едва ли. Прощайте пока. Благодарю васъ очень зa ваше участіе, котораго я не стою.
— Что такое, comme cela m’intrigue,131 — говорила Катерина Александровна, когда Нехлюдовъ ушелъ. — Я непременно узнаю. Какая нибудь affaire d’amour propre. Il est très susceptible, notre cher Митя.132
— Онъ странный. Я давно вижу, что онъ сбирается to turn a new leaf,133 только бы не слишкомъ радикально, какъ онъ все длаетъ, — сказала Алина.
Нехлюдовъ между тмъ шелъ одинъ домой и думалъ о томъ, чтò онъ будетъ длать. Онъ зналъ одно, что завтра онъ употребитъ вс мры, чтобы увидать ее одну и просить у нее прощенія.
Онъ заснулъ поздно. Видлъ во сн134 Катюшу больную. Будто она идетъ куда [то] въ дверь и никакъ не можетъ войти, и онъ не можетъ помочь ей. И мшаютъ этому перпендикулярныя палки. И палки эти — рчь прокурора. И отъ того, что поздно заснулъ, онъ проспалъ долго и потому на другое утро онъ былъ въ суд только въ 10 часовъ. Онъ хотлъ идти къ Предсдателю, но уже некогда было. Начиналось опять дло. Вс въ комнат присяжныхъ, и судебный приставъ, и сторожа, встртили его уже какъ своего. Но настроеніе его было совсмъ другое, чмъ вчера: то, что вчера казалось ему если не важнымъ то приличнымъ, нынче казалось ему чмъ то нелпымъ и смшнымъ.
Дло ныншняго [дня] было о краж со взломомъ. Укралъ половики пьяный фабричный 22 лтъ. Изъ всего дла видно было, что мальчикъ этотъ, будучи безъ мста, пьянствовалъ и въ пьяномъ вид, возвращаясь на квартиру, съ которой его сгоняли, почему то вздумалъ украсть то, что попалось. Его поймали. Онъ тотчасъ же покаялся. Половики эти, очевидно, никому не нужны были. Свидтели: пострадавшій и городовой, очевидно, только тяготились тмъ, что ихъ допрашивали. Все это было возмутительно. Возмутительно было то, что изъ жизни человческой длали игрушку. Нехлюдовъ думалъ все это, слушая теперь процедуру суда, и удивлялся, какъ могъ онъ не видать этого прежде. Съ трудомъ просидлъ онъ это дло. Нсколько разъ онъ хотлъ встать и сказать всмъ, кто былъ тутъ: «Полноте, перестаньте, какъ не стыдно вамъ делать игрушку изъ страданій человческихъ» — танцору, прокурору и всмъ этимъ чиновникамъ, отъ Министра до курьера, получающимъ за это жалованье. Если ужъ нельзя не отдавать этимъ людямъ трудовъ народа, то пускай бы такъ, на домъ, отдавать имъ всмъ каждое 20-е число т милліоны, к[оторые] они стоятъ, но только бы не длали они этой безобразной гадости издвательства надъ человческими страданіями, не развращали бы они этого народа. Вдь вы знаете, что, во 1-хъ, этотъ мальчикъ не виноватъ, что въ такихъ условіяхъ, какъ онъ, вс мы были бы въ 100 разъ хуже; во 2-хъ, то, что никакой, даже приблизительной справедливости вы не достигаете никогда своими грубыми пріемами, въ 3-хъ, что наказанія, которымъ вы ихъ подвергаете, не имютъ никакого смысла. Мстить — вы знаете, что не нужно и не хорошо и противно той вр, которую вы будто бы исповдуете. Пресчь возможность новаго преступленія вы уже никакъ не достигаете, ссылая ихъ въ Сибирь, т. е. въ другую мстность Россіи; объ исправленіи же, запирая его въ сообщество съ ослабшими[?], развращенными людьми, очевидно не можетъ быть рчи. Онъ нсколько разъ хотлъ подняться и сказать это, но, во первыхъ, не доставало силы разбить это вншнее благообразіе суда, невольно гипнотизировавшее его, во 2-хъ, онъ боялся, какъ бы выходка эта не помшала себ выхлопотать отъ прокурора разршеніе на свиданіе съ Катюшей.135
Онъ пересилилъ себя и ршилъ досидть еще ныншній день. Следующее за этимъ дло было дло о сопротивленіи властямъ. Крестьяне, уже давно судившіеся съ помщикомъ о принадлежности имъ луга, вышли косить на лугъ, считавшійся прежде ихнимъ, потомъ перешедшій къ помщику. Крестьяне отказались сойти съ луга и прогнали управляющаго и побили рабочихъ, хотвшихъ помшать имъ косить. На скамь подсудимыхъ сидли 30 человкъ домохозяевъ, виновныхъ въ томъ, что, кормя всхъ этихъ чиновниковъ своими трудами съ земли, они хотли пользоваться этой землей, тмъ боле, что имъ сказали, что земля эта по бумаг ихняя. Опять и надъ этими людьми совершалось тоже издвательство, таже попытка механическимъ путемъ достигнуть справедливости. Но, несмотря на очевидность дла, прокуроръ обвинялъ возмутительно, съ тою же жадностью, и вопросы были поставлены такъ, что, несмотря на всю борьбу Нехлюдова съ присяжными, крестьяне были обвинены и присуждены къ тюремному заключенію.
Дло кончилось поздно, такъ что только на другой день Нехлюдовъ пошелъ къ Предсдателю. Предсдатель былъ въ своемъ кабинет. Предсдатель принялъ его стоя, собираясь уже уходить.
— Что вамъ угодно? — строго спросилъ Предсдатель. Онъ былъ недоволенъ настоятельностью, съ которой Нехлюдовъ требовалъ свиданія съ нимъ.
— Я присяжный, фамилія моя Нехлюдовъ, и мн необходимо видть подсудимую Маслову, — сказалъ Нехлюдовъ, чувствуя, что онъ совершаетъ что то ршительное и потому весь дрожа отъ волненія.
Предсдатель былъ невысокій, смуглый человкъ съ сдющими волосами и бородой и очень выдающейся нижней скулой.
— Для чего вамъ это нужно? — сказалъ онъ рзко и потомъ, какъ бы желая смягчить, прибавилъ: — я не могу разршить вамъ этого, не зная, для чего вамъ это нужно.
— Мн нужно это, — весь вспыхнувъ заговорилъ Нехлюдовъ, — для того, что136 я виновникъ того, что она явилась на скамь подсудимыхъ. Я соблазнилъ ее и привелъ къ тому преступленію.
— Для чего же вамъ нужно видть ее? — поднимая съ нкоторымъ безпокойствомъ брови, спросилъ Предсдатель.
— Для того, что я хочу жениться на ней, — сказалъ Нехлюдовъ, въ первый разъ тутъ, въ этомъ разговор, ршивъ, что онъ женится на ней.
Предсдатель долго молчалъ, поглядывая то на столъ, то на Нехлюдова.
— Вы, кажется, тотъ Нехлюдовъ, который былъ въ Красномъ крест, — сказалъ Предсдатель.
— Извините, я не думаю, чтобы это имло связь съ моей просьбой.
— Конечно, нтъ, но ваше желаніе такъ необыкновенно и такъ выходитъ...
— Что же, могу я получить разршенье?
— Изволите видть, это отъ меня не зависитъ. Если она присуждена, то теперь находится въ вдніи гражданской власти, въ Бутырскомъ замк. Туда вамъ и совтую обратиться.
— Къ кому же я долженъ обратиться?
— Къ Губернатору или къ тюремному начальству, — холодно сказалъ Предсдатель, длая движеніе, показывающее, что аудіенція кончилась.137
— Я еще долженъ заявить, — сказалъ Неклюдовъ, — что я не могу продолжать участвовать въ сессіи.
— Такъ-съ. Почему же вы не можете? Нужно, какъ вы знаете, представить уважительныя причины. И потому вы на суд можете представить ихъ.
— Причины т, что я считаю всякій судъ нетолько безполезнымъ, но и безнравственнымъ.
— Такъ-съ, — слегка улыбаясь, сказалъ Предсдатель, какъ бы показывая этой улыбкой то, что такія заявленія знакомы ему и принадлежатъ къ извстному ему забавному разряду. — Такъ-съ, но вы, очевидно, понимаете, что я, какъ предсдатель суда, не могу согласиться съ вами.138 И потому совтую вамъ заявить объ этомъ на суд, и судъ, разсмотрвъ ваше заявленіе, признаетъ его уважительнымъ или неуважительнымъ и въ такомъ случа наложитъ на васъ взысканіе.
— Я заявилъ и больше никуда не пойду, — сердито проговорилъ Нехлюдовъ.
— Мое почтеніе, — сказалъ предсдатель, еще ниже наклоняя голову, очевидно, желая поскоре избавиться отъ этого страннаго постителя.
— Кто это у васъ былъ? — спросилъ членъ суда, вслдъ за выходомъ Неклюдова входя въ кабинетъ предсдателя.
— Нехлюдовъ, знаете, который еще139 въ Красноперскомъ узд въ земств работалъ. И представьте, онъ присяжный, и въ числ подсудимыхъ оказалась женщина или двушка, приговоренная въ ссылку, которая, какъ онъ говоритъ, была соблазнена имъ. И онъ теперь хочетъ жениться на ней.
— Да не можетъ быть.
— Такъ онъ мн сказалъ. И въ какомъ то странномъ возбужденіи.
— Что то есть, какая то ненормальность въ ныншнихъ молодыхъ людяхъ.
— Да онъ уже не очень молодой.
— Ну ужъ какъ надолъ, батюшка, вашъ прославленный Ивашенковъ. Онъ изморомъ беретъ. Говоритъ и говоритъ безъ конца.
— Ихъ надо просто останавливать, а то вдь настоящіе обструкціонисты.140
————
Страница рукописи первой редакции „Воскресения,“ написанная рукой М. Л. Толстой и исправленная Л. Н. Толстым.
«Ну и чтожъ, и женюсь, — говорилъ себ Нехлюдовъ, выходя изъ суда. — Да, и женюсь. И это лучшее, что могу сдлать. Только бы поскоре увидать ее. Къ губернатору, такъ къ губернатору». И онъ взялъ извощика и тотчасъ же похалъ на Тверскую.
Губернатора не было дома, да и кром того, вышедши къ нему, дежурный сказалъ, что по вечерамъ Губернаторъ не принимаютъ и что не угодно ли пожаловать завтра въ 12-мъ часу.
Губернаторъ сказалъ Нехлюдову, что острогомъ и свиданіями съ заключенными завдуетъ Вицегубернаторъ, но что кром того есть дни, въ которые принимаютъ всхъ.
Нехлюдовъ похалъ къ Вицегубернатору.
Вицегубернаторъ сказалъ, что онъ можетъ видать кого ему нужно въ назначенные дни: воскресенье и четвергъ, стало быть, черезъ два дня, т. е. посл завтра, так как была пятница.
Да, вся жизнь его, онъ чувствовалъ, должна была перевернуться вверхъ дномъ, потому что такъ вверхъ дномъ перевернулось его пониманіе цли жизни. То, что ему когда то давно представилось единственно возможной, радостной цлью жизни, тогда давало жизни такой ясный, радостный смыслъ и освщало всю жизнь такимъ яркимъ свтомъ и то, что потомъ такъ незамтно, подъ вліяніемъ общаго неодобренія потускнло, стерлось, превратилось въ какія то пустыя мечты, все это теперь, вслдствіи встрчи съ Катюшей, вдругъ опять выступило изъ мрака и охватило его душу съ такой несомннной силой, что онъ почувствовалъ, что только это одно пониманіе жизни было истинно.
То, что сознаніе этой цли жизни посл столькихъ лтъ забвенія выступило нетолько еще съ большей ясностью и грустной прелестью воспоминанія, чмъ 14 лтъ тому назадъ, было несомнннымъ доказательствомъ того, что это одно было истинно и что141 все то, что впродолженіи этихъ 14 лтъ скрывало это сознаніе, было ложь и обманъ.
Пониманіе жизни, открывшееся тогда, состояло въ томъ, что цль ея только въ томъ, чтобы жить въ атмосфер любви: чтобы любить, быть любимымъ. Для того же чтобы быть любимымъ, надо было быть добрымъ, а для того чтобы быть добрымъ, надо было любить другихъ. Это и это одно тогда стояло цлью жизни, и потому надо было откидывать, уничтожать въ себ все то, что мшало этому: вс личныя похоти роскоши, корысти, праздности, любоначалія. «Духъ же цломудрія, смиренномудрія любви и терпнія даруй мн», — вспоминалъ онъ теперь столь любимую имъ тогда и введенную въ свои ежедневныя молитвы давно имъ оставленную молитву Ефрема Сирина.
Онъ живо вспоминалъ теперь то свое душевное состояніе, въ которомъ онъ былъ тогда, когда въ первый разъ гостилъ у тетушекъ, и ту внутреннюю работу, которая шла въ немъ тогда, и т мысли, планы и работы, которые занимали его тогда. Впослдствіи онъ призналъ эту внутреннюю работу и планы и работы, занимавшіе его тогда, неосуществимыми мечтами, почти нелпыми, но вотъ прошло 14 лтъ жизни, не мечтательной, а той, которая считалась самой настоящей, и какъ ясно ему было теперь, что только въ тхъ мечтахъ была настоящая жизнь, а что все то, что онъ длалъ въ продолженіи этихъ 14 лтъ, было хуже, чмъ мечта, было ничто, замнившее настоящую жизнь. Тогдашнія мечты его ясно рисовались ему такъ: жениться на Катюш, но чтобы тетушки не мшали этому, чтобы ничего никому не объяснять, не оправдываться, тайно ухать съ ней на Кавказъ, купить землю, поселиться тамъ, жить, охотиться, работать и писать свое сочиненіе объ освобожденіи людей отъ рабства личнаго землевладнія.
Тогда онъ и не видлъ противорчія того, чтобы, не признавая собственности на землю, купить землю.
«Я не сдлалъ этого, — думалъ онъ, — и потерялъ 14 лтъ, въ чемъ?» Трудно было даже и вспомнить то, чмъ были наполнены эти 14 лтъ. Попытки службы гражданской, потомъ военной, потомъ земство, поздка за границу, музыка, ухаживанье за матерью и борьба съ ней, и вотъ теперь эта послдняя зима въ Москв съ замирающей совстью. «Но нтъ, и эти 14 лтъ не потеряны, — говорилъ онъ себ. — Ничто не теряется. Никакіе доводы въ мір не могли такъ убдить меня въ истинности того, что я считалъ истиной, какъ очевидная ложь противоположнаго. И когда же случилось это? Тогда, когда я готовъ былъ погубить еще одно существо и себя окончательно, потому что я не любилъ Алины и не переставая боялся ее. Она была только та послдняя тяжесть, которая должна была окончательно, безъ возможности спасенія, потопить меня. Но не въ томъ только дло, что она не помогла бы мн въ моей духовной жизни, а, напротивъ, затушила бы послдніе просвты ея, но дло въ томъ, что какъ же я хочу жениться на ней, когда я женатъ, 14 лтъ какъ женатъ и даже ребенокъ былъ у меня».
«Благодарю тебя, Господи», молился онъ Богу, присутствіе котораго и связь свою съ которымъ онъ посл долгой разлуки съ Нимъ вновь почувствовалъ.
«Но что же? Неужели жениться на ней? На ней, посл всхъ этихъ гостей, купцовъ, всего этого ужаса развращенности? Развращенность? Развращенность въ томъ, что она топила свое горе въ вин и разврат, и то длала такъ потому, что не могла длать иначе. Или развращенность моя который погубилъ, бросилъ ее и поставилъ ее въ то положеніе, въ которомъ она погибла».
«Да, и женюсь и сдлаю то самое, что хотлъ сдлать 14 лтъ тому назадъ, только съ той разницей, что тогда я похалъ бы на Кавказъ, на свою землю, а теперь поду въ Сибирь, на ту землю, которую укажутъ мн, и, главное, съ той разницей, что тогда я могъ колебаться: для счастья, котораго я искалъ, можно было найти лучшую подругу, чмъ Катюша, хотя трудно было найти тогда что нибудь чище и миле ея, — онъ вспомнилъ всю ея чистую, тихую прелесть тогда. — Но тогда я думалъ, что не стоить останавливаться на ней, что можно было найти еще много женщинъ лучше ея. И какъ теб казалось, что можно было найти женщину лучше ея, также теб казалось, что [можно] было найти и форму жизни еще боле разумную и добрую, чмъ поселеніе на Кавказ и работу надъ уничтоженіемъ земельной собственности. Почему Кавказъ, а не Тироль, Неаполь, и почему работы надъ освобожденіемъ отъ земли, а не что нибудь другое? — думалъ я тогда».
И такъ какъ можно было выбрать и то, и другое, и третье, онъ не начиналъ ничего, все откладывая и откладывая, и вотъ дошелъ до того упадка, до котораго дошелъ теперь. Но теперь уже нтъ выбора, и это было хорошо. «Бросить ее, погубленную Катюшу, нельзя ужъ теперь, надо хоть чмъ нибудь заплатить ей, и я заплачу, отдавъ ей себя такого, какой есть, и мста выбирать нельзя, надо хать съ ней въ Сибирь. И выбирать дятельности нельзя, потому что грхъ владнія землей весь окружаетъ меня, и онъ то запуталъ меня. Не было бы этого, я бы не жилъ такъ, какъ жилъ, не жила бы такъ и моя мать. И это мн надо распутать. Это будет Single Tax142 Генри Джорджа».
По проэкту Генри Джорджа земля, рента съ земли, т. е. та цнность ея, которая произошла не отъ труда, положеннаго на нее, тотъ излишекъ цнности лучшей земли передъ худшей, эту ренту должны платить т, которые пользуются ею, и платить не кому нибудь, а всему обществу за то, что они пользуются лучшей землей, чмъ другіе.
Эта плата то и составляетъ тотъ естественный капиталъ, принадлежащiй всему обществу, который долженъ быть употребленъ на нужды всего общества, на то, на что употребляются теперь подати и вс доходы государства. Но теперь подати употребляются неразумно, на ненужныхъ чиновниковъ, на вредныя учрежденія. И потому эти подати надо разсматривать какъ неудобство, лежащее на всхъ членахъ общества, ренту же земли употреблять на общественныя, общія дла, какими могутъ быть школы, богадльни, пріюты, пріобртеніе машинъ, смянъ, племенныхъ животныхъ, на продовольствіе въ дурные годы, даже на уплату податей».
<Такъ думалъ онъ о практической сторон дла, избгая мысли о ней, о Катюш. Ему страшно было думать о ней: она двоилась въ его глазахъ: то тихая, милая, ласковая, преданная тогда въ Панов, то таже, но съ несчастнымъ и наивнымъ выраженіемъ разсказывающая о томъ, какъ она, Любка, прізжала за деньгами и допила коньякъ. Но какъ ни ужасны были эти ея показанія, это всетаки была она, та самая Катюша, которая была въ Панов.
Какъ, что онъ будетъ говорить съ ней, онъ не зналъ и боялся думать и представлять себ, но онъ не отчаявался и зналъ, что онъ долженъ сказать ей то, что онъ намренъ сказать.>143
7.
На другой день, въ обычный день пріема, Нехлюдовъ похалъ въ Бутырскую тюрьму. Было воскресенье. <Во всхъ церквахъ еще шла обдня, и надъ Москвой стоялъ тотъ непріятный, напоминающій о суевріи, невжеств и фарисейств звонъ различныхъ жертвованныхъ благодтелями колоколовъ, гулъ которыхъ заглушаетъ людскую совсть.> Весна уже совсмъ установилась. Было тепло, листья березы, черемухи, тополя уже совсмъ распустились, и въ домахъ и магазинахъ выставляли и вытирали окна. Еще было рано. Лвая сторона улицы была въ тни и прохладна, но по середин поднималась уже пыль отъ гремящихъ по мостовой возовъ и пролетокъ. Еще слышенъ былъ ранній странный крикъ мужиковъ съ молокомъ и овощами, пріхавшими изъ деревень; на площадяхъ, засоряя ихъ навозомъ и сномъ, еще стояли воза съ сномъ и соломой и на Смоленскомъ рынк, мимо котораго онъ прозжалъ, кишла около палатокъ густая144 толпа народа съ сновавшими между нею продавцами съ сапогами и перекинутыми черезъ плечо многими парами выглаженныхъ панталонъ и жилетовъ.
У трактировъ уже тснились высвободившіеся изъ своей 6-дневной каторги фабричные — мужчины въ глянцовитыхъ поддевкахъ и сапогахъ и женщины въ шелковыхъ яркихъ платкахъ и пальто съ стеклярусомъ. Городовые съ желтыми снурками пистолетовъ стояли на мстахъ, по бульварамъ проходили прохожіе, и уже сидли няньки съ дтьми, изрдка прозжала коляска или карета.
На Долгоруковской улиц Нехлюдову встртились похороны съ пвчими, священниками въ ризахъ, золотой парчей, факельщиками и колесницей, запряженной лошадьми въ черныхъ попонахъ съ ушами, и поздомъ съ прилично заплаканными лицами въ первыхъ двухъ экипажахъ и равнодушными и даже веселыми лицами въ послднихъ линейкахъ.
Вотъ, налво завиднлись башни острога, вотъ и калитка его сада и изъ за нее рядъ распустившихся уже акацій. Извозщикъ зналъ, гд впускаютъ, и прямо туда подвезъ Нехлюдова — не къ самой тюрьм, а къ повороту, ведущему къ тюрьм. Уже нсколько человкъ мущинъ и женщинъ, большей частью съ узелками, стояли тутъ на этомъ поворот къ тюрьм, шагахъ въ ста отъ нея. Это былъ какъ [бы] широкій, короткій переулокъ, съ права какія то невысокія деревянныя строенія, слва двухъ этажный деревянный домъ, принадлежавший тюрьм и съ какой то вывской. Впереди виднлось огромное каменное зданіе тюрьмы съ дверью, ведущей въ нее, и часовой, солдатъ съ ружьемъ стоялъ въ этомъ переулк шаговъ за 100 отъ входа въ тюрьму и не пускалъ постителей дальше. Съ правой стороны, противъ часоваго, сидлъ вахтеръ, очевидно, для наблюденія порядка при впуск. Къ нему подходили и записывали, кого кто желалъ видть. Узнавъ это, Нехлюдовъ подошелъ къ нему и назвалъ Катерину Маслову. Тотъ записалъ.
— Почему не пускаютъ еще? — спросилъ Нехлюдовъ.
— Обдня идетъ, — отвчалъ вахтеръ. — Вотъ отойдетъ обдня, тогда впустятъ. — Ты куда лзешь, — крикнулъ онъ на оборванца въ смятой шляп, который выдвинулся впередъ изъ толпы.
Постители были, по вншнему виду судя, мщане, мелкіе торговцы и ихъ жены, но боле всего было оборванцевъ, которые держали себя очень свободно и весело.
Пріхали на хорошей своей лошади студентъ съ двушкой. Студентъ несъ въ рукахъ большой узелъ. Они тоже подошли къ вахтеру и спросили, можно ли и какъ передать милостыню — калачи, которые они привезли заключеннымъ. Это были женихъ съ невстой, купцы, какъ посл узналъ Нехлюдовъ, которые въ ознаменованіе своей радости привезли заключеннымъ калачей.
Нехлюдовъ закурилъ у курившаго просто одтаго человка папироску и разговорился съ нимъ. Это былъ швейцаръ изъ банка, пришедшій провдать своего брата, попавшаго сюда за подлогъ. Добродушный человкъ этотъ разсказалъ Нехлюдову всю свою исторію и не усплъ еще досказать ее, какъ большія двери тюрьмы отворились и изъ нихъ посыпали дти. Это были дти преступниковъ и тхъ, которыя идутъ съ мужьями въ Сибирь. Дти, чисто одтыя, въ платьицахъ, рубашечкахъ, пальтецахъ, картузикахъ, и двочки, повязанныя платочками, расположенныя такъ, что меньшія впереди и сзади по порядку высшія подъ руководительствомъ начальницъ прошли колонкой въ домъ, бывшій съ лвой стороны. Это былъ устроенный благотворителями пріютъ для дтей преступниковъ.
Только когда дти прошли, вахтеръ объявилъ, что теперь можно, часовой посторонился, и вс постители, какъ будто боясь опоздать, поспшно, а кто и рысью, пустились къ двери тюрьмы. Всхъ было человкъ 60.
— Куда бжите, поспете, — говорилъ вахтеръ.
Нехлюдовъ подошелъ къ двери тюрьмы, она отворилась, и солдатъ, отворившій ее, сталъ по одному пропускать всходившихъ. Вслдъ за оборванцемъ и впереди того швейцара, съ которымъ онъ говорилъ, Нехлюдовъ вошелъ въ первую дверь. Солдатъ, стоявшій наружу, считая, дотронулся до спины его рукой и сказалъ: «17-ый». За первой дверью тотчасъ же была другая. За этой другой дверью стоялъ еще солдатъ и начальникъ и также считали внутри зданія, дотрогиваясь рукой и часто хлопая рукой по каждому проходившему. Надо было счетомъ впустить и счетомъ выпустить, не оставить постителя въ тюрьм и не выпустить заключеннаго изъ тюрьмы.
За дверьми были болышіе сни со сводами, и въ сняхъ этихъ совершенно неожиданно Нехлюдовъ увидалъ въ ниш большое изображеніе распятія. «Точно люди, устроившіе эту тюрьму и стерегущіе и мучающіе въ ней узниковъ, поставили это изображеніе для того, чтобы ободрить себя напоминаніемъ о томъ, что не они одни мучали невинныхъ», — подумалъ онъ. Онъ шелъ вмст съ народомъ, весь дрожа отъ волненія при мысли о томъ, что ожидало его. Онъ и не замтилъ, какъ вахтеръ на дорог спросилъ: «въ мужскую или въ женскую?» и пришелъ туда, куда шло больше постителей. Пройдя большую комнату, онъ вслдъ за другими, отставая отъ нихъ, вошелъ въ длинную комнату, раздленную на двое проволочными ршетками, шедшими отъ потолка до земли. Ршетокъ было дв на разстояніи аршинъ 21/2 одна отъ другой. Между ршетками ходили солдаты. На той сторон ршетки были заключенные, по сю сторону постители. Съ обихъ сторонъ т и другіе стояли прижавшись къ ршеткамъ, и во всей комнат стоялъ гулъ кричащихъ голосовъ. Каждый поститель ходилъ, отъискивая того, къ кому онъ пришелъ, и, прижимаясь къ ршетк, становился противъ него. Каждый старался говорить такъ, чтобы его разслышалъ его собесдникъ, но сосди тоже говорили, ихъ голоса мшали слышать, и надо было кричать. Это была арестантская мужская.
Только тутъ Нехлюдовъ догадался, что онъ попалъ не туда, куда надо.
— Где же женская? — спросилъ онъ у ходившаго позади народа человка въ род смотрителя.
— Женская другая, отъ туда ходъ. Вамъ разв женскую надо?
— Да, мн женскую.
— Такъ вы бы тамъ говорили. А теперь нельзя.
— Какже быть. Нельзя ли? Мн очень нужно, — сказалъ Нехлюдовъ.
Смотритель покачалъ головой.
— Нельзя, вдь теперь вс заперты здсь по счету.
— Да неужели нельзя? — говорилъ Нехлюдовъ, вмст съ тмъ чувствуя нкоторое облегченіе при мысли о томъ, что еще не сейчасъ объясненіе, а еще отсрочка. — Да неужели посл, когда выпустятъ, нельзя?
— Посл никакъ нельзя. Въ 12 запирается, и свиданія кончаются.
Смотритель посмотрлъ внимательно на Нехлюдова, какъ будто взвшивая, насколько онъ стоитъ того исключенія, которое онъ намревался сдлать, и, какъ будто ршивъ, что онъ стоитъ этаго, сказалъ:
— Ну, да что съ вами длатъ, пожалуй, какъ исключенье. Сидоровъ, — обратился онъ къ красавцу, толстому вахтеру, — проводи вотъ ихъ въ женскую.
— Слушаю-съ.
И Нехлюдовъ, поблагодаривъ смотрителя, пошелъ за красавцемъ Сидоровымъ. Все было странно Нехлюдову, и странне всего то, что ему приходилось благодарить и чувствовать себя обязаннымъ передъ однимъ изъ тхъ людей, которые длаютъ это ужасное дло, какъ онъ думалъ теперь, запиранія людей, какъ зврей, за ршетками.
Вахтеръ отперъ огромную дверь, вывелъ Нехлюдова опять въ сни, гд былъ Христосъ, сказалъ тутъ вахтеру, что одинъ изъ мужскихъ постителей перечисляется въ женскіе, и повелъ его вверхъ по лстниц, тамъ опять отперъ тяжелую дверь и ввелъ его въ такую же комнату, раздленную на трое двумя ршетками. Тутъ было тоже самое, только тутъ были вмсто солдатъ женщины сторожихи, тоже въ мундирныхъ съ свтлыми пуговицами и погонахъ кофточкахъ, и тутъ было меньше заключенныхъ. Тутъ было ихъ всего 8. Одна старуха, говорившая, очевидно, съ сыномъ, одна цыганка, говорившая съ матерью, потомъ какая то толстая блая двка, говорившая съ нарядной двицей, худая женщина съ ребенкомъ, дв, очевидно, крестьянки и она.
Въ первую минуту Нехлюдовъ не увидалъ ее, потому что ее загораживали говорившія у ршетки, она же стояла въ сторон у окна.
— Вамъ кого нужно? — спросилъ его Вахтеръ.
— Катерину Маслову,145 — едва могъ выговорить Нехлюдовъ.
— Катерина Маслова, къ теб,— крикнулъ солдатъ.
Только тогда Нехлюдовъ увидалъ ее фигуру, отдлившуюся отъ окна, подл котораго она стояла, загораживаемая цыганкой.
Она подошла къ ршетк146 съ правой стороны цыганки, Нехлюдовъ же былъ съ лвой стороны и поспшно перешелъ на мсто противъ нее. Онъ стоялъ прямо передъ ней и, хотя черезъ дв решетки, ясно видлъ выраженіе ея лица: оно было оживленное и любопытное.
— Катюша! это я, — проговорилъ онъ, не могъ договорить того, что хотлъ, и остановился, стараясь успокоиться.
— Кто же вы то? — сказала она улыбаясь, вглядываясь въ него и не узнавая, но, очевидно, довольная тмъ, что къ ней пришел поститель и хорошо одтый.
— Я, Нехлюдовъ, Дмитрій Ивановичъ. Катюша!
«Да я длаю то, что должно. Я каюсь», подумалъ онъ. И только что онъ подумалъ это, какъ слезы выступили ему на глаза и подступили къ горлу. Онъ не могъ больше говорить, схватился руками за ршетку и разрыдался.
Лицо ея усталое, безжизненное вдругъ освтилось мыслью, глаза загорлись, и даже румянецъ, не тотъ румянецъ, красный, яркій, который, бывало, заливалъ ея пухлыя дтскія милыя щеки, а слабый румянецъ, чуть пробившись сквозь нездоровую желтизну ея кожи, выступилъ на ея лицо, и она, схватившись руками за ршетку, приблизилась къ ней... И очевидно узнала. Но, узнавши, она тотчасъ же немного нахмурилась и отстранилась.
— Катюша! Узнала меня? — повторилъ онъ.
— Ну, узнала. Ну такъ чтожъ? — сказала она. — Дмитрій Ивановичъ,147 уйдите!
Онъ не слышалъ хорошо, что она сказала, рядомъ кричала цыганка,148 и для того чтобы сказать ей то, что онъ хотлъ сказать, надо было кричать.
«Какъ кричать при всхъ то, что я имю сказать», — подумалъ Нехлюдовъ, и тотчасъ же ему пришла мысль: «не постыдился тайно длать мерзости, кайся при всхъ громко», и онъ громко заговорилъ:
— Я пришелъ затмъ, чтобы просить у тебя прощенья. Катюша, прости меня, я виноватъ передъ тобой. Такъ виноватъ, что ничмъ не могу загладить вину, но всетаки прости меня.
Тутъ онъ не могъ дальше говорить, разрыдался и остановился.
— Не слыхать, что говорите,149 — прокричала она.150
Нехлюдовъ былъ такъ взволнованъ, что не могъ ничего больше выговорить и отошелъ отъ ршетки, стараясь успокоиться.
Смотритель, тотъ самый, который пустилъ Нехлюдова въ женское отдленіе, очевидно заинтересованный имъ,151 пришелъ въ это отдленіе и, увидавъ Нехлюдова не у ршетки, спросилъ его, почему онъ не говоритъ съ той, съ кмъ ему нужно.
— Мн нельзя сказать то, что я имю сказать, черезъ ршетку. Мн нужно многое говорить съ нею. А ничего не слышно.152
Опять смотритель задумался.
— Ну чтожъ, можно вывести ее сюда на время. Назарова, выведите Маслову наружу. Можете здсь говорить.
Черезъ минуту Катюша въ котахъ и халат вышла своей все таки той же легкой и скромной походкой и, положивъ руку на руку, стала передъ нимъ153 опустивъ глаза.
— Катюша, я пришелъ за тмъ, чтобы просить тебя простить, чтобы ты, если теб не противно, если ты можешь, простить меня.154
— Провдать пришли, — сказала она, какъ бы не понявъ того, что онъ говорилъ. — Вотъ я куда попала. Не ожидали, — прибавила она и улыбнулась.
— Катюша, разв ты не слышишь, что я говорю: я говорю: прости меня и пойди за меня замужъ, — повторилъ онъ.
Она подняла потухшіе глаза и посмотрла на него съ любопытствомъ и безпокойствомъ: что то на мгновеніе зажглось въ ея взгляд.
— Вы все глупости говорите, — сказала она, — что жъ вы или лучше меня не нашли? Вы лучше деньжонокъ мн дайте потихоньку. А то ни чаю, ни табаку нтъ. А я безъ табаку не могу.
Нехлюдовъ молча съ ужасомъ смотрлъ на нее.
— А то тутъ не заработаешь: вахтера тутъ плуты, норовятъ даромъ, — и она захохотала.
— Катюша, прости меня.155 Я чувствую теперь, какъ я виноватъ передъ тобой.
— Что мн прощать? — сказала она, покраснвъ и опять опустила голову. — Никто не виноватъ. Такая ужъ судьба моя.
И что онъ ни говорилъ ей, она только заглядывала на него изподлобья и молчала.
<«Она не можетъ простить, — думалъ Нехлюдовъ. — И разумется, слова не могутъ загладить погубленной жизни. И она знаетъ это, но не хочетъ сказать мн этаго».
А между [тмъ] Катюша думала совсмъ не о прошедшемъ. Она думала о теперешнемъ, сейчасномъ своемъ положеніи. <Она радовалась тому, что Нехлюдовъ, баринъ, пришелъ къ ней, радовалась особенно тому, что для нея сдлали исключеніе, вывели.> Когда она узнала его, она удивилась и вспомнила свою любовь къ нему, какъ что то нетолько далекое, но такое, что когда то случилось съ какой то другой женщиной, а не съ нею. Воспоминаніе о томъ времени, какъ молнія, мелькнуло въ ея сознаніи, но тотчасъ же исчезло и замнилось желаніями настоящаго, a желанія эти были въ томъ, чтобы добыть кофей или чаю, сахару и, если можно, вина, а главное, табаку.
То что онъ говорилъ ей о прощеніи, о томъ, что онъ женится на ней, она156 совсмъ не понимала. Она не вникала въ его положеніе, съ тмъ чтобы понять, чего ему нужно. Она ждала только того, чтобы онъ кончилъ, для того чтобы попросить у него денегъ.>
Въ то время какъ онъ говорилъ ей о томъ, какъ онъ мучался, когда, посл войны, вернувшись къ тетушкамъ, узналъ, что она отошла отъ нихъ и была беременна, она157 перебила его.
— Все это прошло, и не помню я этаго ничего, — сказала она.
Онъ взялъ ея руку и пожалъ.
<— Ты мучалась одна, рожала, а я? Прости, прости меня.
— Что длать? — сказала она, чтобы прекратить скоре безполезный разговоръ и подойти къ тому, который нуженъ былъ.>
— И гд же ребенокъ? — робко спросилъ Нехлюдовъ, глядя ей въ лицо.
— Тогда же померъ, — коротко отвтила она. — И не помню ничего. Все забыла. А вотъ что, вы мн теперь дайте денегъ. Тутъ все купить можно. А безъ папироски мн бда.
Нехлюдовъ отстранился и посмотрлъ на нее. Она робко улыбнулась, выставляя пустое мсто между зубовъ.
— Привычка! — сказала она. — Лучше безъ ды буду.
— Сейчасъ, — сказалъ Нехлюдовъ, доставая бумажникъ.
— Это вы при всхъ смотрителю дайте. Это тогда, когда насъ поведутъ: мои будутъ, а еще вы потихоньку, вотъ когда онъ отойдетъ, мн дайте. Положите такъ на лавку, чтобъ не видлъ. Вотъ, миленькій, спасибо.
«Боже мой, — думалъ Нехлюдовъ. — Гд она? гд та Катюша, которую я зналъ? Вдь это мертвая женщина, это ужасный живой изуродованный трупъ. И я сдлалъ это».158
— Катюша! это я все сдлаю, но ты не сказала мн главнаго. Ты не отвтила мн на то, что я хочу жениться на теб. Пойдешь ли ты за меня?
Она подняла голову и улыбнулась кривою улыбкой, скосивъ еще больше глаза.
— Да разв это можно?
— Разумется, можно. Не знаю, захочешь ли ты, но я только затмъ буду жить, чтобы облегчить твою жизнь, чтобъ хоть чмъ нибудь заплатить за то, что я сдлалъ.
— Чтожъ, если не сметесь. Отчего же. Мн говорили, тутъ одна обвнчалась. А не знаете, когда отправка наша будетъ?
— Такъ ты пойдешь?
— Удивительный вы, — сказала она, покачавъ головой. — Чтожъ вамъ такъ понадобилась такая, какъ я. — И она опять улыбнулась. — <Какъ же вдь я въ Сибирь пойду.
— И я пойду съ тобой.
Все ея существо было поглощено желаніемъ куренья и вина. Все, что онъ говорилъ ей, она понимала, но не связывала это съ своимъ и его положеніемъ, не связывала этого съ прошедшимъ.
— Чудно это что то, — сказала она.>
Она была безобразна въ своемъ халат, съ этимъ желтымъ цвтомъ лица и синевой подъ глазами, главное же, она отталкивала своей душевной мертвенностью, отсутствіемъ всякой духовной жизни. Она казалась полуидіоткой. Но, удивительное дло, Нехлюдова это нетолько не отталкивало, но еще больше, какой то особенной новой силой притягивало къ ней. Онъ чувствовалъ, что ему должно разбудить, зажечь, хотя бы согрть ее своей любовью. Если даже не согрть, то сдлать все что можно, чтобы согрть и воскресить ее. И любовь его къ ней росла, именно потому, что онъ ничего не желалъ себ отъ нея, а желалъ только для нея, желалъ всего себя отдать для нея.
— Я знаю, какая ты, помню тебя, помню твое сердце тогда, когда мы въ первый разъ видлись у тетушки.
— Что вспоминать, — сказала она, и на щек ее дрогнуло что то.
— И мн лучше тебя не надо жены, — продолжалъ Нехлюдовъ, — не то что лучше не надо, а я не стою тебя.
— Ну, это ваше дло, — сказала она, опять овладвъ собой, тмъ же ровнымъ, почти идіотскимъ голосомъ. — Давайте теперь, — быстро оглянувшись, проговорила она, замтивъ, что смотритель отошелъ на другой конецъ комнаты.
Нехлюдовъ досталъ дв 3-хъ рублевыя бумажки и положилъ ей въ руку.
— Вотъ это хорошо, — сказала она, робкимъ воровскимъ жестомъ пряча бумажки въ рукавъ. — Приходите опять въ четвергъ. Поскорй бы сослали. А то вахтеры здсь такіе — пристаютъ.
Скоро посл этого къ нимъ подошелъ смотритель и потребовалъ Катюшу за ршетку. Нехлюдовъ былъ минуту въ сомнніи, какъ проститься съ ней: поцловаться или пожать только руку. Она стояла передъ нимъ сложивъ руки и ожидая. Онъ вспыхнулъ, она тоже покраснла, также, какъ 14 лтъ тому назадъ за кустомъ сирени, но стыдъ этотъ былъ совсмъ другой, чмъ тотъ. Думалось и то, что надо поцловать, чтобъ она не думала, что я не хочу, и ставлю ей въ вину ея позоръ. И она думала тоже. Думалось и то, что поцлуй можетъ навести на мысль о тхъ отношеніяхъ, которыя, несмотря на женитьбу, не должны быть, думалось и то, что совстно при всхъ этихъ людяхъ. И онъ ршилъ, что не надо, и пожалъ ее руку. Рука была таже твердая и пріятная.
— Прощай, Катюша, скоро буду.
Скоро зашумли арестанты, съ звономъ цпей выходя изъ за ршетки, и постители стали выходить, и опять вахтера, выпуская, въ дв руки считали ихъ, чтобы не вышелъ лишній и не остался въ тюрьм.
Прежде чмъ хать домой, Нехлюдовъ пошелъ къ смотрителю и распросилъ о всхъ тхъ формальностяхъ, которые нужно исполнить для того, чтобы жениться на приговоренной. Формальностей оказалось очень много. Нехлюдовъ записалъ ихъ вс и въ тотъ же день принялся за исполненіе ихъ.
————
Изъ Москвы уже вс ухали, ухали и Кармалины, очень недовольные Нехлюдовымъ, и Нехлюдовъ оставался одинъ съ нянюшкой въ своей большой квартир, ожидая окончанія формальностей для вступленія въ бракъ и отправленія вмст съ партіей въ Сибирь. Внчанье было назначено на 6 Іюня, а на 9 Іюня отправка партіи.
Чмъ больше проходило времени со времени ршенія Нехлюдова, тмъ больше онъ утверждался въ немъ и не только не раскаивался, но испытывалъ новое чувство радости и энергіи. Катюша была все также мертва и непривлекательна, но именно эта непривлекательность, отвратительность ея только увеличивала въ немъ его чистую любовь къ ней, не ждущую ни отъ нея, ни отъ кого бы то ни было какой нибудь награды, любовь, ищущую радости и блага не себ, а другимъ. Онъ испытывалъ чувство подобное тому, которое бы испытывалъ человкъ, отогрвая замерзшаго друга. Съ каждымъ днемъ и часомъ онъ чувствовалъ, какъ разгорается все больше и больше тепло въ его душ, и это увеличеніе тепла, т. е. любви, не то чтобы радовало его — радости тутъ не было, напротивъ, тяжелое, напряженное чувство, — но удовлетворяло его, давало ему сознаніе того, что онъ длаетъ то, что нужно длать и лучше чего онъ ничего не можетъ длать. Удастся ему пробудить въ ней жизнь,159 вызвать въ ней вс лучшія воспоминанія ея чистой жизни, вызвать въ ней хоть не любовь, но сочувствіе къ себ, это будетъ огромное, сверхъ должное счастье, не удастся, и она останется такою и его женою, онъ все также будетъ окружать ее заботой и любовью, и ему будетъ также хорошо. Кром приготовленія къ женитьб, это послднее время Нехлюдова занимали и его проэкты освобожденія себя отъ земельнаго рабовладльчества.
Проэктъ его былъ готовъ, и въ ближнюю Рязанскую деревню, въ то самое, унаслдованное ему отъ тетушекъ имніе онъ създилъ самъ, чтобы написать съ крестьянами условіе, въ дальнія деревни Нижегородскія и Самарскія онъ писалъ,160 что прідетъ тогда, когда будетъ отправлена партія, т. е. въ Іюл. Въ Рязанской губерніи у него было 800 десятинъ прекрасной черноземной земли. Едва ли гд въ Россіи была лучшая земля и едва ли тоже гд въ Россіи народъ находился въ худшей нищет, бдности и униженіи. Рабство земельное, и ужасное, жестокое рабство, было здсь совершенно очевидно.
Тогда, 14 лтъ тому назадъ, когда онъ гостилъ у тетушекъ, онъ ничего не видалъ этаго. Земли были вс захвачены дворянами,161 и крестьянамъ отдана только самая малая и худшая часть, такъ что теперь, 30 лтъ посл освобожденія, при кое гд удвоившемся населении, крестьянамъ кормиться съ своихъ надловъ было невозможно: недоставало хлба на полгода. Уйти, переселиться крестьянамъ воспрещалось, — тогда правительство было противъ переселеній, — такъ что крестьяне волей-неволей должны были закабаляться помщикамъ, чтобы работать на нихъ или нанимать землю по 15, 20 рублей за десятину или обрабатывать по 4 рубля серебромъ сороковую десятину. Голода, признаннаго голода тогда еще не было, но Нехлюдовъ теперь, съ своей точки зрнія земельнаго рабства глядя на крестьянъ этой мстности, былъ пораженъ ихъ нищетой.162 Держались только т, которые могли отпускать своихъ работниковъ въ города въ каменьщики, плотники, дворники, и богачи, закабалявшіе себ бдняковъ и захватывавшiе ихъ земли.
Проэктъ Нехлюдова, который онъ сообщилъ собраннымъ крестьянамъ изъ трехъ деревень, къ которымъ примыкала его земля, былъ принятъ сначала недоврчиво и даже враждебно. Вс выслушали молча, и на другой день пришли выбранные отъ одной изъ деревень, самой большой и богатой, съ предложеніемъ отдать имъ землю просто по старому, въ наймы и дороже, чмъ онъ назначалъ, — онъ назначалъ по 6 рублей въ кругъ, а они давали 8, — но только безъ всякихъ новостей, а по старому. Купецъ мельникъ, съ своей стороны, давалъ по прежнему по 9 рублей. Нехлюдовъ отказалъ и опять собралъ крестьянъ, не всхъ, но боле умственныхъ, къ себ вечеромъ. Онъ жилъ въ маленькомъ флигельк-контор, но для этаго случая открылъ домъ и, угащивая мужиковъ чаемъ въ тетушкиномъ зал, — собралось около 20 человкъ, — высказалъ имъ свой взглядъ на грхъ и незаконность собственности земли, описалъ имъ ихъ положеніе рабства такъ врно, что нкоторые, боле смлые, разогртые чаемъ, разговорились, и вдругъ прорвалось все то постоянно живущее въ народ негодованіе на ту кабалу, въ которую они пойманы. «Ни прутика лса, ни травы, за ботву картофельную платимъ по 5 рублей или десятину обработать, ни пастбища. Земли вс за 5 верстъ, а на барскую взнесли цну такъ, что не оправдываетъ. Веревки вьютъ изъ насъ какъ хотятъ. Хуже барщины».
Когда они высказались, Нехлюдовъ сталъ спрашивать, какже бы они думали устроить.
— Ну, если бы Царь сказалъ: «длайте съ землей какъ хотите», какъ бы вы сдлали?
— Какъ сдлали? Раздлили бы всю по душамъ, что мужику, что барину, всмъ по ровну.
Вс согласились съ этимъ проэктомъ, но Нехлюдовъ сталъ указывать на неудобство его. Если всмъ раздлить, вс господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, вс городскіе люди возьмутъ свои паи, а богачи скупятъ у нихъ. А у тхъ, которые на своей дол, опять народится народъ, и опять богачи заберутъ крестьянъ въ руки.
— Запретить, чтобы не продавали землю, а только кто самъ пашетъ.
И на это Нехлюдовъ возразилъ, что усмотрть нельзя будетъ, кто для себя пашетъ, кто для другого. Главное же, нельзя равно раздлить:
— За что однимъ вамъ будетъ черноземъ, а Московскимъ глина или песокъ? Вс сюда захотятъ.
Еще одинъ предложилъ устроить такъ, чтобы всмъ артелью пахать. И кто пашетъ, на того и длить.
И этотъ коммунистическій проэктъ легко было разбить тмъ, что для этого порядка надо, чтобы вс люди по совсти работали, не отставали, или много начальниковъ надо. А въ начальники некого поставить.
Крестьяне согласились. Тогда Нехлюдовъ объяснилъ имъ проэктъ единой подати. Земля ничья, Божья.
— Это такъ, — отозвалось нсколько голосовъ.
— Есть земли лучше и хуже. И на хорошую вс лзутъ. Какъ же быть, чтобы уравнять? А такъ, чтобы тотъ, кто будетъ владть хорошей, платилъ бы тмъ, которые163 не владютъ землей, то, что его земля стоитъ. А такъ какъ трудно распредлить, кто кому долженъ платить, и такъ какъ на общественныя нужды деньги собирать нужно, то и сдлать такъ, чтобы тотъ, кто владетъ землей, платилъ въ общество на всякія нужды то, что земля стоитъ. Такъ всмъ ровно будетъ. Хочешь владть землей, плати. А не хочешь владтъ, ничего не платишь, а подать на общественныя нужды за тебя платятъ т, кто землею владетъ.
— Такъ точно, правильно будетъ, только бы плата была посильная.
— А плата должна быть такая, чтобы было въ самый разъ: не дорого и не дешево. Если дорого, то не выплатятъ, и убытки будутъ, а если дешево, вс кинутся, перекупать другъ у друга будутъ, торговать землею будутъ. Вотъ это самое я хотлъ сдлать у васъ.
Черезъ нсколько дней крестьяне сами пришли къ Нехлюдову и согласились на его условія.
На согласіе это имло вліяніе то, что, во 1-хъ, три дня крестьяне всхъ трехъ деревень каждый вечеръ собирались и толковали о предстоящемъ дл; во 2-хъ, то, что мельникъ грозилъ снять землю, хоть по 10 рублей заплатить, въ 3-ихъ, и главное, то, что между крестьянами прошелъ слухъ, не лишенный основанія, что къ Нехлюдову прізжалъ отъ Губернатора исправникъ съ требованіемъ прекратить свои сношенія съ крестьянами, производящія въ народ волненія.
«Если начальство противъ него, значитъ, онъ за насъ», ршили крестьяне и согласились; такъ что домашнее условіе было подписано, и Нехлюдовъ ухалъ назадъ въ Москву съ радостнымъ сознаніемъ удачи, т. е. осуществленія того, что было ему ясно теоретически, но за практическое осуществленіе чего онъ очень боялся. «Если здсь удалось, то, вроятно, удастся и въ Нижнемъ и въ Самар», думалъ онъ.
Одно, что смущало его немного, несмотря на неперестающую радость сознанія того, что онъ длаетъ то самое, что должно, было то, что, привыкнувъ къ роскошной жизни, онъ останется теперь безъ состоянія и съ женою, которая разсчитываетъ на то, что онъ богатъ, и положеніе которой, почти душевной болзни, можетъ потребовать расходовъ. И это его затрудненіе разршилось тутъ же. Въ имніи былъ домъ и картофельный заводъ. Онъ не зналъ, что длать и съ тмъ и съ другимъ. И тутъ заявился покупатель на заводъ и домъ, и то и другое на свозъ, за который ему заплатилъ 12 тысячъ. Этихъ денегъ ему было, какъ онъ думалъ, нетолько достаточно, но съ излишкомъ довольно для путешествія и устройства въ новомъ мст и изданія той книги о земельной собственности, которую онъ теперь намренъ былъ кончить.
Въ послдніе дни своего пребыванія въ Панов Нехлюдовъ пошелъ въ домъ и занялся перебираніемъ оставшихся вещей. Многое изъ дома еще прежде было увезено, но много еще оставалось хорошихъ старинныхъ вещей, который прежде такъ цнилъ Нехлюдовъ.
Теперь онъ самъ на себя удивлялся тому, какъ совершенно изчезло для него значеніе всхъ этихъ вещей. Прежде ему бы обидно было думать, что мужику Бляеву достанутся эти кресла краснаго дерева съ золочеными лирами и такіе же столъ и шифоньерка съ брюхомъ и съ бронзовыми львиными головами, держащими кольца; теперь все это отошло куда то далеко-далеко назадъ, впереди было открытое, радостное, полное несомнннаго дла будущее; сердечное дло обновленія, оживленія Катюши и работа — изученіе земельнаго вопроса. Точно онъ смотрлъ прежде внизъ или даже назадъ и оттого видлъ все это, а теперь поднялъ голову вверхъ, и открылись огромные горизонты, а то все перестало быть виднымъ.
Смотрлъ онъ и перебиралъ шифоньерку Софьи Ивановны только для того, что надялся найти тамъ что нибудь о Катюш. Въ нижнемъ ящик было много писемъ. О Катюш ничего не было. Только отвтъ пріятельницы Софьи Ивановны, въ которомъ говорилось о неблагодарности этой жалкой двушки, такъ дурно отплатившей вамъ за вашу любовь. Въ письмахъ ничего не было, но въ нижнемъ ящик, среди всякаго сброда старыхъ портфелей, преспапье, очковъ, какихъ то коробочекъ, въ книжк записной Нехлюдовъ нашелъ старую выцвтшую фотографiю. Это была группа, которую снялъ тогда сосдъ любитель. На терасс сидли об тетушки, у ногъ ихъ сидлъ на ступеньк лстницы молодой съ вьющимися длинными волосами, безъ усовъ и бороды, 17 лтній юноша съ добрымъ, веселымъ и чистымъ лицомъ. Позади, между плечами обоихъ тетушекъ, въ бломъ фартучк стояла двочка и чуть держалась отъ смха. Двочка была прелестна. И это была Катюша. «Покажу ей», подумалъ Нехлюдовъ и взялъ группу.
————
Окончивъ успшно свое дло, Нехлюдовъ посл 5-дневнаго отсутствія вернулся въ Москву.164
Помывшись и переодвшись, онъ побжалъ въ тюрьму. Катюша была все въ томъ же состояніи. Когда онъ разсказывалъ ей про Паново, она какъ будто сердилась и на всякіе воспоминанія Нехлюдова говорила:
— Не помню, ничего не помню. Все забыла.
Группу она не стала смотрть. Но Нехлюдовъ всетаки оставилъ ее у нея. Она жила теперь, по ходатайству Нехлюдова, въ отдльной камер.
На другой день онъ опять похалъ къ ней. Было воскресенье, 5 Іюня. Было яркое лтнее утро. Было страшно жарко по раскаленнымъ улицамъ, и только по тнистой сторон можно было дышать. Въ магазинахъ, въ чистыхъ окнахъ, краснли апельсины и необыкновенной формы бутылки, городовые унылые въ лтнихъ небленыхъ мундирахъ стояли на солнц посередин улицъ, извощики пыльные дремали въ своихъ смятыхъ шляпяхъ и синихъ халатахъ, изрдка пролетала коляска на шинахъ съ какой то дамой. Конки, тоже съ кондукторомъ въ небленомъ и съ прикрытыми головами и ушами лошадей шапочками, позванивали на встрчахъ, молодой человкъ шелъ въ очевидно ссвшихъ отъ мытья блыхъ канифасовыхъ панталонахъ, обтягивающихъ ему ляжки. Дама или некрасивая двица, вся въ розовомъ, съ зонтиком съ бахромой и съ открытой шеей, переходила улицу съ сознаніемъ своей, обращающей на себя вниманіе нарядности.165
Въ воротахъ великолпнаго дома съ замазанными известью стеклами сидлъ въ одной рубах дворникъ, любуясь на дтей, играющихъ въ лошадки. Въ открытыя окна видна богатая квартира съ закутанными люстрами и чехлами на мебели. По раскаленной мостовой везетъ въ ящик мороженое пыльный мужикъ. На бульварахъ дти въ серсо. Изъ за заборовъ помахиваютъ въ полномъ листу втви тополя, липы. Тамъ чудный садъ, а тутъ мостовщики лежатъ на солнц въ пыли. Идетъ въ китайской палевой легкой матеріи упитанный господинъ въ прюнелевыхъ башмачкахъ и за нимъ нищій; босой золоторотецъ съ красной опухшей щекой и съ одной распоранной выше колна соплей розовыхъ полосатыхъ штановъ.
Жарко. Нехлюдовъ идетъ тротуаромъ, улицами, наблюдая и ни о чемъ не думая. Идетъ онъ, какъ всегда, въ острогъ, чтобъ увидать ее и сговориться съ священникомъ о дн внчанія. Это дло уже такъ ршено у него, что сомнній уже нтъ никакихъ, и онъ обдумываетъ только, какъ лучше сдлать это. Людей изъ своего прежняго круга онъ теперь никого не видитъ. И Москва, лтомъ въ которой онъ прежде никогда не бывалъ, въ это время кажется ему той самой пустыней, которую ему нужно въ его теперешнемъ настроеніи.
Съ Кармалиными онъ не видлся съ тхъ поръ и разъ только отвтилъ на письмо, которое ему написала Алина, въ которомъ говорила, что желаетъ ему счастья на его новомъ пути, что хотя она и не понимаетъ его дла, она знаетъ его и уврена, что дло, которому онъ отдаетъ свои силы, хорошее дло, и потому желаетъ ему успха. Но вотъ въ конц Долгоруковской улицы кто-то остановилъ извощика и соскочилъ къ нему.
Высокій офицеръ въ очкахъ. Орнатовъ — узнаетъ его Hexлюдовъ. Скучный болтунъ, кутила, со всми другъ, бывшій товарищъ его и по университету и по военной служб.
— Нехлюдовъ, ты какъ здсь?
— Да у меня дло тутъ. Здраствуй. Ты какъ?
— Я и всегда теб радъ, но теперь, въ Москв, тмъ паче. Чтожъ, обдаемъ вмст? Гд хочешь? Въ кабачк какомъ нибудь. У меня дла по опек. Я опекуномъ вдь.
Оказывалось, что этотъ безпутный человкъ, именно потому что онъ прожилъ все свое состояніе, былъ назначенъ опекуномъ надъ состояніемъ богача.
И лицо полупьяное, и тотчасъ же папироска, и эта опека, и планы, гд бы выпить и пость, и болтовня, и полное равнодушіе ко всему, и мнимое товарищеское добродушіе — все это такъ далеко ужъ было отъ сознанія Нехлюдова, что онъ, какъ новое, слушалъ Орнатова.
— Да, да вдь ты что то въ острог женишься на преступниц. Мн Кармалины говорили. Что такое? Разскажи. Вдь ты всегда чудакъ былъ.
— Да, да все это правда, но только мн некогда, я туда, въ острогъ и иду. Ты не сердись на меня, но знаешь, наша жизнь совсмъ теперь врозь. Ты, пожалуйста, не сердись, но это такъ.
— Вотъ, сердиться. И почему ты думаешь, что я тебя не пойму? Ты напрасно думаешь, что я такой. Ну, впрочемъ, прощай. — Покупка у тебя? — сказалъ онъ извощику. — Ну, прощай. Жалко. A revoir.166
Встрча эта скоре пріятна, чмъ непріятна была Нехлюдову, показавъ ему то разстояніе, которое положено теперь между собою и прежними своими знакомыми. Тяжело было, что не было никакихъ знакомыхъ теперь, не было людей, съ которыми бы онъ могъ длить свои мысли и чувства. Катюша оставалась чуждою, мертвою, a кром ея никого не было. Правда, начинали складываться знакомства въ самомъ острог. И знакомства эти были пріятны ему. Были и просто уголовные, были и политическіе, съ нкоторыми изъ которыхъ онъ, помогая имъ, вошелъ въ сношеніе.
Придя обычной уже дорогой, разгоряченный и пыльный, онъ постучалъ въ дверь, и когда его впустили въ прохладные сни подъ своды, онъ почувствовалъ удовольствіе и прохлады и того, что онъ въ своемъ мст, въ томъ, что ему теперь вмсто дома.
Онъ вошелъ на верхъ и подошелъ коридоромъ къ Катюшиной двери. Вахтеръ съ ключемъ шелъ за нимъ.
— Что то нездорова она, чтоль, ничего не ла со вчерашняго дня, — сказалъ вахтеръ.
Они подошли къ двери. Сквозь ршетку можно было видть камеру. Катюша была одта теперь уже не въ арестантскій халатъ, а въ полосатой срой кофт, которую она сама купила и заказала себ (она сама, несмотря на вс уговоры Нехлюдова, ничего не работала), голова ея была причесана по мод, на таліи былъ широкій поясъ.
Нехлюдовъ тихо подошелъ и посмотрлъ на нее сквозь ршетку. Она сидла неподвижно, повалившись руками на столъ и спрятавъ голову въ руки.
Едва ли она спала. Не было ровнаго дыханья. Нехлюдовъ всетаки не окликнулъ ее, не желая будить, если она спитъ. Вахтеръ, гремя замкомъ, сталъ отпирать дверь, но шумъ этотъ не заставилъ ее измнить своего положенія. Когда дверь отворилась, и Нехлюдовъ вошелъ, она на минуту приподняла голову, взглянула на вошедшего и тотчасъ же опять спрятала лицо, но теперь она уже не лежала спокойно, а все тло ея вздрагивало отъ сдерживаемыхъ рыданій.
— Катюша! Что съ тобой? — спросилъ Нехлюдовъ, волнуясь не мене ее и чувствуя, какъ слезы подступаютъ ему къ горлу. — Катюша! Что ты?
Она не отвтила, но рыданія вырвались наружу, и она вся затряслась.
— Что ты? Что?
Она не отвтила, не поднялась со стола, но только, выпроставъ лвую руку, вытянула ее назадъ къ нему, показывая ему фотографію, которую онъ оставилъ ей вчера.
— Зачмъ вы показали мн, — заговорила она сквозь рыданія. Что вы со мной сдлали? Зачмъ? Не хотла я помнить. Не хотла. А теперь что длать?
— Теперь будемъ любить другъ друга, Катя, какіе мы есть, — едва выговорилъ сквозь радостныя слезы Нехлюдовъ.
— Да ужъ того нтъ и не будетъ. И разв можно меня любить?
— Можно, можно, можно.
— Нтъ, нельзя. — Она встала, слезы текли по ея щекамъ, и выраженіе лица было печальное, но живое.
— Нельзя забыть, Дмитрій Ивановичъ, что я была и что я теперь. Нельзя этаго, — и она опять зарыдала.
— Ты была моей женой и будешь такой. И не теб каяться, a мн. И Богъ видитъ, какъ я каялся и каюсь.
Она поднялась и пристально долго смотрла на него.
— Зачмъ вы это хотите длать? Меня не спасете, а себя погубите. Ничего не выйдетъ изъ этаго, бросьте вы меня.
— Не могу я, моя жизнь въ теб. И вотъ то, что ты говоришь такъ, что ты очнулась, это такая радость мн.
— Какая это радость? Вотъ была радость тогда.
Она взяла въ руки фотографію и стала вглядываться въ нее.
— Тогда была радость. Вы такой же. А я что? Гд я? Нтъ, Дмитрій Ивановичъ, голубчикъ, бросьте меня. Я не могу такъ жить. Я повшусь или сопьюсь. Пока не думаю о прежнемъ, могу жить. А какъ вздумаю...
— Зачмъ думать о прежнемъ? Катюша, помнишь, мы съ тобой говорили о Бог. Вришь ли ты въ Бога, что Богъ милосердъ...
— Прежде врила.
— И теперь вришь. Такъ вотъ Богъ видитъ наши души и хочетъ отъ насъ только того, чтобы мы были добры, чтобъ мы служили Ему. И какъ только мы станемъ на этотъ путь, такъ все прошлое ужъ прощено. Давай жить для Бога. Я хочу такъ жить, но хочу жить такъ съ тобой.
— И за что вы меня такъ любите? — вдругъ сказала она и улыбнулась.
— За то, что виноватъ передъ тобой.
Это была первая минута пробужденія Катюши. Но пробужденіе это не дало ей успокоенія. Напротивъ, она теперь начала мучаться больше, чмъ прежде. Мысль о томъ, что Нехлюдовъ, женившись на ней, погубитъ свою жизнь, страшно удручала ее.
На другой день посл этаго разговора, когда Нехлюдовъ пришелъ въ острогъ, его не пустили къ Катюш, потому что она сидла въ карцер. Она достала вина, напилась пьяна и такъ шумла и буянила, что ее посадили въ карцеръ.
На другой день она успокоилась и хорошо и долго говорила съ Нехлюдовымъ и о прошедшемъ и о будущемъ и общала больше не пить и, по его совту, согласилась работать. Читать же она не могла и не хотла.
— Не могу я, Дмитрій Ивановичъ, читать эти повсти и романы. Все это такъ мало въ сравненіи съ моей жизнью. Какъ подумаю о себ, что съ этимъ сравнится.
Съ этаго дня положеніе ея стало улучшаться. Она стала спокойне и проще.
Посл Петрова дня ихъ обвнчали въ острожной церкви, а въ середин Іюля партія, въ которой была Катюша, отправилась въ Нижній.
Нехлюдовъ впередъ похалъ въ Нижній и Самару, чтобы тамъ устроить свои дла и присоединиться къ партіи въ Тюмени.167 Такъ онъ и сдлалъ. И въ Тюмени поступилъ въ острогъ и уже какъ арестантъ халъ сначала водой, потомъ сухимъ путемъ до Троицко Савска, гд его выпустили, и онъ съ женою поселился въ предмстіи города.
————
Планы Нехлюдова далеко не осуществились. Устройство сада и огорода, въ которомъ бы онъ самъ работалъ, не удалось ему. Не удалось потому, что часть его времени была занята перепиской съ проповдниками идеи освобожденія отъ земельнаго рабства какъ въ Европ, такъ и въ Америк, другая же часть — сочиненіемъ книги о земельной собственности и кром того обученіемъ дтей, которые приходили къ нему. Такъ что огородомъ и садомъ онъ могъ заниматься мало и передалъ это дло работнику и жен. Катюша со времени поселенія своего, кром домашняго хозяйства, много читала и училась и, понявъ дло своего мужа, помогала ему и гордилась имъ. Средства Нехлюдова, его 12 тысячъ, съ устройствомъ домика, помощью нуждающимся и затратой на печатаніе брошюръ и книгъ, которыя вс запрещались цензурой, скоро истощились. Такъ что онъ долженъ былъ добывать себ средства жизни, что онъ и длалъ, садомъ и огородомъ и статьями въ русскихъ и заграничныхъ изданіяхъ. Скоро однако дятельность его показалась правительству столь вредной, что его ршили сослать въ Амурскую область. Лишенный средствъ существованія и угрожаемый еще худшей ссылкой, Нехлюдовъ воспользовался представившимся случаемъ и бжалъ съ женою за границу. Теперь онъ живетъ въ Лондон съ женою, прошедшее которой никто не знаетъ, и, пользуясь уваженіемъ своихъ единомышленниковъ, усердно работаетъ въ дл уясненія и распространенія идеи единой подати.
Л. Т. 1 Июль 1895.
[ВАРИАНТЫ ОТДЕЛЬНЫХ РЕДАКЦИЙ]
(Печатаются в пределах каждой редакции применительно к порядку повествования в окончательной редакции романа.)
2-я РЕДАКЦИЯ.
** № 1 (рук. № 9).
Было 28 апрля. Въ воздух была весна. И какъ не старались люди изуродовать ту землю, на которой они жались нсколько сотъ тысячъ, какъ ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, какъ ни счищали всякую пробивающуюся травку, какъ ни дымили каменнымъ углемъ и нефтью, какъ ни обрзывали деревья и не выгоняли животныхъ, птицъ, — весна была весною даже и въ Москв. Солнце грло, воздухъ ласкалъ, трава курчавилась и зеленла везд, гд только не соскребали ее, березы, тополи, черемуха распускали свои клейкіе и пахучіе листья, липа надувала лопавшіеся почки. Кром галокъ, воробьевъ и домашнихъ голубей, по весеннему радостно готовящихъ ужъ гнзда, въ сады уже прилетла отлетная птица, скворцы занимали свои домики. Веселы были и животные, и люди, и въ особенности дти.
Было ясное, яркое весеннее утро, когда въ Таганской тюрьм, въ коридоръ женскаго подслдственнаго отдленія, гремя ружьями, вошелъ конвой, и вахтеръ, растворивъ дверь одной изъ камеръ, потребовалъ Маслову.
— Готова, что-ль, франтиха? Собирайся! — крикнулъ онъ.
Изъ двери камеры, гд ихъ было боле 10 женщинъ, вошла невысокая молодая женщина въ сромъ халат, надтомъ на блую кофту и блую юбку. На ногахъ женщины были полотняные чулки, голова была повязана блой косынкой, но такъ, что изъ подъ нея виднлись очень черные волосы, красиво обрамлявшіе блый, гладкій, невысокій лобъ. Лицо у женщины было измученное и болзненное; немного подпухшіе черные глаза косили; но,168 несмотря на это, женщина была не лишена привлекательности, если бы не болзненная блдность и тупое,169 унылое выраженіе лица.
— Ну съ Богомъ! Часъ добрый, — сказала ей, провожая ее, высокая старуха арестантка.
— Спасибо, не давай же имъ сундучка трогать.
— Не дамъ.
— Ну, ну, маршъ! — крикнулъ вахтеръ.
Женщина вышла. Изъ сосдней камеры выведена была другая женщина. Въ мужскомъ отдленіи, внизу, вывели еще мущину, и ихъ всхъ троихъ свели въ контору и повели по улицамъ въ Кремль, въ Окружный Судъ.
Дло ихъ слушалось въ ныншнее утро.
Женщина эта, Маслова, была проститутка и обвинялась въ отравленіи купца. Другая женщина и мущина — ея сообщники.170
И ихъ повели по Москв, по середин улицы. Извощики, лавочники, рдкіе прохожіе съ любопытствомъ смотрли на нихъ и невольно больше останавливали вниманіе на красивой, миловидной Масловой.
Она шла опустивъ голову, стараясь ступать легче по камнямъ, отвыкшими отъ ходьбы ногами. Утро было красивое, весеннее, веселое.
Исторія Масловой была старая, самая обыкновенная исторія.
Ддъ Масловой былъ дворовый портной, пьяница; жена его, бабка, была прачка господъ Юханцевыхъ Рязанской губерніи.
Портной былъ пьяница,171 и семья его пропала бы, потому что онъ все пропивалъ съ себя, если бы Пелагея, жена172 его, которую господа оставили у себя въ прачкахъ, не работала до старости. Одну изъ дочерей своихъ, самую плохую, Пелагея оставила при себ прачешничать. Вотъ эта то плохая, болзненная двушка родила. Мать била ее и хотла отослать ребенка, двочку, въ воспитательный домъ, но случилось, что барышни узнали про это и взяли двочку къ себ. Скоро посл этаго Пелагея умерла, и ея [дочь] отошла отъ Юханцевыхъ и ушла въ Москву и тамъ скоро тоже умерла отъ простуды. У двочки никого не осталось.
Двочка росла у старыхъ барышень, и двочка вышла прелестная, такъ что привязались къ ребенку. Барышни считали себя благодтельницами за то, что они спасли двочку отъ смерти и развратной матери, и потомъ, воспитавъ ее такъ, что двочка Катюша стала ловкой, грамотной горничной, они считали, что сдлали для нее больше, чмъ требовалось.
Когда двочк минуло 18 лтъ и она стала красивой женщиной, случилось, что къ старымъ барышнямъ пріхалъ ихъ племянникъ и наслдникъ. Племянникъ этотъ халъ на войну въ полкъ.
Онъ и прежде, за годъ передъ этимъ, жилъ 2 мсяца у тетушекъ, но тогда ничего не случилось. Ему было 18, Катюш было 16 лтъ, и, хотя имъ и случилось разъ, играя въ горлки, поцловаться, между ними ничего не было, и племянникъ краснлъ, какъ красная двушка, всякій разъ, какъ встрчалъ ее. Но тутъ, когда онъ халъ въ армію, случилось то, что она отдалась ему и потеряла невинность. Она и прежде, когда онъ прізжалъ годъ тому назадъ, полюбила его. Теперь же она не могла устоять противъ него. Онъ былъ молодъ, красивъ, онъ халъ въ армію. Она никакихъ не знала радостей и полюбила его. И она потеряла себя.
На другой же день посл той ночи, когда она отдалась ему, онъ ухалъ въ армію, а она осталась подметать комнаты, варить кофе, длать постирушечки. Тяжело, мучительно ей было; но она продолжала жить по прежнему: плакала по ночамъ и работала днемъ. Но черезъ 5 мсяцевъ стало уже несомннно, что она беременна. Она надялась выкинуть, прыгала съ комода, пила уксусъ, но ничего не помогло.
Въ это самое время она узнала, что соблазнитель ея детъ изъ арміи и долженъ прохать мимо нихъ. Сначала старыя барышни говорили, что онъ задетъ, но потомъ узнали, что онъ раненъ и не задетъ;173 и она ршила убить себя и пошла ночью на желзную дорогу, чтобы лечь подъ тотъ поздъ, въ которомъ онъ продетъ. Но тутъ, какъ разъ тутъ, въ эту ночь, она почувствовала движеніе ребенка. И вся душа ея перемнилась. Съ тхъ поръ она стала готовиться къ отходу отъ господъ и къ родамъ. Но еще прежде чмъ она стала проситься уйти, ее прогнали. Замтили, что она дурно работаетъ, и узнали, что она дурно вела себя.
Идти ей было некуда. Родныхъ у ней были дв тетки и два дяди, но они вс были бдны, и она мало знала ихъ, и она пошла къ крестной. Крестная была бдная вдова сапожника, деревенская бабка. Одного сына ея отдали въ солдаты. Крествая держала шинокъ, приняла къ себ Катюшу и, разсчитывая на т 127 рублей, которые Катюша принесла съ собой, приняла ея ребенка — тоже двочку — и держала у себя все время ея болзни.
Катюша заболла посл родовъ и лежала въ сильномъ жару, когда крестная призвала старуху, занимавшуюся доставленіемъ дтей въ воспитательный домъ, и отдала ей ребенка. Об старухи выпили, спрыснули Катюшу.
Старуха-ребятница взяла ребенка къ себ и, кормя его соской, продержала 8 дней у себя, пока собрался у нея «камплетъ», какъ она называла ребятъ, для поздки въ Москву. А то для каждаго брать отдльный билетъ было дорого; съ 4-мя же ребятами на каждаго ложилось не больше рубля.
Приладивъ большую корзину съ гнутой ручкой, съ двумя отдленіями, старуха-ребятница положила запеленутыхъ ребятъ по два на каждую сторону, приладила сосочку, и, усвшись въ 3-емъ класс такъ, чтобы можно было вынимать корзину изъ подъ сиднья и затыкать сосочкой рты тмъ, которые пищали, она повезла вмст съ другими и Катюшинаго ребенка въ воспитательный, гд, хотя и безъ этой корзины, точно также умирало 80 дтей изъ ста.
Несмотря на дурной воздухъ, холодъ изъ двери, нечистоту, въ которой лежала Катюша въ гнилой избушк крестной, несмотря даже на лкарства, которыя давала ей бабка, она выздоровела и черезъ 7 недль шатаясь встала съ грязной, полной наскомыхъ постели. Крестная взяла у Катюши денегъ за прожитье, за кормъ, за чай — 20 рублей за два мсяца, 30 рублей пошли на отправку ребенка, и теперь крестная просила дать ей еще въ займы 40 рублей на корову. Для самой же Катюши крестная пріискала мсто къ лсничему въ горничныя. Катюша согласилась.
Со времени ночи, проведенной Катюшей на откос желзной дороги, душа ея вся измнилась. Съ 14, 15 лтъ она сблизилась съ Матреной Павловной, съ Софьей Ивановной она читала книги, читала Достоевскаго, Тургенева, врила въ то, что есть добродтель и порокъ, что можно и должно быть хорошей. Эти врованія еще усилились, когда племянникъ тетушекъ Дмитрій Ивановичъ гостилъ въ первый разъ и давалъ ей читать книги. Но съ того времени, какъ онъ соблазнилъ ее и ухалъ, въ особенности съ той ночи, когда она хотла убить себя, она поняла, что все было вздоръ и господскія игрушки. И все то, что она увидала у крестной, вся эта нужда, вся жестокая борьба изъ за денегъ, вс эти бдныя радости, состоящія только въ одурманеніи себя, и ея собственная нужда, въ которой никто не принималъ участія, подтвердили ей это, и она разъ навсегда поняла, и несомннно поняла, что всякій только до себя и что вс эти слова: добродтель и порокъ, все вздоръ, обманъ. Жить надо, и что слаще и богаче, то лучше.
Катюша поступила къ лсничему за 5 рублей въ мсяцъ и чай.
Лсничій былъ женатый черный толстый человкъ. Съ перваго же дня она увидала, что онъ смотритъ на ея груди, и въ первое время это смущало ее, но потомъ, когда онъ сталъ приставать къ ней, она подумала воспользоваться этимъ. Но онъ былъ опытне и хитре ея и, выждавъ минуту, овладлъ ею. Ей было гадко и стыдно, и она стала пить. Тутъ же началась ревность жены. Жена догадывалась и злилась и разъ прибила Катюшу и выгнала ее. Денегъ было 17 рублей. Объздчикъ, съ которымъ Катюша была знакома, посовтовалъ хать въ Москву. Въ Москв была одна изъ тетокъ за переплетчикомъ. Тетка оказалась въ бдности. Мужъ пилъ. Они все таки приняли Катюшу, но кончилось тмъ, что Катюша отдала ей вс деньги, чтобъ кормить дтей.
Дорогой съ ней хала барыня въ перстняхъ и браслетахъ. Барыня эта дала свой адресъ и общала мсто. Катюша прошла къ ней. Она подпоила ее и предложила поступить въ ея заведенiе. Она дала ей денегъ, взяла обязательство, и Катюша поступила. Въ заведеньи она называлась Любашей, и пошла жизнь ночью, освидтельствованія еженедльные и гости: прикащики, студенты, офицеры, старики, молодые, гимназисты.
Такъ прошло 3 года. Всхъ лтъ со времени Дмитрія Ивановича прошло 7 лтъ. И вотъ случилось, что прислалъ за ней купецъ въ номера, она похала, потомъ купецъ къ нимъ пріхалъ, посылалъ ее въ номера за деньгами, потомъ опять она къ нему похала; пилъ много купецъ, бушевалъ, коридорный посовтывалъ ей всыпать купцу порошковъ сонныхъ въ вино. Она всыпала, купецъ умеръ. И вотъ ее посадили въ острогъ и хотятъ засудить въ каторгу за то, что она отравила купца. Сидитъ она уже 7 мсяцевъ, въ тюрьм кормитъ вшей, платье ея все [
Въ судъ привели рано, еще 9 часовъ не было, а судъ начался только въ 12. Намучалась пока и наголодалась, да и скучно было. Но вотъ позвали въ судъ и посадили.
* № 2 (рук. № 6).
Неловко и совстно ему было вотъ отъ чего. Еще на 3-мъ курс университета онъ прочелъ «Прогрессъ и бдность» Генри Джорджа и былъ такъ пораженъ истинностью и практичностью этого ученія, что сдлался страстнымъ поклонникомъ этого ученія, врагомъ земельной собственности и пропагандистомъ Single Tax system.174 Сочувствія своему увлеченію онъ не встртилъ тогда ни среди своихъ родныхъ и знакомыхъ, что было очень понятно, потому что они вс почти были землевладльцы, но, что было мене понятно, не встртилъ сочувствія этому ученію и среди профессоровъ университета. Профессора самые либеральные, соціалистически настроенные, проповдывавшіе 8-часовый рабочій день, обезпеченіе рабочихъ, союзы ихъ и стачки, презрительно относились объ ученіи Генри Джорджа, очень неосновательно доказывая его несостоятельность. Это такъ разсердило Нехлюдова, что онъ тогда же объявилъ матери, что выйдетъ изъ университета. И действительно вышелъ изъ университета съ намреніемъ посвятить вс свои силы на распространеніе этого ученія. Само собой разумется, что онъ тогда же ршилъ, что устроитъ свою жизнь такъ, чтобы она не противорчила его проповди, и потому никогда не будетъ владть землею. И дйствительно, онъ при жизни матери получалъ отъ нея деньги, не владея землей. Хотя съ тхъ поръ прошло 14 лтъ, во время которыхъ Нехлюдовъ пережилъ многое, онъ никогда не отказывался отъ своихъ мыслей, и вотъ теперь въ первый разъ ему пришлось проверить искренность своихъ убжденій. Мать теперь уже не мешала ему устроить свою жизнь сообразно съ своими убжденіями, но онъ не только не радовался теперь этой возможности, но напротивъ, стснялся ею. И отъ этого ему было неловко и совестно.
* № 3 (рук. № 8).
Хотя жизнь его пошла не такъ, какъ онъ мечталъ: за границей онъ не нашелъ того сочувствія своимъ убжденіямъ, котораго ожидалъ, переводъ его Генри Джорджа былъ запрещенъ цензурой, какъ и сочиненіе его остановилось на второй главе, и онъ, вмсто скромной жизни, которою онъ решилъ жить, жилъ часто совсмъ другою, роскошной светской жизнью, въ которую невольно втягивали его родные и, главное, мать, онъ никогда вполн не отказывался отъ идеи своей юности и по прежнему считалъ земельную собственность такимъ же преступленіемъ, какъ рабовладльчество, хотя если бы онъ строго разобралъ свое положеніе, онъ бы увидалъ, что, получая деньги отъ матери, получаемыя съ имній, съ земли, и проживая ихъ, жизнь его противорчитъ его принципамъ, онъ все таки прямо не нарушалъ своихъ убжденій, не признавалъ своего права на земельную собственность. Теперь же приходилось это сдлать. И этотъ первый экзаменъ, первое испытаніе прочности и искренности его убжденій, которое представилось ему въ письм арендатора, заставило его испытать чувство стыда. Чувство стыда онъ испытывалъ потому, что въ глубин души уже зналъ, какъ онъ ршитъ этотъ вопросъ. Онъ зналъ впередъ, что онъ ршитъ этотъ вопросъ положительно, т. е. отдастъ землю если не арендатору, то крестьянамъ, получитъ съ нихъ деньги за право, которое онъ нетолько не признавалъ, но признавалъ безбожнымъ. Признаетъ же онъ это право и возьметъ деньги потому, что, во 1-хъ, нетолько вся жизнь его теперь сложилась такъ, что по его привычкамъ ему нужны деньги, если и не вс т, на которыя онъ по наслдству матери иметъ право, то хотя малая часть ихъ. А признать право на пользованіе малой частью незаконнаго или всмъ — разв не все равно; во 2-хъ, потому, что нетолько его жизнь, но вс т учрежденія въ имніяхъ матери, какъ то: школы, больница, лавка, товарищество, которыя устроены имъ, должны рушиться, если онъ отдастъ имъ землю, и, въ 3-хъ, главное, то, что теперь, когда онъ думаетъ жениться на двушк, привыкшей къ роскоши, онъ не можетъ именно теперь отказаться отъ своихъ правъ, разсчитывая на ея имнье. Служить же правительству при теперешнемъ реакціонномъ его направленіи онъ никакъ не можетъ, найти же дятельность, которая бы давала средства для жизни, къ которой и она и онъ привыкли, онъ теперь, въ 32 года, не служивъ нигде и не выработавъ въ себ никакой спеціальности, никакъ не можетъ. Все это онъ не обдумалъ такъ, какъ это написано здсь, но общій выводъ изъ всхъ этихъ доводовъ былъ ему уже ясенъ въ его душ.
И потому онъ, оставивъ письмо арендатора безъ отвта, имя въ виду то, что до срока аренды еще два мсяца, во время которыхъ должны же выясниться его отношенія къ Алин, онъ поспшно написалъ Кармалиной, что благодаритъ за напоминаніе и постарается придти вечромъ. И взявъ съ собой въ мшечекъ папиросъ и книгу, похалъ въ судъ.
* № 4 (рук. № 6).
Въ эту минуту танцоръ предсдатель былъ занятъ вовсе не танцами и еще меньше сессіей суда, въ которой ему предстояло предсдательствовать. Занятъ онъ былъ очень непріятной исторіей, происшедшей у него вчера вечеромъ въ клуб съ партнеромъ. Онъ, разсердившись, сказалъ партнеру: «такъ не играютъ даже сапожники», на что партнеръ сказалъ: «вы сами глупо назначили, а теперь меня обвиняете». — «Такъ не говорятъ въ порядочномъ обществ», сказалъ на это предсдатель. И тутъ партнеръ вдругъ взбленился — долженъ быть пьянъ — и сталъ говорить грубости и бросилъ карты.
* № 5 (рук. № 7).
Предсдатель былъ высокій, статный мущина съ прекрасными бакенбардами. <Нехлюдовъ узналъ его. Онъ встрчалъ его въ обществ и зналъ за большого любителя танцевъ. Еще въ ныншнемъ году зимой Нехлюдовъ видлъ, какъ онъ на одномъ маленькомъ вечер старательно и одушевленно танцевалъ мазурку и, обливаясь потомъ и выкрикивая: «les dames en avant175» и т. д., дирижировалъ котильономъ.
Въ эту минуту танцоръ предсдатель былъ занятъ вовсе не танцами и еще меньше сессіей суда, въ которой ему предстояло предсдательствовать. Занятъ онъ былъ очень важнымъ дломъ, могущимъ изменить всю его жизнь.176 Жена его была родственница миліонера Полтавина, и въ самое послднее время Полтавинъ перехалъ въ Москву, поссорился съ своимъ наслдникомъ племянникомъ, даже прогналъ и сблизился съ его женою, такъ что были вс вроятія того, что если не все, то большая доля его наслдства перейдетъ къ нимъ. Вчера еще только онъ подарилъ жен председателя прекрасный беккеровскій концертный рояль и просилъ предсдателя привезти къ нему нотаріуса.
Предсдатель танцоръ былъ полонъ мыслями объ этомъ ожидающемъ его богатств, и потому предстоящее веденіе сессіи мало интересовало его.>177
* № 6 (рук. № 8).
Подсудимые, какъ всегда, вслдствіи того положенія, въ которое они были поставлены: тхъ солдатъ, которые съ обнаженными саблями находились съ ними, и того мста, которое они занимали въ зал за ршеткой, представлялись ему людьми изъ другого, таинственнаго, чуждаго ему и страшнаго міра. Особенно страшна ему казалась женщина въ арестантскомъ халате, и наглая и стыдливая, и привлекательная и отталкивающая; страшна именно этой какой то своей бсовской привлекательностью. И Нехлюдовъ принялъ ршеніе быть какъ можно внимательне и безпристрастне особенно къ ней. Она, судя по ея професіи и по ея привлекательности и по ея арестантскому халату, должна была быть, по его предположеніямъ, главной пружиной преступленія.
* № 7 (рук. № 7).
Третья подсудимая была черноволосая, чернобровая,178 широколицая женщина съ очень блымъ пухлымъ лицомъ179 и черными глазами. Женщина эта была одта180 также въ арестантскій халатъ, только волосы ея были не покрыты. Женщина эта была бы красива — особенно черные глаза, которые она то опускала, то поднимала, были очень красивы — еслибы не печать разврата на всей ея фигур и лиц. Глаза какъ то невольно притягивались къ ней, и вмст съ тмъ совстно было смотрть на нее. Даже жандармъ, мимо котораго она проходила, улыбнулся, посмотрвъ на нее, и потомъ тотчасъ же отвернулся и сталъ смотрть прямо.
Женщина взошла, опустивъ голову и глаза, и подняла ихъ только тогда, когда ей надо было обходить скамью и садиться. Глаза у нея были узкіе, подпухшіе и очень черные. То, что видно было изъ лица этой женщины, было желтовато бло, какъ бываютъ блы ростки картофеля, проросшаго въ погреб, и руки и лица людей, живущихъ въ тюрьмахъ безъ солнца.
* № 8 (рук. № 8).
<Волосы ея были зачесаны наверхъ съ большими, торчавшими въ нихъ полумсяцами шпильками, на лбу и вискахъ были завитки. Черные, заплывшіе агатовые глаза,181 ярко блествшіе изъ подъ182 тонкихъ бровей. Носъ былъ не правильный, но все неестественно блое лицо съ небольшимъ пріятнымъ ртомъ было привлекательно. Полная, особенно открытая шея была особенно бла, какъ бываютъ блы руки и лица людей, живущихъ безъ солнца и труда въ больницахъ и тюрьмахъ.>
* № 9 (рук. № 11).
<Женщина эта была бы красива: красивы были и невысокій, но прекрасно обрамленный черными волосами лобъ, и прямыя тонкія брови, и тонкій небольшой носъ, и изогнутыя губы съ дтски выдающейся верхней губой, и, въ особенности, агатовые большиіе добрые, немного косившіе глаза. Она была бы красива, если бы не вялое, унылое выраженіе одутловатаго лица.>
* № 10 (рук. № 6).
Несмотря на впечатлніе неловкости и стыда, оставленное присягой, усиленное еще рчью предсдателя, въ которой онъ внушалъ присяжнымъ, что если они нарушать присягу, они подвергнутся уголовному суду, точно какъ будто само собой разумлось, что присяг никто не вритъ и что удержать отъ клятвопреступленій можетъ только страхъ уголовной кары, несмотря на это непріятное впечатлніе, Нехлюдовъ находился въ самомъ серьезномъ и строгомъ къ себ настроеніи, собираясь съ величайшимъ вниманіемъ исполнить свою обязанность общественной совсти.
* № 11 (рук. № 11).
Ему немножко совстно было, держа въ странномъ положенiи руку, общаться не лгать, какъ будто предполагалось, что онъ готовится къ этому, и непріятно общаться и клясться крестомъ и евангеліемъ, когда онъ не приписывалъ никакого значенія ни кресту ни евангелію.183 «Но чтожъ, вдь это пустая формальность», повторялъ онъ себ обычное разсужденіе людей въ такихъ случаяхъ. Длать ему помогало то, что длалъ не онъ одинъ, a
* № 12 (рук. № 8).
Она теперь была совсмъ не та, какою она вошла въ залу. Она не потупляла боле голову, не медлила говорить и не шептала, какъ прежде, а, напротивъ, смотрла прямо, вызывающе и говорила рзко, громко и быстро.
— Признаю, что налила въ вино купцу капли, но не знала и не думала, что отъ нихъ можно умереть. А то бы ни за что не дала, а и то согласилась дать только потому, что была очень пьяна, — сказала она и улыбнулась, и улыбка эта, открывъ недостатокъ однаго передняго зуба, произвела на Нехлюдова впечатлніе, какъ будто онъ шелъ, шелъ и вдругъ оборвался куда то.
* № 13 (рук. № 8).
Но съ тхъ поръ, какъ они такъ нечаянно поцловались, играя въ горлки, они уже больше никогда не цловались и какъ будто оба боялись этаго.
Въ числ тхъ мечтаній, въ которыхъ жиль въ это время Нехлюдовъ, было и то — одно изъ самыхъ главныхъ мечтаній — то, что онъ встртитъ ту женщину, которая предназначена ему, и, не зная и не любя никакой другой женщины, не растративъ себя, онъ отдастся всей душой этой любви, и она полюбить его, и онъ будетъ божественно счастливъ. Женщина эта будетъ имть вс совершенства. Она будетъ и хороша, и чиста, и умна, и добра и не будетъ похожа ни на одну изъ тхъ женщинъ, которыхъ онъ видалъ. Катюша немного была похожа на эту женщину, но та будетъ совсмъ не то. Несмотря на такое представленіе о будущей жен своей, иногда все таки Нехлюдовъ думалъ и о Катюш, какъ о будущей жен своей. Почему же не она, если я люблю ее и она любить меня? Но эти мысли только изрдка нечаянно приходили ему, и потому онъ ничего никогда не говорилъ объ этомъ Катюш, а говорилъ съ ней только о не касающихся его и ея предметахъ.
* № 14 (рук. № 11).
Заграничное пребываніе не дало ему того, что онъ ожидалъ. Онъ не встртилъ и тамъ, въ Германіи, сочувствія своимъ идеямъ. Генри Джорджа тамъ почти не знали, а если знали, то очень ршительно опровергали, считая его учете неосновательнымъ. Мысли его никого не удивляли и не привлекали, и вс намекали ему на недостаточность его знаній. Чтобы пополнить эти знанія, онъ сталь слушать лекціи политической экономіи и потомъ философіи въ нмецкихъ университетахъ, но государственный соціализмъ, который преподавался съ кафедръ политической экономіи, отталкивалъ его. Философія же не интересовала его въ томъ вид, въ которомъ она преподавалась. Ему съ первыхъ же лекцій хотлось возражать професору. Такъ что слушаніе лекцій скоро кончилось, и онъ похалъ въ Италію, гд увлекся живописью, къ которой у него были способности. Онъ нанялъ студію, сошелся съ художниками и сталъ усердно работать, мечтая о томъ, чтобы сдлаться знаменитымъ художникомъ. Но и это увлеченіе продолжалось не долго. Мать хала въ Петербургъ и звала его хать съ собой. Онъ похалъ съ ней, намреваясь вернуться, но тутъ въ первый разъ онъ вступилъ въ Петербургское высшее свтское общество, въ которомъ были связи его отца и матери. Онъ былъ принятъ какъ свой и какъ желательный женихъ. По просьб матери онъ согласился поступить въ дипломатическiй корпусъ и подъ вліяніемъ тщеславія, удовлетворяемаго его успхомъ въ свт, такъ какъ онъ былъ красивъ и оригиналенъ, прожилъ зиму въ Петербург такъ, какъ живутъ обыкновенно свтскіе молодые люди: ухаживалъ за замужней кузиной самымъ платоническимъ образомъ и также одновременно за прізжей актрисой. Онъ не отказался отъ своихъ мыслей о несправедливости земельной собственности и даже проповдывалъ эти свои мысли въ свт и тмъ казался очень оригинальнымъ, но самъ жилъ, проживая большія деньги, получаемыя съ земли, и обходилъ это противорчіе тмъ, что землей владлъ не онъ, а его мать, и она давала ему деньги. Въ эту зиму онъ началъ пить и курить, и въ эту же зиму съ нимъ случилось то, что одинъ разъ посл ужина, на который они съхались съ пріятелями, изъ театра они похали къ женщинамъ, и онъ палъ самымъ пошлымъ и обыкновеннымъ образомъ. Ему это было больно, но точно также какъ въ вопрос о собственности, и въ вопрос о цломудріи и брак онъ не отказался отъ мысли о томъ, что онъ встртитъ ту совершенную и непорочно чистую женщину, которая полюбитъ его перваго и которой онъ отдастъ всю свою жизнь, но онъ только допускалъ теперь то, что полная физическая чистота будетъ только съ ея стороны.
* № 15 (рук. № 11).
Онъ и въ Петербург немного писалъ и рисовалъ, намреваясь весной вернуться въ Римъ къ своимъ занятіямъ живописью, но случилось то, что въ это время была объявлена война, и опять желаніе выказаться, заставить говорить о себ, побудило его къ тому, чтобы поступить солдатомъ въ гвардейскій полкъ.
Онъ говорилъ, что онъ теперь поступилъ на военную службу потому, что онъ не могъ бы оставаться спокойнымъ вн опасности, рисуя картинки тогда, когда зналъ бы, что люди наши русскіе идутъ на смерть за братьевъ. Но въ глубин души ему только хотлось отличиться, хотлось узнать, что такое война, получить новыя впечатлнія, не пропустить чего нибудь, что могло случиться съ нимъ тамъ. И онъ поступилъ въ полкъ, одлся въ мундиръ, простился съ друзьями, съ кузиной и похалъ на Дунай. По дорог онъ захалъ къ тетушкамъ.
* № 16 (рук. № 11).
«Что же это: большое счастье или большое несчастье случилось со мной? — спрашивалъ онъ себя и не находилъ отвта. — Всегда такъ, вс такъ», сказалъ онъ себ и, какъ будто успокоившись, пошелъ спать.
На другой день посл этой памятной ночи Шёнбокъ захалъ зa Нехлюдовымъ къ тетушкамъ, и они вмст ухали, такъ какъ былъ уже послдній срокъ для явки въ полкъ; Нехлюдову не пришлось больше видться съ Катюшей и наедин говорить съ ней. Ему, впрочемъ, и нечего было говорить съ ней и не хотлось этаго. Быть съ нею ночью, какъ вчера, онъ бы хотлъ еще разъ, но днемъ быть съ ней, говорить съ ней ему даже не хотлось: было совстно.
Въ душ его въ этотъ день и въ послдующіе, когда свже было воспоминаніе этой ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно мрачное — отчаяніе за то, что затоптано, осквернено, на вки погублено чувство любви, совершено ужасное кощунство надъ этимъ чувствомъ, и оно безвозвратно потеряно; другое — самодовольство достигнутой цли и жгучія чувственныя воспоминанія.
Любви, той любви, которая переноситъ человка въ душу любимаго существа, совсмъ не было.
* № 17 (рук. № 7).
«Какъ я могъ быть такъ близорукъ, такъ просто глупъ, главное такъ ужасно жестокъ, — думалъ онъ теперь, вспоминая свое тогдашнее состояніе. — Вдь я же жилъ въ этомъ же тетушкиномъ дом 2 года тому назадъ. Гд же былъ я, тотъ хорошiй, чистый юноша, который тогда поцловался съ Катюшей за кустомъ сирени и потомъ такъ испугался этого поцлуя, что собирался уже жениться на ней?! Какъ это сдлалось, что вдругъ забылось все это, и на мсто этаго чистаго юноши появился тотъ веселый и жестокій зврь, чистящій ногти, употребляющій фиксатуаръ и одеколонъ, въ обтянутыхъ синихъ рейтузахъ?»
Одно объясненіе этаго было то, что въ этомъ юнош тогда эгоизмъ его, благодаря той сред, въ которой онъ жилъ, былъ развитъ до состоянія душевной болзни. Онъ видлъ и помнилъ только себя и свои удовольствія. <Кром того, онъ въ это время постоянно былъ занятъ и всегда торопился; всегда ему надо было поспвать куда-то. Если это не была служба, то это были другія дла. Потому, что онъ торопился, онъ не могъ помнить о другихъ. Для того же чтобы не помнить о другихъ, онъ всегда торопился>.184 Для того же чтобы не видть значеніе своего поступка, ему надо было только не думать самому о немъ, a оцнивать его такъ, какъ его оцнивали люди его среды. Онъ зналъ, что у отца его былъ незаконный сынъ Мишенька, почтальонъ, происшедшiй отъ такой же случайной интриги.
* № 18 (рук. № 7).
Допросъ свидтелей продолжался. Розанова вывели и ввели сначала прикащика, потомъ185 горничную изъ номеровъ, стали спрашивать эксперта врача о признакахъ отравленія. Изъ показаній подсудимыхъ и свидтелей, не смотря на всю путаницу, внесенную въ дло рчами прокурора и предсдателя, перекрестными допросами свидтелей, присягой и всей мертвой закоснлой обстановкой суда, дло было совершенно ясно: Маслова, посланная купцомъ за деньгами, взяла только то, что ей велно было, Симонъ же и Бочкова, очевидно воспользовались этимъ случаемъ, взяли деньги, надясь свалить вину на Маслову. Возвращеніе же Масловой съ купцомъ спутало ихъ планы, и они ршили отравить купца и для этого подговорили Маслову. Сколько бы не путали адвокаты и суды, дло было ясно, и присяжные, слдившіе за дломъ, уже составили себ мнніе и скучали, слушая ненужные допросы и рчи.
* № 19 (рук. № 8).
«Вдь въ самомъ дл, что же тутъ длается, о чемъ идетъ рчь? По описанію протокола возникъ этотъ ужасный трупъ этого заплывшаго жиромъ великана купца, погибшаго почти юношей. Какъ онъ жилъ, что сдлалось съ его душой? Неужели только это и было? И только осталась эта гніющая вонючая масса. И тутъ же сидло оскверненное, изуродованное, когда то прелестное, полное жизни существо. Погибло ли оно? Есть ли для него спасеніе или тоже, что для купца? Только гніющая пища для червей и больше ничего». Все это невольно думалъ Нехлюдовъ, а тутъ передъ нимъ, надъ этимъ самымъ трупомъ, надъ этими двумя трупами шла такая же безсмысленная игра, гримасничали и ломались вс эти разряженные въ мундиры паясы, думая, что та обстановка: портрета человка въ странной одежд съ орденами, называемаго государемъ, и пирамидки съ орломъ, стоящей передъ ними, и высокихъ спинокъ креселъ и участія священника со своими доспхами и возгласовъ: судъ идетъ — внушитъ къ нимъ уваженіе.>
* № 20 (рук. № 11).
И вотъ теперь дошло дло до того, что, увидавъ ту женщину, которую онъ любилъ, которая его любила и которую онъ безжалостно погубилъ и бросилъ, онъ не сразу понялъ свое преступленіе передъ ней.
Первое и главное чувство, овладвшее имъ теперь, было страхъ позора, если бы она узнала и указала его, и страхъ того, что это дойдетъ до Кармалиныхъ, и его предполагаемая женитьба разстроится.
Теперь, когда встртилась эта возможность препятствія его женитьб, его сомннія о томъ, сдлать или не сдлать предложеніе, прекратились, и онъ только боялся того, что его поступокъ съ Катюшей узнается всми и въ особенности чистой, благородной Мисси. Теперь его занимала больше всего мысль, какъ бы скрыть свое прежнее отношеніе къ Катюш и вмст съ тмъ сколько возможно помочь ей. «Оправдать ее или смягчить наказаніе и потомъ отъ неизвстнаго послать ей денегъ»... думалъ онъ.
Правда, было еще въ глубин души его чувство, не то что раскаянія, но отвращенія къ себ, гадливости передъ собой, но чувство это такое маленькое, не слышное, а чувство страха, стыда было такое большое, что это чувство недовольства собой было почти незамтно.
* № 21 (рук. № 11).
<А между тмъ отвтъ этотъ находился при дл, зашнурованномъ на стр. 154. Отвтъ этотъ находился въ отношеніи Губернскаго правленія къ слдователю о выдач фармацевту Блоку 19 р. 78 к. за реагенціи, употребленные имъ для изслдованія внутренностей купца Смлькова. Изслдованіе этихъ внутренностей стоило фармацевту не боле 80 копекъ, а онъ требовалъ и получилъ 19 р. 78 к., и потому понятно было, для чего онъ такъ старательно описывалъ результаты изслдованія. Точно тоже соображеніе относилось и къ городскому врачу, писавшему протоколъ; точно тоже относилось и къ секретарю, и прокурору, и предсдателю, и членамъ судебной палаты, и составителямъ законовъ, по которымъ все это длалось, получающимъ свои десятки, сотни и тысячи каждое 20 число.>186
* № 22 (рук. № 11).
«Какъ она расширла, — думалъ онъ, — откуда взялись эти широкія, одутловатыя щеки, эта подпухлость подъ глазами? Складъ губъ тотъ же, но какъ измнилось ихъ выраженіе. То было дтское, невинное, радостное, а теперь чувственное и мрачное. А главное — глаза. Нетолько нтъ того прежняго ласковаго, радостнаго и стыдливаго выраженія, а, напротивъ, что то остановившееся, наглое, безстыдное и скоре сердитое. И косины стало больше. А шея? Этотъ ужасный голый, блый столбъ шеи, который она выставила, очевидно нарочно откинувъ воротникъ халата. И выпущенныя изъ подъ арестантской косынки пряди черныхъ волосъ. Это — это другая. Другая? Но кто же эта другая? Вдь женщина эта несомннно та самая Катюша, которая въ Свтлое Христово Воскресенье у паперти церкви христосовалась тогда такъ невинно съ нищимъ, и потомъ снизу вверхъ смотрла на него, любимаго ея человка, своими влюбленными, смющимися глазами.
И какъ это сдлалось? Не я же одинъ виною этаго? Разумется, жестоко было то, что я тогда ухалъ, — главное эти ужасныя деньги. — Онъ всегда краснлъ, когда вспоминалъ, какъ онъ ей сунулъ ихъ. — Не я же одинъ. Разв не вс длаютъ такъ? Только этотъ странный случай, что я попалъ въ присяжные въ это дло. Но все таки это ужасно, ужасно! И чмъ это кончится? Поскорй бы уйти и забыть»...
* № 23 (рук. № 7).
Тотчасъ же посл этаго судьи встали, встали и присяжные, и подсудимыхъ вывели. Вс, кром подсудимыхъ и Нехлюдова, испытывали радостное чувство, точно посл длинной съ молебномъ и водосвятіемъ обдни. Предсдатель объявилъ присяжным, что они могутъ итти по домамъ, съ тмъ чтобы явиться завтра къ 10 часамъ, и вс тронулись вонъ изъ залы по коридору къ снямъ и швейцарской.
Все, что продлывалось на этомъ суд, и самый судъ и результатъ его — приговоръ — представлялось теперь Нехлюдову до такой степени нелпымъ, что онъ, выходя изъ суда и обгоняя выходившихъ тоже судей и членовъ, удивлялся, какъ имъ не совстно все это длать, какъ они могутъ не смясь смотрть въ глаза другъ другу и какъ могутъ эти старики сторожа и швейцары такъ почтительно вытягиваться, отвчать, подавать пальто и палки. Вдь во всемъ, что тутъ длалось во имя справедливости и разума, очевидно, не было ни подобія того и другого, не было даже приличія. Справедливости не было и подобія потому, что очевидно было, что если кто нибудь виноватъ въ томъ, что случилось, то, очевидно, виноваты въ этомъ прежде всего т Розановы, которые держали такіе дома, т купцы, которые здили въ нихъ, т чиновники, то правительство, которое признавало и регулировало ихъ, и т люди, которые, какъ секретарь, прокуроръ, членъ суда въ золотыхъ очкахъ и самъ танцоръ предсдатель, которые здили въ эти дома, и, главное, т люди, которые, какъ Нехлюдовъ, приготавливали товаръ въ эти дома. Но никого изъ этихъ виноватыхъ не судили, даже не обвиняли, а обвиняли тхъ несчастныхъ, которые въ данныхъ условіяхъ не могли поступить иначе.
Разума же не было потому, что не было никакой разумной цли всего того, что длалось. Возмездія не было потому, что за смерть возмщалось не смертью, a содержаніемъ въ тюрьм и ссылкой, пресченія возможности преступленія не было потому, что приговоренные могли продолжать совершать преступления въ тюрьм, на каторг, въ Сибири, объ исправленiи не могло быть и рчи потому, что содержаніе людей на готовой пищ и большей частью въ праздности и сообществ такихъ же заблудшихъ людей могло только ухудшить, но никакъ не исправить. И не смотря на то, все это продлывалось съ величайшей серьезностью и подъ видомъ самаго важнаго служенія обществу. Вдь вс знали, что тутъ не было никакого служенія обществу, а была одна пустая комедія, и вс притворялись, что они врятъ въ важность этого дла. Въ этомъ было ужасное лицемріе, лицемріе, откинувшее заботу о приличіи. Тотъ самый адвокатъ, который нынче распинался за оправданіе, переходилъ завтра въ прокуроры и распинался за осужденіе. Юноша прокуроръ, озабоченный только жалованьемъ и карьерой, смло говорилъ, что онъ озабоченъ состояніемъ общества, основы котораго подрываетъ проституція, та самая, безъ которой онъ, товарищъ прокурора, не могъ бы жить, и осуждаетъ воровъ за то, что они польстились на деньги богатаго купца, тогда какъ онъ польстился деньгами, собираемыми съ народа и платимыми ему за то, что онъ мучаетъ его.
* № 24 (рук. № 8).
«Что же это такое, — думалъ Нехлюдовъ, выходя изъ суда и направляясь пшкомъ домой по знакомымъ улицамъ. — Вдь я мерзавецъ, самый послдній негодяй и мерзавецъ. Любить, быть любимымъ и потомъ зврски соблазнить и бросить, откупившись чужими крадеными деньгами, воображая, что сдлалъ все, что должно, и забыть думать о ней. А она одна, молодая, нжная, безъ друга, безъ сочувствія, беременная, выгоняется на улицу. Вдь я зналъ, что у ней былъ ребенокъ, но я ршилъ, что не мой, и успокоился и не позаботился разъискать ее, а радъ былъ поврить тетушк Катерин Ивановн, что она «испортилась», и жилъ и радовался, а она погибала и вотъ дошла до того положенія, въ которомъ я ее видлъ. Мерзавецъ, подлецъ. Но вдь этаго мало, вдь это не можетъ такъ оставаться. Вдь хорошо было, какъ всмъ подлецамъ, прятаться отъ своего грха, когда я не видалъ ее. А вотъ она тутъ, въ острог теперь. А я поду обдать къ Кармалинымъ и длать предложение невст и буду пть ей сочиненный мною романсъ».
* № 25 (рук. № 8).
Нехлюдовъ снялъ пальто, вынувъ платокъ отеръ потъ и опять по привычк посмотрлъ въ зеркало, и опять его лицо, какъ что то неожиданно противное, поразило его. «Какъ могъ я думать, что она (онъ думалъ про Алину) можетъ полюбить меня. Разв не видно на этомъ подломъ лиц все его мерзкое нечистое прошедшее?» Онъ поспшно отвернулся и пошелъ по знакомымъ лстниц и прихожей въ столовую.
* № 26 (рук. № 8).
«А кто знаетъ, — подумалъ онъ, входя въ знакомую переднюю и снимая пальто, — можетъ быть, совсмъ не то мн надо длать. Можетъ быть, лучше бы было, если бы я прошедшее оставилъ прошедшимъ, а женился бы на этой прелестной двушк». Нехлюдовъ остановился внизу у зеркала, глядя на свое лицо, пока швейцаръ пошелъ докладывать. «Какъ? Опять назадъ, — сказалъ онъ себ, глядя на себя въ зеркало. — Экая мерзкая рожа, — подумалъ онъ, глядя на себя, — главное слабая, слабая и гордая». Швейцаръ отвлекъ его отъ разсматриванія своего лица.
* № 27 (рук. № 11).
И этаго Ивана Ивановича Колосова Нехлюдовъ видалъ и встрчалъ много разъ и зналъ его самоувренную манеру человка, безповоротно и давно уже ршившаго уже вс вопросы міра и теперь не имющаго другаго занятія, какъ осужденія и отрицанія всего того, что не сходилось съ его теоріями. Теоріи же его о жизни были самыя простыя — это былъ конституціонный либерализмъ 50-хъ годовъ, дававшій ему удобную возможность ругать все то, что не доходило до этаго либерализма, чего такъ много въ Россіи, и все то, что переросло этотъ либерализмъ. Нехлюдовъ давно зналъ его, но теперь онъ показался ему особенно непріятенъ.
* № 28 (рук. № 11).
Мисси разсказывала ему, какъ они были въ Третьяковской галлере и какъ она съ всегда новымъ восторгомъ любовалась Христомъ Крамскаго.
— Это не Христосъ, а полотеръ, — сказалъ ршительно Колосовъ. — Хорошо тамъ только Васнецовскія вещи. Нтъ, не сойдемся мы съ вами, Мисси, — обратился онъ къ дочери своего друга.
Онъ изучилъ въ 60-хъ годахъ Куглера, смотрлъ въ Рим вс достопримчательности и потому считалъ себя великимъ знатокомъ въ искусств, хотя былъ совершенно лишенъ всякаго личнаго вкуса и судилъ объ искусств только по доврію къ авторитетамъ.
* № 29 (рук. № 11).
Миша былъ двоюродный братъ Сони, одинъ изъ самыхъ характерныхъ молодыхъ людей новой формаціи. Онъ былъ коректенъ до послдней степени, цловалъ руки у всхъ дамъ высшаго круга, имющихъ дтей, прижималъ подбородокъ къ груди при встрчахъ со всми двицами, передъ обдомъ и посл обда крестился во весь размахъ руки, имена лицъ царской фамиліи всегда произносилъ почтительно, любилъ искусства, также любилъ выпить и избгалъ серіозныхъ разговоровъ, отлично говорилъ по французски, по нмецки, по англійски и на всхъ языкахъ умлъ вести шуточные разговоры, держался всегда самаго высшаго общества и ухаживалъ зa всми хорошенькими барышнями и дамами. Ему было 33 года. Онъ былъ товарищъ Нехлюдова по университету, хотя другого факультета. Они все таки были на ты.
Между ними съ начала зимы, съ тхъ поръ какъ Нехлюдовъ сблизился съ Мисси, установились странныя отношенія. Миша, какъ и за всми хорошенькими двушками, ухаживалъ и за Мисси и по близости родства часто бывалъ у нихъ, иногда чувствовалъ себя влюбленнымъ въ нее и, увидавъ чувство, возникавшее между Нехлюдовымъ и ею, ревновалъ ее, но, разумется, скрывалъ это и вслдствіи этаго былъ всегда особенно ласково шутливъ съ Нехлюдовымъ. Сейчасъ онъ замтилъ тотъ серьезный и задушевный взглядъ, которымъ обмнялись Мисси съ Нехлюдовымъ, и сдлалъ видъ, что онъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа.
— Ну, когда я другой разъ буду присяжнымъ, я непремнно заявлю суду требованіе устройства какого нибудь питательнаго заведенія. Я помню, главное чувство, испытанное мною, былъ голодъ и потому досада. Это нужно въ видахъ поощренія милосердія. Ты завтракалъ гд нибудь?
— Нтъ, — отвчалъ Нехлюдовъ.
— Ну, отъ этаго и обвиненiе. Нтъ, непремнно надо, для того чтобы судъ былъ скорый и милостивый, чтобы онъ былъ сытый.
Нехлюдовъ слушалъ его и лъ.
* № 30 (рук. № 8).
Алина была высокая, красивая двушка съ золотистыми вьющимися волосами, съ особенно нжнымъ, правдивымъ выраженіемъ лица и глазъ. Проходя черезъ гостиную, въ комнат никого не было. Онъ хотлъ начать говорить и не ршался. Она предупредила его. Она ршительно остановилась посередин гостиной и, взявшись за спинку золоченаго стульчика, подняла къ нему свои правдивые голубые глаза и тихо сказала:
— Я вижу, что съ вами случилось что то. Что съ вами? — сказала она, и мускулъ на щек ея дрогнулъ. Она заговорила просто изъ участія къ нему и изъ любопытства, но, заговоривъ, она подумала, что это объясненіе вызоветъ, можетъ быть, его признаніе, и это взволновало ее.
* № 31 (рук. № 8).
<Убдившись, что Нехлюдовъ не въ дух, и пріятнаго, умнаго разговора отъ него не добьешься, Софья Васильевна начала разсказывать о страшномъ дл, недавно происшедшемъ въ Тверской губерніи по случаю бунта на фабрик. — Да, это возмутительное дло, — продолжалъ Колосовъ. — Вся гадость этаго дла въ томъ, что крестьяне, нарушившіе право владнія землевладльцевъ, были преданы суду. И тутъ то этотъ г-нъ губернаторъ нашелъ нужнымъ изтязать крестьянъ.
— Говорятъ, умерло два человка, — сказала Кармалина. Я не могу этаго понять, какъ въ наше время человкъ нашего воспитанія...
— Что же вы хотите, когда съ высоты престола проповдуются розги и возвращеніе къ 16 вку. Но тутъ возмутительно то, что именно тогда, какъ дло передано законному суду, является вмшательство администраціи.>
* № 32 (рук. № 8).
Убдившись, что Нехлюдовъ не въ дух, и пріятнаго, умнаго разговора отъ него не дождешься, Софья Васильевна обратилась къ Колосову съ вопросомъ о новой драм Ибсена. Колосовъ, какъ всегда, все осуждалъ, осуждалъ и драму Ибсена, высказывая свои тонкія сужденія. Софья Васильевна вставляла свои слова, долженствовавшія выказать тонкость ея пониманія. Она защищала Ибсена. Нехлюдовъ слушалъ и не могъ перестать видть закулисную сторону ихъ разговора. Онъ видлъ, во первыхъ, это выхоленное тло Колосова, сластолюбиво пригубливающаго кофе и ликеръ, во всемъ дорогомъ и лучшемъ, отъ рубашки, ботинокъ до толстаго англійскаго трико жилета и панталонъ, и зналъ, что, несмотря на его состояніе хорошее, онъ служитъ еще въ банк, получая 12 тысячъ жалованья. Тоже видлъ онъ лежащую Софью Васильевну въ кружевахъ на шелковой подушк въ дорогихъ перстняхъ на тонкихъ безсильныхъ пальцахъ, которые играли когда то, какъ говорятъ, прекрасно.
* № 33 (рук. № 8).
— А вы хотите посмотрть мой новый этюдъ? Хотите? Пойдемте.
Они встали и пошли. Она шла рядомъ съ нимъ и ничего не говорила, очевидно ожидая отъ него какихъ-нибудь объясненій. Но хотя онъ и видлъ, что онъ своимъ молчаніемъ огорчаетъ Алину, но онъ не могъ теперь ничего говорить ей, какъ прежде серьезно объ ея рисованіи. Ему, точно проснувшемуся человку, такъ странно было все то, что онъ длалъ во сн. Ему хотлось одного: сказать ей, что онъ узжаетъ, и какъ нибудь показать, что онъ оставляетъ т надежды, которыя имлъ прежде, но сказать этого нельзя было. Онъ нетолько не имлъ права предполагать, что у нея были какія либо надежды, но онъ дйствительно такъ низко цнилъ себя теперь, что и не могъ предполагать, чтобы такая прелестная, чистая двушка могла желать его любви. Глядя на нее, на всю ея изящную прелесть и сравнивая ее съ тмъ ужаснымъ существомъ въ песочномъ плать, онъ испытывалъ радость жертвы, которую онъ приносилъ. Онъ вмст съ тмъ чувствовалъ, что теперь, когда онъ отказался отъ брачныхъ взглядовъ на нее, онъ лучше любилъ ее, просто какъ сестру любилъ и жаллъ ее.
* № 34 (рук. № 8).
<Нехлюдовъ въ то время былъ страстно увлеченъ ученіемъ Генри Джорджа.>187
Еще на первомъ курс, прочтя книгу Генри Джорджа «Social Problems», а потомъ его большое сочиненіе «Progress and Poverty», онъ въ первый разъ съ необыкновенной ясностью понялъ весь ужасъ несправедливости земельной собственности, былъ пораженъ, ослпленъ мыслію Генри Джорджа, и съ горячей способностью самоотверженія молодости онъ ршилъ посвятить свою жизнь на разъясненіе и распространеніе этаго ученія и на уничтоженіе земельнаго рабства, какъ онъ называлъ тогда зависимость земледльцевъ отъ владтелей земли. Мысль эта казалась ему до такой степени простой, ясной, неопровержимой и удобоисполнимой, что онъ не могъ понять, какимъ образомъ люди, имя этотъ проэктъ Генри Джорджа, до сихъ поръ не осуществили его. Нехлюдовъ тогда всми средствами пропагандировалъ это ученіе: онъ проповдовалъ его устно и своимъ знакомымъ, и матери, и товарищамъ и написалъ професору сочиненіе объ этомъ ученіи и переводилъ Progress and Poverty по русски. <Но не смотря на то, что онъ ни въ комъ не встрчалъ тогда сочувствія: знакомые и родные, вс землевладльцы, считали его ученіе вреднымъ соціализмомъ, а либеральные професора, сочувствующiе нмецкому соціализму, считали теорію Джорджа невыдерживающей критики, — онъ не охладвалъ къ своей мысли. Онъ вышелъ тогда изъ университета и ршилъ самостоятельно посвятить свою жизнь осуществленiю этой идеи.> И вотъ тогда то, весь переполненный восторгомъ отъ этой идеи, онъ уехалъ къ тетушкамъ и жилъ у нихъ, переводя сочиненіе Генри Джорджа, и писалъ свое русское сочиненіе объ этомъ предмет.
Ршивъ вообще, что земельная собственность есть грабежъ, Нехлюдовъ естественно ршилъ и то, что онъ самъ для себя долженъ избавиться отъ пользованія правомъ земельной собственности. И эта необходимая жертва съ его стороны въ осуществленіи его мысли боле всего утвердила его въ его ршенiи. Онъ тогда даже нсколько поссорился съ своей матерью, объявивъ ей, что онъ не хочетъ жить произведеніями труда, отнимаемыми у народа за незаконное наше владніе землей, и отдастъ небольшое имніе, принадлежащее ему, какъ наслдство отца, крестьянамъ. Мать не позволила ему сдлать это, такъ какъ онъ былъ еще несовершеннолтній. Изъ за этого была почти ссора и онъ, очень огорченный этимъ, ухалъ отъ матери къ своимъ неаристократическимъ, сравнительно бднымъ тетушкамъ.
Здсь Нехлюдовъ въ первый разъ увидалъ деревенскую жизнь и не только теоретически, но на дл убдился въ справедливости того, что землевладніе есть владніе рабами, но только не извстными лицами, какъ это было прежде, a всми тми, кто лишенъ земли. И это открытіе приводило его въ восторгъ.188
* № 35 (рук. № 8).
«Да, думалъ онъ, то было истина, и сколько ни прошло времени, истина останется истиной, и жизнь была только на томъ пути; на этомъ же пути медленное умираніе. Но что же длать теперь? — опять спрашивалъ онъ себя. — Нельзя же вернуться къ тому, что было тогда. Нельзя опять взяться за освобожденіе людей отъ земелънаго рабства. Нельзя отдать отцовское имніе крестьянамъ, нельзя жениться на невинной Катюш. Но отчего же нельзя, — вдругъ вскрикнулъ въ немъ тотъ лучшій, давно подавленный и теперь оживавшій въ его душ прежній Нехлюдовъ. — Отчего нельзя? Нельзя перевернуть жизнь? Нтъ, 20 разъ можно перевернуть ее, только бы вернуться къ тому, что было тогда. Чтоже? Опять взяться за заброшенныя работы, отказаться отъ имнья? — спрашивалъ онъ себя. — Да, но тогда я съ этимъ вмст женился на Катюш. Теперь ужъ этого нельзя. Отчего нельзя? Она тутъ же, она не таже, но...» И онъ остановился въ ужас передъ той мыслью, которая пришла ему.
«Жениться на ней? на этомъ труп? Да, но вдь тутъ нтъ вопроса. Ты уже женатъ на ней, — опять сказалъ тотъ внутренній голосъ. Ты уже 14 лтъ женатъ на ней. У тебя былъ и ребенокъ отъ нея». Онъ поспшно сталъ закуривать, стараясь разогнать эти страшныя мысли. Но удивительное дло: чмъ больше онъ думалъ объ этомъ, тмъ больше это казалось ему необходимымъ. Только это одно отвчало на вопросъ: какъ быть и что длать? Только при этомъ можно было представить себ жизнь безъ мученія раскаянія.
Вся жизнь его, онъ чувствовалъ, должна была перевернуться. «Чтожъ, и женюсь, — повторилъ онъ себ. — Только сдлавъ это, я могу хоть немного затушить какъ нибудь тотъ стыдъ и боль, которые мучаютъ меня. Разумется, будетъ тяжело и даже стыдно, разумется, придется разойтись со всми теперешними друзьями и знакомыми (ну да Богъ съ ними!), будетъ мучительно жить съ нею, съ этой развращенной женщиной, — жить, разумется, не какъ мужъ съ женой, но просто жить вмст въ одномъ дом. Бросить ее, оставить все какъ есть — будетъ мученье еще худшее. Мученье будетъ и въ томъ и въ другомъ случа. Разница же въ томъ, что, женившись на ней, мученье будетъ должное, а бросивъ ее, будетъ не должное. А то какже безъ мученія? Безъ мученія надо вернуться въ тотъ мракъ, въ которомъ я жилъ. Жениться на Алин, если бы она даже и пошла за меня? Разв я могъ бы быть не то что счастливъ, но спокоенъ теперь, зная что она въ тюрьм, въ Сибири, въ той кор разврата и одурнія, въ которую ее ввергла моя жестокость? Правда, я знаю, я одинъ знаю, чтò подъ этой корой. Но какъ разбить эту кору? И осилю ли я? И какъ приступиться къ ней? Что я скажу ей, когда увижу ее? — Онъ вспомнилъ то, что онъ слышалъ про такихъ женщинъ, выходившихъ замужъ. Онъ зналъ примры возрожденія и зналъ примры такого паденія, отъ котораго уже не было возврата. И ему казалось, что Катюша теперь съ своимъ пристрастіемъ къ вину принадлежала къ этому второму разряду. Онъ видлъ передъ собой эти одутловатыя щеки, подпухшіе глаза, слышалъ этотъ хриплый голосъ. Вспоминалъ купца, котораго онъ себ представлялъ не иначе, какъ тмъ огромнымъ трупомъ, какъ онъ былъ описанъ въ протокол; вспоминалъ ея отношенія къ этому купцу. И ужасъ отвращенія охватывалъ его.
«И какая будетъ польза отъ этой жертвы своей жизнью? — начиналъ говорить въ немъ голосъ искусителя. — Исправленіе для такихъ женщинъ невозможно. Да и если бы было возможно при вроятіи спасенія одной изъ ста, стоитъ ли затратить свои силы на эту одну, когда можно ихъ употребить на самое разнообразное служеніе тысячамъ? Зачмъ такъ узко смотрть на грхъ, на искупленіе, что оно должно быть совершено надъ тмъ, кто пострадалъ отъ грха? Искупленіе въ томъ, чтобы не повторять грха и загладить его добрыми длами. Разв нельзя жить хорошей, доброй жизнью, нельзя также, какъ я хочу теперь, освободиться отъ грха землевладнія и работать для освобожденія людей, не связавъ себя на вки съ трупомъ», — говорилъ онъ себ. И онъ начиналъ представлять себ, ему начинала рисоваться жизнь безъ нея; но, удивительное дло, онъ не могъ теперь представить себ такой жизни. И безъ нея не было жизни, и съ нею, съ этимъ трупомъ, жизнь представлялась ужасной. И вотъ онъ теперь дошелъ до того, до чего онъ дошелъ теперь. — Но что же длать? Какъ поступить теперь, сейчасъ? Выхлопотать свиданіе съ ней, пойти, увидать ее, покаяться передъ ней, дать ей денегъ? Онъ вспомнилъ т деньги, которыя далъ ей тогда, и сейчасъ покраснлъ, точно онъ сейчасъ это длалъ, и остановился отъ волненія. — Но чтожъ длать еще? — Исправлять ее, употребить вс свои силы на то, чтобы исправить ее? Онъ чувствовалъ, что нужно было сдлать что то страшное, необыкновенное, самоистязающее и что только одно такое дло могло затушить въ немъ тотъ огонь раскаянія и отвращенія къ себ, который сжигалъ его. И это дло было именно такое.
* № 36 (рук. № 8).
Онъ оспаривалъ требованіе того, чтобы посвятить всю свою жизнь этой женщин, хотя требованія этого ни онъ самъ и никто другой еще не заявлялъ. «И почему, согршивъ передъ этой женщиной, непремнно нужно исправлять эту самую женщину? — продолжалъ онъ оспаривать этотъ внутренній голосъ. — Если разбился сосудъ, то почему нужно глупо и непроизводительно употреблять вс силы на невозможное склеиваніе въ мелкіе дребезги разбитаго сосуда, а не на сбереженіе цлыхъ, на образованіе новыхъ? Разв нельзя длать добро тмъ людямъ, которымъ оно нужно и пойдетъ на пользу, а не сентиментально безъ пользы затрачивать свою энергію на невозможное? Пьяницы и проститутки не излчиваются. И почему же нельзя мн жить теперь хорошей, доброй жизнью? Почему же такъ ужъ стала невозможна женитьба на Алин? — И онъ представилъ себ, что онъ длаетъ предложеніе Алин, и она не откавываетъ ему. — Но какъ же я буду жить съ нею, зная, что та въ тюрьм, здсь, въ Москв? Разв нельзя жить хорошей, доброй жизнью, нельзя также, какъ я хочу теперь, измнить свою жизнь, стать опять на путь, на которомъ я стоялъ тогда, когда жилъ въ первый разъ въ Панов, не связавъ себя на вкъ съ трупомъ, — говорилъ онъ себ. И онъ начиналъ представлять себ жизнь безъ нея. Но, удивительное дло, онъ не могъ теперь представить себ такой жизни. И какже онъ теперь, сейчасъ поступитъ? Совсмъ бросить ее, скрыть отъ всхъ — правда, отъ всхъ уже не скроешь, уже сказано предсдателю и губернатору, — не будетъ видться съ ней, пошлетъ ей денегъ? Это нельзя. Увидть ее? — Что-же я скажу ей? Опять, какъ тогда, деньгами заплатить за свое преступленіе?» вспомнилъ онъ и покраснлъ. Сказать ей все и жениться? Но это ужасно.
* № 37 (рук. № 8).
Онъ перечелъ письмо управляющаго и задумался надъ нимъ. Сейчасъ надо было ршать вопросъ о своемъ прав на землю. Какъ нарочно, попался нынче этотъ бойкій малый извощикъ, и завязался разговоръ съ нимъ. Нехлюдовъ выдвинулъ большой ящикъ стола, въ которомъ онъ еще вчера утромъ, отыскивая повстку, видлъ свой портфель съ давнишними бумагами, и досталъ изъ него и начатое сочиненіе и дневникъ того времени. Онъ раскрылъ это пожелтвшее сочинение, писанное совсмъ другимъ почеркомъ — точно и человкъ былъ другой, чмъ тотъ, который былъ у него теперь, и сталъ читать его. И въ голов его возстановился весь ходъ мыслей и чувствъ того времени. Онъ только удивлялся, какъ могъ онъ 14 лтъ тому назадъ такъ хорошо обдумать и какъ могъ онь перестать думать такъ, какъ онъ думалъ. «Да, это дло надо ршить теперь совсмъ иначе», подумалъ онъ о письм управляющего.
* № 38 (рук. № 8).
Еще боле взволнованный бесдой съ Губернаторомъ и неудачей, т. е. невозможностью увидать ее нынче, Нехлюдовъ шелъ по Тверскому, полному народомъ бульвару, вспоминая теперь уже не судъ, а свои разговоры съ Предсдателемъ и Губернаторомъ. Онъ вспоминалъ, какъ они оба удивились, услыхавъ отъ него, объ его намреніи жениться на ней, и ему это было пріятно. Онъ зналъ, что ршеніе его было хорошо, и его радовало то, что онъ ршилъ сдлать хорошо. И не только это хорошо, но и вс т смутныя мечтанія объ измненіи всей своей жизни, которыя со вчерашняго дня бродили въ его голов, и онъ чувствовалъ себя героемъ, уже сдлавшимъ это. То, что онъ искалъ свиданія съ нею и сказалъ про свое намреніе Предсдателю и Губернатору, было какъ бы началомъ исполненія. Ему хотлось точно также поскоре высказать кому нибудь свои намренія объ измненіи жизни и отношенія къ земельной собственности, сжечь свои корабли и подтвердить свое ршеніе, но онъ еще не зналъ хорошенько, въ какой форм оно выразится. Но не смотря на то, онъ шелъ теперь по бульварамъ, чувствуя себя героемъ, побдителемъ. Дома онъ пообдалъ, перечелъ письмо управляющаго, написалъ ему отвтъ, въ которомъ высказалъ то, что онъ не желаетъ отдавать землю въ аренду и скоро прідетъ самъ, для того чтобы ршить дло о земл совсмъ инымъ способомъ.
* № 39 (рук. № 8).
Слдующее за этимъ дло было дло о сопротивленіи властямъ. Крестьяне, уже давно судившіеся съ помщикомъ о принадлежности имъ луга, скосили и убрали лугъ, который признанъ былъ въ одной инстанціи принадлежащимъ крестьянамъ, а въ другой — помщику, а въ третьей опять крестьяне были приговорены судомъ къ уплат за скошенный лугъ и за судебныя издержки 385 рублей. Крестьяне не платили. Было ршено продать имущество крестьянъ, и для этого посланъ былъ судебный приставь. Судебнаго пристава крестьяне прогнали. Тогда пріхалъ исправникъ съ становымъ и урядниками и съ краю деревни приступилъ къ отбиранію скотины. Тогда теперь судившіеся мужики, 18 человкъ, въ числ которыхъ былъ сдой старикъ, вс подошли къ двору и оттерли плечами полицейскихъ, сказавъ, что они не дадутъ скотины. Подсудимые сидли въ этомъ дл не на скамь подсудимыхъ за ршеткой, такъ тамъ они бы не помстились, а тамъ, гд сидятъ адвокаты. Подсудимыхъ всхъ было 18 человкъ домохозяевъ. Вс они вошли въ своихъ мужицкихъ одеждахъ, вс входя перекрестились на образъ, встряхнули волосами и скромно, но безъ всякой робости заняли свои мста, наполнивъ залу запахомъ кафтановъ и дегтя. Вс люди эти судились за то, что они, кормя своими трудами съ земли всхъ этихъ чиновниковъ, приведшихъ ихъ сюда и судившихъ ихъ, хотли пользоваться этой землей, тмъ боле что имъ сказали, что земля эта по бумагамъ ихняя.
Попытка механическимъ путемъ достигнуть подобія справедливости была особенно возмутительна по отношенію къ этимъ людямъ.
Товарищъ прокурора съ поднятыми плечами, очевидно, смотрлъ на это дло какъ на ршительное въ его карьер, и бдняга и краснлъ и блднлъ, длая вопросы обвиняемымъ и свидтелямъ, желая во что бы то ни стало утопить этихъ мужиковъ. Въ обвинительной рчи своей, которую онъ началъ говорить весь блдный и дрожащій, такъ онъ былъ взволнованъ присутствіемъ знаменитаго адвоката, защищавшаго крестьянъ, онъ прямо выдумывалъ, клеветалъ и лгалъ, такъ что если бы въ этомъ суд дло шло дйствительно о справедливости, то перваго судить надо было этого несчастнаго заблудшаго мальчика, который былъ вполн увренъ, что, стараясь повредить сколь возможно тмъ людямъ, которые кормятъ его, онъ длаетъ хорошее, заслуживающее всеобщаго одобренія дло. Дло это уже два раза слушалось и два раза откладывалось: одинъ разъ потому, что обвиненіе, т. е. товарищъ прокурора съ поднятыми плечами, счелъ составъ присяжныхъ для себя невыгоднымъ и подъ предлогомъ не явки какихъ то неважныхъ и ненужныхъ свидтелей настоялъ на томъ, чтобы дло было отложено; другой разъ потому, что адвокатъ, защищавшій мужиковъ по сдланному съ ними условію цною за 1500 рублей, не получилъ еще всхъ денегъ, а только половину, другую же половину крестьяне общали отдать по окончаніи дла. Не довряя крестьянамъ, адвокатъ, тоже придравшись къ отсутствію какихъ то свидтелей, тоже отложилъ дло. Такъ что теперь мужиковъ таскали въ судъ зa 120 верстъ, а теперь, въ самый овсяный просвъ, уже въ 3-ій разъ. Дло все было съ самаго начала совершенно ясно. Кругомъ виноваты были помщикъ, отнявшій лугъ, принадлежавшій крестьянамъ, судебное учрежденіе, признавшее этот лугъ помщичьимъ и присудившее взысканіе издержекъ съ крестьянъ, виноваты полицейскіе чины, виноваты теперь эти судьи съ танцоромъ во глав и съ своимъ товарищемъ прокурора и Судебнымъ приставомъ за то, что они позволяли себ издваться не только надъ людьми, но надъ правдой. Но тутъ на суд выходило, что виноваты мужики, и на вопросы, поставленные присяжнымъ, несмотря на все стараніе ловкаго защитника, защищавшаго не по существу дла, а по формальной сторон, нельзя было иначе, какъ обвинить крестьянъ.
Странно и совстно было смотрть на этихъ крестьянъ, нкоторыхъ изъ нихъ старцевъ, которые, не шевелясь и не измняя положенія, спокойно сидли, ожидая, когда это кончатъ господа т глупости, которыя почему то они считаютъ нужнымъ продлывать надъ ними. Въ томъ, что они не виноваты въ томъ, что скосили принадлежащiй имъ и признанный за ними лугъ для того, чтобы имть сно и кормить имъ своихъ коровъ, овецъ и лошадей, для нихъ, очевидно, не могло быть никакого сомннія, совершенно независимо отъ того, что скажутъ эти люди, разсвшіеся на разныхъ мстахъ въ шитыхъ воротникахъ и съ бумагами, въ которыхъ они что то читаютъ.
Дло продолжалось еще дольше вчерашняго, и только въ 7-мъ часу вечера кончились рчи, и предсдатель передалъ вопросы присяжнымъ.
Несмотря на усилія Нехлюдова совершенно оправдать мужиковъ и отвчать прямо — не виновны, несмотря на очевидность невиновности, старшина настоялъ на томъ, чтобы отвчать на вопросы точно, хотя и сколько возможно облегчая мужиковъ и давая имъ снисхожденіе.
Въ 8 часовъ все кончилось, мужиковъ приговорили къ наказанію, къ слабому, но всетаки наказанію, нкоторыхъ къ тюремному заключенію, и опять возложили на нихъ издержки.
* № 40 (рук. № 8).
Вдь если мы хотимъ оградить себя отъ такихъ людей, какова теперь Катюша, то надо, чтобъ она оставалась Катюшей, а не длалась Любкой. И это можно. Можно было и Симона съ Евфимьей сдлать людьми, если бы ихъ учили добру, закону Христа, а не постановк свчекъ, и дали бы имъ возможность жить на земл (какъ говорилъ извощикъ, вспомнилъ Нехлюдовъ), а не приставили ихъ на всю жизнь выносить наши нечистоты, какъ Евфимію и Симона. A Смл[ь]ковъ? Отчего жъ бы ему не быть человкомъ, если бы его учили чему нибудь кром того, что питье и развратъ — это молодечество, а богатство — это добродтель. И неправда, чтобы это было невозможно. Не только не невозможно, но это въ сто разъ легче чмъ то, что длается теперь, съ этими слдователями, частными секретарями, судьями, Сенатами и Синодами.
* № 41 (рук. № 8).
«Ну, у насъ нтъ ничего подобнаго. Есть церкви; въ нихъ звонятъ, служатъ въ ризахъ, продаютъ свчи, говютъ даже. Но разв кто нибудь говоритъ, что не хорошо пить водку, курить, пріобртать деньги, ходить въ распутные дома? Никто не говоритъ. А если кто и говоритъ, то Ванька не вритъ и не можетъ поврить, потому что пьютъ вино господа, попы, царь, а водку отъ царя продаютъ, пріобртаютъ деньги вс и не брезгаютъ ничмъ, а въ дома тоже ходятъ вс и смются, разсказываютъ, и за порядкомъ въ домахъ само начальство смотритъ, стало быть — хорошо. И воспитали такъ не одного, а мильоны людей, и потомъ поймаемъ одного и измываемся надъ нимъ.
* № 42 (рук. № 8).
<Разв кто нибудь говоритъ когда нибудь этому мальчику, что не хорошо пить водку, курить табакъ, не трудясь, а обманомъ и насиліемъ пріобртать деньги, ходить въ распутные дома?> Ему говорили, что надо утромъ и вечеромъ и проходя мимо церкви креститься и кланяться, говорили, что надо разъ въ годъ ходить къ попу и, если онъ хочетъ особенно отличиться, дать свои гроши или пятаки на свчи. Но про то, что не надо курить, пить, обманомъ пріобртать деньги, распутничать — ему не говорили никогда. А если кто и говорилъ, то Ванька не врилъ и не могъ врить. А не могъ онъ врить потому, что видлъ, что т самые, которые говорили ему про это, длали то самое, что они ему запрещали: курили и пили водку <вс, водку даже отъ казны продавали, значитъ, пить хорошо> и деньги добывали всякимъ обманомъ и насиліемъ, и вс распутничали и даже распутство считали молодечествомъ. А когда онъ, 18-лтній мальчикъ, выпилъ того яда, который продается на всхъ перекресткахъ не только съ разршенія правительства, но продажей котораго оплачивается большая часть начальства, когда онъ напился этого яда и сталъ привыкать къ этому, тогда вс его бросили, предоставивъ ему выбираться изъ своего положенія, какъ онъ знаетъ. <Вдь разв кто когда нибудь что нибудь сказалъ поучительнаго этому мальчику, кром того, что надо кланяться и креститься передъ всякой иконой и читать какія то непонятныя слова утромъ и вечеромъ? Съ 11 лтъ онъ въ Москв въ ученьи. Что онъ видлъ, что слышалъ, какой примръ видлъ? Неестественную, убивающую 14-часовую работу и потомъ по праздникамъ пьянство и развратъ и маханіе руками передъ иконами.> И вдь такихъ мальчиковъ сотни, тысячи, десятки тысячъ, уже готовыхъ и постоянно подбывающихъ изъ деревни и готовящихся въ такое состояніе, въ которомъ теперь этотъ несчастный. Десятокъ тысячъ мальчиковъ теперь въ Москв точно столь же опасныхъ, какъ этотъ мальчикъ. Почему же этаго судятъ? Но положимъ, что судятъ его потому, что онъ попался. Ну, хорошо. Ну, попался. Къ какой дятельности можетъ побудить общество поимка такого мальчика? По здравому смыслу только къ одному, къ тому, чтобы употребить вс наши силы на то, чтобы уничтожить т условія, при которыхъ воспитываются такіе мальчики: уничтожить учрежденія, гд ихъ длаютъ. Заведенія же, гд ихъ длаютъ, вс извстны: это вс фабрики, вс мастерскія, въ которыхъ кишмя кишатъ эти несчастныя дти, это трактиры, кабаки, табачныя лавочки, распутные дома.
Что же, уничтожаютъ такія заведенія или, по крайней мр, ставятъ преграды ихъ увеличенію и распространенію? Напротивъ: поощряютъ, и все больше и больше людей гонитъ нужда въ города, все больше и больше распложается фабрикъ и всякихъ заведеній, гд длаютъ такихъ несчастныхъ.
«Воспитали такъ не одного, a милліоны людей, и потомъ поймали одного мальчика и измываются надъ нимъ», думалъ Нехлюдовъ, сидя на своемъ высокомъ стул рядомъ съ полковникомъ, глядя на мальчика въ сромъ халат и слушая различныя интонаціи голосовъ защитника, прокурора и предсдателя и глядя на ихъ кривлянья. Да и зачмъ онъ здсь, этотъ мальчикъ, т. е. здсь въ Москв? Затмъ, что ему дома кормиться нечмъ, и отецъ отъ нужды бросилъ его въ этотъ вертепъ. А отчего ему кормиться нечмъ? Оттого, что земля эта у меня, у Колосова, у Кармалиныхъ, у француза, парикмахера и всхъ тхъ, которые набрали деньги и купили изъ подъ ногъ мужиковъ земли. Если бы вмсто всей этой ужасной комедіи были бы учители добра, были бы люди, заботящіеся о томъ, чтобы люди могли жить честнымъ трудомъ. Но если бы хоть не было бы, только бы не было этой лжи, которая ничего не сдлаетъ, а только развращаетъ.
* № 43 (рук. № 11).
Глава XIII.
Съ слдующаго же дня Нехлюдовъ принялся за переустройство своей жизни. Онъ ршилъ, что ему прежде всего нужно освободиться отъ квартиры и лишнихъ вещей и людей, потомъ създить по деревнямъ для устройства дла о земл и потомъ же, поселившись гд нибудь въ маленькой квартир поближе къ тюрьм, устроить дло женитьбы и дожидаться отправки партіи въ Сибирь.
Объявивъ Аграфен Петровн о своемъ ршеніи сдать квартиру и хать въ деревню, онъ попросилъ ее съ помощью Корнея распорядиться съ вещами и мебелью, сдавъ ихъ пока въ Кокоревскій складъ, и расчитаться съ хозяиномъ и, поблагодаривъ Аграфену Петровну и Корнея за ихъ услуги, распростился съ ними. Потомъ онъ похалъ опять къ завдывающему тюрьмами, чтобы узнать объ условіяхъ вступленія въ бракъ съ осужденной и выхлопотать себ право на свиданіе вн обычныхъ дней.
Объ этихъ условіяхъ онъ узналъ только слдующее:
Въ свод законовъ было сказано такъ:
На практик же обыкновенно длалось такъ:
Разршеніе же на свиданья вн обычныхъ дней и за ршеткой онъ получилъ довольно скоро. Очевидно, его высказанное намреніе жениться на осужденной заинтересовало начальство, и для него сдлали исключеніе: ему дали билетъ, по которому онъ во всякое время могъ видться съ ней въ контор, такъ что на третій день посл перваго посщенія онъ пріхалъ въ 10 часовъ въ тюрьму съ своимъ билетомъ.
Теперь уже никто не задерживалъ постителей, и онъ подошелъ беспрепятственно къ самой двери. Сторожъ спросилъ, что ему нужно, и, узнавъ, что у него есть билетъ для посщенія, постучалъ въ оконце. Оконце отворилось. Другой сторожъ, съ той стороны, переговорилъ съ этимъ, зазвенлъ замокъ, и отворилась дверь, въ которую впустили Нехлюдова. Его попросили подождать, посидть здсь въ сняхъ, пока доложатъ смотрителю. На стн висла доска, на которой было выставлено число заключенныхъ на сегодняшній день, — ихъ было 3635: 2742 мущинъ и 893 женщинъ.
Пока ходили къ смотрителю, Нехлюдовъ ходилъ взадъ и впередъ по снямъ и наблюдалъ т страшные признаки острожной жизни, которая проявлялась здсь. Въ сняхъ стоялъ одинъ солдатъ у двери, другой, вроятно фельдфебель, красавецъ, жирный, чисто одтый, выходилъ два раза изъ своей боковой двери и что то строго командовалъ, не глядя на Нехлюдова. Прошли подъ конвоемъ солдатъ, въ халатахъ и котахъ, человкъ шесть арестантовъ заключенныхъ съ носилками и лопатами, одинъ старикъ, кривой, рыжій и страшно худой, съ поразительно злымъ выраженіемъ лица. Они что то чистили на двор. Потомъ вышли развращеннаго вида женщины съ засученными рукавами, — нкоторыя были не дурны собой, въ цвтныхъ платьяхъ, — и смясь прошли на право и вышли оттуда съ тмъ же смхомъ, неся булки. Сторожа жадно смотрли на нкоторыхъ изъ этихъ женщинъ. Это были взятыя въ город за безпаспортность женщины, которыя мыли полы. И имъ за это давали булки. Черезъ 1/4 часа ожиданія пришелъ смотритель, солдаты вытянулись, и Нехлюдова попросили въ контору.
Контора была небольшая комната во второмъ этаж. Въ комнат были только: письменный столъ, на которомъ лежали бумаги и стояла чернильница, кресло, стулъ и диванчикъ и всегдашняя принадлежность всхъ мстъ мучительства людей — большой образъ Христа.
— Сейчасъ приведутъ, — сказалъ смотритель, другой — не тотъ, который впустилъ его въ женское отдленіе, но тоже дружелюбный, даже непріятно фамильярный. Онъ имлъ видъ, и тонъ его разговора былъ такой, какъ будто онъ давалъ чувствовать собесднику то, что они съ нимъ понимаютъ другъ друга. Онъ закурилъ папироску и предложилъ тоже Нехлюдову. Но Нехлюдовъ отказался.
— Не скоро еще. Далеко коридорами.
Дйствительно, времени прошло много. И молчать все время было тяжело, и Нехлюдовъ вступилъ въ разговоръ о томъ, много ли заключенныхъ и часто ли ихъ отправляютъ. Смотритель все тмъ же тономъ, что мы понимаемъ другъ друга, сообщилъ, что переполняетъ тюрьмы полиція, присылая безпаспортныхъ, а что отправляются они два раза въ недлю и все не по многу, такъ что никакъ нельзя опростать тюрьму. Вся переполнена.
Среди этаго разговора послышались шаги по каменной лстниц, и подъ конвоемъ солдата показалась въ двери фигура Катюши. Она боле, чмъ въ первый разъ, имла видъ робкій и испуганный. Она подошла и покорно остановилась.
— Здравствуйте, Катюша, — сказалъ Нехлюдовъ, подавая ей руку. — Вотъ я выхлопоталъ свиданье съ вами кром воскресенья и четверга.
— Вотъ какъ, — сказала она, подавая ему мягкую, вялую руку и не сжимая его руку и жалостно глядя на него своими раскосыми, добрыми глазами.
Смотритель отошелъ къ окну и слъ тамъ. Нехлюдовъ слъ у стола. Она не садилась, такъ что онъ долженъ былъ просить ее ссть. Она вздохнула и сла съ другой стороны стола.
— Вдь намъ надо переговорить много, — сказалъ Нехлюдовъ. — Вдь вы помните, что я сказалъ третьяго дня?
— Что вы сказали? — спросила она, точно вспоминая.
— Что я хочу жениться на теб, — сказалъ Нехлюдовъ красня.
— Помню, да, — сказала она. — Вы говорили. Только я не врю. Зачмъ вамъ жениться на мн?
Нехлюдовъ облокотился рукой на локоть, который выдвинулъ на столъ, чтобы быть ближе къ ней, и сталъ говорить тихимъ голосомъ, такъ чтобы слышала она одна, а не могъ слышать смотритель.
— Я обманывалъ прежде, прежде я былъ мерзавецъ. А теперь я не хочу обманывать, а хочу загладить свою вину передъ тобой. И только этимъ я могу загладить. Я уже говорилъ теб. Не оскорбляй меня. Я уже довольно наказанъ. Врь мн и помоги мн. Мы женимся, будемъ жить вмст въ Сибири и, можетъ быть, ты будешь счастлива. Я по крайней мр сдлаю для этого что могу.
Она слушала его, прямо глядя ему въ лицо, мигая своими длинными рсницами.
— Вришь ли ты мн?
— Отчего же не врить.
— Ну, такъ скажи мн что нибудь.
— Что жъ сказать? — Она помолчала. — Попросите, чтобъ меня въ дворянскую перевели, — сказала она вдругъ, — а тутъ гадость. Еще спасибо — вы деньги дали, такъ я купила всего. Они лучше стали. И мсто мн дали.
— Разв можно здсь покупать что нужно?
— Все можно. И чаю купила, и сахару, и табаку, и вина купить можно.
— Катюша, — сказалъ онъ робко, — не пей вино. Мнсовстно говорить это, но я знаю, что это ужасно дурно теб.
— Немножечко ничего; вотъ если напиться, ну такъ.
— Нтъ, ты, пожалуйста, не пей, общай мн.
Она помолчала.
— А курить ничего?
— И курить нехорошо. Я самъ хочу бросить, но это еще ничего, но вотъ пить.... Пожалуйста, общай мн, что не будешь.
— Вдь скучно очень, — сказала она, — а тутъ развеселишься.
— Нтъ, ты общай твердо.
— Что же, поклясться вамъ?
— Нтъ, просто общай.
— Ну хорошо, ну общаю. А вотъ что еще я васъ просить хотла. Ужъ вы, пожалуйста, не откажите; большое дло, — сказала она, улыбаясь.
— Да, непремнно сдлаю, если могу, — сказалъ онъ, радуясь и ожидая чего нибудь важнаго.
— У меня еще въ Нижнемъ подлецъ одинъ выбилъ зубъ. Видли? — Она подняла губу. — И такъ нехорошо теперь. У Якова Семеныча (Нехлюдовъ зналъ, что Яковъ Семенычъ былъ содержатель дома терпимости Розановъ) я вставила себ, а тамъ, въ Таганской тюрьм, крючокъ отломился. Онъ золотой, и потеряла я его. А зубъ вотъ. Отдайте починить, голубчикъ, — сказала она опять и своимъ нечистымъ взглядомъ изподлобія взглядывая на него и доставая изъ за пазухи завернутый въ бумажк зубъ съ однимъ крючкомъ.
— Хорошо, я отдамъ, починю. Но зачмъ это? — сказалъ Нехлюдовъ. — Проще такъ.
— Ну, нтъ, вы сами не полюбите.
— Хорошо, хорошо. Но вотъ что, Катюша. Я спрашивалъ здсь, нельзя ли книги передавать вамъ; мн сказали, что нельзя, а что можно одно евангелье. Вотъ я привезъ. Почитай это, пожалуйста, почитай.
— Я читала, я знаю все.
— Нельзя все знать. Эту книгу читать — всегда все новое.
Опять у нея сдлалось испуганное лицо, и она, какъ улитка, ушла въ себя. Онъ хотлъ еще многое сказать, но, увидавъ это выраженіе, замолчалъ.
Они помолчали.
— Только вотъ что еще: у насъ у всхъ почти, кром какъ у самыхъ послднихъ, свое платье. Это вотъ казенное, жесткое, гадкое, побывало Богъ знаетъ на комъ. Такъ здсь можно свое имть. Только чтобы блое было. Все таки каленкоровое или хоть бумазейное. Такъ вы купите мн, голубчикъ. А тутъ мн сошьютъ.
— А ты сама разв не сошьешь?
— Ну, охота шить. Тутъ есть такія — шьютъ не дорого.
Нехлюдовъ общалъ купить все что нужно, записавъ въ записную книжку подъ ея диктовку, — столько то бумазеи, столько то коленкору, нитки, пуговицы, шелкъ, потомъ чулки и башмаки.189 Его огорчило, что она не хотла работать.
— Отчего же самой не работать? — сказалъ онъ, — вдь скучно безъ работы?
— А съ работой еще скучне, — сказала она. — У насъ одна дворянка, я ее за обдомъ видла, такъ она себ на подкладк сдлала. Ей не велятъ, а она все носитъ
И она продолжала разсказывать о томъ, какъ эта дворянка переписывается съ каторжными, и одинъ ей свой портретъ прислалъ.190
— Катюша, я теперь узжаю въ деревню и потому не увижу тебя въ эту недлю. Пожалуйста, сдлай то, что ты общала мн: не покупай вина и почитай, если можно, эту книгу, — шопотомъ сказалъ онъ, — я отмтилъ въ ней карандашомъ.
Опять лицо ея окаменло въ испуганномъ выраженіи.
Нехлюдовъ чувствовалъ, что въ ней есть кто то прямо враждебный ему, защищающій ее такою, какою она теперь, и мшающій ему проникнуть до ея сердца. A кром того, что больше всего смущало его, это было то, что вс т хорошія слова, которыя онъ говорилъ, выходили какъ то холодны и глупы и что такія холодныя и глупыя слова не могли тронуть ее. Но такъ какъ другихъ словъ онъ не умлъ, не могъ говорить, онъ говорилъ эти.
Смотритель всталъ и посмотрлъ на часы.
— Что же, пора?
— Да, уже время, — сказалъ смотритель, повелительно кивнувъ головой солдату и Катюш.
Она встала. Нехлюдовъ пожалъ ей опять руку и сказалъ:
— Такъ, пожалуйста, сдлай о чемъ я прошу.
Она молчала.
— А я все куплю и привезу завтра.
— Такъ, пожалуйста, — сказала она оживившись.
— Завтра нельзя будетъ, — сказалъ смотритель, слышавшій послднія слова Нехлюдова, — завтра контора занята будетъ. Ужъ до четверга.
— Въ четвергъ меня не будетъ. А передать можно?
— То, что разршается, можете передать мн. Ну, маршъ! — и онъ махнулъ головой на солдата и арестантку.
Свиданіе ныншнее показало Нехлюдову, какое страшно трудное дло онъ хотлъ длать, но это не разочаровало его; напротивъ, онъ чувствовалъ, какъ все увеличивались въ его душ жалость и любовь къ ней. Онъ зналъ, что въ ней есть искра Божья и что она можетъ разгорться, и зналъ то, что онъ, именно онъ можетъ разжечь ее и что для того, чтобы разжечь ее, ему надо было разжечь ее въ себ. И онъ191 невольно длалъ это и чувствовалъ, что къ нему возвратилось теперь то настроеніе, въ которомъ онъ былъ 14 лтъ тому назадъ у тетушекъ, но только гораздо сильне и серьезне.
На другой день Нехлюдовъ починилъ зубъ и купилъ все, что она поручила ему, и опять пріхалъ для свиданія въ контор.192 Но, какъ ему и сказали, его не пустили, и онъ передалъ все смотрителю для передачи ей. Свидлся онъ съ нею уже на другой день, въ четвергъ, въ день свиданій.
Такъ видался онъ съ ней впродолженіи 2-хъ недль почти черезъ день: одинъ разъ въ общей, черезъ ршотку, другой разъ въ контор.
Всякій разъ онъ халъ въ тюрьму съ мыслью о томъ, что онъ будетъ и какъ будетъ говорить съ ней. Главное, о чемъ онъ хотлъ говорить съ нею, было то, что его намреніе связать съ нею жизнь неизмнно и что онъ проситъ ее не отчаиваться, a длать усилія надъ собой оставить дурныя привычки табаку, вина, праздности, а читать, учиться даже и работать. Но всякій разъ онъ узжалъ недовольный собой тмъ, что онъ не сказалъ того, что хотлъ, или сказалъ не такъ, какъ хотлъ.
Мшало ему то, что ему совстно было передъ ней быть учителемъ,193 и то, что она тотчасъ же замирала, какъ только замчала, что дло идетъ объ ея душевной жизни. Точно также замирала она, когда рчь заходила о прошедшемъ. Говорила она охотно только объ интересахъ обитателей тюрьмы.
Пересыльная Московская тюрьма — цлый міръ. Въ ней бываетъ до 3000 человкъ, и въ эту весну было больше этого. Это цлый городокъ, связанный единствомъ страданія. И все, что происходитъ въ этомъ мірк, длается извстнымъ всмъ живущимъ въ немъ и составляетъ интересъ жизни. То приходила новая партия, и разсказывали о новыхъ лицахъ, то отправлялась, то почти каждый день приводили взятыхъ въ Москв, то назначался новый начальникъ, то неповиновеніе, то наказаніе, то заболваніе, то смерть, то браки, роды, то посщеніе важнаго лица.
Почти всякій день, когда приходилъ Нехлюдовъ, Катюша разсказывала ему про различныя событія острога. И она спшила разсказывать про это, очевидно не желая и не умя говорить о внутренней жизни. Изъ товарокъ ея по заключенію у нея была одна пріятельница,194 крестьянка, ссылаемая за195 грабежъ, и196 прислуживающая ей двушка, дочь дьячка, за задушеніе ребенка.
Нехлюдовъ зналъ про всхъ и возилъ имъ то, что допускалось въ тюрьму. Онъ прізжалъ, садился197 въ контор съ Катюшей, которую приводили туда, пожималъ ей руку и начиналъ разговаривать, стараясь при всякомъ случа показать свое уваженіе къ ней и непоколебимость ршенія жениться.
Почти всякій разъ онъ напоминалъ это. Внчаніе онъ назначилъ посл Петровскаго поста, такъ какъ ему нужно было еще създить по деревнямъ, чтобы распорядиться землей.
Она слушала его198 равнодушно, какъ будто не понимая значенія всего того, что онъ длалъ. И когда онъ говорилъ ей про это, она слушала невнимательно и, видимо, рада была, когда онъ кончалъ, и просила его или исходатайствовать ей, а чаще всего товаркамъ, какую нибудь льготу, или привезти что нибудь състное. Оживлялась же она только тогда, когда разсказывала ему о различныхъ событіяхъ, происшедшихъ среди заключенныхъ и занимавшихъ ихъ.
Всякій разъ, какъ онъ заговаривалъ о прошедшемъ, она поспшно начинала разговоръ о длахъ тюрьмы. Но равнодушіе и мертвенность ея не только не нарушали ршенія Нехлюдова жениться на Катюш, но только еще больше утверждали его въ немъ. Онъ не только не раскаивался въ этомъ ршеніи, но испытывалъ новое, все большее и большее чувство напряженной жалости и любви къ этой199 несчастной женщин.200 Мертвенность Катюши и какая то лежавшая на ней печать нечистой жизни, которыя должны бы были отталкивать его, увеличивали въ немъ его чистую любовь къ ней, не ждущую ни отъ нея, ни отъ кого бы то ни было какой нибудь за то награды.
Сначала у него было чувство тщеславія: желанія похвастаться передъ людьми своимъ поступкомъ, — это было первое время, когда онъ объяснялся съ Предсдателемъ и Губернаторомъ, — но очень скоро чувство это почти прошло и замнилось чувствомъ истинной и дятельной любви къ ней, имющей опредленную цль ея возрожденія. Съ каждымъ днемъ онъ чувствовалъ, какъ разгорается все большее и большее тепло въ его душ, и это увеличеніе тепла, т. е. любви, не то чтобы радовало его, — радости тутъ не было, напротивъ, онъ испытывалъ постоянно тяжелое напряженное чувство; — но давало ему сознаніе полноты жизни, того, что онъ длаетъ въ жизни то, что должно длать и лучше чего онъ ничего не можетъ длать. Удастся ли ему пробудить въ ней жизнь, вызвать въ ней201 не любовь къ себ, — объ этомъ онъ и не думалъ, и она ему не нужна была, — но любовь къ тому, что онъ любилъ и что свойственно любить всякому человку — любовь къ добру, — это будетъ огромное, сверхдолжное счастье; не удастся, и она останется такою, какою она теперь, и его женой, у него до самой смерти его или ея будетъ радостное дло звать ее къ любви и, разжигая ее въ себ, вызывать ее въ ней202 и надяться, хотя предъ своей или ея смертью, на достиженіе своей цли.203
Такъ прожилъ онъ недлю, и, не подвинувшись ни на шагъ въ своемъ воздйствіи на нее, но все таки ни на минуту не отчаявшись въ возможности такого воздйствія, онъ выхалъ изъ Москвы, чтобы въ своихъ имніяхъ устроить свое дло съ крестьянами.
* № 44 (рук. № 8).
Съ тхъ поръ для Нехлюдова началась новая жизнь. Онъ почти каждый день здилъ въ острогъ и никого не видалъ, кром тюремныхъ жителей и своего дворника.
Изъ Москвы вс знакомые его ухали. Ухали и Кармалины, очень недовольные Нехлюдовымъ. Аграфену Петровну Нехлюдовъ, передавъ ей то, что было завщано его матерью, отправилъ на ея родину; Корнею онъ нашелъ мсто у двоюродной сестры. Жилъ Нехлюдовъ въ комнатк Аграфены Петровны, ходилъ къ себ съ задняго крыльца. Питался онъ въ молочныхъ и трактирахъ низкого разбора, въ которыхъ онъ не надялся встртить прежнихъ знакомыхъ, и иногда дома за самоваромъ, который ему ставила жена дворника.
* № 45 (рук. № 8).
Черезъ губернатора онъ выхлопоталъ себ разршеніе посещать Маслову и въ обыкновенные дни и каждый день отъ 12 часовъ до 2-хъ проводилъ съ нею. Два часа эти, проводимые съ нею, были очень тяжелы для него, но потомъ они остались однимъ изъ самыхъ яркихъ воспоминаній его жизни.
* № 46 (рук. № 11).
Когда Нехлюдовъ пріхалъ въ деревню, яровой посвъ былъ въ самой середин, и народъ весь былъ въ работ, такъ что собрать народъ для того, чтобы поговорить о земл, Нехлюдовъ отложилъ до Воскресенья. Два дня, оставшіеся до воскресенья, Нехлюдовъ употребилъ на разсмотрніе книгъ прикащика и на обходъ знакомыхъ дворовъ. Изъ книгъ прикащика онъ увидалъ, что большинство крестьянъ было въ полной кабал у конторы: они работали за луга, за листъ, за ботву отъ картофеля, и вс почти были въ долгу у конторы.
Обойдя же нсколько дворовъ изъ бдныхъ, Нехлюдовъ ужаснулся на т условія, въ которыхъ жили крестьяне и къ которымъ привыкли крестьяне, какъ будто уже не желая ничего лучшаго: пища состояла изъ одного картофеля и хлба, одежда была жалкое тряпье, жилища были грязны, тсны и ветхи.
Держались только т, которые могли отпускать своихъ работниковъ въ города въ ремесленники, дворники, плотники, и еще богачи, закабалявшіе себ бдняковъ и захватившіе ихъ земли. Большинство же было въ такомъ положеніи, что при малйшемъ ослабленіи энергіи или несчастномъ случа переходило на ступень нищаго, могущаго питаться только милостыней.
Большая часть крестьянъ, казалось, была занята только тмъ, чтобы не переставая только отписываться отъ затопившей ихъ нужды. Стоило немного ослабть, и нужда заливала. Веселы были только ребята и двки, люди же постарше были въ постоянномъ уныніи, очевидно проходившемъ только тогда, когда они забывались виномъ. Все это теперь, когда ему не нужно было, какъ участнику этого положенія, скрывать отъ себя все это, онъ увидалъ теперь въ первый разъ.
Стоило только безъ предвзятой мысли, безъ желанія оправдать себя, какъ путешественнику, изслдовать условія жизни этихъ людей, узнать, на кого они работаютъ, при какихъ условіяхъ пользуются землей и произведеніями съ нея своего труда, чтобы было совершенно ясно, что люди эти содержатся въ самомъ жестокомъ, доводимомъ до послдней степени тяжести рабств землевладльцами.
Онъ удивлялся теперь, какъ могъ онъ прежде не только не видать этого, но еще предъявлять какія то требованія къ крестьянамъ и осуждать ихъ.
Въ воскресенье собрались у амбара повщенные объ этомъ выбранные крестьяне трехъ деревень, среди которыхъ находилась земля Нехлюдова. Весь вечеръ наканун Нехлюдовъ писалъ, измнялъ, поправлялъ свой проэктъ и условія и придумывалъ то, что онъ скажетъ имъ.
Утромъ онъ вновь перечелъ и переписалъ проэктъ условія и сталъ дожидаться мужиковъ. Съ 10 часовъ они стали собираться. Нсколько разъ Нехлюдовъ выглядывалъ изъ окна и видлъ, какъ все прибавлялось и прибавлялось мужиковъ, какъ они медлительно и важно подходили въ своихъ кафтанахъ и шапкахъ, большей частью съ палками, къ прежде собравшимся и, раскланявшись, садились на приступки амбара или становились кружкомъ и бесдовали. Онъ выглядывалъ изъ окна, не выходя къ нимъ, потому что зналъ, что разстроитъ ихъ, и дожидался, пока соберутся вс.
Наконецъ прикащикъ пришелъ сказать, что собрались вс. Нехлюдовъ заглянулъ въ окно. Толпа была большая и громко гудла. Нехлюдову стало жутко. Онъ шелъ длать благодяніе — такъ онъ разсуждалъ — и хвалилъ себя за это, а въ глубин души онъ чувствовалъ себя виноватымъ воромъ, который, прежде чмъ быть пойманнымъ, хочетъ сознаться въ краж и возвратить ее.
Когда Нехлюдовъ подошелъ къ собранію и обнажились русыя, курчавыя, плшивыя, сдыя головы, у Нехлюдова сжалось сердце, и стало жутко. Вс поклонились и съ непроницаемымъ и важнымъ видомъ уставились на барина.
— Я пригласилъ васъ вотъ зачмъ, — началъ онъ. — Я считаю, что земля Божья и что владть землею можно только тому, кто работаетъ на ней, и потому считаю, что мн, такъ какъ я не работаю на ней, владть землею нельзя, и потому я желаю передать ее вамъ.204
Вс молчали съ тмъ же значительнымъ видомъ. Одинъ только съ большой рыжей бородой и глубокомысленнымъ лицомъ, выдававшимся изо всхъ, значительно повелъ бровями и одобрительно сказалъ:
— Это такъ точно.
— Вотъ такъ я и хочу отдать вамъ землю. Отдаю я ее всю вамъ, тремъ обществамъ, но не даромъ, а съ тмъ условіемъ, чтобы т, кто будетъ владть землею, платили за нее по 6 рублей за десятину, не мн, а обществу, т. е. на общія дла всего общества: на школу, на машины, если какія нужны для всхъ.205 Вотъ вамъ бумага, въ ней все это написано, — сказалъ онъ, передавая имъ заготовленный проэктъ условія съ ними, — все это почитайте, обсудите и потомъ скажите мне ваше мнніе, и потомъ обсудимъ еще. Вы поняли меня?
— Какъ не понять. Очень понятно, — значительно проговорилъ рыжебородый и тотчасъ же сталъ молоть такой вздоръ, что очевидно было, что онъ не только не понялъ того, что говорилъ Нехлюдовъ, но не понимаетъ и того, что говоритъ самъ. — Значитъ, чтобъ общество отвчало, — говорилъ онъ,— кто, примрно, не уплатилъ, можетъ, значитъ, земли ршиться. Только бы денежки по срокамъ. Одно, что дорогонько полагаете.
Онъ бы еще долго говорилъ, наслаждаясь звуками своего голоса, но его остановили, и совсмъ незамтный, остроносый мужичокъ, лтъ 50-ти, началъ не столько говорить, сколько спрашивать.
— Кому же платить деньги? — спросилъ онъ.
— Платить сами себ, — отвчалъ Нехлюдовъ.
— Это мы понимаемъ. Только кто же взыскивать будетъ?
— Изберите старосту.
— Ну, а въ какіе же сроки платежъ будетъ?
— А это вы сами назначьте, но только чтобы платежъ былъ впередъ, также, какъ вы платили, когда нанимали землю.
Молодой малый въ синей поддевк тоже, видно, понялъ и вступилъ въ разговоръ.
— Ну, а если не уплатимъ мы, не осилимъ, тогда что?
— Тогда надо землю другимъ отдать. За эту цну возьмутъ.
— Цна высока.
— А я слышалъ, что вы брали эту землю дороже.
— Да вдь это для себя.
— А это разв не для себя?
Рыжебородый опять вступился и началъ говорить что то непонятное. Видно было, что большинство не довряло, отъискивало скрытый смыслъ въ словахъ Нехлюдова и потому не понимали.
— Такъ вы поговорите между собой, обсудите, а что пожелаете узнать еще, приходите, — сказалъ Нехлюдовъ. — Я нарочно проживу здсь нсколько дней, чтобы окончить это дло.
Мужики разошлись. На другой день пришли выбранные отъ одной изъ деревень, самой большой и богатой, съ предложеніемъ отдать имъ землю просто по старому въ наймы и дороже, чмъ онъ назначалъ, — онъ назначалъ по 6 рублей въ кругъ, а они давали 8, но только безъ всякихъ новостей, а по старому.
Въ числ выбранныхъ былъ и тотъ востроносый крестьянинъ, который вчера, казалось, понялъ предложеніе Нехлюдова. Онъ теперь не смотрлъ въ глаза Нехлюдову, когда онъ повторялъ ему, что онъ землю считаетъ не своею и отдаетъ ее крестьянамъ.
— Вамъ выгодне будетъ, и съ нами одними дло имть, а то Телятинскіе возьмутся и не выдержатъ.
Нехлюдовъ опять повторилъ то, что говорилъ вчера и, отказавъ имъ, отпустилъ крестьянъ.
Въ тотъ же день вечеромъ пріхалъ купецъ-мельникъ, съ своей стороны предлагая по прежнему 9 рублей. Нехлюдовъ видлъ, что его не понимаютъ, потому что не врятъ ему, и ршилъ вновь собрать крестьянъ выбранныхъ, боле толковыхъ, и вновь разъяснить имъ свое намреніе.
Онъ жилъ въ маленькомъ флигельк, контор, но для этого случая открылъ домъ и устроилъ собраніе въ тетушкиной зал. Собралось около 20 человкъ. Нехлюдовъ настоялъ на томъ, чтобы они сли.
Онъ заказалъ прикащику два самовара и попросилъ прикащицу разливать чай, чтобы угостить имъ мужиковъ.
Сначала, когда пришли мужики, было очень неловко. Они не хотли даже садиться. Но потомъ, когда наконецъ разслись и занялись чаемъ, разговоръ оживился. Сначала Нехлюдовъ только распрашивалъ про цны на землю, гд они нанимаютъ и каковы были урожаи.
Когда отпили по два стакана чая и нкоторые уже стали отказываться, Нехлюдовъ началъ свою рчь. Прежде всего онъ сказалъ имъ свой взглядъ на грхъ и незаконность собственности земли. Онъ высказалъ имъ тотъ взглядъ Спенсера на земельную собственность, отъ котораго онъ отрекается теперь и состоящій въ томъ, что земля не можетъ быть собственностью отдльныхъ лицъ уже по одному тому, что если частныя лица могутъ пріобртать въ собственность землю, то всегда возможно то, что нсколько лицъ, хотя бы ихъ было и очень много, получатъ право собственности на землю всей планеты (что отчасти уже совершается), и тогда вс остальные люди неизбжно будутъ находиться въ полномъ рабств у земельныхъ собственниковъ не только за право вырабатывать себ изъ земли питаніе, но за право стоять на земл: «уходи съ моей земли», скажетъ одинъ землевладлецъ. Онъ перейдетъ на другую, а тамъ тоже хозяинъ земли скажетъ тоже: «плати или работай, а то уходи».
— Не иначе, какъ надо крылья поддлать, какъ птицы летать, — сказалъ одинъ еще не старый мужикъ съ блестящими глазами и блыми, какъ ленъ, волосами. Вс засмялись.
— А сталъ на землю — работай, — сказалъ вчерашній остроносый мужичекъ.
— Да оно такъ и есть. Куда ни кинь, все одно, — подтвердилъ съ смлымъ, изрытымъ морщинами лицомъ нахмуренный мужикъ. — Бабенки за грибами пойдутъ — и то плати.
И ледъ былъ сломанъ.
* № 47 (рук. № 11).
Окончивъ это дло въ Рязанскомъ имніи, Нехлюдовъ похалъ за тмъ же дломъ въ Малороссію, въ главное имніе матери. Здсъ дло оказалось трудне. Хохлы ни за что не хотли врить, что земля будетъ ихняя, и воображали всякаго рода подвохи со стороны Нехлюдова. Тогда Нехлюдовъ придумалъ другой выходъ. Онъ ршилъ заложить землю въ банкъ за высшую оцнку и передалъ эту землю крестьянамъ, 8
3-я РЕДАКЦИЯ
* № 48 (рук. № 14).
Опять она свидлась съ писателемъ, и теперь онъ показался ей мене противнымъ, въ особенности тмъ, что онъ очень хвалилъ ее и, очевидно, по своему полюбилъ. Онъ далъ ей денегъ 25 рублей и предложилъ ей перехать въ отдльную квартиру. Она долго колебалась; въ особенности ей жалко было 5-лтняго золотушнаго Митьку, теткина сына, который особенно привязался къ ней и съ которымъ она спала, но соблазнъ былъ слишкомъ великъ: то подвалъ, сырость, вонь, грязь, кричащія дти, пьяный дядя и сосди, драки, или чистыя три комнаты съ прислугой, спокойствіе, сытость, угощенія, увеселенія. Все это было хорошо, но писатель ей сталъ противенъ, и она не согласилась и пошла опять къ Анн Кузьминичн, желая сойтись съ кмъ нибудь другимъ, молодымъ человкомъ. Ее мучало любопытство, какъ это еще бываетъ. Анна Кузьминична свела ее съ новымъ хорошимъ, какъ она говорила, господиномъ. Потомъ она сама сошлась съ студентомъ, у котораго ничего не было. Она ушла отъ тетки, поселилась сама на квартир. Студентъ ухалъ лтомъ. На квартир, гд она жила, она сошлась съ другой двушкой, которая свела ее съ содержательницей дома терпимости. Въ это время, въ особенности во время связи съ студентомъ, она пріучилась пить и въ нетрезвомъ вид согласилась поступить въ домъ.
* № 49 (рук. № 14).
Онъ прочелъ тогда въ первый разъ Confessions Руссо, знаменитую первую его рчь, Эмиля и Profession de foi d’un vicaire Savoyard. И въ первый разъ онъ понялъ христіанство и ршилъ, что онъ будетъ жить такъ, какъ проповдывалъ Pierre и какъ говорило ему его сердце. Онъ тогда составилъ себ правила жизни, которыя должны были совершенствовать его тло и душу, и старался слдовать имъ. Надо было быть внимательнымъ и добрымъ ко всмъ людямъ, быть воздержнымъ и дятельнымъ. Въ числ этихъ правилъ для совершенствованія было раннее вставанье, и это раннее вставанье въ деревн, въ новыхъ мстахъ, доставляло ему особенное наслажденіе. Онъ вставалъ иногда въ 3 часа, шелъ купаться, когда еще роса лежала матовая, а солнце еще не выходило изъ за аллеи. Потомъ садился за умственную работу: онъ читалъ;206 потомъ длалъ гимнастику, потомъ207 обдалъ, спалъ, потомъ здилъ верхомъ и писалъ свой дневникъ. Онъ былъ юноша способный къ умственному труду, но только тогда, когда онъ самъ избиралъ его, но учиться по заданной программ, какъ надо было для экзамена, онъ могъ только съ большимъ трудомъ. Онъ учился и зимой и теперь только потому, что зналъ, что прохожденіе имъ университета есть задуманное желаніе его матери.208
* № 50 (рук. № 19).
Катюша влюбилась въ него и хотя знала, что ей нельзя и мечтать о томъ, чтобы выдти замужъ за богатаго, знатнаго князя, все таки любила его и готова была всячески отдаться ему, чувствовала, что и онъ любитъ ее, хотя и не смла признаться себ въ этомъ; но Нехлюдовъ былъ невинный мальчикъ, и въ это лто онъ только одинъ разъ, и то нечаянно, поцловалъ ее.
* № 51 (рук. № 19).
Но онъ былъ не одинъ. У него была мать, больная, слабая, любившая его. Нехлюдовъ зналъ, что женитьба его на горничной была бы несчастьемъ, величайшимъ несчастьемъ для его матери, а можетъ быть, и смертнымъ ударомъ, и потому209 онъ и не позволялъ себ ни думать, ни говорить объ этомъ.210 Узнавъ о томъ, что случилось съ сыномъ, Софья Ивановна написала ей. Княгиня Елена Ивановна выписала своего сына за границу и ничего прямо не сказала ему, но онъ видлъ, что она взволнована и боится его. Узнавъ объ его намреніи отдать отцовскую землю крестьянамъ, она дала на это свое согласіе, несмотря на то, что считала это безуміемъ. Она все была готова сдлать для него, только бы онъ не исполнилъ своего намренія жениться на Катюш.
** № 52 (рук. № 14).
За эти два года Нехлюдовъ очень много пережилъ и сдлалъ два coup de tête,211 какъ называла Елена Ивановна его ршительные, измнявшіе всю его жизнь поступки. И съ нимъ происходила теперь уже третья метаморфоза, какъ, грустно шутя, говорила про него его мать.
Первый его coup de tête и метаморфоза состояли въ томъ, что212 онъ, вступивъ въ университетъ, изъ аристократа213 сдлался214 послдователемъ Генри Джорджа и, получивъ небольшое наслдство своего отца,215 отдалъ его крестьянамъ, а дядя, его попечитель, не утвердилъ эту его передачу земли до совершеннолтія.
Второй coup de tête состоялъ въ томъ, что, окончивъ курсъ кандидатомъ математическихъ наукъ, онъ, вмсто того чтобы поступить, какъ хотла его мать, въ дипломатическій корпусъ, гд ему общали блестящее положеніе, поступилъ во 2-е отдленіе собственной канцеляріи Государя, т. е. въ отдленіе законовъ. Поступилъ онъ въ это учрежденіе такимъ образомъ. Въ то время какъ онъ кончилъ курсъ, онъ находился въ томъ положеніи внутренняго душевнаго пересмотра, душевной стирки, la grande lessive,216 какъ онъ называлъ это, которое онъ испыталъ тогда у тетушекъ и теперь испытывалъ второй разъ. Окончивъ курсъ, онъ подвелъ счеты самъ съ собой, увидалъ, что онъ очень опустился за эти 2 года — мало работалъ надъ собой, былъ не добръ съ матерью, съ сестрами, увлекался тщеславіемъ, мало работалъ, проводилъ праздно время, забросилъ свои правила и пересталъ писать дневникъ. Теперь онъ ршилъ начать новую жизнь, такую, которая бы вся была направлена на нравственную и умственную пользу себ и на пользу людямъ. Намреніе свое отдать землю отцовскаго имнія крестьянамъ онъ исполнилъ, какъ скоро достигъ совершеннолтія, несмотря на недовольство дяди и матери. Исполняя желаніе матери, онъ похалъ служить въ Петербургъ. Но службу онъ выбралъ не въ виду личнаго успха и выгоды, а въ виду той пользы, которую онъ могъ приносить. Когда ршено было, что онъ подетъ служить въ Петербургъ онъ взялъ адресъ календарь и внимательно перечелъ вс гражданскія учрежденія. Изо всхъ ихъ онъ счелъ самымъ важнымъ то, въ которомъ составлялись законы. Ршивъ, что онъ будетъ служить въ этомъ учрежденіи, онъ пошелъ на пріемъ къ Статсъ Секретарю и объявилъ ему о своемъ желаніи служить у него.
Статсъ Секретарь заинтересовался имъ и опредлилъ его въ свою канцелярію.
Въ Петербург Нехлюдовъ естественно вступилъ въ высшее общество, гд были связи его отца и матери и гд онъ интересовалъ петербуржцевъ своей непохожей на нихъ оригинальностью и наивностью.
Какъ посл перваго духовнаго подъема, происшедшаго въ деревн у тетушекъ, такъ и теперь, посл большой стирки при выход изъ Университета, радостное и твердое душевное состояніе понемногу тускнло, ослабвало, и черезъ годъ Нехлюдовъ опять забылъ свои правила, пересталъ писать дневникъ и сталъ курить, пить, много расходовать денегъ.
Это была вторая метаморфоза, какъ говорила его мать. Не прошло и года посл его перезда въ Петербургъ, какъ съ нимъ произошла еще третья метаморфоза, и онъ сдлалъ 3-ій coup de tête. Метаморфоза состояла въ томъ, что онъ сдлался патріотомъ. Coup de tête же состоялъ въ томъ, что при объявленіи войны Турціи онъ, ршивъ, что его обязанность въ томъ, чтобы жертвовать собой для защиты угнетенныхъ, вышелъ изъ штатской службы и поступилъ въ военную. Онъ говорилъ, что онъ поступаетъ въ военную службу потому, что онъ не могъ бы оставаться спокойнымъ, вн опасности, зная, что люди, наши русскіе, идутъ на смерть за братьевъ; въ глубин же души ему только хотлось узнать, что такое война, получить новыя впечатлнія, не пропустить чего нибудь, что могло случиться съ нимъ, и, главное, выказаться передъ своими высокопоставленными знакомыми, которые одобряли такіе поступки.
И онъ поступилъ въ полкъ, одлся въ мундиръ.
Вступая въ военную службу въ Петербург, онъ, естественно, по своимъ связямъ былъ вовлеченъ поступить въ одинъ изъ самыхъ модныхъ, дорогихъ и развратныхъ гвардейскихъ полковъ.
Подъ предлогомъ того, что поступленіе его во время войны въ военную службу есть самоотверженный поступокъ, онъ прощалъ себ и другимъ многое изъ того, что онъ не простилъ бы себ прежде, — и потому паденіе его или удаленіе отъ тхъ цлей жизни, которыя онъ ставилъ себ, особенно въ военной богатой сред, въ которую онъ вступилъ, шло очень быстро.
Въ это время съ нимъ случилось то, что случается со всми молодыми людьми этого круга: частью для здоровья, частью изъ любопытства, частью изъ за желанія удовольствія онъ позналъ нерожающую женщину самымъ пошлымъ, грубымъ образомъ.
Онъ потерялъ въ это время совершенно сознаніе того, что хорошо и что дурно. Все дурное длалось такъ роскошно, красиво, длалось такъ всми, что дурное переставало представляться дурнымъ. Чувствовалось какое [то] радостное, веселое освобожденіе отъ всхъ прежде чувствуемыхъ нравственныхъ препятствiй. Вс длали все дурное съ такой увренностью, съ такимъ блескомъ, длали это такіе уважаемые всми люди, что, очевидно, нравственныя требованія, прежде стснявшія его, были одно недоразумніе. Какъ разршалось это недоразумніе, онъ не зналъ, но твердо врилъ, что оно разршается какъ то. Если бы оно не разршалось, не могли же бы вс эти уважаемые всми люди жить такъ.
Вотъ въ этомъ то душевномъ состояніи онъ по дорог захалъ къ тетушкамъ. И тутъ то съ нимъ случилось то ужасное дло, про которое онъ старался забыть вс эти девять лтъ и которое теперь вдругъ въ такомъ ужасномъ вид напомнило ему себя.
* № 53 (рук. № 19).
Нехлюдовъ нетолько считался людьми, знавшими его, порядочнымъ и благороднымъ человкомъ, но онъ въ дйствительности, несмотря на многія и многія совершенныя имъ дурныя дла, былъ точно хорошій и нравственный человкъ, стоявшій именно въ нравственномъ отношеніи неизмримо выше людей своего круга. Правда, что въ это время, именно вскор посл смерти своей матери, онъ находился въ такомъ состояніи нравственнаго упадка, до котораго онъ рдко доходилъ, но въ глубин души его не переставая жилъ тотъ нетолько порядочный человкъ, которымъ его считали люди, но высоконравственный человкъ, ставящій выше всего служеніе Богу или нравственное совершенство. Человкъ этотъ въ этотъ періодъ его жизни былъ заглушенъ больше, чмъ когда нибудь, всми маленькими неправдами и ошибками, которыми онъ незамтно унижалъ себя. Но нравственный, требовательный къ себ человкъ былъ живъ.
* № 54 (рук. № 14).
Съ этого времени въ немъ началось то недовольство людьми, высокомрное презрніе къ нимъ, въ которомъ онъ жилъ теперь. Ему нужно было имть высоту, съ которой бы онъ могъ презирать людей и считать себя выше ихъ. И такую высоту давала ему сначала война, военные подвиги — онъ, какъ говорили, отличился на войн и получилъ солдатскаго Георгія и былъ произведенъ скоро въ Офицеры. Потомъ, посл войны, такую высоту давало ему петербургское высшее общество, въ которомъ онъ имлъ успхъ. Потомъ, когда въ этомъ свт онъ пересталъ играть роль, когда все, что льстило ему, стало привычнымъ, онъ сдлалъ свой послдній coup de tête, какъ говорила мать, вышелъ въ отставку и похалъ въ Италію заниматься живописью, которой занимался какъ дилетантъ и къ которой ему говорили, что онъ иметъ способности. Но посл 2-хъ лтъ занятій живописью217 онъ почувствовалъ, что живопись не можетъ заполнить его жизнь, онъ вернулся въ Россію и жилъ съ матерью, ничмъ не занимаясь, участвуя въ земств и дворянскихъ выборахъ. Нсколько разъ онъ примревался жениться, но всякій разъ чувствовалъ недостатокъ того неудержимаго влеченія, которое превозмогаетъ вс препятствія, и оставался всмъ недовольнымъ, почти все и всхъ осуждающимъ, умнымъ, образованнымъ 32-лтнимъ холостякомъ. Онъ и самъ думалъ, что онъ презираетъ людей. Въ сущности же, въ глубин души, онъ презиралъ себя. И недовольство людьми, которое онъ высказывалъ, было затаенное недовольство собой, котораго онъ не умлъ и не хотлъ себ высказать.
* № 55 (рук. № 20).
Глава 29.
Неожиданно строгій приговоръ не особенно поразилъ Маслову — во-первыхъ, потому, что посл семи мсяцевъ острога и общенія съ подслдственными и каторжными сама каторга уже не представлялась столь ужасной, какъ прежде; во-вторыхъ, потому, что Маслова давно уже жила только ближайшимъ будущимъ, не вспоминая того, что было прежде и не думая о томъ, что будетъ впереди, въ третьихъ же, и главное, приговоръ мало поразилъ ее потому, что она въ то время, какъ онъ былъ ей объявленъ, была очень голодна.
Теперь, какъ говорятъ, устроено въ нкоторыхъ судахъ такъ, что подсудимыхъ и конвойныхъ кормятъ въ суд, но въ то время и въ томъ суд этого не было, и Маслова, напившись чаю въ острог въ 6 часовъ утра, почувствовала голодъ уже вскор посл привода въ судъ; когда же во время перерыва засданія конвойные, сидя около нея, закусывали хлбомъ и крутыми яйцами, у нея ротъ наполнился слюной, такъ ей захотлось сть, но попросить у нихъ было совстно. Когда же къ ней пришелъ ея защитникъ, спрашивая ее, гд именно купецъ подарилъ ей перстень, ей такъ хотлось сть, что она, не отвчая на вопросъ, робко попросила дать ей 20 копекъ, чтобы купить булку. Защитникъ поискалъ въ карман, но у него не было меньше трехъ рублей, а это было много. Онъ общалъ размнять и принести ей и, распросивъ о томъ, что считалъ нужнымъ, и занявшись дломъ, забылъ о ней. Тогда она обратилась съ просьбой къ прохаживавшему мимо нея съ гусиной шеей и головой на бочекъ раболпному въ суд судебному приставу; но приставъ вдругъ почему-то разсвирплъ и, не глядя на нее, съ налившимися кровью глазами закричалъ:
— Какъ же, сейчасъ все брошу, буду теб служить!
Судебный приставъ такъ измучался униженіями, что ему захотлось поважничать, и онъ набросился на Маслову. Но, взглянувъ на нее, ему стало жалко.
— Смотритель то вашъ что думаетъ.
— Виновата, я думала что.. — робко сказала Маслова.
— Смотритель вашъ долженъ васъ накормить, — проговорилъ судебный приставъ и ушелъ.
— шъ
Она поблагодарила чувашина и только что откусила два раза, какъ ихъ позвали опять въ судъ, и она должна была оставить хлбъ на подоконник. И такъ она просидла не вши до конца засданія. И посл засданія не могла бы пость (защитникъ, общавшій ей 20 копеекъ, забылъ про нее), если бы не прислала ей денегъ, совершенно неожиданно для нея, Каролина Альбертовна Розанова, ея бывшая хозяйка.
** № 56 (рук. № 15).
12.
По тмъ же переулкамъ, по которымъ вели Маслову въ судъ утромъ, провели ее и вечеромъ.
Вечеръ былъ прекрасный. Мостовыя уже были вс сухи и кое гд пылили. Конвойныхъ съ арестанткой беспрестанно обгоняли коляски и пролетки дущихъ за городъ. Извощикъ лихачъ, бритый, съ черными усами на сромъ жеребц и въ низкой пролетк на шинахъ, на которой сидлъ молодой человкъ, обнявъ рукой нарядную женщину, совсмъ было налетлъ на конвойныхъ.
— Легче! Аль не видишь! — крикнулъ на извощика городовой. Но извощикъ не отвчалъ, только оглянулся улыбаясь на сдоковъ, и сдоки что то крикнули и громко засмялись.218
Видъ этаго лихача, такого, на которомъ она зжала когда то, и этой женщины, на мст которой она могла бы быть, не вызвалъ въ Масловой никакого чувства, ни воспоминаній, ни зависти: она только испугалась, какъ бы не задавили ее.
Ея 6-мсячное пребываніе въ тюрьм, посл 4-лтняго пребыванія въ дом терпимости, гд была такая же тюрьма съ вставаньемъ въ 1-мъ часу и сидньемъ съ гостями до 3-го, 4-го часа, вывели ее совершенно изъ жизни вольнаго міра. Прежде вс интересы ея ограничивались отношеніями съ товарками, съ гостями, съ хозяиномъ, пріобртеніемъ новыхъ нарядовъ и заботами о своей наружности. Теперь, эти послдніе 6 мсяцовъ въ острог, вс интересы сводились къ интересамъ ды, питья, куренья, любопытства, сплетенъ о длахъ острога же: начальства, товарокъ и мущинъ, подслдственныхъ и каторжанъ, которые ухаживали за содержимыми женщинами, передавая имъ изъ окна записки по ниткамъ и устраивая свиданья во время развшиванія блья.219
Теперь, шагая по камнямъ мостовой непривычными къ ходьб ногами, Маслова думала только объ одномъ: какъ бы поскоре придти, раздться и напиться чая, пость и, главное, закурить.
То, что она приговорена къ каторг за преступленіе, котораго она не хотла совершить, мало занимало ее теперь и вовсе не возмущало ее. Она ужъ такъ привыкла къ тому, что все длается не по справедливости, а по какой то случайной прихоти, привыкла ужъ къ тому, что она не властна въ своей жизни, и что ею играетъ какая то невидимая сила. Она знала, что со времени еще родовъ ея, ее захватила какая то неумолимая машина, втянула и продолжаетъ неумолимо мять и терзать ее. То, что ее приговорили къ каторг, чего не ожидала она и ея защитникъ и т ея товарки, которыя знали ея дло, что ее теперешній приговоръ ужъ совсмъ не занималъ.220 Занимало ее одно: желаніе поскоре добраться до острога, въ которомъ она постъ, покуритъ и отдохнетъ и вздохнетъ свободно, безъ этихъ прокуроровъ, сторожей, солдатъ, которые съ утра швыряли ею, какъ вещью, ни разу никто не позаботившись узнать, что она испытываетъ.
Если бы нужно было доказывать незаконность лишенія свободы, то ничто лучше не доказывало бы это, какъ то, что, для того чтобы не подвергать лишенныхъ свободы людей самымъ ужаснымъ, намъ незамтнымъ, но очень существеннымъ страданіямъ, люди, взявшіе на себя устройство жизни лишенныхъ свободы людей, должны бы были всю жизнь свою употребить на удовлетворенiе потребностей заключенныхъ.
<Но вотъ люди лишатъ человка свободы, посадятъ его въ тюрьму, иногда закуютъ его и ршаютъ, что такія-то и такія-то потребности человка должны быть удовлетворяемы, но въ опредленіи этихъ потребностей ограничиваютъ самымъ малымъ числомъ ихъ и пріурочиваютъ удовлетвореніе этихъ потребностей къ одному опредленному времени и мсту.> «Человку нужно сть, пить, спать, — говорятъ себ люди, считающіе себя въ прав насиловать людей, — и вотъ мы даемъ ему мсто для сна, даемъ ему ду, питье и на это опредляемъ извстное время, даемъ одежду, кровъ, тепло и поэтому, хотя и лишаемъ людей свободы, не отступаемъ отъ человколюбія». Но въ этомъ ужасная ошибка:221 человкъ не можетъ жить, какъ птица въ клтк или корова въ стойл на припасенномъ корму, не страдая ужасно.
И птица бьется, и корова мычитъ, но всетаки они не могутъ такъ жестоко страдать, какъ страдаетъ человкъ, лишенный свободы и потому возможности удовлетворять законнымъ потребностямъ своей сложной человческой природы.
Человку на свобод хочется пость, онъ постъ, не хочется — онъ подождетъ, зная, что онъ найдетъ пищу. Когда ему захочется работать — онъ работаетъ, хочется лежать — онъ лежитъ, хочется спать — онъ спитъ, хочется встать — онъ встаетъ, хочется пть — поетъ, хочется быть одному — остается одинъ, хочется покурить, выпить, поговорить — онъ все это можетъ сдлать. Здсь онъ лишенъ всего этаго. сть, спать и не спать онъ долженъ въ одно опредленное время. Если онъ не хочетъ спать — онъ долженъ лежать, если онъ хочетъ спать — онъ долженъ вставать.222 Большей частью не долженъ и работать, исключая того, что ему велятъ. Жизнь эта такъ ужасна, что если бы исполнялись требованія тхъ, которые считаютъ себя въ прав лишать людей свободы и при этомъ думаютъ, что въ этомъ нтъ ничего жестокаго, то заключенные еще гораздо быстре, чмъ теперь, умирали бы отъ тоски и нужды.
Начальство, высшее начальство, отъ министровъ и прокуроровъ до смотрителей остроговъ, професируя человколюбіе, длаетъ все для того, чтобы сдлать положеніе несчастныхъ заключенныхъ хуже. Оно въ высшихъ сферахъ придумываетъ правила порядка самаго ужаснаго быта для заключенныхъ, а въ низшихъ сферахъ просто крадетъ муку, дрова, сукно, работу арестантовъ. Въ большинств тюрьмъ на человка приходится не боле 1 фунта муки въ вид нездороваго сырого хлба, краденной же мукой выкармливаютъ свиней. Топятъ такъ мало, что рдко бываетъ больше 8°; халаты из сукна такого рдкаго, что оно не гретъ. Работать заставляютъ мастеровъ на себя. Крадутъ деньги заключенныхъ, бьютъ ихъ. Высшее же начальство, министры, прокуроры, крадутъ жалованье, которое они получаютъ за наблюденіе надъ тюрьмами, и не наблюдаютъ ничего, предоставляя все ближайшимъ начальникамъ, которые смотрятъ на острож[ныхъ] какъ на своихъ крпостныхъ, дающихъ хорошій доходъ.
Но несмотря на доброту сторожей, исправляющихъ зло начальниковъ, заключенные переносятъ тяжелыя мученія, особенно тогда, когда они по какому нибудь случаю выступаютъ изъ обычной колеи жизни. Такъ, напримръ, когда ихъ отправляютъ въ судъ или на позда желзныхъ дорогъ.
Я знаю, напримръ, случай, когда въ одинъ день въ партіи, которую посылали на Нижегородскую станцію для отправки, умерло въ одинъ день два человка. Посл 6223-мсячнаго сиднья безъ воздуха въ сырыхъ стнахъ ихъ провели впродолженіи 4-хъ часовъ въ жаркій день по раскаленной мостовой, и двое умерло, остальные пришли еле живые. Тоже бываетъ зимою, когда ихъ ведутъ въ судъ. Ихъ ведутъ иногда въ 30° морозы безъ теплой одежды, держутъ въ холодныхъ сняхъ и т. п.
Я никого не хочу ни обвинять, ни обличать, я хочу только сказать, что нельзя такъ поступать съ людьми, какъ поступаютъ съ такъ называемыми преступниками, лишая ихъ свободы и отдляя отъ всхъ людей. Вдь если бы свободный человкъ шелъ по улиц шатаясь отъ слабости, прохожіе остановили бы его, спросили бы его, лъ ли онъ, пилъ ли, дали бы ему то, что ему нужно, да онъ и самъ бы спросилъ. Но когда его ведутъ два конвойные, никто не можетъ подойти къ нему, и онъ не можетъ подойти ни къ кому. Конвойнымъ же только одно приказано: стрлять въ него или колоть его, если онъ побжитъ. Разговаривать же съ ними имъ запрещено. Тоже самое происходитъ и въ острог. Его, заключеннаго, никуда не пускаютъ и къ нему никого не пускаютъ, вс же нужды его взялись удовлетворять т, которые посадили его. Но разв они могутъ удовлетворить одной сотой его законныхъ нуждъ сырымъ хлбомъ, температурой 8° и побоями всхъ начальниковъ? Если бы начальство хотло точно удовлетворить хоть малой дол самыхъ законныхъ его нуждъ, имъ бы надо, сотнямъ тысячамъ чиновниковъ, безотлучно жить въ острог. А они заглядываютъ туда, какъ начальство, разъ въ мсяцъ. И потому заключенные всегда страшно страдаютъ.224 И одно хоть сколько нибудь смягчаетъ эти страданія, что длаетъ возможной ту ужасную жизнь, которая предписана и ведется въ тюрьмахъ, — это простая доброта самыхъ низшихъ служащихъ: смотрителей, сторожей, которые всегда съ заключенными и которые по доброт отступаютъ отъ тхъ правилъ, которые пишутъ т, которые никогда не бываютъ въ острог и воображаютъ, что можно, лишая людей свободы и не заботясь о нихъ, быть человколюбивымъ. Эти то благодтели острожныхъ одни длаютъ жизнь въ тюрьмахъ возможною, отступая отъ предписаній начальства и допуская и въ тюрьм ту свободу, безъ которой не можетъ жить человкъ, допуская общеніе заключенныхъ между собой, свою пищу, свою одежду, постель, игры, псни, табакъ, вино даже, всякія работы для себя и свтъ по ночамъ и общеніе съ вншнимъ міромъ.
Такимъ благодтелемъ для Масловой оказался въ этотъ день даже конвойный чувашинъ. Онъ разршилъ ей идти тише и взялъ ей булку, которую она съла дорогой. Посл 6-мсячнаго сиднья она такъ устала отъ этаго двойного путешествія изъ замка въ судъ и изъ суда въ замокъ, что она, когда ее привели къ воротамъ, и конвойный позвонилъ, она привалилась къ стнк и вошла только тогда, когда надзиратель крикнулъ на нее:
— Барышня наша замаялась. Ну, иди, иди. Развились завитки то, — прибавилъ онъ, указывая на ея мокрые отъ пота и прилипшіе ко лбу волоса.
Она посидла въ сняхъ, пока ходили въ контору. Прошли арестанты со двора съ лопатами. Одинъ былъ тотъ самый Костиненко, который посылалъ ей записки, въ которыхъ изъяснялся въ любви.
— Ну что, оправдали?
— Проходи, проходи, не твое дло, — сказалъ смотритель.
Маслова сидла, снявъ платокъ и оправляя волосы.
— Нтъ.
— Что жъ, куда?
— Каторга.
— Вона! Касацію надо.
— Проходи, говорятъ.
Черезъ 5 минутъ вернулись изъ конторы, и Маслова наконецъ очутилась дома, въ своемъ коридор, въ своей камер.225
Было самое время чая. Въ коридор, къ кубу съ горячей водой, подходили и отходили съ чайниками арестантки. Шелъ неумолкаемый, въ много голосовъ, женскій говоръ и крикъ. Въ камер всхъ подслдственныхъ было человкъ 30. Вс они сами собой раздлились на группы человка по 4, по три и такъ, этими группами, и пили чай т, у кого былъ чай. Были и такія, у которыхъ не было чая, — это т, которыхъ только что приводили. Вообще въ камер постоянно шло движенье. Одни выбывали, другія прибывали.226
— Что долго такъ? — еще въ коридор, отходя отъ куба съ мднымъ чайникомъ, окликнула входящую Маслову ея товарка, Авдотья Степановна, невысокая, полная женщина лтъ 50, всегда говорившая громко, точно она кричала.
Она судилась за корчемство. Ее посщали ея дти и носили ей чай сахаръ и всякіе гостинцы. У нея были и деньги. Но ее уважали вс въ камер не только за ея деньги и достатокъ, но за ршительный, правдивый характеръ. Въ томъ, что она не была преступница, но достойная уваженія женщина, была убждена не только она и вс ея товарки, но и надзирательница и смотритель. Одта она была въ ситцевое старое платье, разстегнутое сзади. На сдющей голов не было платка.
— Что долго? какъ разъ къ чаю привалилась. Иди, — сказала она, проходя быстрыми шагами мимо Масловой и поддерживая другой рукой раскачавшійся и плескавшій кипяткомъ чайникъ. — Что же, оправдали? — крикнула она, устанавливая чайникъ на полотенце на нарахъ.
— Нтъ, — только проговорила Маслова, садясь подл нея на нары, и тотчасъ же закуривая папироску. Ея туфли сбились на сторону и намяли ей пятку.227
— Не тужи, касатка, — сказала старуха, утромъ провожавшая ее. — Везд люди живутъ.
Старуха эта была въ ихъ чайной компаніи. Старуха эта, мщанка, судилась за228 пріемъ краденныхъ вещей. Она развязывала полотняный узелокъ, въ которомъ у нея былъ чай и сахаръ.
— Отбила ноги, я чай?229
Маслова между тмъ разувалась и раздвалась. Эта камера, съ кричащимъ въ ней народомъ, съ тяжелымъ запахомъ людского пота и дыханія, съ своими голыми нарами казалась ей радостнымъ пристанищемъ посл суда съ прокуроромъ и чуждаго города, по которому она два часа по середин улицъ шагала между конвойными. Она облегчительно вздохнула, какъ добралась до своего мста съ правой стороны отъ двери и, раздвшись, тотчасъ же легла на нары, заложивъ обнаженныя, еще красивыя полныя руки подъ голову. Она закрыла глаза и, несмотря на страшный шумъ и говоръ кругомъ въ камер, — особенно кричала цыганка, бранившаяся съ сосдками въ лвомъ углу камеры, — забылась и на минуту заснула. Но визгъ цыганки и крикъ многихъ голосовъ разбудилъ ее.
— Что жъ, Любаша, будешь пить? — обратилась къ Масловой, какъ только она открыла глаза, четвертая компаньонка ихъ чая, Маша, двушка, дочь дьячка, обвинявшаяся въ убійств своего ребенка, самый близкій человкъ Масловой. Это была средняго роста, блокурая, съ самымъ обыкновеннымъ русскимъ лицомъ двушка, въ полосатомъ ситцевомъ плать, съ большой косой. Всегда тихая, кроткая, робкая Маша пробыла дв недли въ этой камер и съ самаго перваго прихода своего полюбила Маслову и старалась всячески служить ей и облегчить ей жизнь.
— Чай хорошій. Налить?
— Ну, налей, чтоль, — сказала Маслова, подбирая ноги.
Чайникъ съ двумя кружками и чаш[кой] стоялъ на полотенц, на краю наръ. Съ одной стороны сидла Степановна, закусывая калачемъ, съ другой старуха, пившая съ блюдечка. Маша сидла напротивъ на узл и разливала.
— Чтожъ это они? — спросила Маслова про крикъ въ лвомъ углу.
— А кто ихъ разберетъ. За надзирателемъ пошли. Не подлили чего то. Да пьяна опять. Хоть бы вино на время въ другую камеру посадили. А то все съ ней вмст. Скучно ей одной будетъ?
— Кому, вину то?
— Оно найдетъ товарищей. Вишь, распваетъ.
И об старухи засмялись; засмялась и Маша. Степановна неодобрительно покачала головой.
Пришелъ надзиратель, что то разсудилъ, кому то пригрозилъ и увелъ съ собой растрепанную и отчаянно кричащую цыганку. Въ камер относительно затихло.
Маслова выпила кружку чая, пола калача, оживилась и стала разсказывать своимъ пвучимъ голосомъ, какъ ее судили, какъ говорилъ прокуроръ и судьи и какъ приговорили ее къ каторг. И какъ только выговорила слово каторга, опять заплакала.
— То то слпые, — сказала Степановна — кого надо осудить, оправдаютъ, кого надо оправдать, осудятъ. Видно, застилаетъ глаза мзда. Будешь230 еще пить? Я засыплю.
Въ середин чая послышался звонокъ внизу и свистокъ. Это значило — поврка. Вс вышли въ коридоръ. Вошелъ дежурный офицеръ съ надзирателями. Вс арестантки стали парами, въ два ряда. Второй рядъ клалъ руки на плечи первого ряда. Степановна стала позади Ивановны (старухи, судящейся за пріемъ краденаго), Маша — позади Масловой, и об положили руки на плечи стоявшихъ впереди. Надзиратель перекликнулъ всхъ, сосчиталъ и вышелъ. Двери заперли, внесли вонючую парашку. Теперь надо бъ было ложиться.
Лежали пары тоже вмст: Степановна съ Ивановной, Маша съ Масловой. Вс раздлись и лампу завернули. Прежде чмъ ложиться, вс стали молиться. Ивановна молилась особенно долго. Маслова помолилась своей привычной молитвой: Богородица и Отче нашъ, которымъ она не приписывала никакого значенія, но повторяла по привычк. Маша молилась длинне. Когда Ивановна легла тоже, скрипя на своихъ доскахъ, между ними начался тихій разговоръ, какъ всегда по ночамъ, прежде чмъ засыпать. Такіе же разговоры велись и въ другихъ концахъ камеры. Вс лежали. Не лежала только одна двушка, взятая недавно въ город за воровство. Она зажгла огарокъ въ бутылк и старательно шила. Она готовила себ новое платье на завтрешнюю обдню. Сидла еще женщина, снявшая рубаху и давившая наскомыхъ.
Спали только женщины дв, три: дурочка и231 толстая жидовка, которыя всегда спали. Остальныя же вс кучками говорили негромко; изрдка слышался смхъ. Пензенская, какъ ее звали, обвиняемая232 въ участіи въ воровств шайкой, какъ всегда, чахоточно кашляла въ своемъ углу.
Въ кружк, въ которомъ была Маслова, шелъ разговоръ о новостяхъ дня. Вс нынче мыли полы до вечера. Матрена прошлась въ больницу, притворяясь, что родить хочетъ, но ее освидтельствовали, — не приняли. Она сказала смотрителю:
— Рожу здсь, вы отвтите.
— Хоть троихъ.
Потомъ разсказывали про записку отъ Костиненки. Еще говорили про то, что завтра ждутъ къ обдн какого то начальника. Понемногу стали затихать. Маслова долго не спала. Оно говорила съ Машей про то, что она думаетъ о томъ, гд будетъ ея каторга. Маша утшала ее. У нея ныли ноги и все слышался голосъ прокурора. Наконецъ и она заснула.
Во сн она видла, чего давно не видала: себя въ Панов, будто она стираетъ блье и положила на берегъ, а собаки все утащили, и она бгаетъ за ними и не можетъ собрать. Къ утру она крпко заснула. Въ 5 часовъ разбудилъ звонокъ и свистокъ. Уже многіе поднялись и шли въ коридоръ мыться. Воздухъ быль вонючій, густой. Маслова поспшно одлась и вышла на поврку. Посл поврки, не успли покурить и напиться чая, какъ позвали къ обдни. За обдней опять видлась съ Костиненко. Священникъ читалъ проповдь. Пвчіе пли хорошо. Слышно было, что принесено было много подаяній. Постителей Маслова не ждала. Ее посщала Настя, двушка отъ Розанова, любившая ее и приносившая ей денегъ и платье. Но Настя ухала теперь въ Калугу. И Маслова не ждала никого. Такъ что, когда надзирательница въ числ вызванныхъ лицъ на свиданье назвала и ее, она очень удивилась. Удивилась и обрадовалась. Свиданья, съ кмъ бы ни было, были одно изъ самыхъ радостныхъ событій въ острожной жизни. Она надла кофточку и пошла съ другими въ пріемную комнату. Вызывалъ ее на свиданіе Нехлюдовъ.
* № 57 (рук. № 19).
И началась служба. <Стояли тысячи измученныхъ и мучимыхъ мущинъ и женщинъ, лишенныхъ человческаго образа и охраняемыхъ людьми въ мундирахъ съ тесаками, саблями и штыками, и для утшенія совершалась христіанская молитва — церковная служба, въ которой имъ, хотя и съ нкоторыми ограниченіями, позволялось принять участіе.>233
Служба началась съ того, что дьячекъ, приготовивъ жаровню съ ладаномъ и горячую воду и доставъ изъ шкапа ризу, приготовилъ ее для священника. Потомъ онъ сталъ на клиросъ и началъ по старой, затасканной книг234 такъ скоро читать что то, что никакъ нельзя было понять, что онъ читаетъ. В извстныхъ мстахъ онъ махалъ рукою и кланялся, и вс арестанты длали тоже. Въ середин этого чтенія,235 въ церковь вошелъ легкими быстрыми шагами священникъ съ длинными расчесанными волосами и236 мимо арестантовъ, кланяясь имъ и махая крестообразно рукой надъ тми, которые подходили къ нему, прошелъ237 въ дверь, на которой, на голубомъ фон, былъ изображенъ юноша съ длинными волосами и крыльями, за золоченую перегородку и тамъ сверхъ своего платья, шерстянаго кафтана съ широкими рукавами, надлъ еще парчевый фартукъ и тотчасъ же сталъ, махая рукой и кланяясь, бормотать какія-то непонятныя, какъ и дьячокъ, слова.238 Потомъ онъ подошелъ къ столу, покрытому обшитымъ галуномъ чахломъ и, засучивъ рукава, влилъ прежде въ золоченую чашку воды и вина и потомъ, взявъ пять маленькихъ хлбцевъ, которые стояли на стол, и ножичкомъ началъ вырзать изъ нихъ кусочки и старательно раскладывать ихъ въ извстномъ порядк на особенное блюдцо. Изъ перваго хлбца кусочекъ онъ положилъ въ середину. Кусочекъ этотъ означалъ агнца, изъ 2-го хлбца вынутый кусочекъ означалъ Божью матерь. Изъ третьяго239 хлбца священникъ вынулъ 9 кусочковъ: одинъ въ честь Іоанна Предтечи, другой въ честь пророковъ, 3-ій въ честь Апостоловъ, 4-ый — Святителей, 5-ый — мучениковъ, 6-ой — Преподобныхъ, 7-ой — безсребренниковъ, 8-ой — Богоотца Іоакима и Анны и 9-ый — святаго дня.240 Изъ четвертаго хлба священникъ вырзалъ еще больше кусочковъ для того, чтобы были здоровы православные христіане вообще и особенно т, кто за это заплатилъ.241 Изъ пятаго хлбца священникъ вынулъ тоже нсколько кусочковъ, для того что бы на томъ свт спаслись т, за кого заплатили деньги. Уложивъ вс кусочки вокругъ перваго, священникъ закрылъ вс ихъ тремя разными расшитыми салфетками.
Потомъ, когда все это было устроено, священникъ надлъ парчевый мшокъ съ дырой для головы и прокричалъ242 что то непонятное; и тогда дьячекъ, вмсто того чтобы читать скороговоркой, какъ прежде, началъ, напротивъ, пть, такъ растягивая слова, что никакъ нельзя было понять, чего онъ собственно хочетъ. Кром дьячка, также на распвъ растягивали слова выбранные для того арестанты.243 Иногда пвцы замолкали, и тогда священникъ кричалъ изъ за перегородки непонятныя слова и244 опять начиналось пніе. Потомъ, посл того какъ было прочтено изъ Апостоловъ и изъ Евангелія одно изъ самыхъ ненужныхъ и неимющихъ никакого отдльнаго значенія мстъ такимъ голосомъ, что ничего нельзя было понять, задернулась занавска, и священникъ что-то усиленно хлопоталъ за перегородкой, точно онъ натуживался. Хоръ же и дьячекъ запли самую непонятную, а если растолковать ее, то глупую псню, и тутъ вс стали падать на колни и вздыхать. Вообще, какъ священникъ, такъ и начальство и вс присутствующіе, особенно усиленно начинали класть поклоны и махать рукой всякій разъ, какъ только священникъ показывалъ чашку съ виномъ и кусочками. Подразумвалось, что въ этихъ кусочкахъ была особенная сила, и что отъ того, что были произнесены извстныя слова и произведены извстныя дйствія, кусочки превратились въ тло, а вино въ кровь.
Потомъ, после многихъ245 непонятныхъ криковъ священника о томъ, что Богъ не одинъ, а три, а все таки одинъ, онъ закричалъ что-то про двери и объявилъ, что хлбъ и вино стали кровью и тломъ. И хотя вс видли, особенно т, которые глотали эти кусочки, и главное, священникъ, который всегда съдалъ ихъ и выпивалъ вино, что кусочки оставались кусочками и вино виномъ, предполагалось, что было чудо и что изъ хлба и вина стали тло и кровь. Потомъ священникъ объявилъ, что очень хорошо прославлять родившую Христа двушку Марію, которая удостоена большей чести, чмъ какіе то херувимы, и большей славы, чмъ какіе то серафимы, именно за то, что она,246 не нарушивъ двственности, родила Бога. Потомъ, посл многихъ еще такого же рода словъ, священникъ вышелъ съ прикрытой салфеткой золоченой чашкой, въ которой были положены вс кусочки, и вс упали на колни. Нкоторые же изъ арестантовъ, и въ томъ числ Дуничка, вышли впередъ, подошли къ священнику, и онъ сталъ имъ давать изъ ложечки въ ротъ по кусочку, тмъ, которые считались, по словамъ священника, святыми: святая — святымъ.247 Дуничка всегда говла, когда только могла, такъ какъ это доставляло ей случай повидаться съ мущинами и передавать имъ записки.248 Потомъ еще покричали, попли, помянули Царя, его родныхъ, потомъ архіерея именно этого города и всякое начальство, и священникъ, выпивъ все вино, въ веселомъ расположеніи духа вынесъ золоченое изображеніе того креста, на которомъ вмсто вислицы казнили Іисуса Христа, и вс, сначала начальство и ихъ семьи, а потомъ арестанты, подходили и цловали это золотое изображеніе казни, a затмъ руку священника, который держалъ его.
Въ этомъ состояло христіанское богослуженіе, къ которому, для ихъ утшенія были допущены арестанты. И какъ ни нелпо, какъ ни кощунственно было это249 языческое идолопоклонство, это богослуженіе, оно, особенно здсь, въ острог, поражало своей [не]цлесообразностью. Вдь нельзя же было здсь тмъ людямъ, которые сейчасъ находились възаперти, въ кандалахъ, подъ страхомъ плетей, открыть то, въ чемъ состоитъ ученіе Христа; нетолько нельзя было открыть, но надо было сдлать такъ, чтобы люди эти никогда этого не узнали. Вдь слишкомъ больно бы было этимъ людямъ знать, что всмъ имъ, людямъ, дано ученіе любви и братства, и есть такіе злоди, которые, противно этому ученію, мучатъ ихъ. Одно средство было не допустить до людей знанія смысла этого спасающаго родъ человческій ученія. И вотъ этимъ людямъ и предлагается это вками выработанное, грубое языческое поклоненіе отчасти идоламъ, отчасти волхованіямъ жрецовъ, которое называется христіанскимъ богослуженіемъ, вмсто того ученія братства, любви, непротивленія, за которое умеръ Христосъ.250 Большинство арестантовъ прямо не врило въ то, что это законъ Бога, и только притворялись, что врятъ. Малая же часть не то что врили, а подчинялись производимому на нихъ гипнозу и даже умилялись, слушая, созерцая вс эти грубые обманы.
Маслова принадлежала къ первымъ. Она не врила ни во что и крестилась и кланялась только потому, что вс такъ длали, но оставалась совершенно холодной.
При выход вахтеръ въ числ другихъ вызвалъ и ее, объявивъ ей, что къ ней поститель и чтобы она шла въ пріемную.
* № 58 (рук. № 19).
Пришелъ начальникъ тюрьмы — толстый, румяный капитанъ съ орденами и нафабренными большими усами, и его жена въ шляпк, и подростокъ двочка, и маленькій мальчикъ въ матроской курточк; пришли и еще два офицера и стали немного позади его, нсколько постороннихъ женщинъ, фельдшеръ и его жена, жены сторожей, потомъ дти и тхъ женщинъ, которыя шли за мужьями. Были и мущины, пришедшіе къ женамъ. Тутъ былъ мужъ Федосьи въ лаптяхъ, пріхавшій проститься съ ней изъ деревни. Сзади, направо за ршеткой, стояло море арестантовъ въ одинакихъ халатахъ, съ бритыми головами и въ кандалахъ. Налво были женщины въ такихъ же халатахъ и повязанныхъ на голов косынкахъ.
Церковь была выстроена въ острог для удовлетворенія религіозныхъ требованій арестантовъ. Религія, которую исповдывали и арестанты и т, которые содержали ихъ, была религія Христа, та религія, которая, по словамъ Христа, состоитъ въ томъ, чтобы не длать другому чего не хочешь, чтобы теб длали, въ прощеніи всхъ, въ томъ, чтобы, не только не убивать, но не длать насилія, не бранить никого, въ томъ, чтобы считать всхъ братьями, любить всхъ, даже враговъ.
И вотъ въ этой церкви для тхъ людей, которые были опозорены, измучены и не переставая унижаемы, оскорбляемы, мучимы, было устроено тми людьми, которые ихъ унижали, оскорбляли, мучали, слдующее христіанское богослуженіе.
Приходили въ эту церковь особенно для этого воспитанные и получающіе за это жалованье, особенно одтые люди и передъ всми зрителями производили воображаемое чудо, состоящее въ томъ, что нсколько кусочковъ благо хлба и полубутылка вина будто бы превращались въ кровь и тло давно уже умершаго человка и этимъ превращеніемъ содйствовали какъ тлесному, такъ и душевному здоровью всхъ, не только тхъ, которые глотали эти кусочки, но и присутствующихъ при этомъ, и преимущественно тхъ, имена которыхъ при этомъ произносились, и вмст съ тмъ и спасенію всхъ умершихъ, особенно тхъ, имена которыхъ при этомъ произносились. Несмотря на то, что т, которые глотали эти кусочки, очень хорошо знали, что превращенія никакого не совершается, предполагалось, что оно совершается невидимо и тмъ боле удивительно и доказываетъ справедливость, важность совершаемаго чуда.
Богослуженіе это происходило такъ. Прежде всего пришелъ дьячекъ и приготовилъ горячую воду, жаровню съ ладаномъ, хлбы, вино, досталъ изъ шкапа ризу и стихарь для священника и дьякона. Потомъ сталъ на клиросъ и началъ по старой, затасканной книг такъ скоро читать славянскія молитвы, но такъ, что никакъ нельзя было понять, что онъ читалъ. Въ извстныхъ мстахъ онъ, не останавливаясь, махалъ рукою и кланялся, и вс присутствующiе длали тоже. Въ середин этого чтенія въ церковь вошелъ легкимъ, быстрымъ шагомъ священникъ съ длинными расчесанными волосами,251 зашелъ черезъ дверь (на которой на голубомъ фон былъ изображенъ юноша съ длинными волосами и крыльями) за золоченую перегородку. Тамъ онъ надлъ сверхъ своего платья — шерстянаго кафтана съ широкими рукавами — еще парчевый фартукъ и тотчасъ же,252 ставъ къ столу, покрытому обшитымъ галуномъ чехломъ, и, засучивъ рукава, началъ вырзать изъ благо хлба кусочки и раскладывать ихъ въ извстномъ порядк. Всхъ хлбцовъ было пять. Изъ перваго хлбца онъ вырзалъ одинъ кусочекъ и старательно положилъ его въ самую середину... Этотъ кусочекъ долженъ былъ означать агнца, приносимаго въ жертву Евреями, и вмст съ тмъ самого Христа. Подразумвалось, что изъ втораго хлбца вырзанный кусочекъ былъ вырзанъ въ честь Богородицы. Изъ третьяго хлбца было вырзано девять кусочковъ: одинъ — въ честь Іоанна Предтечи, другой — въ честь пророковъ, третій — въ честь Апостоловъ, четвертый — въ честь святителей, пятый — въ честь мучениковъ, шестой — въ честь преподобныхъ, седьмой — въ честь безсребренниковъ, восьмой — въ честь Іоакима и Анны, девятый — въ честь святого дня. Вс эти кусочки были положены кругомъ перваго. Изъ четвертаго хлбца вынуто еще больше кусочковъ въ знакъ здоровья православныхъ христіанъ вообще и особенно тхъ, имена которыхъ при этомъ произносятся.253 Изъ пятаго вынуто тоже много кусочковъ въ знакъ спасенія на томъ свт тхъ, имена которыхъ тоже произносятся.
* № 59 (рук. № 18).
Передъ отъздомъ своимъ изъ города онъ выхлопоталъ у тюремнаго начальства переводъ Масловой въ отдльную камеру. Онъ думалъ, что ей тамъ будетъ лучше. Прислалъ ей туда блья, чаю и книги. Книги были: Тургеневъ, «Отверженные» В. Гюго и Достоевскій.
Когда онъ, вернувшись изъ деревни, пріхалъ въ острогъ, Катюша встртила его, какъ въ прежніе раза: сдержанно, холодно и застнчиво. Застнчивость эта еще увеличилась отъ того, что они были одни.
Когда онъ вошелъ, она лежала на постели и спала.
— Ахъ, вы? — сказала она. — Что же, създили?
— Да, създилъ, былъ въ Панов и вотъ привезъ вамъ. Помните?
Онъ подалъ ей фотографическую карточку.
Она взглянула, нахмурилась и отложила въ сторону.
— Я не помню этого ничего. — А вотъ что напрасно вы меня перевели сюда.
— Я думалъ, что лучше: можно заниматься, читать.254
Она молчала.
— Что же, вы читали?
— Нтъ.
— Отчего же?
— Такъ, скучно.
Она не смотрла на него и отвчала отрывисто.
— Вы нездоровы, можетъ быть?
— Нтъ, здорова.
— Скоро теперь пойдетъ партія. Я бы желалъ, чтобы бракъ нашъ здсь совершился.
Она молчала.
— Что жъ вы думаете?
— Я ничего не думаю.
— Можетъ быть, я вамъ помшалъ?
— Нтъ, ничего.
— Ну, такъ прощайте. Я вижу, вы нынче не въ дух. — сказалъ Нехлюдовъ улыбаясь.
Она не отвтила на его улыбку улыбкой, и не усплъ онъ выйти въ дверь, какъ она, подложивъ руку подъ щеку, опять легла на кровать.
* № 60 (рук. № 18).
— Зачмъ думать о прежнемъ, Катюша. Помнишь, мы съ тобой говорили о Бог. Вришь ли ты въ Бога?255
— Какой Богъ? Нтъ никакого Бога, — съ злобой вскрикнула она. — И все вы притворяетесь. Вотъ когда вамъ нужна была я, тогда приставали; погубили — бросили. Ненавижу я васъ. Уйдите вы отъ меня. Не могу я съ вами быть. Я каторжная. Мн хорошо. А я вамъ мука. Перестаньте вы меня мучить.256
Бога? Какого Бога? Вотъ вы бы пожили такъ, какъ я жила у крестной, когда рожала, а вы въ мундир щеголяли, за другими женщинами бгали, развращали. А я, больная, безъ хлба была. Ты мной хочешь спастись. Ты мной въ этой жизни услаждался, мной же хочешь и на томъ свт спастись. Противенъ ты мн, и очки твои, и плшь твоя, и жирная, поганая вся рожа твоя! Уйди, уйди ты! — Она вскочила, потрясая руками, съ искаженнымъ лицомъ. — Ха, ха, ха, ха! — захохотала она истерическимъ хохотомъ и упала на постель.
Нехлюдовъ ничего не говорилъ и ждалъ, чмъ это кончится. Онъ подошелъ къ ней близко и посл колебанія, дотронуться до нея или нтъ, робко положилъ ей руку на голову. Она отстранилась отъ него:
— Оставьте, оставьте, пожалуйста! Пожалуйста, уйдите. Нехлюдовъ молча вышелъ.
** № 61 (рук. №№ 18, 23).
До отъзда партіи Катерина прожила въ лазарет и оказалась очень хорошей сидлкой. Передъ самымъ отъздомъ Нехлюдовъ опять повторилъ ей свое предложеніе, но она еще ршительне отказалась.
Рано утромъ начались приготовленія и прощанія, и въ 8 часовъ всю партію повели на вокзалъ и посадили въ вагоны съ ршетками.257
Нехлюдовъ проводилъ ихъ и черезъ недлю, окончивъ дло Натальи, похалъ за ними.
Перездъ по желзной дорог, на пароход и потомъ шествіе по этапамъ, въ особенности это шествіе по этапамъ, и притомъ на каторг, представляли новыя и все новыя и такія ужасныя подробности, которыхъ онъ никогда не могъ бы себ представить. Ужасно было то, что были собраны люди не боле безнравственные, чмъ вс остальные (въ этомъ, чмъ дальше онъ вращался между ними, тмъ больше убждался), не безнравственные, но боле впечатлительные, страстные, чмъ большинство. Были собраны эти люди, наложено на нихъ клеймо позора, т. е. отнято отъ нихъ самое сильное, сдерживающее людей свойство — стыдъ (каторжнику уже нечего стыдиться), потомъ вс поставлены въ самыя трудныя для человка условія полной праздности и отданы въ полную безконтрольную власть самыхъ грубыхъ людей, начальниковъ, которые, отчасти въ виду огражденія себя отъ отвтственности, отчасти по нравственному невжеству, грубости природы и упоенію властью, выработали среди себя ужасающіе по жестокости пріемы обращенія. И этимъ своимъ обращеніемъ еще боле внушаютъ несчастнымъ подвластнымъ имъ людямъ полное отрицаніе какого бы то ни было сдерживающаго начала, полную распущенность нравовъ.
Подъ тмъ страшнымъ давленіемъ нужды, страданій, угрозъ, подъ которымъ находились вс эти люди, они всегда были въ томъ положеніи, въ которомъ находится человкъ, который горитъ или тонетъ. Человкъ, самый нравственный, когда горитъ или тонетъ, наступитъ на другаго человка, схватитъ его за волосы. Точно также и вс эти несчастные. Они такъ измучены, что они безъ зазрнія совсти длаютъ то, что на вол считали бы немыслимымъ.
Начальники обирали деньги, принадлежавшіе преступникамъ, отнимали пожертвованное, заставляли на себя работать, крали на одежд, на пищ, на дровахъ, на лкарствахъ, моря ссылаемыхъ холодомъ, дурной пищей, черезсильной работой. Били, насиловали, распоряжались всми подвдомственными, какъ своими рабами. И дйствительно, это были полные рабы тхъ, кому они поручались. Какъ только люди длались острожными, каторжными, такъ они отрзались отъ всего міра и длались добычей своего ближайшаго начальника.
Интересы заключенныхъ и пересылаемыхъ вс сводились только къ тому, чтобы обманомъ, лестью, хитростью избавляться отъ давленія начальства, по крайней мр смягчать это давленіе и развлекать свою праздность и наслаждаться.
Странно сказать: главная, если не единственная цль несчастныхъ — это наслажденіе, но это такъ: они стараются наслаждаться виномъ, табакомъ, игрою, пснями, тщеславіемъ, молодечествомъ и, главное, развратомъ. На это направлены вс ихъ усилія.
Въ Тюмени, гд партія стояла полтора мсяца и гд смотритель острога былъ особенно ласковъ съ Нехлюдовымъ и опять устроилъ Маслову сидлкой въ больницу и гд Нехлюдовъ свободно ходилъ въ камеры и въ коридоры острога, онъ видлъ ужасающія сцены. Острогъ былъ весь пропитанъ тифозной заразой. Больница была полна, и больные лежали по камерамъ. Тутъ же шла игра въ карты, пьянство и ужасный противуестественный развратъ.
Нехлюдовъ никогда не могъ забыть то, что онъ видлъ въ первый день своего посщенія Тюменьской тюрьмы. Первое время его принимали за какого нибудь присланнаго отъ высшей власти чиновника, и смотритель величалъ его «ваше сіятельство», надвалъ шашку и самъ водилъ его по камерамъ. Потомъ уже узнали на каторг про него, что онъ частное лицо, и перестали оказывать ему уваженіе.
Но въ Тюмени онъ еще считался важнымъ лицомъ. Въ особенности въ Тюмени считали Нехлюдова важнымъ лицомъ потому, что губернаторъ былъ ему знакомый человкъ, очень добрый и любитель спектаклей, остротъ, анекдотовъ и игры въ винтъ. Нехлюдовъ обдалъ у него. Несмотря на дальній Сибирскій городъ, все у Губернатора было очень элегантно; жена его, милая хозяйка, хорошенькая женщина, sur le retour,258 весело шутила съ Нехлюдовымъ и хотла засадить его на другой дам[скій] столъ въ винтъ. Былъ ужъ готовъ столъ съ четырьмя свчами и новой колодой атласныхъ картъ. Но Нехлюдовъ отказался, желая воспользоваться разршеніемъ постить острогъ.
— Ну, все равно, прізжайте ужинать, — проводилъ его Губернаторъ, не вставая изъ за стола. Губернаторша же дала ему виноградъ и грушу, чтобы онъ зналъ, что у нихъ въ Сибири живутъ какъ люди.
Подъ вліяніемъ этого впечатлнія изящества и избытка, главное — свта Нехлюдовъ пріхалъ въ острогъ. Смотритель тотчасъ же повелъ его наверхъ.
Какъ только отворили дверь, такъ Нехлюдова охватилъ удушающій запахъ человческихъ испражненій, полутьма, — горла одна259 коптящая лампа, — и послышались пніе и крикъ, ругательства. Онъ вошелъ прежде всего260 въ мужскую пересыльную. Когда отворили дверь, дкій запахъ еще усилился, и лампа, казалось, горла еще тускле. Въ самомъ коридор, прямо на полъ, мочились два человка въ рубахахъ и порткахъ, съ бритыми головами, въ кандалахъ. Смотритель крикнулъ на нихъ, и они, какъ виноватые, вернулись и легли на свои мста. Нехлюдовъ былъ въ середин, арестанты лежали или должны были лежать голова съ головами. И въ небольшой камер ихъ было человкъ 40. Вс мста были заняты. Вонь была ужасная. Вс вскочили, какъ только вошелъ смотритель. Въ числ этихъ былъ Алексй. Нехлюдовъ передалъ ему полученное отъ жены извстіе и деньги, которыя взялъ смотритель. Потомъ пошли въ верхній этажъ. Въ одной изъ камеръ пли псни, такъ что не слыхали грохота двери. Смотритель постучалъ въ дверь.
— Я те запою. Смирно.
Пошли дальше. Нехлюдовъ попросилъ не шумть и позволить ему посмотрть въ оконце. Смотритель позволилъ.
И тутъ то онъ увидалъ ту ужасную сцену, которая навсегда осталась у него въ памяти. Въ номер было человкъ 20. Двое ходили въ своихъ халатахъ, босикомъ, не глядя другъ на друга, быстро-быстро взадъ и впередъ, какъ зври въ клтк; одинъ былъ черный, похожій на цыгана, другой — маленькій человчекъ, рыжій, уже не молодой и бритый.
Вправо стоялъ противъ угла съ иконой старикь съ блой бородой и истово молился, кланялся въ землю, крестился и шепталъ что то. Потомъ рядомъ съ нимъ двое у наръ съ крикомъ играли въ карты. Нсколько человкъ окружали ихъ. Играющіе хлопали руками и произносили какія то отрывочныя слова.
— А чортъ тебя задави. Обдулъ, — сказалъ одинъ изъ играющихъ, въ рыжихъ усахъ, съ злымъ лицомъ. — Ну, жена, маршъ спать! — крикнулъ онъ, ложась на нары, на блднаго малаго, который стоялъ въ числ смотрвшихъ на игру.
Вс захохотали. Мальчикъ снялъ халать и направился къ нарамъ. Нехлюдовъ постучалъ и попросилъ отпереть камеру, чтобы переговорить съ этимъ мальчикомъ. Онъ былъ приговоренъ къ поселенію за воровство.
Пользуясь своимъ вліяніемъ, Нехлюдовъ попросилъ смотрителя перевести мальчика въ другую камеру.
— Къ ребятамъ, — посовтовалъ помощникъ.
Они вошли къ ребятамъ. Это были одутловатые, блые, съ безсмысленными глазами мальчики, отъ 15 до 18 лтъ. Ихъ было 4.
Такіе же сцены и лица видлъ Нехлюдовъ во все время своего путешествія и все больше и больше ужасался и укрплялся въ своемъ ршеніи открыть это людямъ, выяснить ту безумную жестокость, которая совершалась этими воображаемыми возмездіями, устрашеніями, обезвреживаніями, переправленіями.
Чмъ больше онъ углублялся въ этотъ міръ, тмъ больше онъ центръ тяжести его интереса переносилъ изъ Масловой къ общему вопросу и ко всмъ этимъ страдающимъ и развращающимъ людямъ. Тмъ боле, что Маслова все боле и боле успокаивалась въ работ ухода за больными и отвыкала отъ прежнихъ привычекъ. Вино она совсмъ оставила, не наряжалась боле, но продолжала курить. Мысль о брак съ нею совершенно оставлена была Нехлюдовымъ, но онъ всетаки твердо ршилъ не оставлять ее до конца, какого конца, онъ самъ не зналъ. Жизнь его была такъ полна, что онъ не думалъ о конц.
Конецъ же насталъ очень скоро и совершенно неожиданный для Нехлюдова. Въ числ каторжныхъ въ N былъ политический каторжный Аносовъ, одинъ изъ тхъ политическихъ, вступившихъ въ заговоръ по молодости, по энергичности, по желанію отличиться, съ которыхъ вся эта напущенная на нихъ революціонность сходитъ, не оставляя ни малйшаго слда. Теперь, посл каторги и ссылки, онъ совершенно освободился отъ напущеннаго на себя революціонерства и не могъ даже подумать, зачмъ оно ему. Онъ былъ полонъ жизни, энергіи и добродушной веселости. Онъ не отрекался отъ своего революціонерства, но не нуждался въ немъ.
Онъ заболлъ нарывомъ на ног и, поступивъ въ больницу, познакомился съ Катюшей, влюбился въ нее и, ничего не желая знать объ ея прошедшемъ, ршилъ жениться на ней.
— Что же, любишь ты его? — спросилъ Нехлюдовъ.
— Не то что люблю, a мн жалко его.
По окончаніи срока каторги Катюша съ мужемъ поселились въ уздномъ город. Онъ кормится землемрствомъ. У ней ребенокъ. Нехлюдовъ простился съ ними и живетъ въ Москв, весь поглощенный составленіемъ записки, которую онъ хочетъ подать Государю, о необходимости уничтожить всякое уголовное преслдованіе и замнить его нравственнымъ образованіемъ массъ. Статья, которую онъ напечаталъ въ журнал объ этомъ, — о томъ, что уголовное право есть только пережитокъ варварства, была вся запрещена и вырзана изъ журнала. Книга его о томъ же была сожжена. Будущее покажетъ, какая будетъ судьба его записки.
27 Августа 1898.261 Л. Т.
** № 62 (рук. № 19).
Результаты послдняго нравственнаго подъема, пережитаго Нехлюдовымъ вслдствіи встрчи съ Катюшей Масловой, уже начинали проходить. Опять по немногу, по немногу жизнь затягивала его своей паутиной и своимъ соромъ. Но, какъ всегда было, несмотря на какъ будто обратное движеніе, на ослабленіе нравственнаго сознанія, всякій такой подъемъ поднималъ его и оставлялъ навсегда выше, чмъ онъ былъ прежде. Такъ было и теперь, и въ особенности теперь, посл послдняго подъема, который былъ самымъ сильнымъ въ его жизни. Почти вс взгляды его на жизнь, на людей и, главное, на себя совершенно измнились, и онъ уже не могъ возвратиться къ прежнимъ. Измнилось, главное, его отношеніе къ себ, къ своему положенію. Онъ потерялъ уваженіе къ себ какъ человку извстнаго воспитанія и сословія.
Но не усплъ онъ оглянуться, какъ возникло уже новое чувство самоуваженія, основаннаго теперь уже не на своемъ положеніи, а на важности понятой имъ и проводимой въ жизнь идеи. И опять онъ сталъ доволенъ собой, и насколько доволенъ собой, настолько сталъ хуже и мене спокоенъ. Хуже онъ сталъ тмъ, что, посвятивъ себя своей книг, онъ оставилъ простую дятельность помощи живымъ людямъ и общенія съ ними. Опять невольно началась изнженность и лнь человка, свободно занятаго умственной дятельностью. Можно было начать позже работу, вовсе отложить, считая себя нерасположеннымъ. Опять поднялись въ немъ ослабшіе было совсмъ любовные инстинкты. Корчагина вышла замужъ, и на ней онъ не могъ бы жениться. Но у знаменитаго адвоката, съ которымъ онъ сблизился еще по длу Масловой, была дочь курсистка, выказывавшая большое расположеніе къ Нехлюдову, и поднялось старое прежнее чувство любви, которое онъ еще не сознавалъ. Онъ думалъ, что онъ только занятъ своей запиской. Что выйдетъ изъ его записки и изъ его отношеній къ голубоглазой Вр, дочери адвоката, и какой, въ какой форм, будетъ слдующій нравственный толчекъ и подъемъ Нехлюдова, покажетъ будущее.
28 Ав. 98. Я. П.
Лев Толстой.
4-я РЕДАКЦИЯ.
** № 63 (рук. № 24).
Когда Марья Ивановна позвала къ себ Дмитрія и стала осторожно говорить ему о томъ, что его отношенія къ Катюш ей не нравятся, такъ какъ не хорошо влюбить въ себя двочку, на которой не можешь жениться, то онъ ршительно сказалъ:
— Отчего же не могу?
И хотя онъ въ дйствительности и не думалъ о возможности жениться на Катюш (такъ сильно была заложена въ немъ аристократическая исключительность, по которой такая женщина, какъ Катюша, не могла быть избрана въ подруги жизни), ему посл разговора съ Марьей Ивановной мелькнула мысль о томъ, что можно бы жениться и на Катюш. Мысль эта понравилась ему въ особенности своей радикальностью: Катюша женщина такая же, какъ и вс. Если я люблю ее, то отчего жъ не жениться на ней? Онъ не остановился на этой мысли только потому, что, несмотря на свою безсознательно испытываемую любовь къ Катюш, онъ былъ твердо увренъ, что впереди въ жизни его ожидаетъ еще не такая женщина, которую онъ полюбитъ и которая полюбитъ его.
** № 64 (рук. № 24).
XXIX.
Въ то время какъ Нехлюдовъ сидлъ у окна и, глядя на тнь безлистаго большого дерева, падающаго на дорожку сада, радовался на ту новую и хорошую жизнь, которую онъ поведетъ теперь, Маслова, выпивши большую чашку водки, полупьяная лежала вмст съ другими арестантками на нарахъ 5-ой камеры и хотла и никакъ не могла заснуть. Мшали ей спать и наскомые, которые ли ея тло, и арестантка Аграфена, дьячиха, судившаяся за убійство ребенка, которая въ одной рубах, босикомъ, не переставая, какъ зврь въ клтк, скорыми шагами ходила взадъ и впередъ по камер, то открывая, то закрывая собою дверь съ оконцемъ въ середин, на которое были безсмысленно устремлены глаза Масловой. Мшала ей и сосдка ея, та самая старуха Кораблиха, которая утромъ провожала ее, тмъ, что не переставая изрдка ругалась съ толстой рыжей арестанткой, которая, растрепанная и озлобленная, сидла на другомъ конц наръ и, обими руками разчесывая себя, произносила страшныя, изысканныя ругательства.
** № 65 (рук. № 24).
— Ты зачмъ тутъ?
— Я изъ суда.
— Ну и маршъ въ свое мсто.
Маслова хотла сказать, что ее привели сюда, но потомъ подумала, что не къ чему, да и она такъ устала, что ей лнь было говорить. Конвойный доложилъ, что ее не принимаютъ, оттого что заняты въ контор. Но помощникъ смотрителя не хотлъ быть не правъ и еще громче закричалъ на конвойнаго:
— Такъ дожидайтесь наруж. Я те научу лясы разводить съ арестантами, — обратился онъ къ Масловой. — Маршъ отсюда?
Маслову увели внизъ, на дворъ. И тамъ опять приведенные арестанты проходили мимо нея и опять, какъ голодные зври на пищу, набрасывались на нее, щипали, обнимали и цловали ее. Вс эти выраженія вниманія теперь не трогали и не развлекали ея. Ей хотлось однаго — поскоре покурить и выпить.
На двор она попросилась у конвойныхъ удалиться, для того чтобы тамъ покурить, но ее не пустили. Тогда она ршилась, отойдя за уголъ, закурить на двор, но не успла затянуться разъ, какъ проходившій надзиратель крикнулъ на нее и веллъ идти въ контору.
Когда ее приняли и свели въ женскій коридоръ, было уже 6 часовъ вечера, время ужина.
* № 66 (рук. № 22).
Глава 35.
На слдующій день, въ Воскресенье, въ 5 часовъ утра, въ коридор тюрьмы раздался пронзительный звонокъ.
Арестантки 5-й женской камеры стали подниматься.
Кораблева не спала и разбудила Маслову, которая, спокойно дыша, лежала подъ кафтаномъ и находилась въ томъ состояніи сна, т. е. полной безсознательности, состояніе, которое въ ея теперешней жизни она предпочитала даже опъяненію. «Ахъ опять жизнь»,262 съ ужасомъ подумала она, просыпаясь и почуя усилившуюся къ утру вонь, и хотла опять заснуть, уйти въ область безсознательности, но привычка страха пересилила сонъ, и она поднялась и, подобравъ ноги, сла оглядываясь.
Женщины уже вс поднялись, только дти еще спали. Корчемница осторожно, чтобы не разбудить дтей, вытаскивала изъ подъ нихъ халатъ. Сторожиха развшивала у печки тряпки, служившія пеленками; худая воровка, схватившись за грудь, съ налитымъ кровью лицомъ откашливалась и, въ промежутк вздыхая, почти вскрикивала.263 Рыжая, съ своимъ огромнымъ животомъ, лежала навзничь и громко разсказывала виднный ею сонъ. Старуха стояла передъ образомъ и истово крестилась и кланялась, шепча молитвы. Дьячиха опять ходила босыми ногами взадъ и впередъ по камер. Дуничка264 подвивала на палецъ волосы. Федосья, миловидная мужеубійца, тоже чесала волосы.
По коридору послышались шаги въ шлепающихъ котахъ, загремлъ замокъ, и вошли два арестанта-парашечника въ курткахъ и короткихъ, много выше щиколки, срыхъ штанахъ и, поднявъ на водоносъ вонючую кадку, понесли ее вонъ изъ камеры. Женщины вышли въ коридоръ къ кранамъ умываться. У крановъ произошла опять ссора рыжей съ женщиной, вышедшей изъ другой, сосдней камеры.
— Или карцера захотла! — закричалъ на рыжую старикъ надзиратель и хлопнулъ ей по голой спин такъ, что щелкнуло на весь коридоръ. — Чтобъ голосу твоего не слышно было!
Женщины засмялись.
— Ну, живо! Убирайтесь къ обдн. Сейчасъ поврка.
Не успла Маслова причесаться и одться, какъ пришелъ смотритель со свитой.
— На поврку! — крикнулъ надзиратель.
Изъ другой камеры вышли другія арестантки, и вс стали въ два ряда вдоль коридора, при чемъ, женщины задняго ряда должны были класть руки на плечи женщинамъ перваго ряда. Маслова была въ пар съ Федосьей. Всхъ пересчитали. Счетъ былъ вренъ, и всхъ повели къ обдн.265 При выход изъ женскаго коридора женщины столкнулись съ каторжными, и, несмотря на присутствіе надзирательницы и сторожей, старавшихся предупредить всякія отношенія между мущинами и женщинами, Дуничка успла получить и передать записку знаменитому, два раза бжавшему съ каторги Щеглову.266 Черный арестантъ, вчера обнимавшій Маслову, и теперь усплъ подскочить къ ней.
Женщины смясь спустились внизъ и въ отворенную дверь, крестясь, вошли въ267 церковь и стали въ отгороженное ршеткой мсто на лво. Вслдъ зa ними вошли большой толпой пересыльные и отсиживающіе мущины арестанты. Нкоторые изъ этихъ арестантовъ прошли впередъ, противъ лвой двери. Это были пвчіе. Молодой арестантъ вошелъ въ алтарь.
На верху, на хорахъ, съ одной стороны, гремя цпями, вошли каторжные, съ другой подслдственные.
<Церковь была большая комната, раздленная на двое рзной золоченой перегородкой съ тремя дверями: одной двустворчатой по середин, на каждой половин которой были медальоны въ рзныхъ золоченыхъ рамкахъ, изображающіе двицу и молодаго человка съ крыльями, стариковъ съ книгами, и двумя одностворчатыми дверями, на которыхъ были изображены молодые люди съ открытыми шеями, длинными волосами и крыльями. Между дверьми были изображенія черныхъ людей: одной женщины съ ребенкомъ на рукахъ и другаго мущины съ такими, какъ женщина, черными лицами и руками. Все въ этихъ изображеніяхъ, кром рукъ и лицъ, было покрыто золоченымъ кованнымъ металломъ; вокругъ же головъ этихъ черныхъ изображеній были небольшіе круглые золоченые звздообразные обручи, не сходившіеся на ше. Передъ этими черными изображеніями стояли большіе,268 аршинъ двухъ высоты серебрянные подсвчники съ огромной восковой незажженой свчей, окруженной маленькими зажженными восковыми свчами. И выше перегородки и за перегородкой такія же изображенія и передъ ними тоже горвшія свчи. На стн напротивъ былъ изображенъ человкъ съ крыльями, который снималъ цпи съ старика съ блой бородой. На право же былъ изображенъ человкъ, который безъ крыльевъ летлъ кверху, чему, очевидно, удивлялись вс, стоявшіе внизу.
Кром того, съ боковъ, перпендикулярно къ перегородк, стояли еще утвержденные на высокихъ палкахъ, тоже въ рам съ золотой бахрамой, изображенія головы на полотенц женщины съ ребенкомъ.
Вотъ въ этомъ то помщеніи стали мущины арестанты, наверху, на хорахъ и внизу, съ лвой стороны; съ правой же стороны, за ршеткой съ балясникомъ, стояли арестантки — женщины, въ томъ числ и Катюша, и дти арестантовъ.>269 Въ середин стояло начальство: огромный толстый смотритель въ мундир, его помощникъ и сзади надзиратели и дти и жены надзирателей.
Богослуженіе270 совершалъ священникъ, не старый еще, съ очень добродушнымъ видомъ болзненный человкъ съ маленькой бородкой и длинными расчесанными волосами, и помогалъ ему въ этомъ дьячокъ, не молодой съ сморщеннымъ, испитымъ бритымъ лицомъ человкъ въ пальто, съ выпущеннымъ воротникомъ рубашки
Богослуженіе состояло въ томъ, что священикъ, зайдя за золоченую, покрытую иконами перегородку, раздлявшую на двое церковь, и надвъ на себя парчевый фартукъ, сталъ тамъ у крытаго чахломъ стола и началъ особеннымъ ножичкомъ странной формы вырзать изъ приготовленныхъ и подаваемыхъ ему съ книжечками хлбцовъ различной формы кусочки, раскладывая ихъ въ опредленномъ порядк на серебряное блюдце. Оставшійся же по сю сторону перегородки дьячокъ въ это время не переставая и такъ быстро, что не было никакой возможности понять то, что онъ читалъ, читалъ старинныя молитвы по славянски, изрдка останавливаясь и по пятьдесятъ разъ и больше повторяя быстро слова: «Господи помилуй, Господи помилуй»....
Изрдка священникъ произносилъ изъ за перегородки столь непонятныя для слушателей, какъ и чтеніе дьячка, слова и продолжалъ свое занятіе съ кусочками.272
Прежде всего онъ изъ одного хлбца вырзалъ одинъ больше другихъ кусочекъ и положилъ его въ самую середину блюдца.273 Кусочекъ этотъ долженъ былъ означать агнца, приносимаго въ жертву Евреями и вмст съ тмъ самаго Христа.274 Вырзавъ этотъ кусочекъ, священникъ прокололъ его ножечкомъ въ вид копья, говоря: «единъ отъ воиновъ копьемъ ребра ему прободе, и абіе изыде кровь и вода», — и при этихъ словахъ вылилъ вино и воду въ золоченую чашку.
Изъ втораго хлбца священникъ вырзалъ другой кусочекъ, который долженъ былъ изображать память Богородицы, потомъ изъ третьяго хлбца вырзалъ девять кусочковъ, изображавшихъ память Іоанна Предтечи, апостоловъ, святителей, мучениковъ, преподобныхъ,275 безсеребрянниковъ, Іоакима и Анну и Іоанна Златоуста, уложилъ аккуратно вс эти кусочки въ три ряда съ лвой стороны серединнаго кусочка. Потомъ изъ четвертаго хлбца вырзалъ кусочки, поминая православныхъ христіанъ, и изъ пятаго хлбца вырзалъ такіе же кусочки, поминая умершихъ.
Потомъ священникъ взялся за поданные ему хлбцы съ книжечками. Изъ каждаго хлбца онъ выковыривалъ кусочекъ, клалъ на блюдо и читалъ написанныя въ книжечк имена, сначала живыхъ людей,276 а потомъ умершихъ.
Уложивъ вс кусочки, онъ покрылъ ихъ серебряной складной крышечкой въ вид звзды и все покрылъ расшитыми салфеточками.
Когда все это было устроено, арестантъ подалъ священнику курительницу съ углями и ладономъ, и священникъ, перекрестивъ277 руку арестанта, — при чемъ арестантъ поцловалъ руку священника, — началъ махать курительницей, сначала передъ кусочками, а потомъ передъ всми изображеніями на дверяхъ и на перегородк, а потомъ передъ смотрителемъ тюрьмы, передъ его женой и наконецъ и передъ арестантами.
Потомъ священникъ278 началъ говорить молитвы, а хоръ изъ арестантовъ, за каждымъ молитвеннымъ прошеніемъ, высказаннымъ священникомъ, громко и протяжно плъ три раза: «Господи помилуй». Священникъ, не дожидаясь окончанія ихъ пнія, начиналъ новое прошеніе. Такъ что мало понятныя сами по себ славянскія слова прошеній уже совершенно не могли быть понятны за громкимъ и протяжнымъ пніемъ арестантовъ, повторявшихъ все одно и тоже: «Господи помилуй» и «подай Господи».279 Изъ всхъ прошеній чаще и громче всего повторялись прошенія о здоровь Государя Николая Александровича, его жены, родственниковъ, синода и архіерея. Потомъ, посл много разъ повторенныхъ такихъ молитвъ, изъ которыхъ чаще всего повторялись имена Государя Николая Александровича и Богородицы, дьячекъ, ставъ передъ средней дверью, прочелъ самымъ страннымъ голосомъ280 одну страницу изъ посланій апостола Павла, a посл дьячка священникъ прочелъ нсколько стиховъ изъ Евангелія. Посл этого хоръ и дьячекъ запли самую непонятную и, если растолковать ее, то глупую и неумстную псню о херувимахъ, причемъ вс, начиная съ смотрителя и его жены, начали усердно креститься и кланяться, нкоторые стали на колни, а священникъ сталъ у средняго стола зa перегородкой и началъ надъ этимъ столомъ махать руками. Ему было неловко и трудно поднимать руки отъ надтаго на немъ парчеваго мшка безъ рукьвовъ, но онъ усердно длалъ это и даже опускался на колна и цловалъ столъ и то, что было на немъ.
Когда непонятная псня кончилась, священникъ, взявъ въ одну руку блюдце съ кусочками, а въ другую чашку съ виномъ, вышелъ изъ боковой двери и, выйдя на середину,281 опять началъ поминать великаго государя Николая Александровича, потомъ жену его Александру Федоровну, потомъ мать и всхъ родныхъ, потомъ всхъ архіереевъ, потомъ махнулъ руками съ кусочками и ушелъ въ двери. И тутъ282 смотритель и его помощникъ, а за ними и арестанты поклонились въ землю. Потомъ занавска задернулась, и опять начались прошенія о мир,283 изъ которыхъ ничего не слышно было изъ за троекратнаго пнія: «Господи помилуй». Посл этого священникъ отдернулъ занавску, и хоръ заплъ: «врую во единаго Бога Отца» и т. д. Священникъ же взялъ обими руками салфетку и сталъ равномрно махать ею надъ золотой чашкой,284 предполагая, что хлбъ теперь уже не хлбъ, a тло, а вино не вино, а кровь. При совершеніи этого воображаемаго чуда священникъ сталъ поминать всхъ членовъ церкви, Богородицу и опять царя и его семейство.285 Потомъ, посл многихъ непонятныхъ словъ и псенъ священника о томъ, что Богъ не одинъ, а три и все таки одинъ, священникъ изъ за перегородки закричалъ что то изрядно о пресвятой Богородиц, и хоръ заплъ о томъ, что очень хорошо прославлять родившую Христа двушку Марію, которая удостоена большей чести, чмъ какіе-то херувимы и большей славы, чмъ какіе-то серафимы.286 Священникъ опять задернулъ занавску: «Святая Святымъ», снялъ салфетку съ блюдца, разрзалъ серединный кусочекъ на четверо и положилъ его въ вино и, вливая туда теплую воду, проговорилъ: «раздробляется и раздляется агнецъ Божій, раздробляемый и нераздляемый, всегда ядомый и никогда же изъдаемый», и посл этого онъ сълъ кусочки и выпилъ вино изъ чашки, а пвчіе громко пли непонятную287 псню. Потомъ священникъ вышелъ съ золоченой чашкой, въ которой были положены вс кусочки, и смотритель низко опустилъ голову, показывая тмъ, что онъ не дерзаетъ смотрть на то, что находится теперь въ золоченой чашк.
Дти вышли впередъ, сторожиха вынесла свою, и священникъ сталъ имъ давать изъ ложечки въ ротъ по кусочку. Потомъ помянули еще много разъ царя, его родню, потомъ архіерея именно этого города и всякое начальство, и священникъ, выпивъ все вино изъ чаши, въ самомъ веселомъ расположеніи духа вышелъ изъ за перегородки, сталъ передъ изображеніемъ мущины съ чернымъ лицомъ и руками въ золоченой одежд и началъ фалъшивымъ голосомъ не то пть, не то говорить удивительныя слова про Іисуса сладчайшаго. Онъ говорилъ: (2-я, 3-я стр., отчеркнутое).288
Такъ говорилъ онъ очень долго, потомъ, очевидно съ новой энергіей, началъ читать еще боле ненатуральнымъ голосомъ на распвъ слдующее: (выписать стр., отчеркнутое).289 И въ конц этихъ словъ хоръ заплъ: «Іисусе, сыне Божій, помилуй мя». Потомъ опять такія же слова и въ конц ихъ: «алилуія». И всякій разъ, какъ онъ говорилъ: «Іисусъ, сынъ Божій, помилуй мя», такъ это же самое на распвъ повторяли арестанты, и такъ протяжно, что священникъ, не дожидаясь конца ихъ пнія, начиналъ свое чтеніе.
Такъ продолжалось чрезвычайно долго, такъ что повторялось каждое воззваніе разъ по 30. Когда же и это кончилось, то священникъ зашелъ за перегородку и вынесъ оттуда золоченое изображеніе того креста, на которомъ вмсто вислицы казнили Іисуса Христа, и вс, сначала начальство и ихъ семьи, а потомъ, гремя цпями, арестанты, подходили и цловали это золотое изображеніе казни и руку священника, которую онъ, разговаривая съ смотрителемъ, совалъ имъ иногда въ ротъ, а иногда въ носъ.
Въ этомъ состояло то служеніе Богу, которое совершалось для утшенія и спасенія душъ арестантовъ.290 И совершалось это богослуженіе во имя Христа, того самаго Христа, Іисуса Назарея, который только за то и былъ казненъ Евреями, что запретилъ длать именно это, то, что длалось теперь его именемъ въ этой церкви, того самаго Христа,291 непереставая говорившаго, что Богу надо служить не въ извстномъ мст, а всегда духомъ и истиной, что храмы не нужны и ихъ надо разрушить, что между Богомъ и человкомъ не должно быть никакихъ посредниковъ, что молиться надо каждому отдльно, въ уединеніи, и молясь не говорить лишняго, не просить ничего у Бога, потому что Богъ-отецъ знаетъ, что намъ нужно, прежде чмъ мы скажемъ, который говорилъ,292 что вс люди гршны передъ Богомъ и потому не могутъ не только наказывать, но и судить другихъ людей, который говорилъ, что весь законъ Бога состоитъ въ томъ, чтобы любить Бога и ближняго и потому не только не длать другому чего не хочешь, чтобы теб длали, но поступать съ другими такъ, какъ хочешь, чтобы съ тобой поступали, и потому не только не заковывать людей въ цпи, не брить имъ половины головы, не запирать, какъ зврей, за ршетками, но и не называть кого бы то ни было «безумный, рака», а любить и потому всхъ прощать, и не разъ и не семь разъ, а семьдесять разъ семь. Никому и въ голову не приходило того, что сдлалъ бы этотъ Христосъ, если бы онъ точно былъ живой,293 какъ утверждалось этими поклонниками его, и какъ бы онъ ввергнулъ въ самую ужасную геену огненную всхъ этихъ надругающихся надъ нимъ и его отцомъ, если бы онъ точно былъ такой злой, казнящій людей, какимъ они представляли его себ, и какъ бы онъ горячо заплакалъ объ тхъ миліонахъ людей, которыхъ, скрывая отъ нихъ то благо, которое онъ далъ имъ, обманываютъ и продолжаютъ обманывать его именемъ.294 Были среди арестантовъ люди совсмъ не врующіе, считающіе все это обманомъ и только для начальства притворяющіеся молящимися, и такихъ было много, остальные же вс врили въ то, что въ томъ, что происходило въ церкви, и заключалась единственная истинная вра, и вра христіанская.295 Священникъ, воспитанный и въ семь и въ школ такъ, что сущность вры состоитъ въ этомъ волхвованіи надъ кусочками, хотя и не врилъ въ то, что изъ хлба и вина длается тло и кровь и что принятіе этих кусочковъ содйствуетъ благу человка, врилъ, что надо въ это врить, поступая такъ, какъ будто бы онъ вритъ, и даже такъ привыкъ настраивать себя, что, выпивая натощакъ иногда стаканъ и боле вина съ хлбомъ, онъ чувствовалъ пріятное возбужденіе, которое приписывалъ святости совершаемаго дйствія. Такъ врилъ священникъ. Дьячекъ ни во что не врилъ и нисколько не заботился о томъ. Онъ никогда и не спрашивалъ себя: вритъ ли онъ или не вритъ, a длалъ свое дло, дававшее ему возможность жить. Начальникъ тюрьмы также врилъ, что надо непремнно врить въ то, что длалось въ церкви. О томъ же, что длалось въ церкви, онъ имлъ самое смутное понятіе. Зналъ только, что надо для порядка и для примра длать видъ, что вришь, и потому, твердо стоя, кланялся, крестился и строго поглядывалъ на арестантовъ, когда замчалъ какой нибудь непорядокъ. Когда стали причащать дтей, онъ вышелъ впередъ и самъ собственноручно поднялъ мальчика, который причащался, и подержалъ его, пока священникъ давалъ ему воображаемое тло и кровь Христа. Большинство же арестантовъ уже совсмъ не знало не только смыслъ того, что длалъ зa перегородкой священникъ, но не знало то, чему надо врить. Оно врило только тому, что надо молиться только утромъ и вечеромъ, и передъ и посл всякой ды, и при звот, и при вид церкви, и при удар колокола, и при удар грома, и еще особенно молиться по воскресеньямъ и по праздникамъ. Подъ молитвой же они разумли преимущественно стояніе передъ иконой, поклоны и крестное знаменіе, къ которому, смотря по знанію, можно присоединять и произнесенiе заученныхъ славянскихъ словъ. Молиться надо было по ихъ понятіямъ угодникамъ, Богородиц и, главное, иконамъ.296 Но если съ пользой молиться, то надо знать, кому и какъ, черезъ кого молиться, совершенно также, какъ для подачи прошенія и для всякаго оборота надо знать, какъ, черезъ кого длать дло. Такъ врили многіе, и врившіе такъ подавали книжечки съ поминаніями и ставили свчи. Такъ врили нкоторые. Большинство же не врило въ дйствительность молитвъ, а молилось только потому, что вс молились. Такъ молились они въ церкви. И такъ молиться было пріятно: вс въ новомъ мст, вс вмст, помщеніе было изукрашено золотомъ, расписано картинами, освщено свчами. Священникъ въ золотой риз внушительнымъ голосомъ произносилъ таинственныя слова, и хоръ плъ знакомые, такіе же таинственные напвы.297 И въ извстныхъ мстахъ надо было креститься и кланяться. Въ этомъ состояла молитва.
Впереди женщинъ стояла въ своей крестьянской одежд заключенная въ тюрьм женщина съ тремя дтьми. Она шла съ мужемъ, убившимъ въ пьяной драк, въ Сибирь и нынче, готовясь къ отъзду, причащала дтей. Одна двочка, 11/2 года, была у нея на рукахъ, а два мальчика, 5-ти и 3-ехъ лтъ, блоголовые, ровно только что подстриженные, какъ жеребятки стригунки, въ поддевочкахъ и сапожкахъ стояли передъ матерью и, очевидно хорошо наученные ею, становились на колнки, когда другіе становились, и не переставая крестились и кланялись въ землю, видимо твердо увренные въ томъ, что то, что они длаютъ, очень важно, хотя и не зная зачмъ они это длаютъ, но радуясь тому, что они умютъ это длать, и испытывали при этомъ, глядя на освщенный золотой иконостасъ и иконы, на движенія священника и слушая его торжественные возгласы и пніе хора, художественное наслажденіе. Тоже испытывало огромное большинство взрослыхъ арестантовъ и арестантокъ, бывшихъ въ церкви, тоже испытывала и Маслова, когда она, отходя отъ креста и получивъ кусочекъ просвиры отъ Кораблихи, вынимавшей за упокой убитаго мужа, положила его въ ротъ и вмст съ товарками пошла изъ церкви.
— Маслову въ постительскую, — сказалъ надзиратель, когда они проходили по коридору.
Маслова подумала, что это Клара, какъ въ то Воскресенье, и,298 радуясь предстоящему развлеченію, пошла зa надзирателемъ въ пріемную.
* № 67 (рук. № 24).
Священникъ же въ это время сталъ у средняго стола зa перегородкой и началъ надъ этимъ столомъ, не смотря на то что парчевый мшокъ мшалъ этому, какъ бы длая гимнастику, разводить руками. А потомъ длалъ туже гимнастику для ногъ и поясницы, нсколько разъ опускаясь на колни и поднимаясь и для чего то цлуя столъ и то, что было на немъ. Посл этого священникъ перешелъ къ маленькому столу, взялъ съ него въ одну руку блюдце съ кусочками, покрытое салфеткой, а въ другую чашку съ виномъ и съ этими вещами въ рукахъ вышелъ изъ боковой двери слва и на ходу еще началъ называть великаго государя императора Николая Александровича, потомъ жену его, великую государыню Александру Федоровну, потомъ просто государя наслдника его, потомъ мать и всхъ родныхъ царя, потомъ синодъ и всхъ архіереевъ и спеціально архіерея той эпархіи, въ которой былъ острогъ, потомъ помахалъ руками съ кусочками въ вид креста и ушелъ въ большія среднія двери.
Во все время, когда онъ, держа въ рукахъ блюдце и чашку, поминалъ разныя лица, вс бывшіе въ церкви опустили головы, какъ бы не чувствуя себя достойными даже взглянуть на кусочки, которые были подъ салфеткой. Посл этого священникъ задернулъ занавсъ большой двери и опять началъ читать прошенія: о мир всего міра, о благосостояніи церкви, о плавающихъ, путешествующихъ и плненныхъ и въ особенности о государ Никола Александрович, его супруг, матери, наслдник и родственникахъ,299 потомъ чтобы этотъ государь побдилъ себ подъ ноги всхъ враговъ.
Посл этого священникъ отдернулъ занавску, и хоръ заплъ что то, а священникъ взялъ обими руками салфетку и сталъ равномрно махать ею надъ блюдцемъ и золотой чашкой, съ тмъ чтобы хлбъ сдлался не хлбомъ, а мясомъ человческимъ, а вино сдлалось бы не виномъ, а кровью человческой. Потомъ, посл многихъ непонятныхъ словъ и поминаній царя и его родственниковъ, священникъ изъ за перегородки закричалъ что-то изрядно о пресвятой, пречистой богородиц, и хоръ заплъ о томъ, что очень хорошо прославлять родившую Христа двицу Марію, которая удостоена большей чести, чмъ какіе то херувимы, и большей славы, чмъ какіе-то серафимы, и, опять задернувъ занавску, снялъ салфетки съ блюдца, разрзалъ серединный кусочекъ на четверо и положилъ его въ вино и теплую воду и тотчась же сълъ одинъ кусочекъ и выпилъ нсколько вина изъ чашки, воображая, что онъ сълъ кусочекъ человческаго мяса и выпилъ нсколько глотковъ человческой крови. Въ это время пвчіе громко пли непонятную псню. Потомъ священникъ вышелъ съ золоченой чашкой, въ которой были оставшіеся кусочки хлба въ вин, и смотритель, а за нимъ и вс опять низко опустили головы. Но тутъ священникъ уже не поминалъ царя и царицу, а пригласилъ желающихъ поесть тла и крови человческой, которыя предполагалъ, что находятся подъ салфеткой.
Желающихъ сть это воображаемое тло и пить воображаемую кровь оказалось только нсколько дтей. Женщина, шедшая за мужемъ въ каторгу, вынесла свою двочку, и священникъ далъ ей изъ ложечки въ ротъ кусочекъ хлба и ложечку вина, которое она проглотила съ болышимъ удовольствіемъ, никакъ не подозрвая того, что она ла. Посл этого также дали и другимъ дтямъ по ложечк окрошки, и, старательно отеревъ имъ рты, священникъ унесъ окрошку за перегородку и допилъ тамъ все вино изъ чашки и, съвъ вс кусочки, въ самомъ веселомъ настроеніи духа вышелъ изъ за перегородки и сталъ передъ изображеніемъ мущины съ чернымъ лицомъ и руками въ золоченой одежд. Прочтя нкоторыя обыкновенныя молитвы, священникъ, какъ бы собираясь съ силами, на минуту остановился и потомъ началъ фальшивымъ голосомъ не то пть, не то говорить слдующія слова.
* № 68 (рук. № 24).
Были такіе, которые считали все это поповскимъ мошенствомъ, но для начальства длали видъ, что они врятъ во все это. Эти особенно усердно крестились и кланялись, стоя на колняхъ и отпуская другъ другу матерныя ругательства; но такихъ было немного. Большинство же не то что не врило въ ту вру, которая требовалась при этомъ богослуженіи (тутъ собственно нечему было врить), но врило въ то, что то, что происходило тутъ передъ ними, было выраженіе единой истинной вры, въ которую надо врить,300 которая для чего то нужна и ко времени можетъ пригодиться, и что если врить и молиться, (подъ молитвою разумя маханіе руками и поклоны), то будетъ хорошо, если же не молиться или не врить, то можетъ случиться что нибудь дурное. Такъ врило большинство, но были и такіе, которые совершенно не врили даже въ то, что надо врить, а только находили нкоторое удовольствіе въ томъ, чтобы стоять въ новомъ мст, слушать пніе, смотрть людей, переговариваться. Къ этому301 разряду принадлежала и Маслова. Сначала ей было развлекательно войти въ церковь, слушать пніе, смотрть жесты священника, одежду смотрителевой жены и новую шляпку на его дочери, но потомъ, когда все было осмотрено, стало очень скучно и захотлось или спать или чай пить. Она обрадовалась, когда все кончилось и священникъ сунулъ ей поцловать крестъ и свою руку, стянутую поручемъ, и испытала то чувство удовольствія прекращенія безсмысленнаго занятія, которое многими принимается за религіозное чувство успокоенія посл молитвы.
— Маслову въ постительскую, — сказалъ надзиратель, когда они проходили по коридору.
«Вотъ на», подумала Маслова, радуясь предстоящему новому развлеченію. Предполагая, что это была Клара, ея подруга изъ дома Розанова, Маслова пошла за надзирателемъ въ постительскую.
* № 69 (рук. № 25).
<А посл поврки въ мужскомъ коридор раздалось пніе хоромъ молитвы: «Спаси, Господи, люди твоя, благослови достояніе твое, побду благоврному Императору нашему Александру Александровичу на супротивныя даруяй» и т. п. Оказывалось, что арестанты просили Бога даже не о томъ, чего желали ихъ сердца, а о томъ, что нужно было тмъ, которые держали ихъ взаперти. И посл. этого не прощенные, а наказываемые люди пропли еще молитву «Отче нашъ», въ которой говорится о томъ, что для того чтобы Отецъ небесный простилъ намъ наши грхи, и мы прощаемъ всмъ грхи ихъ. Молитву эту по славянски пли басами и тенорами, заботясь, главное, о томъ, чтобы ладить и вмст вытягивать на извстныхъ мстахъ и вмст произносить слова то скороговоркой, то въ растяжку. Никто, разумется, никогда и не думалъ, о чемъ просилось въ молитвахъ и что означали произносимыя слова: думали только о томъ, какъ бы громче рявкнуть и врне оборвать гд надо и какъ бы поскоре кончить.>
* № 70 (рук. № 22).
Нехлюдовъ пріхалъ нынче на свиданіе не съ утра, со всею свжестью мысли и чувства, какъ тотъ разъ, a посл бесды съ адвокатомъ, посщенія квартиры смотрителя и теперь видлся съ ней посл тхъ странныхъ впечатлній, которыя онъ получилъ въ этой комнат и въ условіяхъ, еще боле неудобныхъ, чмъ въ первый разъ. Онъ надялся, что при вид ея онъ испытаетъ вновь то чувство умиленія, которое онъ испыталъ въ первое свиданіе, но ничего подобнаго онъ не испытывалъ. Онъ не видлъ уже въ ней теперь ту Катюшу, которую онъ зналъ: чистую, любящую его одного двушку, a видлъ передъ собой чуждую себ проститутку, которая не понимаетъ, не хочетъ или не можетъ понять его и, хуже всего, какъ будто хочетъ прельстить его собою. Онъ стоялъ съ ней рядомъ и такъ близко, что ему видны302 были вс подробности этого оскверненнаго, развращеннаго лица съ подпухшими глазами. И въ немъ вмсто прежняго чувства умиленія поднялось чувство отвращенія, неловкости и стыда. Чувство это особенно усиливалось еще тмъ, что онъ только что говорилъ съ той стриженной двушкой, на лиц которой не было ни одной морщинки и все существо которой дышало такимъ противуположнымъ характеру Масловой духомъ естественнаго, прирожденнаго цломудрія. Усиливалось это чувство и тмъ, что онъ чувствовалъ, что обращаетъ на себя вниманіе.
«Да вдь мн не себя, мн Бога нужно», подумалъ онъ.
** № 71 (рук. № 24).
Глава XLII.
Когда Нехлюдовъ въ первый разъ халъ въ острогъ, онъ готовился къ свиданью съ ней и, увидавъ ее, боролся съ чувствомъ отвращенія къ ней. Нынче онъ не готовился, не думалъ о томъ, какъ и что онъ скажетъ ей, и вдругъ, какъ только онъ увидалъ ее въ арестантскомъ одяніи, со страхомъ и готовностью остановившуюся среди комнаты, чувство умилительной жалости къ ней охватило его, наполнило всю его душу и исключило вс другія. Онъ слъ съ ней рядомъ, и такъ близко, что ему въ первый разъ видны были вс подробности этого оскверненнаго, развращеннаго, когда то милаго лица. Кром того, вс морщинки припухлаго лица и искусственно выпущенные кудряшки были особенно замтны ему нынче, посл того какъ онъ только что смотрлъ въ лицо той румяной двушки съ бараньими глазами, на которомъ не было ни одной морщинки и лежала печать такого чистаго цломудрія. Но, удивительное дло, чмъ замтне были на ея лиц слды ея прошедшей жизни, тмъ отвратительне она казалась ему, тмъ больше онъ жаллъ и любилъ ее тою любовью, которую онъ въ первый разъ испыталъ въ тотъ разъ, когда онъ на минуту усумнился было и потомъ, вспомнивъ о Бог, почувствовалъ Его въ себ. Онъ чувствовалъ теперь, что онъ именно такою, какъ она есть, и любилъ ее, ея душу, которую онъ же загрязнилъ и онъ же постарается разбудить и вызвать.....
Чувство это было такъ сильно, что то, что онъ, очевидно, обращалъ на себя вниманіе, и многіе изъ бывшихъ въ комнат, прекративъ разговоры, смотрли на него, не смущало его. Не смущало его и то, что изо рта у нея пахло виномъ и что, свши съ нимъ рядомъ, она кокетливо улыбалась ему, какъ то особенно поджимая губы. Онъ видлъ это, но не смущался этимъ и еще боле именно за все это жаллъ ее, какъ естественно жалть человка съ изувченными членами, особенно когда зналъ его цльнымъ. Все, что было въ ней теперь нехорошаго и отталкивающаго, только усиливали въ немъ жалость, а жалость усиливала любовь. Въ душ его открылся ключъ воды живой, и онъ нынче въ первый разъ чувствовалъ его проявленіе.303
Облокотившись на ручку дивана, такъ чтобы быть слышаннымъ одною ею, онъ сказалъ:
— Если прошеніе это не выйдетъ, то подадимъ на высочайшее имя, и я сдлаю все, что могу.
— Вотъ это хорошо, — сказала она, ненатурально вертя головой и улыбаясь, не распуская губъ.
Нынче въ ней не было совсмъ того враждебнаго отношенія, которое она выразила въ первое свиданіе, но не было и ничего сближающаго, искренняго, серьезнаго. Она, очевидно, смотрла на Нехлюдова не какъ на человка, котораго она знала и любила, который считалъ себя виноватымъ передъ ней и хотлъ загладить вину, а какъ на такого же человка, какъ и вс, которому она нравилась и который поэтому готовъ сдлать для нея пріятное.
— Но если бы и это не удалось, я поду съ вами, куда бы вы не похали.
— Зачмъ же вамъ-то хать?
— Чтобы служить вамъ, загладить свою вину.
Онъ помолчалъ, ожидая того, что она скажетъ. Она молчала.
— Вы не врите мн, — сказалъ онъ, глядя на304 лицо ея, ставшее вдругъ серьезнымъ.
— Отчего же не врить.
— Ну такъ скажите мн что нибудь.
— Что же сказать... Все сказано. Я говорить больше не умю, — сказала она, оглядываясь вокругъ себя.
И лицо ея сдлалось нетолько серьезно, но строго, какъ и въ первое свиданіе.
Они помолчали.
— Вамъ дурно, я думаю, въ общей, — сказалъ Нехлюдовъ. — Я думаю, нехорошія женщины съ вами.
— Да, есть, — сказала она, — но есть очень хорошія, очень хорошія есть, такъ же какъ я, ни за что сидятъ. А можно васъ попросить, — сказала она, доставая что то маленькое, завернутое въ бумажк, изъ за пазухи.
— Непремнно все сдлаю, — сказалъ Нехлюдовъ, ожидая чего нибудь важнаго и радуясь этому.
— Вотъ что, — сказала она, вертя головой и улыбаясь, но такъ, чтобы не распустить губы, — у меня зубъ выскочилъ, и я вставила, а крючекъ сломался. Такъ вотъ починить, пожалуйста, если можно. Это можетъ всякій дантистъ сдлать.
— Зачмъ это? — сказалъ онъ.
— А не хорошо, самимъ не понравится беззубая, — сказала она опять съ той же улыбкой, не распускающей губъ.
Нехлюдовъ только теперь замтилъ недостатокъ глазного зуба съ правой стороны.
— Вотъ благодарна буду, — сказала она, и Нехлюдовъ почувствовалъ опять запахъ вина.
— И у меня къ вамъ просьба, — сказалъ онъ ршительно.
— Что-же я могу здсь для васъ сдлать? — сказала она, улыбаясь и очевидно что-то подозрвая.
— Вы, пожалуйста, не обидьтесь на меня, a сдлайте, что я васъ прошу. Прежде отвтьте, что я спрошу.
— Ну, хорошо.
— Вы пьете вино?
Она нахмурилась.
— Ну что-жъ коли пью?
— Не пейте, пожалуйста.305 Вдь это ужасно вредно во всхъ отношеніяхъ.
— Немножко ничего; вотъ если напиться, ну такъ....
— Нтъ, вы, пожалуйста, не пейте. Общайте мн.
Она помолчала.
— Вдь скучно очень, — сказала она, — а тутъ развеселишься.
— Ну, общаете?
— Что-жъ, я пообщаю, да не сдержу.
— Но все таки постарайтесь.
— Постараюсь, хорошо.
— А вотъ еще что: я спрашивалъ здсь, нельзя ли книгъ передавать вамъ. Мн сказали, что нельзя, а что можно только одно Евангеліе. Я бы вамъ посовтывалъ почитать Евангеліе.
— Я читала, я знаю все, — недовольно проговорила она.
— Нельзя все знать. Эту книгу читать — всегда все новое.
Опять у нее сддалось испуганное лицо, и она, какъ улитка, ушла въ себя. Онъ хотлъ еще многое сказать, но, увидавъ это выраженіе, замолчалъ. Нехлюдовъ чувствовалъ, что въ ней есть кто то прямо враждебный ему, защищающій ее такою, какою она теперь, и мшающій ему проникнуть до ея сердца. A кром того, онъ чувствовалъ, что вс т хорошія слова, которыя онъ говорилъ, выходили холодны и глупы; что такія холодныя и глупыя слова не могли тронуть ее.
Опять они замолчали. Молчаніе это было прервано.
— Вотъ вы все говорите: что сдлать? Вотъ я бы попросила, если можно, васъ похлопотать.
— Что такое?
— Со мной одна женщина сидитъ,306 — продолжала она, и лицо ея приняло простое, пріятное выраженіе, — и такъ жалко. Это крестьяночка одна. Ее отдали замужъ 15 лтъ. Мужъ сталъ ей такъ противенъ, что она хотла отравить его, а потомъ помирились. А теперь ее на каторгу ссылаютъ, а мужъ ее любитъ такъ, что съ ней идти хочетъ. Такая милая женщина. Нельзя ли ей помочь? Говорили, что царицу просить надо.
— Какъ ее зовутъ?
Маслова сказала. Нехлюдовъ записалъ. Въ это время смотритель всталъ.
— Пора, господа, пора расходиться, — сказалъ онъ, глядя на часы.
Маслова испуганно вскочила.
— Такъ до свиданія, — сказалъ Нехлюдовъ, протягивая ей руку.
— Такъ пожалуйста, о чемъ я просила, — сказала она.
— О чемъ?
— Объ обихъ, — сказала она, удерживая улыбку.
— Сдлаю это. Если успю, привезу завтра, — сказалъ Нехлюдовъ, указывая на карманъ, въ который онъ положилъ зубъ.
— Завтра нельзя будетъ, — сказалъ смотритель, слышавшій послднія слова Нехлюдова. — Завтра контора занята будетъ. До четверга.
— Ну такъ до четверга. А вы сдлаете, о чемъ я васъ просилъ? — прибавилъ онъ.
Она ничего не отвтила, и опять лицо ея стало холодно и сурово. Очевидно, ей не хотлось именно того, чего хотлъ отъ нея Нехлюдовъ.
** № 72 (рук. № 24).
По немногу стали выходить изъ первой въ другую комнату и спускаться по лстниц. Молодой человкъ въ короткой жакетк шелъ рядомъ съ Нехлюдовымъ, какъ бы ожидая чего.
— Тутъ моя сестра. Она провожаетъ... — сказалъ онъ.
— Тоже отправляется? — спросилъ Нехлюдовъ.
— Нтъ, она еще остается, она провожающихъ провожаетъ. Она тоже ссылается, но не съ этой партіей. Ея дло все еще не разобрано. Вотъ уже 8-ой мсяцъ сидитъ. Вотъ и она, — сказалъ онъ, указыая на ту самую румяную двушку съ бараньими глазами, которая большими шагами возвращалась съ площадки лстницы. Мальчикъ, родившійся въ острог, бжалъ за ней.
— Ну, прощай Маша, — сказалъ молодой человкъ.
Она подошла къ нему и что то стала говорить. Нехлюдовъ отошелъ, но не уходилъ, дожидаясь смотрителя.
— Марья Павловна, пожалуйста, — говорилъ смотритель.
— Иду, иду, — улыбаясь отвчала румяная двушка съ бараньими глазами и, кивнувъ головой Нехлюдову, какъ старому знакомому, ушла съ мальчикомъ и присоединившимся къ ней молодымъ человкомъ въ куртк въ противоположную дверь, въ тюрьму, такъ же спокойно и жизнерадостно, какъ будто она шла изъ гостиной въ спальню.
— Да-съ, удивительные порядки, — какъ бы продолжалъ прерванный разговоръ молодой человкъ въ жакетк, подходя къ Нехлюдову и спускаясь съ нимъ вмст съ лстницы. — Спасибо еще капитанъ, — такъ смотрителя называли, — добрый человкъ.
— Какъ же можетъ добрый человкъ служить въ такой ужасной должности?
— Спасибо, что служитъ, а то было бы хуже.
Они сошли внизъ въ сни. Въ то время, какъ они надвали пальто, къ нимъ подошелъ съ усталымъ видомъ смотритель. Два надзирателя вытянулись, приложивъ руки къ козырькамъ.
— Такъ вы будьте такъ добры, представьте отъ его превосходительства разршеніе, — сказалъ онъ Нехлюдову, махая на надзирателей рукою, чтобы они приняли свои пальцы отъ козырьковъ.
— Я завтра же доставлю, — сказалъ Нехлюдовъ, глядя на арестанта, которой съ чайникомъ, согнувшись при вид начальства, спускался съ лстницы.
— А то вдь я могу отвтить зa послабленіе, — сказалъ смотритель, направляя взглядъ туда же, куда смотрлъ Нехлюдовъ. — Куда? — проговорилъ онъ и, мотнувъ головой назадъ, продолжалъ говорить съ Нехлюдовымъ о своей отвтственности.
Арестантъ, еще боле согнувшись, поворотилъ и, какъ вышколенное животное, блеснувъ глазами, вернулся назадъ.
— Мое почтеніе, — сказалъ Нехлюдовъ и поспшилъ выдти.
Онъ испытывалъ теперь, какъ и тотъ разъ при вход въ острогъ и постительскую, кром жалости, еще и чувство недоумнія и какой то нравственной тошноты при мысли о томъ, что вс эти страданія могли бы не быть, что вс они налагаются одними людьми на другихъ по какимъ то смутнымъ, неяснымъ причинамъ. Молодой человкъ ждалъ его за дверью, и они пошли вмст.
— А какой ужасъ, какой ужасъ, — говорилъ Нехлюдовъ, довольный тмъ, что было кому высказаться.
— А что?
— Да все ужасно. Какъ ни страшно было въ контор, эти уголовные для меня еще жальче.
— Ну, не знаю, тамъ нервы другіе.
Молодой человкъ разсказалъ дорогой Нехлюдову всю свою исторію и исторію своей сестры. Онъ былъ молодой ученый, оставленный при университет зоологъ, не интересуюшійся политикой. Сестра же его, кончившая на курсахъ, принадлежала, какъ онъ говорилъ, по убжденіямъ къ революціонной партіи, но къ революціи мирной, посредствомъ измненія общественнаго мннія, просвщенія народа. Преступленіе ея состояло въ томъ, что, когда полиція пришла съ обыскомъ въ квартиру, гд были запрещенныя книги и брошюры, кто-то потушилъ огонь и въ темнот выстрлилъ и ранилъ полицейскаго. Она знала, кто стрлялъ, но при допрос она заявила, что и потушила огонь и стрляла она, хотя она никогда въ жизни не брала въ руки пистолета и во время обыска собирала бумаги и передавала ихъ одному изъ товарищей, успвшему убжать заднимъ ходомъ.
— Они вс знаютъ, что стрляла не она, но она стоитъ на своемъ и спасаетъ того, кто стрлялъ.
— Что же ей будетъ?
— Вроятно, каторга.
Разсказавъ еще много ужаснаго, усилившаго въ Нехлюдов нравственную тошноту, молодой человкъ простился, какъ съ знакомымъ, съ Нехлюдовымъ, и они разошлись въ разныя стороны.
** № 73 (рук. 24).
Вернувшись въ контору, онъ засталъ Маслову въ оживленномъ разговор съ Марьей Павловной и Вильгельмсономъ, но онъ не обратилъ на это никакого вниманія и, услыхавъ отъ смотрителя, что время расходиться, молча простился съ Масловой и пошелъ съ Марьей Павловной.
— А вы знаете, — сказала Марья Павловна, — ваша знакомая разсказала намъ, что нынче тутъ была казнь. Скли двухъ людей. Не могу безъ ужаса теперь смотрть на этого человка, — сказала она, указывая глазами на смотрителя.
— Страсть жестоко наказывали, — подтвердила Маслова.
Нехлюдовъ вспомнилъ все то, что онъ видлъ въ сняхъ, и догадался, что наказаніе происходило именно въ то время, какъ онъ дожидался.307
Въ то время, какъ Нехлюдовъ выходилъ изъ главной двери, къ ней подъхала и остановилась противъ него великолпная рыжая пара съ пристяжкой, въ новенькой, блествшей чистотой пролетк на шинахъ. И лошади, и сбруя, и кучеръ съ широкимъ задомъ и черной расчесанной глянцовитой бородой, и въ особенности сдокъ-офицеръ, въ новенькой, съ голубымъ отливомъ шинели, съ блестящими погонами и синей фуражкой, надтой немного на бокъ на черные, густые волоса, — все говорило о порядк, правильности, благообразіи и благоденствіи.
Это былъ тотъ самый жандармскій сыщикъ, про котораго разсказывала Марья Павловна и про хитрость, безжалостность и безнравственность котораго слыхалъ и Нехлюдовъ. Жандармскій начальникъ этотъ покосился на Нехлюдова и, покручивая одной рукой нафабренный и завитой усъ, а другой поддерживая саблю, сошелъ съ пролетки. Надзиратель выскочилъ и, отворяя дверь, вытягивался передъ нимъ.
«Что за ужасъ, что за ужасъ, — говорилъ себ Нехлюдовъ, направляясь къ дому. — И зачмъ все это?»
И на него съ необыкновенной новой силой нашло и прежде испытанное чувство головокруженія, доходящее до тошноты. Главное, ему тяжело и мучительно было то, что онъ чувствовалъ себя виноватымъ, участникомъ во всхъ этихъ ужасахъ. Вопросъ былъ ясенъ: что это такое? Необходимое условіе жизни или большое общественное злодяніе?
** № 74 (рук. № 25).
Глава 49.
Оставшись одинъ въ контор, Нехлюдовъ оглянулъ присутствующихъ: опять было нсколько свиданій политических, но гораздо меньше, чмъ въ первый разъ, и вс лица были новыя. Изъ прежнихъ былъ только высокій молодой ученый въ короткой жакетк, по фамиліи Медынцевъ, какъ онъ въ тотъ разъ назвалъ себя Нехлюдову, и Марья Павловна, его сестра, румяная двушка съ бараньими глазами. Съ ними сидлъ черноватый, съ насупленными бровями и торчащими вихрами надъ низкимъ лбомъ, сутуловатый человкъ въ гуттаперчевой куртк. Въ то время какъ Нехлюдовъ вошелъ, она говорила какъ разъ о немъ. Марья Павловна, двица съ бараньими глазами, узнавъ отъ брата, кто онъ былъ, предполагая, что у него большія связи, говорила, что надо его просить помочь тому длу, которое нынче волновало всхъ политическихъ, а въ особенности ее, всегда и на вол и въ тюрьм болвшую всми горестями своихъ сотоварищей и служившую, кром себя, всмъ, кому она только могла служить.
— Вотъ и онъ, — сказала Марья Павловна, какъ только Нехлюдовъ вошелъ въ контору. — Пойду и скажу ему.
— Брось ты этихъ франтовъ. Ничего отъ нихъ толку не будетъ. Они, вс аристократы, всегда солидарны, — мрачно сказалъ ей черный съ вихрами и насупленными бровями.
Чернаго звали Вильгельмсонъ. Онъ судился и ссылался по одному длу съ Марьей Павловной и пользовался уваженіемъ своихъ товарищей за свою прямолинейную твердость и умъ. Онъ былъ на ты съ Марьей Павловной, какъ и вс его товарищи, и звалъ ее Машей. Но Марья Павловна не послушала его и большими шагами подошла къ Нехлюдову и, прямо глядя ему въ лицо своими бараньими глазами, поздоровалась съ нимъ, какъ съ знакомымъ, сильной большой блой рукой крпко сжимая его руку.
— Тутъ у насъ совершается отвратительная гадость, зврская жестокость, — сказала она ршительно. — Я вижу, что васъ здсь уважаютъ, и вы врно имете связи. Помогите этому длу — тому, чтобы не пытали женщину, еще беременную.
— Что такое? Я не знаю, могу ли? — сказалъ Нехлюдовъ.
— Хотите вы или не хотите помочь?
— Хочу, очень хочу что могу, — съ тмъ серьезнымъ видомъ, съ которымъ онъ говорилъ о вещахъ, считаемыхъ имъ самыми важными, сказалъ Нехлюдовъ. — Не знаю, могу ли?
— Хотите, ну и прекрасно, — сказала она, по его выраженію понявъ его искренность. — Сдлайте что можно, а тамъ видно будетъ. Видите ли...
И она разсказала ему, какъ тайная полиція или охрана попала на новый слдъ людей не попавшихся и, чтобы затянуть и этихъ людей, выбрали изъ всхъ самую слабонервную, Дидерихъ, — правда, она и ближе была съ тми людьми, которыхъ они ищутъ, и начали мучать ее.
Meдынцевъ подошелъ къ нимъ и тоже, какъ знакомый, поздоровался съ Нехлюдовымъ. Вильгельмсонъ же, видимо не одобряя ихъ обращенія къ Нехлюдову, сидлъ, мрачно глядя передъ собою.
— Такъ вотъ они ее нравственно истязаютъ: то увряютъ ее, что мы вс сознались, что она только вредитъ себ, то пугаютъ ее. По ночамъ входятъ къ ней безъ всякой надобности, только чтобы довести ее до крайняго нервнаго разстройства. Не даютъ ночь спать, а на утро ведутъ къ допросу. А она нервная, болзненная. Небось, не мучаютъ меня, — прибавила она улыбаясь, — знаютъ, что у меня нервовъ нтъ, и отъ меня, кром обличенія ихъ же, ничего не добьются. Такъ вотъ можете вы сдлать что нибудь?
— Знаю я вице-губернатора, правящаго должность.
— Скажите хоть ему, онъ можетъ.
— Потомъ въ Петербург не могу ли я? Тамъ у меня есть кое-кто.
— Это прекрасно, но надо сейчасъ спасти женщину.
— Такъ я непремнно....
— Я бы рада для васъ сдлать все что могу, но, какъ видите, мы вс поставлены въ такое положеніе, что ничего не можемъ сдлать, — сказала она и улыбнулась своей свтлой, доброй, не имющей ничего женскаго, кокетливаго улыбкой.
«Да, если бы можно было ее съ Катюшей, если бы он вмст пожили», — подумалъ Нехлюдовъ.
— А я думаю, что и вы можете для меня сдлать много, — сказалъ Нехлюдовъ.
Она удивленно посмотрла на него.
— Вы видли прошлый разъ женщину, съ которой я имлъ свиданіе. Она сейчасъ придетъ. Вотъ не могли бы вы помочь ей?
— Чмъ помочь?
— Всмъ, главное — нравственно помочь.
— Какъ, что? — сказала Маша, и лицо ея выразило страстное вниманіе.
— Видите ли, эта женщина — невинно осужденная. Правда, что это женщина низко павшая. Очень низко. — Нехлюдовъ никакъ не могъ ей выговорить то, что была Маслова. — Но она совершенно невинна въ томъ, въ чемъ ее обвиняютъ и обвинили. Вы хотите знать, что она мн? — сказалъ Нехлюдовъ красня. — Я зналъ ее молодой.
Лицо Маши просіяло. Она догадалась и все поняла. Посл этого она только слегка кивала головой и мигала на все, что говорилъ Нехлюдовъ.
— Она совершенно невинна въ отравленіи. Мы подали кассацію и надялись на оправданіе, но вотъ уже 6 мсяцевъ она въ острог и еще просидитъ. Это только еще ниже спустить ее.
— Что же, если бы ее перевели къ намъ, мы бы могли сблизиться, — сказала она.
— Если бы это было возможно.
— Я очень рада была бы. Только бы перевели. Ей и вообще лучше бы было съ нами.
— Кром того, что я знаю, что она хорошая женщина, она и теперь, въ послдній разъ, когда я ее видлъ, поразила меня тмъ, что она себ ничего не просила, а думала, что я имю всъ и все могу, и просила за женщину, которая съ ней содержится и которую она считаетъ невинной. Видно, что она...
Нехлюдовъ не договорилъ, потому что въ это время вошла Маслова.
— Такъ можно расчитывать? — сказала она.
— Непремнно.
— А если только ее переведутъ къ намъ, то я постараюсь быть ей полезной. Здравствуйте, — сказала она, подходя къ Масловой. — Мы говорили, чтобы вамъ перевестись къ намъ, къ политическимъ, вамъ будетъ лучше.
— Отчего же, — отвчала Маслова, вопросительно глядя на Нехлюдова. — Коли лучше, такъ хорошо бы.
— Мы посл поговоримъ.
И Маша съ братомъ пошла къ Вильгельмсону и разсказала ему все, что говорила съ Нехлюдовымъ.
Глава L.
Маслова была нынче, потому ли, что въ комнат не было смотрителя, потому ли, что она уже привыкла къ Нехлюдову свободне и оживленне. Нехлюдовъ подалъ ей исправленный зубъ, и она обрадовалась, какъ и тотъ разъ, улыбаясь, не распуская губъ.
— Вотъ спасибо вамъ, какъ скоро и хорошо. А еще у меня просьба къ вамъ, — и она стала просить его о своей новой сожительниц, обвиняемой въ поджог, что все это можетъ лучше всего объяснить ему ея сынъ, который содержится здсь же, въ острог. Звать его Василій Меньшовъ.
— Вы только поговорите съ нимъ, вы все поймете, — говорила Маслова, повторяя слова старухи.
— Да вдь я ничего не могу, — отвчалъ Нехлюдовъ, радуясь проявленію ея доброты.
— Вы только попросите смотрителя, онъ все для васъ сдлаетъ, — продолжала она.
— Непремнно попрошу, — сказалъ Нехлюдовъ, — только я вдь не начальникъ и не адвокатъ.
— Ну, все таки, — сказала она.
— Я непремнно сдлаю что могу. А что вы думаете о томъ, чтобы перейти къ политическимъ?
— А какая же я политическая? — сказала она улыбаясь. — Только нешто отъ того, что тамъ, говорятъ, ихъ не запираютъ. Ужъ очень скучно, какъ запрутъ.
— Вамъ лучше будетъ съ ними. Между ними есть очень хорошіе люди, — сказалъ Нехлюдовъ.
— Отчегожъ имъ не быть хорошими, — вздыхая сказала она.
— А еще вотъ я книгъ вамъ привезъ, — сказалъ Нехлюдовъ, показывая на свертокъ, который онъ положилъ возл себя. Тутъ есть Викторъ Гюго, Достоевскій. Вы, кажется, любили.
— Что же тамъ любить? Скучно, — сказала она.
Лицо ея сдлалось строго, и онъ замолчалъ.
Въ контору вошелъ смотритель. Маслова встала, но смотритель, не обращая на нее вниманія, все въ такомъ же, еще боле уныломъ состояніи слъ къ столу и закурилъ свою толстую вонючую папироску.
— Вотъ попросите его, чтобы вамъ Меньшова повидать, — сказала Маслова, — она меня очень просила; говоритъ, что ни зa что сидятъ.
Нехлюдовъ всталъ и подошелъ къ смотрителю.
— Нельзя ли мн увидать Василія Меньшова?
— Это что, подсудимый? — уныло спросилъ смотритель.
— Да, подсудимый, недавно поступилъ.
— Сейчасъ въ книг справлюсь.
Смотритель открылъ книгу, перелистовалъ и нашелъ подъ литерой М: судился за поджогъ. Поступилъ 3-го, въ 21-ой камер.
— Вамъ зачмъ же?
— Онъ невинно обвиненъ, такъ для защиты.
— Послушайте ихъ — вс невинны. Что же, вамъ привести его сюда?
— Если бы можно, я бы предпочелъ тамъ видть, — сказалъ Нехлюдовъ, радуясь случаю увидать, что ему давно хотлось, самыя мста заключенія.
Выйдя изъ конторы, Нехлюдовъ оглянулся на Маслову и съ радостью увидалъ, что Марья Павловна подошла къ ней и сла на его мсто рядомъ съ Масловой и, глядя на нее своими добрыми, внимательными глазами, что то говорила ей.
** № 75 (рук. № 24).
— Ну-съ, je suis à vous.308 Хочешь курить? Только постой, какъ-бы намъ тутъ не напортить, — сказалъ онъ и принесъ пепельницу. — Ну-съ.
— У меня къ теб три дла.
— Вотъ какъ.
— Во первыхъ, я былъ въ контор въ то время, какъ тамъ было свиданье политическихъ, и ко мн подошла одна политическая.
— Кто это?309
— Марья Павловна Медынцева.
— О, это очень важная преступница, какъ же тебя пустили къ ней, — сказалъ Масленниковъ и вспомнилъ, что онъ вчера читалъ не ему адресованныя, а переданныя ему для прочтенія по своей обязанности письма и въ числ310 интимное письмо311 Медынцевой къ своей матери. Хотя онъ и считалъ, что обязанность честнаго человка не читать чужія письма не существовала для него, какъ для человка государственнаго, и хотя чтеніе письма312 Медынцевой было очень интересно, ему было совстно въ глубин души за то, что онъ читалъ чужія письма. И это воспоминаніе313 было ему непріятно: онъ нахмурился.
— Но какъ же ты могъ увидаться съ ней?
— Ну, все равно, отъ кого я узналъ. Только мн разсказали, что на дняхъ взяли одну женщину, врача Дидерихъ, и прямо пытаютъ.
И Нехлюдовъ разсказалъ все, что онъ слышалъ.
Лицо Масленникова сдлалось вдругъ мрачно и уныло. Вс слды того возбужденія собачки отъ того, [что] хозяинъ почесалъ ее за ушами, изчезли совершенно. Въ это время изъ гостиной доносились голоса; одинъ женскій говорилъ: «jamais, jamais je ne croirais»,314 a другой, съ другого конца, мужской, что-то разсказывалъ, все повторяя: «la comtesse Voronzoff и Victor Apraksine.315 Съ третьей стороны слышался только гулъ голосовъ и смхъ не316 веселый, не натуральный, но всетаки смхъ. Масленниковъ внимательно прислушался къ этому смху и внушительно сказалъ:
— Любезный Нехлюдовъ, прости меня, но я долженъ теб сказать, что, вопервыхъ, это неправильно, что ты могъ видться съ политическими. Я знаю, смотритель прекрасный человкъ, но слишкомъ мягкій, а вовторыхъ, все это правда ли? Да если бы и была правда, то мы ничего тутъ не можемъ сдлать. Это касается охраны. И тутъ наша власть кончается, — прибавилъ онъ, разводя блыми руками съ бирюзовымъ перстнемъ. — Такъ что и я бы просилъ тебя это дло оставить.
— Такъ я обращусь въ охрану или въ Петербургъ, — сказалъ Нехлюдовъ.
— И прекрасно.
* № 76 (рук. № 24).
— Ну, наконецъ, третье — самое важное для меня — это то, чтобы перевести крестьянку Маслову, ту самую, о которой я говорилъ теб, въ башню, въ камеру политическихъ женщинъ.
Масленниковъ сжалъ губы и задумался.
— Это можно, я думаю, что можно, — сказалъ Масленииковъ, отказавши въ первыхъ двухъ длахъ, очевидно желая исполнить хоть что нибудь. — Я думаю, что можно. Я посовтуюсь съ совтниками. Я завтра телеграфирую теб. Только ты не боишься вреднаго вліянія политическихъ на твою protegée?
— Нтъ, не боюсь и не думаю объ этомъ, а просто тамъ лучше содержатъ.
— Ну да, ну да. Такъ во всякомъ случа дамъ теб знать.
— Пожалуйста, — сказалъ Нехлюдовъ.
* № 77 (рук. № 24).
А между тмъ при первомъ же посщеніи тюрьмы Нехлюдовъ увидалъ, что разговоръ его съ Масленниковымъ не прошелъ даромъ. Нехлюдова, во первыхъ, вовсе не пустили въ тюрьму безъ доклада смотрителю, такъ что Нехлюдовъ опять долженъ былъ идти въ квартиру смотрителя и слушать венгерскіе танцы, подвинувшіеся еще на два такта; во вторыхъ, смотритель былъ еще боле унылъ и сказалъ, что видться можно, но нужно сдлать распоряженія. Распоряженiя же состояли въ томъ, что когда его позвали въ контору, то въ контор никого не было, и его провели въ третью маленькую комнатку, гд во все время свиданія его съ Масловой сидлъ и помощникъ смотрителя.317
Маслова была грустна, но Нехлюдовъ не могъ не замтить перемны къ лучшему. Она была проще и доврчиве; она разсказала, что ее перевели въ коридоръ политическихъ, но въ отдльную камеру. Днемъ она могла видться съ политическими, и Марья Павловна посщала ее; но вечеромъ и ночью она была одна, и ей было и скучно и страшно.
— Хоть бы со мной кого нибудь помстили; я просила, чтобы Федосью помстили, говорятъ — нельзя. Вы попросите, пожалуйста, для васъ сдлаютъ.
— Что же, это можно, — сказалъ помощникъ, слушавшій ихъ разговоръ. — Вы скажите начальнику, онъ сдлаетъ.
Какъ ни тяжело было Нехлюдову просить смотрителя, онъ общалъ сдлать это.
На вопросъ о Меньшовыхъ Нехлюдовъ разсказалъ ей, что зa дло Меньшовыхъ взялся318 тотъ же адвокатъ,319 который ведетъ и ея дло, и это, видимо, обрадовало ее. Онъ спросилъ ее о томъ, понравились ли ей ея новые знакомые въ политическомъ отдленіи.
— Марья Павловна очень мн нравятся, — сказала она въ множественномъ числ. — Хорошая барышня, простая, я и не видала такихъ. Хорошіе тоже мущины: Николай Павловичъ — вы знаете? Вильгельмсонъ. Онъ съ ней приходилъ разъ, — сказала она, и на лиц ея заиграла опять та непріятная въ ней женская улыбка кокетства. — Два раза приходилъ. — Они помолчали. — А я что общала, то держу, — сказала она улыбаясь, — ни разу не пила, курить — курю.
Взятое съ самого начала ршеніе Нехлюдова служить ей и сдлать все возможное для облегченія ея участи и для возрожденія ее, даже до женитьбы на ней, не измнилось. Не измнилось и чувство любовной жалости, которую онъ испытывалъ къ ней. Напротивъ, чувство это все усиливалось, и ея мертвенность и лежавшая на ней печать нечистой жизни, которыя должны были бы отталкивать его, увеличивали въ немъ его чистую любовь къ ней, не ждущую ни отъ нея, ни отъ кого бы то ни было какой-нибудь за это награды. Сначала у него было чувство тщеславія, желаніе похвалиться передъ людьми своимъ поступкомъ. Это было первое время, когда онъ объяснился съ прокуроромъ, но очень скоро чувство это прошло и замнилось другимъ чувствомъ. Онъ чувствовалъ, какъ понемногу разгорается все больше и большее тепло въ его душ, и это увеличеніе тепла, т. е. любви, не то чтобы радовало его, — радости тутъ не было, напротивъ, онъ испытывалъ постоянно тяжелое, напряженное чувство, — но оно давало ему сознаніе полноты жизни, того, что онъ длаетъ въ жизни то, что должно длать и лучше чего онъ ничего не можетъ сдлать. Удастся ли ему пробудить въ ней жизнь, вызвать въ ней не любовь къ себ, объ этомъ онъ и не думалъ, и она ему не нужна была, — но если ему удастся пробудить любовь къ тому, что онъ любилъ и что свойственно любить всякому человку — любовь къ добру, это будетъ огромное, сверхдолжное счастье. Если же не удастся, и она останется такою же, какая она теперь, то онъ чувствовалъ, что въ немъ самомъ пробудилась жизнь, и жизнь эта уже не замретъ теперь,320 и это было большое счастіе. Но вотъ нынче онъ въ первый разъ увидалъ въ ней возможность обновленія. И какъ ни мало замтно было это измненіе, это было для него большой, не ожиданной радостью.
— Я очень, очень радъ, — сказалъ онъ. Хотлъ спросить о книгахъ, читала ли она, но раздумалъ, боясь отрицательнаго отвта. На этомъ кончилось ихъ свиданіе.
— Такъ попросите смотрителя перевести ко мн Феню. Какъ бы хорошо было.
— Непремнно, — сказалъ Нехлюдовъ и исполнилъ это общаніе, несмотря на то, что исполненіе его было очень тяжело для него.
Чувство жалости и любви, возникшее въ душ Нехлюдова къ Катюш, наполняло его душу и направлялось теперь на вс явленія жизни и на людей, встрчавшихся ему, но не на всхъ людей: онъ жаллъ страдающихъ, мучимыхъ, но никакъ не могъ еще жалть мучителей, надзирателей, конвойныхъ, смотрителя,321 Масленникова, жандарма, прокурора. А между тмъ онъ былъ поставленъ въ необходимость имть съ ними дло. И это было для него особенно мучительно. Онъ умомъ зналъ, что они, какъ322 унылый смотритель, заслуживаютъ сожалнія и потому любви, но, зная, что они непосредственно участвуютъ въ мученіи людей, въ поруганіи человческаго достоинства, онъ не могъ не имть къ нимъ отвращенія и даже злобы. А надо было мягко просить ихъ. Такъ онъ попросилъ смотрителя, и смотритель разршилъ перевести Федосью къ Масловой. На выраженное же Нехлюдовымъ желаніе постить еще однаго заключеннаго, который прислалъ ему письмо съ просьбой защитить его, смотритель отвчалъ отказомъ.
— По закону запрещается, — сказалъ онъ.
Это новое отношеніе къ нему и запрещеніе посщать острогъ внутри было очень досадно Нехлюдову и вмст съ тмъ подтверждало его въ томъ новомъ взгляд на тюрьмы, наказаніе, управленіе и суды, который возникалъ въ его сознаніи. Кром сердечнаго, личнаго его дла съ Катюшей, въ послднее время его все сильне и сильне занимали общіе вопросы о томъ, что длалось въ этомъ дом и во всхъ подобныхъ домахъ въ мір.
Посл всего, что онъ видлъ и узналъ за послднее время, передъ нимъ ясно сталъ вопросъ о томъ, что это такое; этотъ острогъ и судъ и управленье — что это: не есть ли это средство избавленія людей отъ преступленія или огромное хронически совершаемое323 преступленіе?324
Ршеніе вопроса во второмъ смысл было слишкомъ страшно, и онъ не могъ еще ршить его въ этомъ смысл; признать то, что онъ признавалъ прежде, что все это есть средство избавленія людей отъ преступленія, есть дло справедливости, онъ уже не могъ теперь.
** № 78 (рук. № 25).
Глава 69.
«Что это — хорошо или дурно», думалъ Нехлюдовъ, возвращаясь изъ острога. Дурно было это ея озлобленіе, заслуженная ненависть, которое больно растравляло въ Нехлюдов его рану раскаянія. Хорошо же было то, что та стна, которую она ставила между собою и имъ, сломлена, что она признаетъ прошедшее, вспоминаетъ его и видитъ всю ту пропасть, въ которую она упала. «Пускай она ненавидитъ того, кто былъ главной причиной этого паденія, но она видитъ теперь то, что она стала и чмъ могла и теперь еще можетъ быть», думалъ Нехлюдовъ. И мысль о томъ, что онъ добьется своего, что она возродится духовно, приводила его въ восторженное и умиленное состояніе.
На другой день, хотя въ этотъ день и не принимали въ контор, Нехлюдовъ рано утромъ похалъ въ острогъ, надясь, что смотритель пуститъ его хоть на минуту или, по крайней мр, скажетъ, что съ ней.
Зная, что въ этотъ день не пускаютъ, Нехлюдовъ пошелъ по знакомой лстниц къ смотрителю. Несмотря на ранній часъ, съ первой площадки послышались быстрые переборы аранжировки Листа венгерскихъ танцевъ, дошедшіе уже до 10-го такта. Опять звуки эти вмст съ запахомъ капусты обдали его, какъ только ему отворила дверь подвязанная горничная. Въ передней уже дожидался надзиратель съ книжкой подъ мышкой.
— Нельзя ли увидать смотрителя?
— Кто это? — послышался голосъ музыкантши.
— Папашу спрашиваютъ.
— Да кто?
— Какой то чужой.
— Что шляются. Скажи чтобъ шелъ въ контору.
И опять задребезжала трудная руляда.
— Онъ дома, — шопотомъ сказалъ надзиратель Нехлюдову.
Мальчикъ вышелъ въ переднюю, посмотрлъ на Нехлюдова, очевидно, по порученію отца, и ушелъ.
Смотритель вышелъ.
— Что прикажете? — Пожалуйте.
— Мн два слова. Нельзя увидать Маслову?
— Нынче, вы знаете, не пріемный день.
— Знаю, но мн хотлось узнать, что съ ней посл вчерашняго припадка?
— Ничего-съ. Только... Да пожалуйте въ гостиную.
— Нтъ, мн некогда.
— Такъ, припадокъ прошелъ... Только-бы я васъ просилъ, князь, не давайте ей денегъ на руки. А то вчера она, очевидно подъ вліяніемъ экстаза или что, достала какъ то вина и совсмъ неприлично себя вела, такъ что я долженъ былъ принять мры.
Руляды все шли своимъ чередомъ.
— Такъ я просилъ бы васъ деньги передавать мн.
— Но все таки нельзя-ли увидать ее?
— Никакъ не могу. До завтра.
— Мое почтеніе.
Посл надежды обновленія, которую подала Нехлюдову вчерашняя сцена, слова смотрителя о томъ, что она напилась, были очень тяжелы для Нехлюдова.
Давно умолкшій голосъ искусителя опять поднялъ голову.
«Ничего ты не сдлаешь, братъ, — говорилъ этотъ голосъ. — Она мертвая женщина. Въ ней уже нтъ ничего человческаго».
«А вотъ неправда, пока живъ человкъ, въ немъ есть искра божія и есть въ ней, и я найду ее».
И Нехлюдовъ былъ правъ. — Правда, что она достала вина и напилась пьяна и такъ шумла, что ее хотли посадить въ карцеръ, и только вмшательство Марьи Павловны спасло ее, но никогда еще за долгое время она не была въ такомъ состояніи умиленія и надежды на возможность другой жизни, въ которой она была въ этотъ вечеръ.
Марья Павловна выпросила у надзирателя войти въ камеру Масловой и сидла съ ней на ея кровати, одной рукой обнимая ее за плечи.
— Марья Павловна, голубушка, — говорила Катюша вся въ слезахъ, сидя на середин постели — разв я не вижу, что я пропащая женщина, распутная двка, вотъ кто я. Да что же мн съ собой длать?
— Отчаяваться не надо, — говорила Марья Павловна, слегка за плечо прижимая ее къ себ и глядя на нее своими добрыми бараньими глазами, на которыхъ тоже были слезы.
— Да вдь хорошо, какъ вотъ вы пожалли, приголубили меня. А то вдь кому же до моей души дло? Имъ другого нужно.
— Ну, онъ только о душ вашей думаетъ.
— Голубушка, Марья Павловна, не говорите про него. Не могу совладать съ своимъ сердцемъ, не могу, не могу. Вдь я любила его, какъ любила. Вдь вы знаете, врно сами любили, да и любите.
— Нтъ, я этого не знаю. Я не люблю особенно никого.
— Да не можетъ быть?! — переставь плакать, съ удивленіемъ уставившись на Марью Павловну, спросила Маслова.
— Увряю васъ.
— Какъ же, вы красавица такая, и никогда не любили васъ?
— Что же длать, такая я уродъ; меня, можетъ быть, любили, — улыбаясь своей твердой ласковой улыбкой, сказала Марья Павловна, — да я то не любила. И не знаю и не хочу.
— И не хотите?
— Зачмъ? Ну, да вотъ что. Вы, Катюша, пожалуйста, не пейте больше никогда. Это вдь ужасно.
— Ну, хорошо. — вдругъ, ршительно и просто сказала она.
— И съ нимъ будьте добре. Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ, — знаете. А я, какъ его понимаю, онъ очень хорошій человкъ. Разумется, гордый, тщеславный, какъ вс они.
— Ахъ, нтъ. Охъ, кабы вы знали, какой онъ былъ, — теперь что.325
— Ну вотъ, вы и не отталкивайте его.
— Что мн отталкивать. Только.... Ну, да я уже знаю, что сдлаю. Голубушка, можно васъ поцловать?
— Марья Павловна, зовутъ чай пить, — послышался голосъ изъ за двери.
— Иду! — Марья Павловна еще разъ обняла и поцловала и въ лобъ и въ щеку Катюшу. — Такъ, такъ, — сказала она — пить не будемъ и съ нимъ.....
— Я уже знаю какъ. И въ больницу пойду.
— Вотъ это хорошо.
— Прощайте, милая, голубушка, дорогая моя, — заговорила Катюша, ухватила ея руку и, какъ не отдергивала ее Марья Павловна, поцловала.
Глава 70.
На другой день Нехлюдовъ получилъ свиданье въ адвокатской. Маслова пришла тихая и робкая. Еще не садясь, она, прямо глядя ему въ глаза, сказала:
— Простите меня, Дмитрій Ивановичъ, я много дурного говорила третьяго дня, простите меня. Но только всетаки вы оставьте меня.
— Зачмъ же мн оставить васъ?
— Разв можно меня любить?
— Можно. И я люблю. Можетъ быть, не такъ, какъ....
Она перебила его:
— Нтъ, нельзя. — Слезы текли по ея щекамъ, и выраженіе лица было жалкое и виноватое. — Нельзя забыть, Дмитрій Ивановичъ, что я была и что я теперь. Нельзя этого.
— Нтъ можно.
— Ничего не выйдетъ изъ этого. Меня не спасете, а себя погубите.
— А можетъ, спасу.
Они сли, какъ обыкновенно, по обимъ сторонамъ стола.
— Ахъ, бросьте меня, — сказала она.
— Не могу. А напротивъ, я какъ сказалъ, такъ и сдлаю. Если вы пойдете, я женюсь на васъ.
Она посмотрла на него молча и тяжело вздохнула.
— Ну, такъ вотъ что, — сказала она. — Вы меня оставьте, это я вамъ врно говорю. Не могу я, не пойду за васъ. Вы это совсмъ оставьте, — сказала она дрожащими губами и замолчала. — Это врно. Лучше повшусь.
Нехлюдовъ чувствовалъ, что въ этомъ отказ ея была ненависть къ нему, непрощенная обида, но была и любовь — хорошая, высокая любовь, желаніе не погубить его жизнь, была, можетъ быть, и надежда, что онъ не послушается ее и не повритъ ей. Главное же, онъ видлъ, что въ этомъ отказ, во всхъ словахъ, во взглядахъ, въ простот манеры, совсмъ не похожей на прежнюю, было начало пробужденія, и большая радость просилась въ его душу, но онъ не могъ еще поврить себ.
— Катюша, какъ я сказалъ, такъ и говорю, — сказалъ Нехлюдовъ особенно серьезно. — Я прошу тебя выдти за меня замужъ. Если же ты не хочешь и пока не хочешь, я, такъ же какъ и прежде, буду тамъ, гд ты будешь, и поду туда, куда тебя повезутъ.
— Это ваше дло, я больше говорить не буду, — сказала она, — а вотъ Марья Павловна говорила, чтобы мн въ лазарет сидлкой быть, такъ я подумала, что это лучше. Можетъ, я гожусь, такъ вы попросите, пожалуйста.326
«Боже мой! какая перемна. Господи, помоги; да ты уже помогъ мн», — говорилъ онъ себ въ то время, какъ общалъ ей попросить объ этомъ смотрителя и доктора, испытывая радость, и не радость, а какое то новое чувство расширенія и освобожденія души, котораго онъ никогда еще не испытывалъ.
— А я вина больше пить не буду, — сказала Катюша, жалостно улыбаясь. — Меня Марья Павловна просила, и я сдлаю.
— Вы полюбили Марью Павловну?
— Марью Павловну? Да это не человкъ. Такихъ не бываетъ. Я нынче ночью думала: это ангелъ съ неба для меня гршной посланъ. Только бы хотя немножко.... Ну, простите, — и она опять заплакала.
— Такъ вотъ, я теперь ду въ Петербургъ по нашему длу, и по длу, по которому Марья Павловна просила, вы скажите ей. Я почти надюсь, что приговоръ отмнятъ.
— И не отмнятъ — хорошо. Я не за это, такъ за другое того стою.
И она опять заплакала.
«Боже мой, за что мн такая радость», думалъ Нехлюдовъ, испытывая посл вчерашняго сомннія совершенно новое, никогда не испытанное имъ чувство умиленія и твердости, увренности въ сил и непобдимости любви, настоящей, божеской любви.
Глава LXXI.
Вернувшись посл этого свиданія въ свою камеру, Маслова весь вечеръ проплакала.327 Войдя въ свою пропахшую потомъ камеру, Маслова сла на одну изъ двухъ коекъ, стоявшихъ въ небольшой камер (на другой сидла ея сожительница, Федосья), сняла халатъ и, опустивъ руки на колна, жалостно, по дтски заплакала. Федосья, какъ обыкновенно, въ одной острожной рубах сидла на своей койк и быстрыми пальцами вязала шерстяной чулокъ.
— Ну что, повидались? — спросила она, поднявъ свои ясные голубые глаза на вошедшую.
Когда же она увидала, что та плачетъ, Федосья пощелкала языкомъ, покачала простоволосой, съ большими косами головой, особенно выставляя указательные пальцы, продолжала вязать.
— Чего плакать? Ну что рюмить! — сказала она. Маслова молчала. — Пуще всего не впадай духомъ. Эхъ, Катюха. Ну! — говорила она, быстро шевеля пальцами.
Но Маслова продолжала плакать. Тогда Федосья еще быстре зашевелила указательными пальцами, потомъ вынула одну спицу и, воткнувъ ее въ клубокъ и чулокъ, какъ была босая, вышла въ коридоръ.
— Куда? — спросилъ надзиратель.
— Къ господамъ, словечко нужно, — сказала Федосья и, подойдя къ двери, заглянула въ камеру Марьи Павловны.
Марья Павловна сидла на койк и слушала, а сожительница ея читала что-то. Федосья отворила дверь.
— А, Феничка, ты что?
— Да что, Катюха наша пришла изъ конторы, все плачетъ, — улыбаясь сказала Федосья.
— Вернулась?
— То-то и дло, видно, что не ладно.
Марья Павловна встала и, какъ всегда, спокойная, веселая, румяная большими твердыми шагами пошла въ камеру Масловой.
— Чтожъ, у васъ вышло что нибудь непріятное? — спросила она, садясь на койку Федосьи.
Маслова посмотрла на нее и опять еще сильне заплакала.
— Ничего не вышло, а только онъ сталъ опять свое говорить, — говорила она рыдая, — что женится на мн, — и, сказавъ это, она вдругъ засмялась. — А я сказала, что не надо.328
Марья Павловна внимательно уставила свои красивые бараньи глаза на взволнованное лицо Масловой и покачивала головой, не то одобрительно, не то недоумвающе.
— Да ты любишь его? — сказала она.
— Разумется, люблю, — сказала Маслова (Маслова упросила Марью Павловну говорить ей ты, сама говорила ей вы), и слезы потекли у ней по щекамъ. — Такъ чтожъ, за то, что люблю, и погубить его? — продолжала она всхлипывая. — А вотъ онъ хочетъ, а я не хочу, — прибавила она и опять засмялась.
— Ну, кабы онъ женился, что жъ, поселили бы васъ, что ли, гд? — спросила Феничка, опять взявшаяся за свой чулокъ и шопотомъ считавшая петли.
— Да нтъ, коли сошлютъ, все въ тюрьм буду, — сказала Маслова.
— А коли не жить вмст, на кой лядъ жениться, — сказала Феничка, останавливая пальцы.
— Я опять сказала, что ни за что не хочу и чтобы онъ не говорилъ.
— Это ты хорошо сказала, — сказала Федосья, — дюже хорошо, — и быстро зашевелила указательными пальцами и всей кистью.
Марья Павловна перевела внимательный взглядъ на Феничку.
— Да вдь вотъ вашъ мужъ идетъ съ вами, — сказала она Феничк про ея мужа.
Федосья пошептала, считая. Дойдя до чего то, она остановилась.
— Чтожь, мы съ нимъ въ закон, — сказала она. — А ему зачмъ же законъ принимать, коли не жить?
— Онъ подетъ, говоритъ, за нами, — сказала Маслова, опять неудержимо улыбаясь. — Я сказала: какъ хотите, такъ и длайте. Подетъ — подетъ, не подетъ — не подетъ.
— Онъ подетъ, — сказала Марья Павловна, — и прекрасно сдлаетъ.
— Теперь онъ въ Петербургъ детъ хлопотать. У него тамъ вс министры родные, — сказала Маслова, утерла косынкой слезы и разговорилась. — Только бы съ вами не разлучаться, — говорила она.
— Будемъ просить. Все хорошо будетъ, — сказала Марья Павловна. — А теперь идите за кипяткомъ. И у насъ, врно, чай пьютъ.
————
Когда Марья Павловна вернулась въ свою камеру, она застала тамъ двухъ обычныхъ постителей, политическихъ арестантовъ: Земцова и Вильгельмсона. Сожительница Марьи Павловны, жена врача, худая, желтая женщина, не перестававшая курить, въ коричневой блуз, готовила чай и слушала разговоры и вставляла въ него свои замчанія. Разговоръ шелъ о прокламаціи, которая оставшимися на вол друзьями была выпущена и распространяема. Вчера она была доставлена въ тюрьму, и Земцовъ критиковалъ ее, говоря, какія исправленія онъ считалъ нужными. Вильгельмсонъ же осуждалъ и прокламацію и исправленную редакцію Земцова. Онъ считалъ, что все зло, корень всего зла въ войск, и потому нужно, главное, бороться съ войскомъ, опропагандировать войско, офицеровъ, солдатъ; тогда только можно будетъ что нибудь сдлать.
— Ну, если ты и правъ, — сердито говорила Вильгельмсону жена врача, поднося одной рукой папиросу ко рту, затягиваясь и пуская дымъ черезъ носъ, а другою устанавливая на листъ газетной бумаги чайникъ и чашку отъ икры, наполненную сахаромъ, — если ты и правъ, то это не резонъ осуждать то, что они длаютъ. И то хорошо.
— Господа, нужно непремнно устроить общую артель съ поляками, — сказалъ Земцов, желая перебить разговоръ.
Въ это время вошла Марья Павловна.
— Ну, что?
— Да очень трогательный человкъ эта Маслова, — сказала Марья Павловна. — Представьте, онъ предлагалъ ей опять жениться, и она отказала ему.
— Онъ, врно, зналъ это, — сказалъ, еще больше нахмурившись, всегда нахмуренный Вильгельмсонъ.
— Нтъ, но какая хорошая натура! Очевидно, она любитъ его и любя приноситъ жертву.
— Я всегда вамъ говорилъ, — весь покраснвъ, заговорилъ Вильгельмсонъ, — это высокая натура, которую не могла загрязнить та грязь, которой ее покрывало наше поганое общество.
Земцовъ, Марья Павловна и жена врача переглянулись. Жена врача прямо расхохоталась. Они вс давно замчали особенное отношеніе Вильгельмсона къ Масловой. Они видли, что онъ искалъ всякаго случая встрчаться съ ней въ коридор и даже перемнялся въ лиц, когда встрчалъ ее и говорилъ съ ней.
Въ послднее время онъ, всегдашній врагъ женщинъ и въ особенности женитьбы, сталъ развивать новую теорію о возбуждающей вс духовныя силы человка брачной, исключительной связи мущины и женщины. Связь эта по его теоріи могла быть совершенно платоническая.
Онъ высказывалъ теперь по отношенію къ Масловой особенную сентиментальную нжность, и въ дневник его были страницы, выражавшія восторженную любовь къ ней.
Вильгельмсонъ, несмотря на свои 27 лтъ и черную бороду, не зналъ женщинъ и избгалъ ихъ. Здсь же, въ тюремномъ уединеніи, случайное сближеніе съ Масловой, существомъ совершенно другого міра, неожиданно захватило его такъ, что онъ страстно влюбился въ нее.
Любовь эта, съ его настроеніемъ самоотверженія, усиливалась еще мыслью о томъ, что она жертва ложнаго устройства міра и что хотя она проститутка, а выше и лучше всей грязи женщинъ буржуазной среды.
— Да, я знаю, что это прекрасная натура, чистая и высоко нравственная.
— Да почемъ ты знаешь?
— Знаю.
— И онъ правъ, — сказала Марья Павловна, — она прекрасный человкъ. И я очень рада, что она поступаетъ теперь въ госпиталь.
— A мн очень жаль, — сказалъ Вильгельмсонъ.
И вс опять засмялись.
* № 79 (рук. № 24).
То онъ испытывалъ мучительную тоску безвыходности того положенія угнетенности, бдности и невжества, въ которомъ находился народъ, и сознанія своей виновности въ этомъ положеніи и невозможности помочь этому, какъ человку съ ушибленной больной частью тла всегда кажется, что онъ какъ нарочно ушибается все этой больной частью только потому, что здоровыя части не чувствуютъ, а больная чувствуетъ каждый толчекъ, такъ и Нехлюдовъ безпрестанно натыкался на вопросы преступленій и наказаній.
Въ то лто, когда онъ жилъ въ Панов, Софья Ивановна посадила 50 веймутовыхъ сосенокъ. Нехлюдовъ, проходя мимо этого мста, нашелъ дв срубленныхъ. Онъ спросилъ прикащика, и тотъ, улыбаясь той улыбкой солидарности, которой онъ, очевидно, думалъ привлекать къ себ хозяина, отвчалъ, что это негодяи срубили на мутовки. — Я нашелъ и настоялъ въ волостномъ правленіи, чтобы ихъ наказали.
Оказывалось, что то тлесное наказаніе, которое такъ ужасно поразило его въ острог, производилось и здсь, ради огражденія его интересовъ.
** № 80 (рук. № 24).
Его тотчасъ же впустили, и онъ почувствовалъ329 то, что испытываетъ человкъ, становящійся на работу: отвлеченіе отъ всхъ другихъ заботъ, готовность къ труду и сосредоточенное вниманіе. Знакомые надзиратели ужъ знали его и что ему нужно и тотчасъ же пошли за Масловой, пользующейся благодаря ему теперь почти уваженіемъ надзирателей, а его направили въ контору.
Въ контор нынче былъ опять пріемъ постителей къ политическимъ. Марья Павловна, Вильгельмсонъ и еще нсколько человкъ принимали своихъ постителей. Строгость, напущенная Масленниковымъ, уже опять ослабла, и опять политическихъ соединяли съ неполитическими постителями.
Марья Павловна, все такая же румяная, жизнерадостная и ласковая, подошла къ нему и поблагодарила его за то, что выпустили ту, о которой она просила.
— Едва ли я заслуживаю эту благодарность мн. Я сказалъ. Но я радъ, что выпустили. Теперь вы успокоитесь.
— Никогда она не успокоится, — мрачно сказалъ Вильгельмсонъ. — Теперь изъ себя выходитъ, чтобы дали свиданіе матери Николаевой въ крпости. Ну, да она найдетъ о чемъ безпокоиться.
— Видаюсь и съ Катей, — сказала Марья Павловна, — хорошая она натура, да ужъ очень изломала ее жизнь. Тщеславіе и кокетство и больше ничего.
— Да, не такъ какъ ты, — сказалъ Вильгельмсонъ.
— Главное — праздность, — продолжала Марья Павловна. — Однако тутъ есть перемна: она стала теперь шить себ блье сама.
— Какъ я вамъ благодаренъ.
— Я хотла ее устроить въ больницу ходить за дтьми, такъ обидлась, не захотла.
— Это было бы прекрасно, — сказалъ Нехлюдовъ, — я поговорю ей.
— А знаете что, — сказала вдругъ Марья Павловна и покраснла: — Вы простите меня, но, можетъ быть, ее мучаетъ неопредленность ея положенія относительно васъ.
— То есть какъ?330
— Какъ вы къ ней относитесь? Что вы хотите?
— Я хочу жениться на ней, — сказалъ Нехлюдовъ, чувствуя какъ кровь у него [прилила] къ лицу и голов и отлила отъ рукъ.
— Я думаю, что она сомнвается и что эта неопредленность мучаетъ ее.
— Вы думаете?
— Да.
Въ это время привели Маслову, но не оставили ее въ общей, какъ тотъ разъ, а тотчасъ же провели въ маленькую комнатку, называемую адвокатскую, гд адвокаты бесдуютъ съ кліентами. Нехлюдовъ послдовалъ за ней. Катюша была веселе обыкновеннаго. Она обрадовалась, увидавъ его.
— Ну, какъ вы жили? — спросилъ онъ.
— Хорошо. Марью Павловну видаю иногда, но рдко. А вы какъ?
— Я създилъ въ деревню. Былъ въ Панов.
Не усплъ Нехлюдовъ выговорить это слово, какъ какая то перепонка затмила свтъ ея глазъ, лвый глазъ сталъ косить, и лицо приняло серьезное выраженіе.
— Вотъ привезъ вамъ. Помните?
Онъ подалъ ей фотографическую карточку.
Она взглянула, нахмурилась и опустила на колни руку, въ которой держала карточку.
— Я не помню этого ничего. А вотъ что, напрасно вы меня перевели сюда.
— Я думалъ, что лучше. Можно заниматься.
— Нтъ, хуже.
— Отчего же?
— Такъ, скучно.
Она не смотрла на него и отвчала отрывисто.
— Отчего же скучно?
Она не отвчала и смотрла на фотографическую карточку.331
Въ это время помощникъ смотрителя подошелъ и сказалъ, что тотъ сектантъ, который писалъ ему, желаетъ его видть.
— Онъ въ контор; если хотите, пройдите, а она подождетъ.
Нехлюдовъ взглянулъ на Маслову. Она не глядла на него и молча свертывала и развертывала уголъ косынки.
— Нтъ, я посл, — сказалъ Нехлюдовъ. — Отчего же скучно? — сказалъ Нехлюдовъ.
— Все скучно, все скверно. Зачмъ только я не умерла.
— Видно, Богъ хочетъ, чтобы ты жила, чтобъ... — Онъ не договорилъ.
— Какой Богъ? Нтъ никакого Бога. И все вы притворяетесь. Вотъ когда вамъ нужна была я, тогда приставали, погубили, бросили. Ненавижу я васъ. Уйдите вы отъ меня. Не могу я съ вами быть. Съ каторжными мн хорошо. А съ вами мука. Перестаньте вы меня мучать... Бога?... Какого Бога? — продолжала она. — Вотъ вы бы тогда помнили Бога, когда меня сгубили. А вы щеголяли въ мундирахъ, за двками бгали. Да что говорить, не люди вы, a зври, зври, животныя.
— Какъ бы жестоко ты не говорила, ты не можешь сказать того, что я чувствую, — весь дрожа, тихо сказалъ Нехлюдовъ. — Я сначала говорилъ и теперь говорю: прости меня...
— Да, это легко сказать — прости. А пережить-то, что я пережила.332 И за что?... Вдь какъ я любила. Ну, хоть бы вспомнилъ... написалъ бы, а то ты мимо прохалъ..., сунулъ 100 рублей. Вотъ твоя цна. Пропади ты. Злодй ты... Ненавижу тебя... Уйди отъ меня... Я каторжная, а ты князь, и нечего теб тутъ быть.
— Катюша! Прости, — сказалъ онъ и взялъ ея руку. — Я говорилъ теб: я женюсь на теб.
Она вырвала руку.
— Очень ты мн нуженъ теперь. Подлецъ. Не нужно мн ничего отъ тебя. Ты мной хочешь спастись. Ты мной въ этой жизни услаждался, мной же хочешь и на томъ свт спастись. — Противенъ ты мн..., и очки твои, и плшь твоя, и жирная, поганая вся рожа твоя! Уйди!.... Уйди ты! — Она вскочила, потрясая руками, съ исковерканнымъ лицомъ.... — Ха, ха, ха, ха!..... — захохотала она истерическимъ хохотомъ и упала на столъ.
Нехлюдовъ стоялъ надъ ней, не зная, что длать.
— Катюша! — сказалъ онъ, дотрагиваясь до ней рукой.
Она отстранилась отъ него.
Въ комнату быстрыми шагами вошла Марья Павловна и начала успокаивать Маслову.
— Никакъ нельзя, — сказалъ надзиратель.
— Пустяки! Видите, женщина въ припадк! Надо же помочь ей. Принесите лучше воды.
Надзиратель не могъ не послушаться.
— Вы уйдите, — сказала Марья Павловна Нехлюдову.
Онъ вышелъ въ пріемную и минутъ черезъ 10-ть видлъ, какъ всхлипывающую Маслову провели до двери, гд Марья Павловна оставила ее.
— Очень, очень жалкая женщина, — сказала она Нехлюдову. — Ну, да я ужъ знаю, что сдлаю.
** № 81 (рук. № 22).
Глава LXXVII (77).
Нехлюдовъ пріхалъ въ Сенатъ въ день засданія раньше всхъ Сенаторовъ, такъ что при немъ они пріхали; и Владиміръ Васильевичъ Вольфъ представилъ его своему товарищу, Бе. Бе былъ очень любезенъ съ Нехлюдовымъ, распросилъ его о дл и сейчасъ же сразу понялъ, въ чемъ была ошибка присяжныхъ и въ чемъ недоразумніе.
Оказывалось, что Бе служилъ вмст съ зятемъ Нехлюдова (мужемъ его сестры). Бе былъ прокуроромъ, а зять Нехлюдова членомъ суда. Бе былъ маленькій молодящійся старичокъ, очень перегнутый въ спин, съ вывернутыми ногами. Онъ былъ влюбленъ и ухаживалъ за молоденькой хорошенькой двушкой, товаркой по гимназіи своей дочери. Онъ считалъ эту свою любовь совершенно платонической и поэтической и нетолько не старался побороть ее, но самъ радовался на то чувство помолоднія, которое онъ испытывалъ. Жена длала ему сцены, но онъ былъ такъ убжденъ въ своей правот, испытывая, какъ ему казалось, такое высокое чувство къ Юленьк, что считалъ жену грубымъ и не понимающимъ ничего высокаго существомъ и очень обижался, когда видлъ ея недовольство. Онъ любилъ, уважалъ свою жену, мать своихъ дтей, желалъ быть ей пріятнымъ, но это все было въ другой области. Юлинька же, съ блестящими глазами и дтскимъ смхомъ, была поэзія. Онъ вчера провелъ съ ней вечеръ, читая ей Шекспира, котораго онъ думалъ что читаетъ очень хорошо, а нынче везъ ее въ театръ съ своею дочерью. Онъ очень обрадовался знакомству съ Нехлюдовымъ и просилъ его бывать у нихъ. Это былъ женихъ. И жена будетъ рада.
Пріхалъ и Сковородниковъ, ученый сенаторъ. Это былъ рябой грузный человкъ, похожій на медвдя, ходившій такъ своими толстыми ногами, что онъ ворочалъ всмъ тазомъ. Сковородниковъ обладалъ огромной памятью и потому блестяще кончилъ курсъ, получилъ дипломы магистра и доктора правъ, читалъ лекціи какого то права, а потомъ сталъ служить и нашелъ, что это гораздо покойне,333 но не бросалъ своихъ ученыхъ занятій въ разныхъ комиссіяхъ, за участіе въ которыхъ онъ получалъ хорошее жалованье. Онъ былъ женатъ, но жена уже давно бросила его, и онъ велъ холостую грязную жизнь и, кром того, пилъ, какъ онъ полагалъ, запоемъ. Свою развратную жизнь онъ нетолько не осуждалъ, но какъ будто даже немножко гордился ею въ томъ смысл, что вотъ, молъ, какой умный и ученый человкъ, a иметъ слабость. Онъ считалъ себя очень умнымъ и очень ученымъ человкомъ, потому что, не имя никакихъ своихъ мыслей и не упражняя свою мысль, онъ запоминалъ все, что ему нужно было запоминать; а нужно ему было запоминать то, что различные ученые писали прежде и теперь о тхъ глупыхъ и, очевидно, тщетныхъ усиліяхъ людей механическимъ и насильственнымъ способомъ достигнуть справедливости. Онъ и помнилъ очень многое въ этой области и зналъ, гд что можно найти касающееся этой области, умлъ, (хотя и очень нескладно), но всетаки умлъ кое какъ компилировать изъ всхъ этихъ чужихъ мнній то, что требовалось, и потому самъ себя считалъ ученымъ и очень умнымъ человкомъ. И вс знавшіе его считали его такимъ, въ особенности потому, что онъ при этомъ былъ грязенъ, грубъ и развратенъ. Предполагалось, что если бы у него не было особенныхъ, необыкновенныхъ качествъ, онъ не могъ бы себ позволять быть такою свиньею. То, что онъ презиралъ всхъ тхъ людей, которые не знали всего того, что онъ зналъ, еще увеличивало его престижъ. И онъ читалъ лекціи и былъ членомъ комитетовъ исправленія законовъ.
Узнавъ, что прежде дла Масловой пойдутъ другія, а ея дло будетъ слушаться не раньше часа, Нехлюдовъ създилъ еще въ комисію Прошеній и, узнавъ тамъ, что по длу Бирюковой сдланъ запросъ въ Министерство Юстиціи, т. е. дло спущено такъ, чтобы ничего не измнилось, вернулся въ Сенатъ къ часу. Адвокатъ съхался съ нимъ у подъзда. Они вошли и заявили Судебному приставу, что желаютъ быть въ зал засданій, адвокатъ въ качеств защитника, а Нехлюдовъ въ качеств публики. Онъ былъ одинъ въ этомъ качеств.
Судебный приставъ, въ великолпномъ мундир, великолпный мущина, пожалъ плечами и сказалъ:
— Конечно, и адвокатъ и публика; но, господа, если вамъ все равно, лучше... Но нтъ, я доложу.
— Да что же? — спросилъ адвокатъ.
— Изволите видть, господа Сенаторы теперь кушаютъ чай. И разбираютъ дла, и для успшности имъ туда приказано подать.
— Такъ мы не желаемъ тревожить, но желали бы...
— Я доложу, доложу...
И приставь скрылся.
Сенаторы, дйствительно, трое, и оберъ прокуроръ, въ своихъ великолпныхъ мундирахъ, за великолпнымъ краснымъ бархатнымъ столомъ съ золотыми галунами кушали чай и курили — Владимиръ Васильевичъ свою сигару, Сковородниковъ папироски, которыя онъ держалъ пухлыми, выворачивающими[ся] наружу грязными пальцами, не концами ихъ, а въ разрз пальцовъ. Бе не курилъ. Онъ только что кончилъ дло о поджог страхового имущества, отказавъ просителю, и толковалъ о другомъ, занимавшемъ въ это время, кром дуэли Каменскаго, дл. Это было дло Директора Департамента, пойманнаго и уличеннаго въ преступленіи, предусмотрнномъ такой то статьей, и о томъ, что это изловленіе его было сдлано по ненависти къ нему полиціи и что дло замято.
— Какая мерзость! — говорилъ Вольфъ, всегда строгій къ другимъ.
— Чтожъ тутъ дурнаго? Я вамъ въ нашей литератур найду проэкты. Нмецъ Гофштаръ прямо предлагаеть, чтобы это не считалось преступленіемъ, а возможенъ былъ бракъ между мущинами. Ха, ха, ха, — сказалъ Сковородниковъ.
— Да не можетъ быть, — сказалъ Бе.
— Я вамъ покажу. Die Lehre des..... 1873, Лейпцигъ.
— Говорятъ, его въ какой то сибирскій городъ губернаторомъ пошлютъ.
— И прекрасно.
Въ это время пришелъ Приставъ доложить о желаніи адвоката и Нехлюдова присутствовать.
— Чтожъ, я думаю, можно сейчасъ, — сказалъ Владиміръ Васильевичъ, у котораго сигара была уже докурена, и пепелъ можно было сбросить.
Вс согласились. Чай и папиросы убрали, впустили публику и адвоката, и Владиміръ Васильевичъ доложилъ дло очень обстоятельно.
Бе разъяснилъ въ чемъ было дло и настаивалъ на упущенiи, сдланномъ Предсдателемъ въ своемъ слов къ присяжнымъ.
Владиміръ Васильевичъ говорилъ, что это опущеніе не обозначено въ протокол.
Сковородниковъ ршилъ, что поводовъ къ касаціи нтъ, и такимъ поводомъ не можетъ служить не прочтеніе осмотра и недоказанное опущеніе внушенія присяжнымъ.
Сенаторы согласились, согласился и Оберъ-прокуроръ, и дло оставлено безъ послдствій.
— Ну что же длать? Подайте на высочайшее имя, — сказалъ адвокатъ, когда они выходили.
— А я думаю, что ничего не надо, — сказалъ Нехлюдовъ. — Нтъ, впрочемъ, надо сдлать все до конца.
— Прошеніе готово. Я пришлю вамъ, — сказалъ адвокатъ,334 и началъ разсказывать Нехлюдову исторію того Директора Департамента, про котораго говорили и Сенаторы, о томъ, какъ его уличили, какъ по закону ему предстояла каторга и какъ его назначаютъ Губернаторомъ въ Сибирь.
Дойдя до угла, Адвокатъ простился, и пошелъ направо. Нехлюдовъ пошелъ одинъ по Невскому.
* № 82 (рук. №24).
Предсдательствующій Никитинъ былъ бездтный человкъ, холодный, злой, гордый и сндаемый неудовлетвореннымъ честолюбіемъ. Онъ былъ однимъ изъ членовъ верховнаго суда, приговорившаго убійцъ перваго Марта къ повшенію. На прошлой недл335 только стало извстно, что тотъ важный постъ, на который онъ имлъ виды, занимается другимъ лицомъ, а не имъ, и поэтому онъ былъ особенно сухъ и золъ. Вчера онъ сдлалъ страшную сцену своей жен зa то, что она высказала жен министра недовольство своего мужа. Онъ ршилъ не говорить съ ней совсмъ и просидлъ весь вчерашній обдъ молча.
** № 83 (рук. № 22).
Глава LXXX (80).
Послднее дло, задерживавшее Нехлюдова въ Петербург, было дло сектантовъ, для котораго онъ ршилъ прежде подачи черезъ флигель-адъютанта прошенія Государю, създить еще къ лицу, по иниціатив управленія котораго возникло все дло. Лицо это былъ бывшій лицеистъ, сдлавшій карьеру по Петербургскимъ учрежденіямъ, человкъ сухой, ограниченный, и чмъ выше онъ поднимался по общественной лстниц, тмъ боле уврявшійся въ своихъ достоинствахъ и потому тмъ боле тупвшій и отстававшій отъ жизни. Положеніе его было выгодно, потому что было время реакціи, и потому не нужно было никакихъ новыхъ мыслей, нужно было, напротивъ, возставать противъ всякихъ мыслей и возвращаться къ старому, окрашивая его самыми привлекательными красками. Самыя привлекательныя краски, который можно было наложить на старое, были наложены славянофилами, проповдывавшими: православіе, т. е. окоченвшую форму древняго греческаго христіанства, самодержавіе, т. е. деспотизмъ случайно попавшаго во власть Царя или Царицы, и народность, т. е. нчто неопредленное, имющее наиболе точное выраженіе въ народномъ самодовольств и самохвальств. Но и этотъ символъ вры казался слишкомъ либераленъ и опасенъ для государственныхъ людей того времени, и потому графъ Топоровъ, стоявшій во глав вопросовъ вры, держался смягченнаго полной покорностью существующей власти направленія, выражавшагося въ томъ, что онъ считалъ, что то самое, что считало для себя выгоднымъ духовенство, то самое и было нужно для народа, и что въ этомъ заключалась народная вра, которую онъ призванъ былъ поддерживать.
Въ то время какъ Нехлюдовъ вошелъ въ его пріемную, гр. Топоровъ въ кабинет своемъ бесдовалъ съ монахиней игуменьей, бойкой аристократкой, которая распространяла и поддерживала православіе въ западномъ кра среди насильно пригнанныхъ къ православію униіатовъ.
Чиновникъ по особымъ порученіямъ, дежурившій въ пріемной, распросилъ Нехлюдова объ его дл и, узнавъ, что Нехлюдовъ желаетъ просить за сектантовъ, прежде чмъ подавать прошеніе Государю, спросилъ, не можетъ ли онъ дать просмотрть прошеніе, и съ этимъ прошеніемъ пошелъ въ кабинетъ. Монахиня въ клобук съ разввающимся вуалемъ и тянущимся за ней чернымъ шлейфомъ, сложивъ блыя руки, въ которыхъ она держала четки, вышла изъ кабинета и прошла къ выходу, но Нехлюдова все еще не приглашали. Топоровъ читалъ прошеніе и покачивалъ головой. Онъ зналъ отца, мать Нехлюдова, зналъ его связи и былъ удивленъ, читая сильно и сдержанно написанное прошеніе. «Если только оно попадетъ въ руки царя, оно можетъ возымть дйствіе», подумалъ Топоровъ. И не дочтя прошенія, позвонилъ и приказалъ просить Нехлюдова.
Онъ помнилъ дло этихъ сектантовъ, у него было ихъ прошеніе. И тогда онъ колебался, не прекратить ли дло. Но вреда не могло быть никакого отъ утвержденія распоряженія о томъ, чтобы разослать въ разныя мста членовъ семей этихъ крестьянъ; оставленіе же ихъ на мстахъ могло имть дурныя послдствія на остальное населеніе въ смысл отпаденія отъ православія, и потому онъ далъ ходъ длу такъ, какъ оно было направлено. Теперь же съ такимъ защитникомъ, какъ Нехлюдовъ, дло могло быть представлено Государю, особенно за границей, какъ нчто жестокое, и потому онъ тотчасъ же принялъ неожиданное ршеніе.
— Я знаю это дло, — началъ онъ, какъ только Нехлюдовъ вошелъ. Онъ принялъ его стоя. — Какъ только я взглянулъ въ имена, я вспомнилъ. И я очень благодаренъ вамъ, что вы напомнили мн о немъ. Это архіерей и губернаторъ переусердствовали. — Нехлюдовъ молчалъ, съ недобрымъ чувствомъ глядя на это лисье бритое лицо. — И я сдлаю распоряженье, чтобы эта мра была отмнена и лица эти водворены на мсто жительства.
Нехлюдовъ все молчалъ, съ трудомъ удерживая свое негодованіе и желая выразить его этому, очевидно, въ глаза лгавшему старому человку.
— Такъ что я могу не давать ходу этому прошенію?
— Вполн. Я вамъ общаю это. Да лучше всего я сейчасъ напишу губернатору. Потрудитесь приссть.
Онъ подошелъ къ столу и сталъ писать.
— Такъ вотъ-съ. Повторяю благодарность за то, что вы обратили наше вниманіе на это дло. Дло, охраняемое нами, такъ важно, и враговъ церкви такъ много, что во имя охраненія ея цлости если и могутъ быть печальныя ошибки, то ...
— За что же эти люди страдали, — почти вскрикнулъ Нехлюдовъ.
Топоровъ поднялъ голову и скривилъ безкровныя губы въ самоувренную улыбку.
— Этого я вамъ не могу сказать. Могу сказать только то, что мы обязаны длать для охраненія интересовъ народа. Мое почтеніе.
Топоровъ подалъ руку. Нехлюдовъ пожалъ ее и потомъ на лстниц вспомнилъ только, что ему надо было спрятать за спину руки, чтобы не дотрогиваться до руки этого негодяя. Отвтъ, который онъ боялся выразить себ на вопросъ: зачмъ они длаютъ все это, теперь показался Нехлюдову почти несомнннымъ.
«Въ интересахъ народа? — повторялъ онъ слова Топорова. Въ твоихъ интересахъ, только въ твоихъ».
И мыслью пробжавъ по всмъ тмъ наказаннымъ, всмъ тмъ лицамъ, на которыхъ проявлялась дятельность учрежденія, будто бы возстанавливающаго справедливость и воспитывающаго народъ, отъ бабы, наказанной за безпатентную продажу вина, и малаго за воровство, и бродягу за бродяжничество, и поджигателя зa поджогъ, и банкира за расхищеніе, и тутъ же рядомъ Марью Павловну зa планъ служить народу и просвтить его, и сектантовъ за нарушеніе православія, и Гуркевича зa приготовленіе къ конституціи, — Нехлюдову стало совершенно ясно, что справедливость тутъ была не при чемъ, а что все это длалось для того, чтобы у казны были деньги для раздачи жалованья всей этой жадной арміи чиновниковъ, чтобы никто воровствомъ не нарушалъ спокойнаго пользованія удовольствіями, доставляемыми этимъ жалованьемъ, чтобы никто не смлъ думать измнить тотъ порядокъ, при которомъ получается много жалованья и можно безопасно владть награбленнымъ имуществомъ и, главное, чтобы никто не смлъ нарушить ту насильно внушаемую народу одуряющую его вру, при которой съ нимъ можно длать что хочешь.
Отвтъ на вопросъ казался ясенъ и несомнненъ, но Нехлюдовъ еще не смлъ поврить ему.
* № 84 (рук. № 23).
Глава LXXXVII (87).
— Дмитрій, хочешь чаю? — сказала Наташа, испуганно глядя то на того, то на другаго, не понимая, о чемъ дло, но чувствуя, что между ними что то не хорошо.
— Да, благодарствуй. Какое же воспитательное вліяніе можетъ имть судъ, когда онъ казнитъ, во первыхъ, завдомо невинныхъ, потомъ лучшихъ людей, каковы были Декабристы, теперешніе народники,336 вс истинно религіозные, убежденные люди, потомъ людей, которые не могутъ себя считать виновными и которыхъ народъ не считаетъ виновными, а несчастными, — съ ненужной горячностью заговорилъ Нехлюдовъ.
— Какъ носятся съ этимъ несчастнымъ словомъ «несчастные», словомъ, которое означаетъ только некультурность народа.
— Да перестаньте вы спорить, — сказала Наташа, подавая брату чашку и морща лобъ и насильно улыбаясь.
Но Нехлюдовъ вспыхнулъ отъ этой насмшки надъ словомъ и понятіемъ, которому онъ приписывалъ большое значеніе, и съ дрожаніемъ въ голос заговорилъ, нестолько [чтобы] выразить свою мысль, сколько желая отплатить за эту насмшку. И тотъ чувствовалъ это и хотя снаружи былъ спокоенъ, въ глубин души337 роблъ и готовился къ отпору.
* № 85 (рук. № 22).
Въ 1/2 10-го подъхали три пролетки и дв телги, отворились ворота, вышли вооруженные солдаты и потомъ стали выходить арестанты. Ожидавшіе ихъ бросились къ нимъ, но солдаты не пустили. Сначала шли каторжные мущины въ цпяхъ и съ бритыми головами, потомъ подали пролетку (карету) и посадили туда чахоточную и еще двухъ женщинъ съ дтьми, слдовавшихъ за мужьями. Нехлюдовъ не могъ оторвать глазъ отъ радовавшихся двухъ дтей, усаживавшихся въ телгу. Между тмъ передовые тронулись и шли улицей. Прохожіе нкоторые останавливались, нкоторые шли за ними. Нехлюдовъ хотлъ подойти къ Масловой. Солдаты не пустили его. Онъ отошелъ и хотлъ подойти къ Марь Павловн. Марья Павловна улыбнулась и поклонилась ему.
— Здравствуйте, здравствуйте. Все хорошо, все прекрасно, — въ прекрасномъ настроеніи прокричала она ему.
По улиц гремли пролетки. Нехлюдовъ хотлъ подойти.
— Нельзя, нельзя, — заговорилъ капитанъ, не разбирая еще, кого онъ не пускаетъ. Но узнавъ Нехлюдова, онъ смягчился.
— Нельзя, князь — сказалъ онъ боле мягкимъ тономъ. — На вокзал можете переговорить. A здсь неудобно. Трогайтесь! Маршъ! Да садитесь, Марья Павловна, — сказалъ онъ ей. — Мсто есть.
— Нтъ, нтъ. Лучше вонъ ту посадите, — сказала она, указывая на худую блдную женщину.
— Ей не полагается.
— Ну, и я не сяду...
И женщины тронулись за мущинами, остановившимися и поджидавшими ихъ.
* № 86 (рук. № 24).
«Цль уголовнаго закона, — думалъ Нехлюдовъ, — только освобожденiе общества отъ этихъ двухъ сортовъ людей, все же, что говорится о справедливости, только фразы и отводъ глазъ, чему доказательствомъ служить то, что уголовный законъ иметъ въ виду только людей двухъ крайнихъ полюсовъ: людей, которые значительно выше и значительно ниже уровня общества. Захватываютъ большую часть такихъ людей, которыхъ ни для справедливости, ни для безопасности общества вовсе бы не нужно наказывать или устранять».
Съ этой стороны дло было ясно Нехлюдову: было ясно, что дло длается не ради справедливости, а ради обезпеченія богатыхъ классовъ въ ихъ пользованіи тмъ, что ими незаконно пріобртено и держится, начиная съ наказанія за порубки въ лсахъ, безакцизную продажу вина и кончая наказаніями за патріотизмъ, за социалистическую или христіанскую пропаганду. Но являлся вопросъ: что же длать съ тми извращенными членами общества, которые любятъ зло — грабежъ, убійство, насиліе и гордятся ими и которые, какъ бы ихъ мало ни было, разрушаютъ благоденствіе всякаго общества, если не будутъ устранены или хотя бы угрожаемы наказаніями. На этотъ вопросъ Нехлюдовъ не зналъ отвта и потому съ тмъ большимъ интересомъ сближался съ преступниками сколько могъ и изучалъ ихъ. Изъ этого разряда преступниковъ многіе, какъ самые смлые, обращались къ нему въ письмахъ и лично, когда смотритель разршалъ свиданія съ нимъ. И онъ часто ужасался на извращенность этихъ людей, сознавая полную невозможность помочь имъ.
Но не говоря объ этомъ разряд арестантовъ, которымъ Нехлюдовъ не могъ ничмъ помочь, онъ теперь постоянно отказывался отъ ходатайствъ и за тхъ невинныхъ, которые обращались къ нему: онъ не имлъ на это ни возможности, ни времени и только старался до отъзда довести до конца начатыя дла или передать ихъ адвокату.
* № 87 (рук. № 24).
Извощика все не было. Нехлюдовъ предложилъ своего. Умирающаго положили на извощика и повезли. Городовой сидлъ, поддерживая безжизненное тло, конвойный шелъ рядомъ.
Нехлюдовъ взялъ другого извощика и похалъ за нимъ. Когда арестанта привезли въ больницу, онъ уже былъ мертвъ. Докторъ призналъ, что смерть произошла отъ солнечнаго удара,338 и тло отнесли въ нарочно для этой цли и на этотъ случай устроенную мертвецкую. А околодочный съ писаремъ написали бумагу съ печатнымъ заголовкомъ туда, куда слдовало писать въ подобныхъ случаяхъ.
Нехлюдова особенно поразило то, что это ужасное событіе, это преступленіе начальства нигд, ни на улиц, тамъ, гд упалъ этотъ человкъ, ни потомъ въ участк не вызвало какого либо особеннаго, выходящаго изъ обыкновеннаго отношенія къ себ. Все, казалось, было предусмотрно и на все впередъ были приняты соотвтствующія мры. На улиц, гд бы ни упалъ этотъ человкъ, былъ городовой, были дворники, были извощики, обязанные везти, былъ участокъ, въ участк пріемный покой, врачъ, писарь и даже мертвецкая, гд въ удаленномъ отъ всхъ мст могъ спокойно, соотвтственно всмъ правиламъ лежать покойникъ. Что бы ни случилось, все будетъ предусмотрно, и на все это люди будутъ смотрть, какъ они смотрли на эти смерти, какъ на нчто такое, что бываетъ, должно быть, и причемъ главная важность въ томъ, чтобы все было сдлано по правиламъ. И дйствительно, не усплъ онъ отъхать отъ части, какъ ему встртился другой арестантъ съ конвойнымъ и городовымъ. И этотъ былъ, также какъ и первый, пораженъ солнечнымъ ударомъ, но еще былъ живъ. И точно также, какъ и съ первымъ, вся забота людей была въ томъ, чтобы и съ этимъ все произошло по правиламъ, такъ, какъ будто все это предвидно и такъ и должно быть. Нехлюдовъ посмотрлъ на этого несчастнаго и похалъ дальше.
«Это ужасно!» думалъ онъ, въ особенности про то, что все какъ будто было предвидно.
Кром этихъ мыслей, еще одна ужасная мысль пришла Нехлюдову въ то время, какъ онъ халъ по жаркой, пыльной, гремящей мостовой улицъ къ вокзалу желзной дороги.
— Еще дв женщины-арестантки умерли дорогой и свезены въ больницу, — сказалъ кто-то, когда поднимали упавшаго арестанта.
«Что, если это она? Она имла видъ особенно слабый нынче. Она полная и сангвиническая женщина. Что, коли это она? — И страшное чувство желанія, чтобы это было правда вдругъ охватило его. — «Какъ бы все просто разршено было. Ну, а потомъ?» спросилъ онъ себя. И онъ ужаснулся на мысль о томъ, чтобы вернуться къ прежней жизни.
«Замолчишь ли ты негодяй! — обратился онъ къ своему презираемому
* № 88 (рук. № 22).
Глава (89).
Изъ больницы Нехлюдовъ едва усплъ пріхать на вокзалъ къ отходу позда. На вокзал онъ встртилъ сестру, пріхавшую проститься съ нимъ. Онъ поздоровался съ ней и побжалъ отъискивать острожные вагоны. Арестанты уже вс сидли въ вагонахъ съ ршетками. Какъ ему общали, Маслова была въ одномъ вагон съ политическими. Онъ подошелъ къ окну, и Марья Павловна и Маслова наперерывъ съ негодованіемъ стали разсказывать ему о томъ, что дйствительно, кром того Латыша, котораго онъ видлъ, умерла отъ удара женщина и еще одинъ каторжный, который едва ли останется живъ.
— Разбойники! Разбойники! — проговорилъ про себя Нехлюдовъ и побжалъ отъискивать своего швейцара, свои вещи.
На платформ онъ встртилъ своего сотоварища, какъ онъ называлъ его, Тараса, мужа Федосьи, который халъ за женой на поселенье. Тарасъ, улыбающійся, счастливый, помогъ Нехлюдову нести вещи, сдать ихъ и взять билетъ.
Выпущенная изъ тюрьмы старуха Меньшова съ сыномъ пришли тоже на вокзалъ благодарить Нехлюдова. Пришла и Аграфена Михайловна. Отдлавшись отъ нихъ, онъ нашелъ сестру, и они, усвшись въ уголку, провели вмст послднія пять минутъ и въ эти пять минутъ опять поняли и полюбили другъ друга такъ хорошо, какъ не понимали и не любили другъ друга вс послдніе года.
* № 89 (рук. № 22).
Глава
Всю компанію Нехлюдовъ засталъ въ слдующемъ положеніи. Въ узенькой, аршинъ 5 ширины и 10 длины комнатк съ однимъ окномъ за перегородкой были почему то высокіе нары и между нарами и перегородкой пустое пространство въ два аршина. Въ этомъ пустомъ пространств стоялъ столъ, который досталъ всегда бодрый и всхъ оживляющій Набатовъ. Проходить на другую сторону стола можно было только черезъ нары. На нарахъ же лежалъ Семеновъ въ углу и кашлялъ, и въ другой сторон лежала Марья Павловна ничкомъ, вытянувъ ноги съ толстыми икрами въ шерстяныхъ чулкахъ, которыя она надла сухіе, снявъ размокшіе и сушившіеся у печки ботинки. N.N. сидла на нарахъ съ ногами передъ самоваромъ и курила. Фельдшерица развшивала мокрое платье, Маслова въ кафтан не по росту, стоя у стола, вся красная перемывала и перетирала чашки. Вильгельмсонъ раздувалъ печку, сидя на корточкахъ передъ заслонкой. Крузе въ клеенчатой куртк у окна набивалъ папиросы. Набатовъ только что принесъ самоваръ, добытый отъ конвойнаго, и, перелзши черезъ нары и ноги Марьи Павловны, лежавшія на дорог, шелъ за молокомъ и столкнулся въ дверяхъ съ Нехлюдовымъ.
— Идите, идите, у насъ все прекрасно. Только вотъ странницы наши (это были Марья Павловна и Маслова) измокли. Вотъ молока хочу достать, — сказалъ онъ, вышелъ на дворъ и вступилъ въ совщаніе съ конвойнымъ.
Комнатка освщалась лампой безъ втораго стекла и была вся полна парами отъ самовара и отъ мокрыхъ вещей, воздухъ весь былъ пропитанъ запахомъ сырости, людей и табачнаго дыма. Изъ за перегородки слышался неумолкаемый гамъ арестантовъ.
— Здравствуйте, Нехлюдовъ, — сказала N.N., всегда такъ называвшая его. — Пролзайте, тутъ у окна просторно.
— Что вы такая красная? — сказалъ Нехлюдовъ Масловой, которая радостно улыбнулась, встрчая его.
— Да вдь они всю дорогу пшкомъ шли. Измокли. Маша такъ совсмъ свалилась, — сказала N.N., указывая на неподвижныя ноги Марьи Павловны.
— Чтоже, и вы бы отдохнули, — сказалъ Нехлюдовъ Масловой.
— Нтъ, мн не хочется.
— Не хочется, а сама дрожитъ, — сказала фельдшерица. — Ступай, Катя, грться, а я перетру.
Сначала была большая кутерьма въ этомъ уголк, но потомъ все понемногу устроилось. Печка растопилась. Набатовъ принесъ крынку молока. Вс подсли къ столу, кто на мшки, кто на нарахъ, кто стоя, и за чаемъ завязался общій разговоръ. Подслъ и Семеновъ, въ которомъ Нехлюдовъ увидалъ большую перемну съ тхъ поръ, какъ онъ не видалъ его. Онъ, очевидно, таялъ и, какъ вс чахоточные, не хотлъ признавать этого и подозрительно и зло встрчалъ устремленные на него взгляды.
— Ну разв это люди? — говорилъ онъ про утреннюю исторію съ Петькой. — Вдь этакого человка ничмъ не проймешь. И мерзкая толпа эта....
— Нтъ, чтожъ, толпа хотла защитить, — сказалъ Вильгельмсонъ.
— Да, но сейчасъ же и покорилась. — Долго воспитывать.
— Вотъ мы это и длаемъ и будемъ длать, — сказалъ всегда бодрый Набатовъ.
— Да, въ Якутк, гд нтъ людей....
— И Якутка не вчная.
— Разумется, — послышался голосъ Марьи Павловны, и ноги подобрались, и она встала, протирая свои добрые бараньи глаза и добродушно-весело улыбаясь.
— Вотъ какъ хорошо. И вы тутъ, — обратилась она къ Нехлюдову. — А я какъ выспалась. А ты чтожъ, Катя?
— Да я ничего.
— Какъ ничего? Вся дрожитъ. Да зачмъ ты босикомъ? Наднь, наднь мои валенки. А у насъ событіе. Катя, говорить?
Лицо Масловой залилось румянцемъ.
— Отчегожъ не говорить, — сказалъ серьезно и мрачно Вильгельмсонъ. Вс это знаютъ. Я просилъ Катю быть моей женой, да.
Вс замолчали. Маслова смотрла на Нехлюдова.
— Я думаю, что это очень хорошо.
— И я тоже думаю. Захару будетъ хорошо. Вопросъ только, разршатъ ли.
Стали обсуждать, какъ, кому послать прошеніе, письменно или по телеграфу.
Маслова надла валенки, но продолжала дрожать. Вильгельмсонъ не спускалъ съ нея глазъ, и она, очевидно, чувствовала это и волновалась.
Въ 11-мъ часу, посл ужина, мущины ушли въ камеру арестантовъ, гд Набатовъ устроилъ отдлить имъ уголъ. Женщины легли спать, а Нехлюдовъ ушелъ на квартиру, гд онъ остановился съ Тарасомъ.
Одинъ вопросъ жизни Нехлюдова былъ ршенъ. Маслова была другимъ человкомъ. Это была простая, хорошая, женственная женщина, понявшая прелесть любви и жертвы. Нехлюдову казалось, и онъ не ошибался, что и за Вильгельмсона она выходила, жаля его.
Оставался другой и самый важный вопросъ, общій, о томъ, что такое все это страшное, безумное, постоянно совершающееся злодяніе и какъ уничтожить его и чмъ замнить его, если признать, что оно вызвано желаніемъ исправленія существующаго зла.
*, ** № 90 (рук. № 22).
Глава......
— Ну вотъ и ваши, — сказалъ смотритель, когда надзиратель отперъ и отворилъ ему дверь въ небольшую камеру, очевидно назначенную для одиночныхъ, въ которой помщались вс 4 мущины: Вильгельмсонъ, Набатовъ, Семеновъ и Крузе.
— Хоть тсно, да отдльно. А кровати дв сейчасъ еще принесутъ. Ужъ не взыщите, господа: такое нынче у насъ скопленіе.
И толстый смотритель, желая быть ласковымъ, пыхтя ушелъ.
Набатовъ стоялъ подъ лампой и читалъ вслухъ мелко написанный листокъ почтовой бумаги, вымазанный товарищемъ Прокурора, который его читалъ, чмъ то желтымъ. Вильгельмсонъ сидлъ на койк, облокотивъ на упирающіяся на колни руки косматую черную голову. Крузе съ своимъ подвижнымъ лицомъ былъ весь вниманіе и то подходилъ къ чтецу, то садился на подоконникъ. Семеновъ лежалъ на кровати и слушалъ. И съ перваго взгляда на него Нехлюдовъ, невидвшій его около недли, замтилъ большую перемну. Марья Павловна не преувеличивала, говоря, что ему плохо. Онъ лежалъ, подложивъ подъ щеку худую, всю высохшую руку, съ которой заворотился рукавъ ситцевой рубашки, и щека его, нетолько та, на которой онъ лежалъ, но и та, которая была наружу, была румяная, пятномъ подъ выдающимся маслакомъ. Глаза горли злобнымъ блескомъ. Онъ, очевидно, не желая этого, злобно оглянулъ вошедшаго Нехлюдова и опять уставился на чтеца.
— Получили письма? — сказалъ Нехлюдовъ.
Онъ нынче, получивъ только на имя Набатова, переслалъ ихъ черезъ подкупленнаго сторожа, когда его не хотли пускать въ острогъ. Кром тяжелаго чувства, которое испытывалъ Нехлюдовъ отъ того, что былъ вынужденъ учтиво и притворно уважительно обращаться съ начальствомъ, для того чтобы быть въ состояніи помогать арестантамъ, у него было еще другое страданіе — это то, что въ нкоторыхъ случаяхъ онъ долженъ былъ поступать тайно: такъ, напримръ, передавать письма было одно средство — черезъ него. Нехлюдову было ужасно мучительно длать скрытное; онъ утшалъ себя тмъ, что противъ тхъ людей, которые, какъ прокуроры, не стыдились читать чужія письма и мучаютъ всячески невинныхъ людей, простительна скрытность, но всетаки, всякій разъ, длая что нибудь тайное, онъ мучался.
— Письмо, очень спасибо Вамъ. Сейчасъ кончаемъ, — сказалъ шопотомъ Крузе, подавая руку и опять босыми ногами переходя къ подоконнику. — Садитесь тутъ.
Семеновъ, несмотря на злобный взглядъ, очевидно относившiйся не къ Нехлюдову, поманилъ его къ себ и указалъ мсто подл себя на койк, подобравъ немного ноги. Нехлюдовъ слъ.
«Мать прізжала къ нему, но онъ никого не узнаетъ; не узналъ и ее, — продолжалъ читать Набатовъ, — онъ питается хорошо, но доктора говорятъ, что это и есть дурной признакъ, что онъ неизлчимъ».
— Это про Плотова изъ Казани, — прошепталъ Крузе Нехлюдову. — Про Неврову знали только, что она все еще на вол и, кажется, детъ или ухала заграницу.339
— И все? — спросилъ шопотомъ Семеновъ, поднимая большie блестящіе глаза на Набатова.
— Все. Хорошо, что Хирьяновъ [?] не взятъ и что Саша Макошенская все работаетъ.
— Хорошаго мало. Не взяли нынче, такъ завтра возьмутъ. Не могу забыть Герцена словъ: «Чингисханъ съ телеграфомъ», — заговорилъ Семеновъ. — Онъ всхъ задушитъ.
— Ну, не всхъ. Я не дамся.
— Да, не дашься, а вотъ сидишь въ кутузк.
— Покамста сижу. Дай срокъ.
— Да вотъ, какъ Платовъ, сойдешь съ ума или просто, какъ Невзоровъ, издохнешь, — продолжалъ Семеновъ, задыхаясь.
И начали разговоръ о Платов, о томъ, какой это былъ человкъ: ясный, открытый, твердый, горячій, всмъ пожертвовавшiй для дла и цломудренный.
— Я думаю, отъ этого онъ и погибъ, — сказалъ Крузе340 и тотчасъ же, глядя на Набатова, подмигнулъ на Вильгельмсона, продолжавшаго сидть, закрывъ лицо руками.
Нехлюдовъ понялъ, что это значитъ то, qu’on ne parle pas de. pendu...341 Онъ зналъ, что какъ и вс, за рдкими исключеніями, люди, просидвшіе въ крпости, выходили оттуда тронутыми, такъ и Вильгельмсонъ сильно психически пострадалъ въ крпости. У него были виднія, которые онъ признавалъ не галлюцинаціями, a видніями, и не любилъ говорить про это.
Посл разговора о Плотнов, объ его удивительной энергіи и доброт стали перечислять другихъ погибшихъ. И страшно было слушать, какъ, одно за другимъ называя имена, говорили о достоинствахъ человка и потомъ кончали: «зарзался, сошелъ съ ума, разстрлянъ, повшенъ».
Особенно остановились на двухъ: Синегуб — бывшемъ мировомъ судь, удивительномъ, какъ говорили, по чистот души, нжности и твердости убжденій до самой смерти человк, повшенномъ въ одномъ город, и другомъ юнош, единственномъ, обожаемомъ матерью сын Огинскомъ, обворожительномъ и прелестномъ юнош, разстрлянномъ въ другомъ. Говорили больше Набатовъ и Крузе. Семеновъ молчалъ, не перемняя позы и прямо въ стну глядя лихорадочно блестящими глазами.
— Да, удивительное дло, — говорилъ Набатовъ, — какое страшное вліяніе имлъ на людей Синегубъ. Онъ однимъ своимъ видомъ производилъ неотразимое обаяніе. Помните старообрядца въ Нижнемъ?
— А что? Да, ты разсказывалъ. Да, это удивительно, разскажи еще.
— Когда меня взяли въ Саратов и держали въ Нижнемъ, со мной рядомъ сидлъ старикъ старообрядецъ. Я видалъ его въ коридор, — классическій старовръ — клиномъ бородка, сухой, благообразный, пахнетъ кипарисомъ. Только приходитъ вахтеръ и говоритъ, что проситъ повидаться со мной старичекъ. Видно, далъ ему. Ну, хорошо, очень радъ. Пошелъ. Приводитъ этого старика. Старичекъ вошелъ, и въ ноги мн. Что вы? Я такъ кланяюсь, потому узналъ, что ты одной вры съ вьюношемъ Синегубомъ. Правда это? Правда. Ну вотъ я и кланяюсь, потому что видлъ, какъ везли его на шафотъ, на казнь; я вмст въ острог сидлъ, и видлъ я, какъ онъ прощался со всми и евангеліе держалъ, и вс плакали, онъ радостенъ былъ, и какъ сіяніе отъ него шло. Истинной вры человкъ былъ. Вотъ я, видвъ это, сказалъ себ: «найду людей этой вры и поклонюсь имъ, чтобы открыли мн». Сказываютъ, ты этой вры. Вотъ я и пришелъ поклониться теб. Открой мн свою вру». Удивительный былъ старикъ. Сказалъ я ему, что хотимъ, чтобы вс люди были братьями, чтобы вс за однаго и всякій за всхъ. Ну, какъ умлъ, сказалъ. Не поврилъ — все допрашивалъ, какъ мы молимся.....
Вс помолчали. Семеновъ вдругъ поднялся:
— Дай мн папироску.
— Да вдь нехорошо теб, Петя, не надо.
— Давай, — сердито сказалъ онъ.
Ему дали, онъ закурилъ, страшно закашлялся, его стало тянуть какъ бы на рвоту. Отплевавшись нарочно такъ, чтобы никто не видалъ цвтъ отплеваннаго, онъ опять легъ на руку.
— Ну, а что старухи наши, — сказалъ всегда веселый Набатовъ. Онъ такъ называлъ женщинъ.
— Да пьютъ чай и, говорятъ, намъ пришлютъ, — сказалъ выходившій и только что вернувшійся Крузе.
— Ну, острогъ, — сказалъ онъ, — вонище такая — хуже не было во всю дорогу. Такъ тифомъ и дышемъ.
Нехлюдовъ разсказалъ то, что онъ видлъ.
— А не повсили насъ и не сошли еще съ ума, тифомъ насъ переморятъ, шопотомъ продолжалъ все свое, также мрачно глядя въ стну, Семеновъ.
— Небось, всхъ не переморятъ.
— Нтъ, всхъ, — сердито шепталъ Семеновъ. — Ты смотри, что длается: были Декабристы; какъ Герценъ говорилъ: ихъ извлекли изъ обращенія, вс приподнявшіяся выше толпы головы срубили.
— Вдь вернулись.
— Да калки нравственные.
— Потомъ нашихъ было больше головъ, опять вс срубили. Еще будетъ больше — опять вс срубятъ. Имъ что? Имъ все равно.
— Нельзя: некмъ рубить будетъ, когда народъ будетъ просвщенъ.
— Какъ же, дадутъ они теб просвтить народъ, а народъ, такой, какъ теперь, еще хуже ихъ. Вонъ Дмитрій Ивановичъ что разсказывалъ.
— Не вс это испорченные.
— Нтъ, вс. Не то мы длали. Если бы сначала теперь, я бы не то длалъ. 1-ое Марта мало. Надо было не одного его, а сотни тысячъ, всю эту поганую буржуазію перебить, мерзавцевъ, — шиплъ онъ.342 — Вотъ, говорятъ, выдумали балоны и бомбы душительныя, — вотъ летать и какъ клоповъ ихъ посыпать. О! негодяи.
— Такъ чтожъ ты сдлаешь, когда народъ не готовъ, когда народъ выдастъ насъ же.
— Всхъ душить, всхъ, всхъ! — прошиплъ Семеновъ и странно заплакалъ и закашлялся.
Въ коридор зашумли. Сторожа принесли дв кровати и самоваръ. Нехлюдовъ выложилъ изъ кармановъ на окно свертки покупокъ, чаю, сахара, табаку и хотлъ уходитъ, но Набатовъ удержалъ его и, выйдя въ коридоръ, сказалъ, что необходимо перевести Семенова въ больницу.
— Вы понимаете, не для себя, но ему лучше.
Вышелъ и Крузе.
— Я думаю, что ему все равно. Онъ очень плохъ. Какъ бы нынче не кончился.
Нехлюдовъ пошелъ къ смотрителю и потомъ къ Доктору. Оказалось, что въ больниц нтъ мста. Надо было просить разршенія его помстить въ городскую больницу. Нехлюдовъ похалъ къ Губернатору. У него играли въ три стола въ карты.
— Ну вотъ это мило, — сказала губернаторша, встрчая Нехлюдова. — Пожалуйте въ дамскій. Мы впятеромъ устроимъ.
Нарядныя дамы улыбались. Богатый мстный образованный купецъ здоровался съ Нехлюдовымъ. Въ столовой стоялъ чай и вазы съ фруктами.
— Я изъ острога, у меня къ вамъ дло, — сказалъ Нехлюдовъ.
Губернаторъ неохотно вышелъ изъ за стола, запомнивъ, кому сдавать, и выслушалъ Нехлюдова.
— Чтожъ прикажете длать. Я писалъ, писалъ въ министерство, что мы не можемъ помщать всхъ.
— Теперь то позвольте этому несчастному хоть умереть въ поко.
— Хорошо, я дамъ разршеніе принять въ городскую. Да вы [1
— Нтъ. Я самъ поду.
— Что, вы знали его?
— Да, зналъ.
И получивъ разршеніе, Нехлюдовъ похалъ назадъ. Но было поздно.
Когда онъ вернулся, Семеновъ лежалъ навзничь и, очевидно, умиралъ. Лицо его было такое же озлобленное и если онъ что говорилъ, то ругательства. На лиц его чередовались выраженія испуга и злости. Видть это выраженіе злости въ лиц Семенова было особенно больно потому, что это былъ человкъ необыкновенной доброты и самоотверженія.
Не было еще 12 часовъ, когда два сторожа вынесли легкое и начавшее коченть тло Семенова въ ту мертвецкую, гд лежали уже 3 трупа.
* № 91 (рук. № 21).
Придя домой посл этого ужасного посщенія, Нехлюдовъ долго не могъ успокоиться. «Какъ же быть въ самомъ дл, — думалъ Нехлюдовъ, — исправленіе, они говорятъ исправленіе. Про возмездіе, пресченіе говорить нечего. Ни смертную казнь, ни истязаній нельзя уже употреблять. Ну такъ чтоже? Исправленiе. Но какъ?» Онъ вспомнилъ Московскую даму евангелистку, какъ она раздавала евангеліе и утверждала, что сдлала уже много обращеній. Нехлюдовъ вспомнилъ свое впечатлніе отъ Евангелія. Онъ нсколько разъ въ своей жизни принимался читать его. Еще мать его, ребенкомъ, одно время каждый день съ нимъ вмст читала его. И впечатлніе отъ чтенія этаго осталось очень неопредленное и тяжелое, тяжелое тмъ, что находя въ этой книг очень много глубокаго и прекраснаго, — такова была вся Нагорная Проповдь, — рядомъ съ этими прекрасными мыслями онъ находилъ много нелпаго, отталкивающаго, въ особенности по тому значенію, которое придано было этимъ мстамъ церковью.
«Но что значитъ это уваженіе къ этой книг не одной Вры Ивановны, Евангелистки, Московской барыни, но всхъ людей».
** № 92 (рук. №22).
Придя домой посл этого ужаснаго вечера, Нехлюдовъ долго не могъ заснуть.
Мертвое лицо Семенова съ виднющимися зубами, губернаторша въ своемъ шелковомъ плать шанжанъ и пухлыми глянцовитыми руками, и острогъ, мочащіеся в коридор колодники, и мертвецкая, и запахъ тифа и смерти, и, хуже всего, ужасная, озлобленная смерть такого человка, какъ Семеновъ, трогательную исторію котораго онъ зналъ. Вообще за послднее время, особенно дорогой, Нехлюдовъ узналъ этихъ людей, революціонеровъ, къ которымъ онъ, какъ вс люди его круга, питалъ посл 1-го Марта если не отвращеніе, то отдаленіе. Теперь онъ ближе узналъ всю исторію этого движенія и совсмъ иначе понялъ его. Все то, что длалось этими людьми и 1-го Марта и до и посл него, все это было месть за т жестокія, нетолько незаслуженныя страданія, которыя несли эти люди. Были среди нихъ люди слабые, тщеславные, но эти люди были много выше тхъ подлыхъ людей, ихъ враговъ, жандармовъ, сыщиковъ, прокуроровъ, которые ихъ мучали. Большинство же изъ нихъ были люди самой высокой нравственности. Таковы были вс эти 4 человка.
Семеновъ былъ сынъ нажившагося чиновника, который, кончивъ курсъ, пошелъ, бросивъ успокоенную [?], богатую жизнь, въ народъ, чтобы избавить его отъ рабства, былъ рабочимъ на фабрик, взятъ и сидлъ по острогамъ и крпостямъ три года, потомъ сошелся съ революціонерами и былъ сужденъ и приговоренъ къ каторг. Набатовъ былъ крестьянинъ, кончившій курсъ съ золотой медалью и не поладившій въ университет, a поступившій въ рабочіе. Ему было 26 лтъ, и онъ 8 лтъ провелъ въ тюрьмахъ. Вильгельмсонъ былъ офицеромъ. Крузе былъ адвокатъ. У всхъ у нихъ были друзья, братья, сестры, также погибшіе прежде ихъ и также страдавшіе. Началось съ того, что они шли въ народъ, чтобъ просвтить его. Ихъ за это казнили. Они мстили за это. За ихъ месть имъ мстили еще хуже, и вотъ дошло до 1-го Марта, и тогда мстили имъ за прошедшее, и они отвчали тмъ же.
Нехлюдовъ думалъ про все это и, не ложась спать, ходилъ взадъ и впередъ. Мысли его о прошедшемъ этихъ людей перебивались воспоминаніями о томъ, что онъ видлъ нынче и въ острог.
— Ахъ, какой ужасъ, какой ужасъ, — повторялъ онъ, вспоминая343 въ особенности часто и съ особеннымъ отвращеніемъ то, что видлъ сквозь окно въ послдней камер, и о томъ равнодушномъ и спокойномъ въ зл выраженіи Федорова и хохот всей каторги надъ словами Евангелія.
5-я РЕДАКЦИЯ.
* № 93 (кор. № 27).
Такъ врила и Маслова. Прежде, въ то время, когда она жила въ Панов у старушекъ и любила Нехлюдова, она врила въ добро, но не врила въ церковь. Съ тхъ же поръ какъ она перестала врить въ добро, она не то что стала врить въ церковь, но не стала такъ ршительно отрицать ее, какъ прежде. Теперь, кром того, это было развлеченіе. Такъ было и нынче.
* № 94 (кор. № 27).
Маслова уже много разъ и давно испытала свою неудачу въ этомъ дл. Она много разъ уже и до своихъ родовъ и посл просила и Спасителя, и Царицу Небесную, и Владимирскую, и Николая угодника о томъ, чтобы они сдлали то, что ей хотелось,344 но никогда, о чемъ она просила, ничто не исполнялось.345 Изъ этого она никакъ не выводила того, что прошенія не нужны и не могутъ исполняться, а только сама перестала просить о томъ, что могло совершиться въ этой жизни, а безцльно и безсмысленно поддавалась тому настроенію смутнаго страха, благоговнія и скуки, которое производило на нее богослуженіе.346
Она стояла сначала въ середин толпы за перегородкой и не могла видть никого, кром своихъ товарокъ; когда же причастницы двинулись впередъ и она выдвинулась вмст съ Федосьей, она увидала смотрителя, его жену, надзирателя, фельдшера и занялась рассматриваніемъ шляпокъ и накидокъ этихъ женщинъ. Осмотрвъ ихъ, она увидала и мужичка съ свтлой блой бородкой, Федосьинаго мужа, который весь сіялъ, глядя на жену. Маслова улыбаясь толкнула въ бокъ Феничку, подмигнувъ ей глазомъ.
Когда утомившій всхъ акафистъ кончился и Маслова, поцловавъ обтянутую парчевымъ поручнемъ блую свже вымытую руку священника и крестъ, повернулась назадъ,347 ей стало особенно радостно на душ и оттого, что кончилась утомившая ее служба и можно пойти напиться чаю и, главное, отъ того, что милая Феничка рада и что мужъ ея такой красивый, пріятный малый.
Въ этомъ настроеніи возвращалась Маслова назадъ среди парами шедшихъ женщинъ, когда надзиратель, встртивъ ихъ, громко прокричалъ:
— Маслову и Бирюкову (это была Федосья) въ постительскую.
* № 95 (кор. № 27).
XX.
— Самочувствіе олимпійское, — говорила Вра Ефремовна, какъ всегда испуганно348 глядя своими огромными добрыми круглыми глазами на Нехлюдова и вертя желтой, тонкой, тонкой, жилистой349 шеей, выступающей изъ за жалкихъ смятыхъ и грязныхъ воротничковъ кофточки.350
Нехлюдовъ сталъ спрашивать ее о томъ, какъ она попалась. Отвчая ему, она съ большимъ оживленіемъ стала разсказывать объ ихъ дл. Вся рчь ея была пересыпана иностранными научными словами о пропагандированіи, о дознаніи, о группахъ и секціяхъ и подсекціяхъ, народовольцахъ и еще какихъ то отдлахъ революціонеровъ, которыхъ она была, очевидно, уврена, что вс знали и о которыхъ Нехлюдовъ никогда не слыхивалъ. Она разсказывала ему, очевидно вполн увренная, что351 ему очень интересно и пріятно знать вс тайны народовольства, Нехлюдовъ же смотрлъ на ея жалкую шею, на рдкіе спутанные волосы и удивлялся, зачмъ она все это длала и разсказывала. Она жалка была ему, но совсмъ не такъ, какъ былъ жалокъ Меньшовъ, мужикъ, съ своими поблвшими, какъ картофельные ростки, руками и лицомъ, безъ всякой вины съ его стороны сидвшій въ вонючемъ острог. Она жалка была той очевидной путаницей, которая у ней была въ голов. Она, очевидно, считала себя героиней и рисовалась передъ нимъ и этимъ то и была особенно жалка ему. Эту черту рисовки Нехлюдовъ видлъ и въ ней и во всхъ лицахъ, бывшихъ въ комнат. Онъ чувствовалъ, что онъ сталъ галлереей для всхъ этихъ лицъ, и они немножко иначе длали то, что длали, потому что онъ былъ тутъ. Рисовка эта была и въ молодомъ человк въ гутаперчевой куртк, и въ женщин въ арестантскомъ халат, и даже и въ парочк влюбленныхъ. Не было этой черты только въ красавиц съ бараньими глазами и въ черномъ лохматомъ человк съ глубоко сидящими глазами, который говорилъ съ худымъ безбородымъ человкомъ, похожимъ на скопца.
Дло, по которому хотла говорить Вра Ефремовна съ Нехлюдовымъ, состояло, во 1-хъ, въ томъ, чтобы избавить подслдственную товарку отъ нравственныхъ мученій, которымъ ее подвергали жандармы. Ее держали въ одиночк, разстраивали ей нервы посщеніями и потомъ допрашивали, всячески застращивая и обманывая ее. Нехлюдовъ сказалъ, что онъ едва ли что нибудь можетъ тутъ сдлать, но общалъ, записавъ фамилію. Другое же дло шло тоже о товарк, сидящей въ Петропавловк въ Петербург и которая, по словамъ Вры Ефремовны, ни въ чемъ не была виновна, а только была дружна съ замшанной.
Свою исторію Вра Ефремовна разсказала такъ, что она кончила акушерскіе курсы, сошлась съ партіей Народовольцевъ, прочла капиталъ Маркса и ршила, что она должна работать для революцiи. Сначала шло все хорошо: писали прокламацiи, пропагандировали на фабрик, но потомъ схватили одну и начали всхъ брать. И вотъ ее приговорили къ ссылк.
Нехлюдовъ спросилъ про двушку съ бараньими глазами. Вра Ефремовна разсказала, что это дочь генерала, давно уже принадлежитъ къ революціонной партіи. Сама мало понимаетъ, но больше по сочувствію къ взятымъ. Всегда помогала, а сама попалась за то, что, перехавъ только наканун, остановилась въ конспиративной квартир. А въ ночь пришли съ обыскомъ, была типографія тайная. Ршили защищаться, потушили огонь и стали уничтожать улики. Полицейскіе ворвались, и тотъ, кто не пускалъ, выстрлилъ и ранилъ смертельно одного. Когда стали допрашивать, кто стрлялъ, она сказала: «Я!» И такъ и осталось. И теперь идетъ въ каторгу.
— Альтруистическая, хорошая личность... — сказала Вра Ефремовна. — Ну-съ, вашу протежэ просили перевести къ намъ?
— Я просилъ, нельзя.
— Ну такъ посл, на этап.
Разговоръ ихъ былъ прерванъ смотрителемъ, который, вернувшись въ контору, изъ которой онъ выходилъ, объявилъ, что свиданіе кончилось и надо расходиться. Нехлюдовъ хотлъ встать, но Вра Ефремовна удержала его.
— Погодите еще, не сейчасъ, — сказала она улыбаясь и стала передавать ему еще другой планъ для облегченія участи Масловой: перевести ее въ сидлки въ госпиталь.
— Господа, пора, пора, выходите, — говорилъ смотритель.
Но постители и заключенные все не уходили. Требованія смотрителя только вызывали въ нихъ особенное оживленіе. Многіе встали и, прощаясь, говорили стоя, нкоторые плакали. Особенно трогательна была мать съ сыномъ. Молодой человкъ все вертлъ бумажку, и лицо казалось злымъ — такъ велики были усилія, которыя онъ длалъ, чтобы не заразиться чувствомъ матери. Мать же, прощавшаяся уже съ нимъ совсмъ, лежала на его плеч и рыдала безъ слезъ. Двушка съ бараньими глазами, — Нехлюдовъ невольно слдилъ за ней, — простилась съ высокимъ молодымъ человкомъ, похожимъ на нее, и подошла къ рыдающей матери, обняла ее и что то успокоительно говорила ей. Старикъ въ синихъ очкахъ стоя держалъ за руку свою дочь, кивалъ головой на то, что она говорила. Молодые влюбленные встали и держались за руки, молча глядя другъ другу въ глаза. Нехлюдовъ простился съ Врой Ефремовной и отошелъ къ двери. Высокій молодой человкъ, братъ двушки съ бараньими глазами, которую смотритель называлъ Марьей Павловной, подошелъ къ Нехлюдову.
* № 96 (кор. № 27).
Все то, что видлъ нынче Нехлюдовъ, было для него совершенно ново. Онъ въ первый разъ увидалъ этотъ міръ людей, про которыхъ онъ зналъ со стороны, къ которымъ испытывалъ чувство недоброжелательства и почти презрнія. Но теперь онъ не только понялъ, но почувствовалъ этотъ міръ. Не столько исторія этой Марьи Павловны съ ея спокойной неженственной красотой, сколько видъ чахоточнаго молодого человка, борющагося съ своимъ чувствомъ къ матери, и это отчаяніе матери, выносившей, выкормившей, вынянчившей этого юношу и видящей его въ арестантскомъ халат чахоточнаго и на вки разлученнаго съ ней. Это было ужасно.
* № 97 (кор. №27).
— Да это еще что — эти за [без]письменность, — подхватилъ смягчившійся помощникъ смотрителя, — а то прямо ни за что, бываетъ, сидятъ. Вотъ хоть бы этотъ — прекраснйшій человкъ. Судились съ помщикомъ, съ нихъ убытки присудили. Стали описывать, съ его двора начали, онъ не пустилъ себ въ дворъ, — три года заключенія въ арестантскія роты. Сюда перевели. И прекрасный человкъ, онъ у насъ староста. И много такихъ, — говорилъ смотритель, какъ бы хвастаясь тмъ, что онъ держитъ въ тюрьм много невинныхъ. — Ну а вотъ этотъ молодой, — сказалъ онъ, понизивъ голосъ, когда они встртили двухъ арестантовъ, несшихъ ушатъ съ водой, — этотъ настоящій типъ, эти бдовые, тоже палецъ въ ротъ не клади.
* № 98 (кор. № 27).
Вернувшись рано утромъ, Нехлюдовъ нашелъ у швейцара зaписку адвоката и два прошенія изъ острога: отъ одного приговореннаго и одного судимаго и письмо отъ содержавшихся въ острог, такъ называемыхъ сектантовъ, съ обвинительнымъ актомъ.
Умывшись и напившись чаю (кофе былъ такъ дуренъ въ гостиниц, что онъ пересталъ его пить), Нехлюдовъ похалъ къ адвокату, съ тмъ, чтобы оттуда хать въ острогъ, и для этого взялъ съ собой привезенные изъ Панова одинъ томъ Тургенева и одинъ Достоевскаго и карточку Катюши съ тетушками. Онъ хотлъ то и другое дать ей.
Адвокатъ, какъ всегда, принялъ его не въ очередь и разговорился объ ихъ общихъ длахъ. Кассаціонная жалоба была написана и послана, но надежды на успхъ было мало, если не будетъ особеннаго ходатайства въ Петербург.
— Не худо бы създить и похлопотать въ Сенат, если есть рука, — сказалъ адвокатъ. — Кассаціонная жалоба вышла слабо.352 Мы сдлали все возможное: написали 8 пунктовъ, — улыбаясь, какъ бы съ насмшкой надъ своими пунктами. — Вдь ужъ очень плохъ попался адвокатикъ, не импозантенъ нисколько, — шутилъ адвокатъ. — Судейскіе такъ и не удостоврили того, что предсдателемъ было остановлено чтеніе осмотра. Вы вдь помните, что онъ остановилъ чтеніе...
— Какъ же, я очень хорошо помню, потому что былъ очень благодаренъ ему за это, — сказалъ Нехлюдовъ, вспоминая это продолжительное и безсмысленное чтеніе, которое происходило на суд.
— И надо было быть благодарнымъ, потому что это былъ самый тузовый поводъ къ кассаціи.353 Да только они отпираются — говорятъ, что не помнятъ. И это ужъ который разъ они со мной такія штуки выдлываютъ. Какъ только поводъ къ кассаціи — они не записываютъ въ протоколъ. А потомъ говорятъ: «не помню». А самъ смется. Секретарь — ихъ рабъ. Онъ ждетъ мста слдователя отъ нихъ же, что они велятъ, то и пишетъ или то и не пишетъ. Ну все-таки я это самое и написалъ. Какъ Сенатъ посмотритъ.
* № 99 (кор. № 27).
Встрча эта была пріятна Нехлюдову, показавъ ему то разстояніе, которое само собой установилось между имъ и его прежними знакомыми. Правда, что онъ чувствовалъ себя теперь очень одинокимъ, но это одиночество не тяготило его. Онъ чувствовалъ, что одиночество это содержательно. Иногда ему хотлось сообщить мысли, занимавшія его, кому-нибудь, но такихъ людей не было.354 Была сестра, которой онъ могъ бы высказать все, но ея не было въ город, да и она много перемнилась за послднее время. Понялъ бы вс его неясныя, но важныя мысли вполн только Николенька Иртеневъ, ему бы онъ все сказалъ, но онъ уже давно былъ подъ землей, и милый лобъ его съ шишками надъ глазами и большими взлизами тонкихъ волосъ былъ ужъ вроятно теперь чистымъ черепомъ, думалъ Нехлюдовъ. «Впрочемъ, можетъ быть, это и лучше, что я никому не говорю про это, а ношу все въ себ, — думалъ иногда Нехлюдовъ, — зато нтъ теперь въ моихъ чувствахъ и мысляхъ примси рисовки. Все идетъ внутри меня передъ самимъ мной и передъ Богомъ».
А чувствъ и мыслей совершенно новыхъ было много, и онъ никакъ не могъ разобраться въ нихъ. Дло съ Масловой было главнымъ его дломъ, и чувства и мысли, вызванныя судомъ и въ особенности послднимъ свиданіемъ, въ которомъ она показала ему всю тяжесть своей обиды, были основными чувствами и мыслями; но кром того, чмъ больше онъ сближался съ этимъ міромъ заключенныхъ, тмъ настоятельне представлялся ему рядъ вопросовъ, въ которыхъ онъ до сихъ поръ не могъ найти никакихъ разршеній. Все, что онъ для уясненія этихъ вопросовъ читалъ въ послднее время, не удовлетворяло его. Въ книгахъ, которыя онъ читалъ, эти вопросы сводились къ новой школ криминалистовъ, смотрвшихъ на преступниковъ какъ на результатъ среды и наслдственности; для Нехлюдова355 же главный вопросъ состоялъ въ томъ, какимъ образомъ обыкновенные добрые люди могли такъ необыкновенно жестоко и безсмысленно обращаться съ другими людьми. Для Нехлюдова тюрьма и все то, что длалось въ ней, представляло неразршимый вопросъ, на который онъ нигд не могъ найти отвта, но онъ чувствовалъ, что отвтъ этотъ есть и долженъ быть.
* № 100 (кор. № 27).
Смотритель вышелъ еще боле усталый, чмъ всегда.
— Что прикажете? Я только что изъ конторы. Пожалуйте.356
— Благодарю васъ, но мн хотлось бы видть Маслову и вотъ эту особу.
— Нынче пріемный день, и постительская занята, — сказалъ смотритель.
— Мн только передать ей кое что.
— Да пожалуйста въ гостиную.
— Благодарю васъ.
— Что передать, такъ дайте я передамъ, если что не запрещенное.
— Только вотъ книги, карточку, — сказалъ Нехлюдовъ, доставая изъ кармана карточку, которую онъ привезъ изъ деревни, и подавая книги.
— Чтожъ, это можно, — сказалъ смотритель, просмотрвъ заглавіе книгъ — это былъ одинъ томъ Тургенева и одинъ Достоевскаго. — А вотъ насчетъ денегъ, такъ я хотлъ просить васъ, князь, не давайте ей денегъ на руки. А то тотъ разъ она посл васъ достала вина и совсмъ неприлично себя вела, такъ что я долженъ былъ принять мры. — Рулады все шли своимъ чередомъ. — Деньги передавайте мн.357
— Да неужели? — сказалъ Нехлюдовъ.
Да, да, и буйная оказалась. Вотъ, если хотите нынче эту особу, — сказалъ смотритель, передавая назадъ Нехлюдову разршеніе Масленникова, — такъ пойдемте.358
И смотритель, взявъ военный картузъ, пошелъ съ Нехлюдовымъ въ контору.
То, что ему сказалъ смотритель про Маслову, въ первую минуту ужаснуло Нехлюдова, но тотчасъ же онъ объяснилъ себ этотъ поступокъ Масловой. Не могла она спокойно перенести того, что она должна была переиспытать въ это послднее ихъ свиданіе, когда она съ негодованіемъ отвергла его позднее раскаяніе. То, что онъ узналъ про ея пьянство, только усилило его жалость къ ней, теперь особенно ясную, когда онъ побывалъ въ Панов, увидалъ ея тетку и живо представилъ себ все то, что она переживала, когда лежала рожающая и больная у этой ужасной старухи. Онъ надялся, что карточка ея и его и книги, тоже читанныя тогда, живо напомнютъ ей то время и нравственно поддержать ее, и потому онъ просилъ смотрителя непремнно передать ей и то и другое. «Какая страшная разница, — думалъ онъ, идя за вздыхающимъ смотрителемъ по каменной лстниц, ведшей въ контору, — между тмъ, чего требуешь отъ себя по отношенію къ человку, съ которымъ хочешь быть только справедливъ, передъ которымъ хочешь быть правъ самъ для себя, и между тмъ чего требуешь отъ себя по отношенію человка, котораго любишь. Какъ только полюбишь человка, то входишь въ его душу, въ его задушевную жизнь и видишь, какъ много требуетъ эта жизнь (столько же, какъ и своя), и хочешь удовлетворить всмъ этимъ требованіямъ.
Не полюби я ее той любовью и жалостью, которою я люблю ее теперь, то, что она напилась, было бы только поводомъ къ отдаленію отъ нея. А люблю я, жалю ее, и мн только еще больше жалко ее, потому что я знаю теперь и вмст съ ней переживаю все то, что она пережила, отвергнувъ меня». Такъ думалъ Нехлюдовъ, входя въ контору и ожидая не найти тамъ никого и потомъ увидать мало интересующую его Вру Богодуховскую.
* № 101 (кор. № 27).
— А еще я вотъ о чемъ хотлъ поговорить съ вами, — заговорилъ Нехлюдовъ. — Мн говорили, что въ дтской больниц здсь очень больныхъ много, и нуждаются въ сидлкахъ. Такъ не пошли ли бы вы, если бы попросить?
— Чтожъ это? За ребятами горшки выносить? — мотнувъ головой, сказала она. — Нтъ, ужъ это кого другаго.
— Да вдь все таки лучше, и польза, — сказалъ Нехлюдовъ грустно.
Она тотчасъ же замтила, какъ подйствовало на него ея замчаніе и какъ огорчило его, и съ женской чуткостью, чтобы смягчить дурное впечатлніе, тотчасъ же прибавила:
— Вотъ насчетъ вина вы говорите, такъ это точно, я теперь не буду больше пить его. Это такъ.
— Вотъ это хорошо, — сказалъ обрадованный Нехлюдовъ.
* № 102 (кор. № 27).
Въ Масловой, ему казалось, начинала происходить внутренняя перемна,359 и эта мысль несказанно радовала его. Новая обстановка и, главное, трудъ съ дтьми, онъ надялся, будетъ имть благотворное вліяніе. Но все это было совсмъ не такъ. Съ тхъ поръ, какъ она все высказала ему и отвергла его, она въ своемъ сознаніи стала выше его. Она покорилась ему. Она согласилась поступить въ больницу только потому, что онъ хотлъ этаго, но ей дло въ больниц продолжало казаться унизительнымъ и противнымъ. Никто изъ дтей не интересовалъ ее. Она такъ была занята своими мыслями и чувствами, что не обращала на нихъ вниманія и только длала то, что ей указывали докторъ и фельдшеръ. И ей было нехорошо въ больниц, даже хуже, чмъ камер. Хуже было отъ того, что не было товарокъ, къ которымъ она привыкла, въ особенности Федосьи, которую она любила, и, главное, отъ того, что сидлка, зная, кто она была, презрительно чуждалась ея; мущины же, фельдшеръ и сторожъ, тоже потому, что знали, кто она была, также презрительно, какъ т чуждались, искали съ ней сближенія.
А въ это послднее время ей особенно противно стало заискиваніе мущинъ. Это самое хотла она сказать Нехлюдову, но она не нашла словъ, въ которыхъ бы хорошо было сказать это. Ей теперь было почти все все равно: даже вопросъ о томъ, пересмотрятъ ли ея дло и оправдаютъ ли ее, потерялъ для нея большую долю своего интереса. Ей теперь было важно только одно: быть въ его глазахъ великодушной — великодушне его и вмст съ тмъ быть такою, какою онъ хотлъ чтобы она была.360
Въ вечеръ того дня когда Нехлюдовъ, узжая въ Петербургъ, простился съ ней въ больниц, она вечеромъ посл дежурства, оставшись одна въ каморк, гд они жили вдвоемъ съ сидлкой, въ первый разъ посл того, какъ онъ прислалъ ей ее, развернула бумагу, въ которой была завернута фотографiя тетушекъ, ее и Нехлюдова, и долго неподвижно смотрла на нее, лаская взоромъ всякую подробность и лицъ, и одеждъ, и ступенекъ балкона, и куста, который вышелъ на фотографіи. Когда товарка ея вошла въ комнатку, Маслова даже не замтила ее.
— Любовниковъ разсматриваете?
— Да, любовниковъ, — отвчала Маслова и пошла на свою смну.
* №103 (кор. №27).
По всмъ преданіямъ и даннымъ возвращеніе его къ власти было невозможно. А между тмъ онъ приходилъ въ восхищеніе, когда къ Пасх получалъ разршеніе пристегнуть еще новую блестящую игрушку на свой мундиръ, былъ въ отчаяніи, когда другіе получали бирюльку, считающуюся старше, чмъ та, какую онъ получилъ, и не переставая старался пользоваться всякимъ случаемъ общенія съ сильными міра и въ особенности съ царской фамиліей и царемъ и въ извстной мр достигалъ этого. Вслдствіи этого361 у графа Ивана Михайловича были большія связи.
* № 104 (кор.
Обязанность его въ крпости состояла въ томъ, чтобы содержать въ казематахъ, въ одиночныхъ заключеніяхъ, политическихъ преступниковъ и преступницъ, т. е. людей, желавшихъ362 измнить существующій порядокъ вещей не для личныхъ цлей, но для улучшенія, по ихъ мннію, положенія всего народа.
* № 105 (кор. № 27).
Владиміръ Васильевичъ очень обстоятельно, ни разу не взглянувъ на Нехлюдова, своимъ тонкимъ голосомъ доложилъ касаціонную жалобу и обратился къ Селенину. Селенинъ всталъ и очень опредленно высказался въ пользу касаціи, даже преступивъ предлы вденія Сената, т. е. коснувшись самаго существа дла. Фонаринъ попросилъ слова и по пунктамъ сталъ защищать жалобу363. Его выслушали и потомъ сенаторы стали совщаться. Предсдательствующій все время молчалъ. Бе стоялъ за касацію. Владиміръ Васильевичъ сдержаннораздраженно возражалъ своимъ тонкимъ голосомъ, очевидно недовольный не столько результатомъ перваго дла, сколько тмъ, что онъ догадался по тону Селенина (имвшаго репутацію особеннаго ригориста, chevalier sans peur et sans reproche),364 что онъ знаетъ про его отношенія съ страхованіемъ. Предсд[ательствующій] сталъ, по своему всегдашнему человконенавистничеству, на сторону Вольфа. Все дло ршалось голосомъ Сковородина. И этотъ голосъ сталъ на сторону отказа, преимущественно потому, что не любилъ аристократовъ, съ которыми онъ не былъ знакомъ. Тхъ, съ которыми онъ былъ знакомъ, онъ особенно любилъ, стараясь быть съ ними какъ можно боле фамильяренъ, а незнакомыхъ аристократовъ не любилъ. Теперь же за касацію были два аристократа — одинъ Нехлюдовъ, котораго онъ совсмъ не зналъ, а другой Селенинъ, котораго онъ зналъ, но который постоянно держалъ себя на почтительномъ отъ него отдаленіи. И потому естественно, желая быть имъ обоимъ непріятнымъ, онъ примкнулъ къ мннію Вольфа, и въ касаціонной жалоб было отказано.
** № 106 (кор. № 21).
LXXXII.
Первое чувство Нехлюдова, когда онъ проснулся на другое утро, было то, что онъ наканун сдлалъ какую то гадость. Онъ сталъ вспоминать: гадости не было, но было то, что т сомннія и соблазны, которые всегда находятъ на человка въ минуты его слабости, онъ принялъ за настоящее, нормальное состояніе, а нормальное состояніе души принялъ зa соблазнъ.
Утромъ онъ понялъ, что то, что онъ думалъ и чувствовалъ вчера вечеромъ, былъ соблазнъ, а настоящее, нормальное состояніе его души есть то, въ которомъ онъ находился послднее время и въ которомъ принялъ т важныя два ршенія, которыя измнили всю его жизнь: женитьба на Масловой, а если не женитьба, то слдованіе зa нею въ Сибирь и отказъ отъ права собственности на землю.
Это — настоящее, a колебаніе въ этомъ — соблазны. Прежде всего онъ похалъ на Васильевскій островъ къ Шустовой.
Квартира Шустовой была наверху. Ходъ былъ по какой-то странной, прямой и крутой, разумется голой, лстниц. Пахло дурно. Женщина, худая и черная лицомъ, съ засученными рукавами, встртила Нехлюдова сначала испуганно, а потомъ, узнавъ, кто онъ, восторженно:
— Душенька, голубчикъ, вдь вы не знаете, что вы сдлали. Вернули Лидочку. Вдь она бы умерла тамъ. Лидочка! Это князь Нехлюдовъ. Да зачмъ вы съ черной лстницы? — сказала женщина, мать Шустовой, и, схвативъ его руку, зарыдала, стараясь цловать ее.
Изъ двери вышла двушка въ сромъ шерстяномъ плать съ папироской въ рук.
— Нельзя, тетя, не зовите ее, она и такъ изнервничалась. Здравствуйте.
— Вы насъ простите. Я ей тетка. Колоколова. Вдь мы отчаялись. Пожалуйста, сюда войдите; вы не знаете, что вы сдлали: оживили цлую семью. Сюда, сюда, — говорила Колоколова, проводя его черезъ узкую дверь и коридорчикъ въ комнату съ постелью и диванчикомъ передъ столомъ, за которымъ сидла365 блдная, худая, некрасивая женщина или двушка съ взволнованнымъ и кроткимъ выраженіемъ лица и говорила съ чернобородымъ человкомъ, мрачно сжимавшимъ свои колна скрещенными пальцами.
— Лида, вотъ князь Нехлюдовъ.
Лида Шустова366 быстро встала и, кротко и радостно улыбаясь, крпко пожала руку Нехлюдова.
— Благодарю васъ за все, за все. А что367 Врочка? Вы ее видли?368
— Вра Ефремовна? Да, она то и доставила мн случай познакомиться съ вами.
— Вотъ сюда. Тутъ вамъ покойне будетъ, — говорила Лидія, точно она была самый обыкновенный человкъ, а не вышедшая вчера изъ крпости политическая преступница. — Мой двоюродный братъ Захаровъ369, — прибавила она, знакомя съ чернобородымъ мущиной.
— Она370 очень мучалась о васъ, — сказалъ Нехлюдовъ.
— Что обо мн мучаться? Мн хорошо было. Очень хорошо.
— Да, это видно, какъ хорошо, — сказалъ ея двоюродный братъ, — когда отъ тебя половины не осталось.
— Что жъ, я сама виновата.
— Какже вы сами виноваты? — спросилъ Нехлюдовъ.
— А видите ли, — начала женщина съ папироской, — она вдь совершенно ни за что сидла, за то только, что они дали передать какіе-то листы, она и сама не знала что, и тотъ сказалъ, отъ кого получили, а она не говорила. Ее и держали, пока она не скажетъ.
— Я и не сказала, но потомъ, — продолжала расказывать сама Лидія, — схватили мою подругу. И тутъ начались допросы, и допросы эти были ужасны. Распрашиваютъ о разныхъ предметахъ, вызываютъ на разсказы, и такъ хитро, что не успешь сообразить и скажешь. И вотъ, когда я узнала, что ее взяли, и вспомнила свои разговоры съ ними, я уврена была, что я ее выдала. Тутъ на меня напала тоска.
— Лидочка, ты не говори...
Но Лидочка уже не могла остановиться и начала разсказывать сложно, запутано, все боле оживляясь и волнуясь. Въ особенности, очевидно, волновало ее воспоминаніе объ одномъ допрос у стараго сыщика — жандарма. Этотъ старикъ всталъ передъ образомъ, взмахнувъ рукой, широко перекрестился и сказалъ: «ну вотъ вамъ крестъ и клятва, — вдь вы не врите въ Бога, а я и врю и боюсь Бога. Такъ вотъ вамъ клятва передъ Богомъ, что то, что вы мн скажете, не пойдетъ дальше, не послужитъ уликой, а напротивъ, то, что вы скажете, поможетъ намъ освободить тхъ, которыхъ мы томимъ, можетъ быть, напрасно».
— Я поврила и сказала, не имя того, кто мн далъ, a мсто, гд мы встртились съ Митинымъ. На другой день я узнала, что Митинъ арестованъ. И тогда я уже не могла спать, не могла сть. Все ходила. Хочу забыть и не могу. Начну считать, стихи говорить. И все т же мысли. Да нетолько мысли, а лягу, хочу заснуть и вдругъ слышу надъ самымъ ухомъ шопотъ. Шепчетъ вотъ такъ быстро, быстро, — говорила она, глядя сейчасъ полными ужаса глазами передъ собой. — Знаю, что это галлюцинація, и не могу не слушать. Ахъ, это было ужасно!
Она вдругъ зарыдала. Мать бросилась къ ней и тоже заплакала. Лидія вскочила съ дивана и, зацпившись зa кресло, выбжала изъ комнаты. Мать и Колоколова пошли за ней.
— Совсмъ разбитое существо, — сказалъ двоюродный братъ. — А что зa женщина! Это одно самоотверженіе. Она не знаетъ, что такое жить для себя. Тутъ не только уединеніе, страхъ, неизвестность, но это напряженіе слуха, мозга — все это разрушаетъ психику.
— И неужели они такъ, ни за что, держали ее? — спросилъ Нехлюдовъ.
— Совершенно ни за что. Кто передалъ ей прокламаціи, было извстно; извстно было, что она вовсе не замшана въ этомъ, даже не было указанія на то, что изъ нея можно что нибудь выудить, но она была взята и, можетъ быть, могла пригодиться, и вотъ ее держали и продержали бы еще Богъ знаетъ сколько, если бы за нее не ходатайствовали.
— Неужели только изъ за этого?
— Еще бы. Вдь идетъ война, а на войн вс средства годятся. Я это знаю, потому что тоже сидлъ. Да теперь уже не сяду. Нужно кому нибудь оставаться на вол. Благородствомъ и рыцарствомъ, кротостью, непротивленіемъ съ ними, съ этими разбойниками, пользующимися всми подлйшими и жесточайшими средствами, — нельзя. А надо бороться ихъ же средствами.
Нехлюдовъ ничего не отвтилъ. Ему непріятно было слушать это, но онъ не зналъ, что отвтить.
— Простите меня, я взволновалась, — сказала Лидія, съ красными глазами выходя изъ двери. — Я просила васъ захать для того, чтобы передать371 Врочк — вы вдь увидите ее?
— Надюсь.
— Что вотъ я вышла здорова, бодра, поправившись, — говорила она смясь, — отвыкла курить и поду въ деревню. Да я вамъ дамъ письмо. Можно? Вотъ мы злоупотребляемъ вашей добротой, — и она опять засмялась.
— Пожалуйста, пришлите. Я завтра ду.
— Врочку372 очень поцлуйте, — и Лида еще странне расхохоталась и прямо отъ смха перешла къ рыданію и опять ушла за дверь.
— Едва ли когда оправится. Обработали, — сказалъ двоюродный братъ.
— Ничего, поправится, — сказала Колоколова, — только бы поскорй въ деревню. Отецъ ея управляющій имніемъ въ Псковской губерніи.
— За то, что чиста, самоотвержена, за то и погибла. Будь пошла, груба, животна — эта будетъ жить, какъ разъ придется по сред, — говорилъ чернобородый.
Главное чувство Нехлюдова, когда онъ возвращался съ Васильевскаго острова, было нкоторое недоумніе и удивленіе передъ той поразительной разницей, которая была между положеніемъ этой женщины вчера и нынче. Вчера это была или, по крайней мр, таковою представлялась для большого количества людей — опасное существо, для огражденія общества отъ котораго нужно было держать ее въ толстыхъ казематахъ крпости посредствомъ часовыхъ съ заряженными ружьями, отдливъ ее отъ всего міра.
Вчера она была тамъ, въ крпости, куда онъ и думать не смлъ проникнуть, — нынче это было слабое, измученное, безпомощное и, главное, доброе, ко всмъ до самоотверженія расположенное существо въ полосатой старой кофточк и съ растрепанными рдкими и длинными волосами, изъ которыхъ одна черная прядь, выбившись, не віясь, висла передъ ухомъ, и373 кроткими глазами, которое не могло никому сдлать ничего дурного.
Зачмъ они держали въ крпости ее, зачмъ держали Гуркевича, не давая ему возможности видться съ матерью и даже заниматься наукою, зачмъ держали вс т тысячи, которыя онъ видлъ и про которыхъ слышалъ, какъ политическихъ, такъ и уголовныхъ? И простой отвтъ уже напрашивался ему, но онъ не ршался его себ высказать.
** № 107 (кор. № 27).
Онъ пришелъ прежде всего къ смотрителю, и тамъ374 въ первый разъ не услыхалъ музыки, а увидалъ музыкантшу съ синяками подъ глазами, старательно выводившую бензиномъ пятна на какомъ то шерстяномъ плать. У смотрителя надо было узнать, когда отправляется первая партія и можно ли съ этой партіей отправить Маслову.375
Партія, въ которой шла и Маслова, отправлялась черезъ недлю. Отъ смотрителя, не заходя въ острогъ, Нехлюдовъ пошелъ въ острожную больницу.376
Вышедшій къ нему въ пріемную молодой докторъ повторилъ то, что онъ сказалъ ему тотъ разъ, что она хорошо работаетъ, но очень нервна.
— Даже нынче была исторія, — сказалъ онъ улыбаясь.
— А что?
— Да такъ, столкновеніе съ фельдшеромъ. Ну, и ревть. А жалко, что она уйдетъ. Дти ее любятъ.
Столкновеніе съ фельдшеромъ, о которомъ говорилъ докторъ и которое нынче особенно разстроило Маслову, состояло въ томъ, что поутру, войдя въ аптеку по порученію сестры за груднымъ чаемъ для дтей, Маслова застала тамъ одного фельдшера, высокаго, съ нафабренными усами Устинова, который уже давно смущалъ ее своимъ ухаживаніемъ и предложеніемъ ей аптечныхъ сладостей. Увидавъ Маслову, Устиновъ вскочилъ и хотлъ захлопнуть на крючокъ дверь, но Маслова съ испугомъ встала въ дверь, не давая ее закрывать.
— Что же ты, чего испугалась? Войди, папиросочку выкури. Что надо?
Но Маслова слишкомъ хорошо знала то выраженіе, которое было теперь на лиц Устинова, и, сначала поблднвъ, а потомъ покраснвъ,377 потянулась назадъ.
— Да будетъ ломаться-то. Разв я тебя обижу? — сказалъ Устиновъ, обнимая ее и втаскивая въ дверь.
Въ послднее время378 ея подвигъ отказа Нехлюдову, про который она никогда не могла вспомнить безъ улыбки радости, сдлали то, что т отношенія къ мущинамъ, которымъ недавно была посвящена ея жизнь, сдлались для Масловой невыносимо противными.
А между тмъ ея наружность, хотя она теперь перестала отпускать кудряшки и старалась держаться подальше отъ мущинъ, а главное, ея прошедшее, извстное всмъ, вызывали нескромныя и часто дерзкія приставанія мущинъ. И эти приставанья, прежде льстившія ей, теперь дйствовали на нее такъ, что она начинала плакать. Заставляла ее плакать мысль, что они вс имютъ полное право приставать къ ней, а что она, бывшая проститутка и каторжная, не иметъ никакого права обижаться этимъ. И ей становилось жалко себя, жалко, что она хотла и не могла быть доброй и честной.
Такъ и теперь она, сказавъ, что ее сестра послала за груднымъ чаемъ, такъ жалостно заплакала, что Устиновъ смягчился и сталъ утшать ее. Но утшенія его были объясненія и поцлуи.
— Ну, что ты, Катенька. Не плачь, — говорилъ онъ.
— Пустите меня, Захаръ Иванычъ, оставьте.
Но онъ не оставлялъ, такъ что она, чтобы вырваться отъ него, сильнымъ жестомъ оттолкнула его и выбжала.
Въ коридор она наткнулась на стараго доктора, сопутствуемаго молодымъ.
— Ну, матушка, если ты здсь будешь шашни заводить, я тебя спроважу, — сказалъ старый докторъ. — Что такое? — обратился онъ къ фельдшеру, поверхъ очковъ строго глядя на него.
Фельдшеръ сталъ оправдываться. Докторъ, не дослушавъ его, поднялъ голову такъ, что сталъ смотрть въ очки и прошелъ въ палаты. Маслова между тмъ быстрыми, неслышными шагами направилась въ свою дтскую палату.
Молодой добрый докторъ, замтивъ ея слезы, задержалъ ее.
— Да о чемъ же вы плачете? — сказалъ онъ ей.
Она еще пуще заплакала.
— Всякій можетъ, всякій думаетъ.... — заговорила она.
— Да нисколько, не плачьте, не плачьте. Длайте свое дло, и все будетъ хорошо. А я скажу ему.
— Да я не хочу, чтобы съ него взыскивали. Онъ не виноватъ, думаетъ что.... А я...
— Ну, ну, хорошо, хорошо, — сказалъ докторъ улыбаясь, — успокойтесь.
Вотъ про это-то столкновеніе говорилъ докторъ, и это то столкновеніе особенно разстроило Маслову. Такъ что, когда она вышла къ Нехлюдову, лицо у нея было грустное и даже сердитое. Присутствіе Нехлюдова не только не смягчало, не радовало ее, но, напротивъ, раздражало, озлобляло. Когда она одна думала о немъ, она думала о немъ съ любовью и благодарностью, но какъ только она видла его, вс упреки, которые она могла сдлать ему, и даже такіе, которые было несправедливо длать ему, возникали въ ней, и она съеживалась и враждебно относилась къ нему. Пока онъ былъ одинъ изъ мущинъ, счеты съ нимъ были простые и короткіе: можно было отъ него взять денегъ побольше, заставить его похлопотать по своему длу и по длу товарокъ, и если онъ все это длалъ, то можно было быть благодарной ему. И она въ первыя свиданія чувствовала къ нему эту благодарность и радовалась его посщеніямъ. Но когда онъ вспомнилъ прежнюю любовь, захотлъ считаться съ ней, какъ человкъ съ человкомъ, тогда было другое дло, тогда онъ ничмъ, никогда не могъ заплатить ей за то, что онъ сдлалъ. И она хотла дать ему почувствовать это. И не то что она хотла дать ему почувствовать это, она не могла иначе относиться къ нему. Какъ только она его видла, она становилась непріятна и враждебна ему. И вмст съ тмъ она любила его, такъ любила, что невольно подчинялась ему, угадывала, что онъ желалъ отъ нея, и длала то самое, чего онъ желалъ отъ нея. Она знала, что ея професiя и все то, что напоминало о ней, ея грубое кокетство было противно ему, и она получила отвращеніе къ своему прошедшему и подавила въ себ вс поползновенія къ прежнимъ привычкамъ. Знала она также, что онъ хотлъ бы, чтобы она работала, служила другимъ, помогала больнымъ дтямъ, и она съ радостью длала это. Но какъ только она его видла, она вся ощетинивалась и длала видъ, что она не знаетъ, зачмъ ему нужно видть ее. Она подошла къ нему и учтиво поклонилась, ничего не говоря, какъ бы исполняя непріятную обязанность.
— Неудача, отказали, — сказалъ Нехлюдовъ.
Она вспыхнула, но ничего не сказала.
— Мы сдлали что можно, но ничего не удалось, и я подалъ прошеніе на высочайшее имя, но по правд сказать, не надюсь.
— Я давно не надюсь.
— Отчего? — спросилъ онъ.
— Такъ....
— Чтожъ, вамъ хорошо тутъ было?
— Чтожъ особенно хорошаго? Длала что велли.
— Вы знаете, что въ слдующій четвергъ отправка? Я тоже ду. Что, вы готовились?
— Мн нечего готовиться.
— Все таки что нибудь нужно.
— Кажется, ничего особеннаго. Благодарствуйте.
Очевидно, она не хотла быть простой и откровенной. Нехлюдовъ простился съ ней и вышелъ. Онъ видлъ, что она враждебна къ нему боле, чмъ прежде, и это огорчало его, но не охлаждало въ его отношеніи къ ней. Хотя бы онъ и не могъ объяснить себ, какъ и почему это было, онъ чувствовалъ, что въ этой враждебности и холодности къ нему съ того дня, какъ она такъ жестоко упрекала его, онъ видлъ, что въ ней прекратилось прежнее непріятное ему кокетливое отношеніе къ себ, онъ видлъ что въ этой враждебности и холодности къ нему была какая то важная и добрая перемна, совершившаяся въ ней.
XCIII.
Прошло четыре мсяца. Партія, въ которой шла Маслова, еще не дошла до мста. Нехлюдовъ все время халъ за партіей и, какъ это ни было непріятно ему, везд долженъ былъ входить въ общеніе съ властями, чтобы покровительствовать пересылаемымъ, и везд власти оказывали ему вниманіе.379 Нехлюдову удалось на пути исполнить то, что ему совтовала Вра Ефремовна — поместить Маслову съ политическими; самъ же онъ съ добродушнымъ Тарасомъ,380 мужемъ Федосьи, иногда отставалъ отъ партіи, иногда перегонялъ ее, халъ впередъ на этапъ и приготовлялъ помщеніе. Иногда самъ оставался ночевать въ той деревн, гд былъ этапъ, иногда, когда былъ смирный конвойный, проводилъ вечера съ политическими.
Перездъ по желзной дорог, на пароход и потомъ шествiе по этапамъ, въ особенности шествіе по этапамъ открыло Нехлюдову такія новыя подробности быта арестантовъ, которыхъ онъ никогда не могъ бы себ представить. Чмъ больше онъ узнавалъ бытъ этихъ людей, тмъ больше онъ убждался, что тюрьма, пересылка, каторга — все это какъ бы нарочно выдуманныя учрежденія для производства сгущеннаго до послдней степени разврата и порока, которыхъ ни при какихъ другихъ условіяхъ нельзя бы было произвести. Были, казалось, нарочно собраны сотни тысячъ людей самыхъ разнообразныхъ, большей частью381 точно такихъ же, какъ все обыкновенные люди, живущіе на вол, только немного боле возбудимые, чмъ большинство людей, и къ этимъ людямъ, какъ къ заваренному тсту, были присоединены, какъ закваска, съ одной стороны небольшой процентъ382 невинныхъ, напрасно мучимыхъ людей и съ другой — такой же небольшой процентъ, исключительно развращенныхъ и лишенныхъ человческаго образа острогами, озлобленныхъ людей, старыхъ каторжниковъ, бглыхъ, бродягъ и т. п. Вс эти люди поставлены въ самыя нечеловческія условія383 поруганія, безправія, неволи, страха, полной обезличенности [?], примра жестокости и безнравственности своихъ стражниковъ и полной праздности.
<И эта высокая степень384 разврата и порока была произведена одинаково и въ сред арестантовъ и въ сред тхъ людей, которые содержали, переправляли, усмиряли ихъ, сред смотрителей, ихъ помощниковъ, надзирателей, этапныхъ начальниковъ, солдатъ и конвойныхъ.>
Вс эти люди были поставлены въ такія неестественныя, нечеловческія отношенія и другъ къ другу и къ своимъ стражникамъ, что для того чтобы поддерживать эти отношенія, имъ необходимо было не только запутать въ себ главную пружину жизни человческой — любовь къ ближнему, но и вызвать въ себ все самое зврское, что только есть въ человк, — 385 жадность къ животнымъ наслажденіямъ, хвастовство, обманъ, потребность одурманенія и заглушенія требованiй разума и сердца.386
На этапахъ, въ острогахъ и въ пути Нехлюдовъ видлъ ужасные по своей жестокости поступки арестантовъ, совершенно не свойственные русскому, какъ онъ понималъ его, да и вообще всякому человку. Онъ видлъ, какъ среди арестантовъ уважалось только то, что обыкновенно презирается: уважались обманъ, ложь, жестокость, насиліе. Онъ видлъ нетолько то, какъ арестанты, здоровые, сильные, на тсныхъ этапахъ хвалились тмъ, что захватывали лучшія мста, а больные чахоточные оставались подъ дождемъ, но видлъ, какъ387 арестантъ, сломавшій два ребра мужу, заступившемуся за жену, пользовался сочувствіемъ всхъ присутствовавшихъ при драк; видлъ страшное безстыдство женщинъ, которыя гордились и хвастались своимъ развратомъ. Видлъ ужасныя сцены всякаго, самаго противуестественнаго разврата, узаконеннаго и одобряемаго общественнымъ мнніемъ острога. Мало того, острожные люди, очевидно, гордились, хвастались своими дурными поступками.
Нехлюдовъ понялъ теперь то, чего не могъ онъ понять388 прежде: отчего происходила та спокойная самоувренность, самодовольство даже, съ которымъ совершались этими людьми самые ужасные, безчеловчные поступки.389 Происходило это отъ того, что кром внутреннихъ поступковъ, которые совершаетъ каждый человкъ для удовлетворенія своихъ физическихъ и духовныхъ потребностей,390 есть еще большое количество поступковъ, которые каждый человкъ совершаетъ для того, чтобы получить одобреніе другихъ людей. И это одобреніе другихъ людей также необходимо людямъ, не достигшимъ высшей степени нравственности, какъ вода, какъ пища. Только человкъ, стоящій нравственно очень высоко, можетъ обойтись безъ этаго одобренія людей. Обыкновенные же люди нуждаются въ этомъ одобреніи, не могутъ жить безъ него. Чмъ лучше, естественне, свободне жизнь человка, тмъ большее число поступковъ онъ совершаетъ для удовлетворенія своихъ и другихъ людей потребностей, и, напротивъ, чмъ хуже, исскуственне, несвободне живетъ человкъ, тмъ большее количество поступковъ совершаетъ онъ для одобренія отъ другихъ людей.391 Человкъ трудящійся и свободный мало заботится о мнніи другихъ людей, человкъ же праздный, принужденный жить въ однихъ [и] тхъ же условіяхъ, съ одними и тми же людьми, напротивъ, весь интересъ свой направляетъ на пріобртеніе одобренія другихъ людей, потому что у него отняты вс другіе мотивы дятельности, и остается только этотъ. Такъ это происходитъ въ сред великосвтской, въ сред корпорацій студенчества, военныхъ,392 художниковъ, гд тщеславіе развивается до высшей степени и одно, вмест съ животными похотями, служитъ источникомъ всхъ поступковъ.
Такъ это въ высшей степени происходило и въ сред арестантовъ, праздныхъ и лишенныхъ свободы. Поэтому то и происходило то кажущееся сначала страннымъ явленіе, что люди эти, живущіе въ тюрьм, гордились своими преступленіями. Имъ надо было хвалиться и гордиться чмъ нибудь передъ людьми. Съ другими людьми, кром какъ съ такими же заключенными, какъ они, у нихъ не было сношеній.393 Для того же, чтобы похвастаться и получить одобреніе сотоварищей, нужно было совершать такіе поступки, которые считались хорошими въ этой сред. Хорошими же считались въ этой сред поступки, поддерживающіе войну, непрестанно ведомую этими людьми противъ своихъ враговъ, тхъ, которые держутъ ихъ въ тюрьмахъ, перегоняютъ изъ острога въ острогъ, заковываютъ въ кандалы, водятъ въ позорной одежд, брютъ головы.
При томъ394 насиліи, которому они подвергались, арестанты считали съ своей стороны не только законными, но похвальными всякіе обманы и насилія. Они знаютъ, что начальники обираютъ деньги, принадлежащіе имъ, отнимаютъ пожертвованное, заставляютъ на себя работать, крадутъ на одежд, на пищ, на дровахъ, на лекарствахъ, моря ссылаемыхъ холодомъ, дурной пищей, непосильной работой. Они все это знаютъ и считаютъ, что такъ и должно быть, и потому считаютъ, что имъ должно, по мр силъ поступать также. Особенно же жестоки они бываютъ потому, что они постоянно находятся въ опасности жизни. А въ такомъ положеніи люди неизбжно совершаютъ жестокіе поступки. Человкъ самый нравственный и деликатный, когда горитъ или тонетъ, наступитъ на горло другому. Арестантъ же всякій почти всегда на краю смерти. И потому среди арестантовъ по преданiю уже давно установился духъ развратнаго стоицизма и цинизма, вызывающiй ихъ на поступки, для людей, находящихся вн этой среды, кажущіеся ужасными. Вотъ это началъ понимать Нехлюдовъ, и это открыло ему многое.
ХСІV.
Главное же, что понялъ Нехлюдовъ, было то, что та страшная жестокость, съ которой обращались съ этими людьми, жестокость, вызываемая тмъ положеніемъ, въ которое поставлены были тюремщики, и выражающаяся, главное, въ лишеніи этихъ людей свободы, не могла проходить даромъ, не оставивъ на подвергшихся ей людяхъ страшнаго нравственнаго слда. Это понялъ Нехлюдовъ въ особенности посл разсказовъ своихъ новыхъ знакомыхъ политическихъ, съ которыми онъ за время пути особенно сблизился. Въ особенности поразилъ его разсказъ одной политической, Ранцевой, 40 лтней женщины, матери семейства, о томъ, какъ она была взята и посажена въ одиночную тюрьму; какъ вдругъ изъ обычныхъ условій человческихъ отношеній съ людьми, посл сношеній съ дтьми, мужемъ, прислугой, знакомыми, лавочниками, извощиками вдругъ она очутилась въ рукахъ существъ въ мундирахъ, вооруженныхъ, имющихъ подобіе человческаго образа, но въ отношеніяхъ съ нею не имвшихъ ничего человческаго: не отвчавшихъ на ея вопросы, требовавшихъ отъ нея покорности и приведшихъ въ темный вонючій коридоръ, въ молчаливый каменный гробъ, въ который ее заперли, давая ей пищу, поддерживая для чего то ея ужасную жизнь. Когда она услыхала эти запирающіяся двери, замки и удаляющіеся шаги, и воцарилась тишина, и часовой, человкъ, лишенный всего человческаго, не отвчая на ея отчаянныя мольбы, ходилъ съ ружьемъ и молча смотрлъ на нее, она почувствовала, кром грусти о лишеніи жизни, кром горя о разлук съ дтьми, про которыхъ ей жутко было вопоминать здсь, кром страха за то, что будетъ, кром отчаянія отъ своего безсилія и безвыходности своего положенія, она почувствовала еще какой то страшный нравственный ударъ, переворотившій все ея миросозерцаніе.
— Я не то что возненавидла весь міръ, людей, а стала равнодушна къ нему, перестала врить въ добро людей, перестала врить въ людей, въ Бога. И не отъ того, что меня оторвали отъ семьи, дтей, — можетъ быть, кому то нужно было сдлать это, потому что у меня были прокламаціи, которыя я взяла къ себ, чтобы спасти друзей, не то, что со мной сдлали, разуврило меня въ людяхъ и въ Бог, а то, что есть такія учрежденія, какъ жандармы, полицейскіе, которые могутъ оторвать мать отъ плачущихъ дтей и, не отвчая ей, сидть съ усами и въ мундир и съ спокойными лицами везти ее въ тюрьму, что есть тюремщики, спокойно принимающіе ее, записывающіе и отправляющіе ее въ одиночную тюрьму, и что есть эта тюрьма, измазанная, почти разваливающаяся, такъ она стара, и такъ нужна, и такъ много въ ней перебывало народа. Это, главное, сразило меня, — разсказывала она.
— И если бы это длалось все машинами, это не такъ бы подйствовало на меня, а то живые люди, люди, которые все знаютъ, знаютъ, какъ матери любятъ дтей, какъ вс любятъ свободу, солнце, воздухъ. Меня больше всего тогда сразило то, — разсказывала она, — что смотритель, покуда меня записывали въ контор, предложилъ мн курить. Стало быть, онъ знаетъ, какъ любятъ люди курить, знаетъ, стало быть, и какъ любятъ матери дтей и дти мать, и всетаки онъ повелъ меня, мать, отъ моихъ дтей въ свой подвалъ и заперъ подъ замокъ, и хотлъ чай пить съ своей женой и своими дтьми. Этого я не могла перенести и свихнулась.
На этой, особенно чуткой и умвшей сознавать свои чувства, Нехлюдовъ съ особенной ясностью понялъ то, что происходило во всхъ заключенныхъ, наказываемыхъ. Вс почти разочаровались или, скоре, теряли вру, иногда безсознательную, въ людей и Бога. Люди, вровавшіе въ добро людей и въ Бога, переставали врить въ нихъ; люди, ни во что не вровавшіе, не задававшіе себ вопроса о людяхъ и Бог, начинали врить въ зло людей и зло, управляющее міромъ. На политическихъ, которые вс, хоть нкоторое время, содержались въ одиночныхъ тюрьмахъ, это было особенно замтно. Вс они, какъ говорила и Ранцева, или почти вс были люди свихнувшіеся. Это могло быть незамтно сначала, но ни для кого не могло пройти безслдно, не оставивъ глубокихъ нравственныхъ слдовъ жестокости заключенія (въ особенности сильное страданіе производили новыя усовершенствованныя, отвратительныя по своей жестокости тюрьмы). Вс были подломлены: кто составилъ себ мистическую свою теорію, кто усвоилъ чужую, кто составилъ невозможный проэктъ уничтоженія существующаго строя, кто просто сталъ пить, кто въ большей или меньшей степени подпалъ маніи величія. Тоже самое происходило и не съ политическими, а съ уголовными (на политическихъ, какъ на людяхъ, привыкшихъ анализировать свои чувства, это было замтне). Вс они, побывавши въ острогахъ, были люди надломленные, нравственно погубленные. «И дйствительно, не могло же пройти безнаказанно такое нарушеніе всхъ законовъ божескихъ и человческихъ, которое совершалось надъ людьми, называемыми преступниками», думалъ Нехлюдовъ.
XCV.
Но и кром уясненія причинъ нравственнаго состоянія преступниковъ, общеніе во время пути съ политическими, вмст съ которыми шла Маслова, открыло Нехлюдову очень многое. Прежде всего онъ, узнавъ ихъ ближе, совершенно освободился отъ того чувства брезгливаго недоброжелательства, которое имлъ къ нимъ, научился уважать высокія свойства и полюбилъ многихъ изъ нихъ. Общей имъ всмъ чертой было, кром той надломленности, которая замтна во всхъ, большое самомнніе, и не то чтобы они каждый себ приписывали особенное значеніе (и это было, но въ обыкновенныхъ размрахъ), но они страшно, въ 1000 разъ, преувеличивали значеніе своихъ длъ и самихъ себя какъ членовъ партіи. Они приписывали себ, своему длу то самое значеніе, которое, — они чувствовали по тмъ мрамъ, которыя принимались противъ нихъ, — приписывало имъ правительство. Имъ казалось, что вс подраздленія ихъ взглядовъ и ученій имютъ большое значеніе для судьбы всего народа. Они употребляли наименованія: Народовольцы, черный передлъ, учредительный комитетъ, дезорганизаціонная группа, секція и подсекція такая то, съ полной увренностью, что вс знаютъ, а если не знаютъ, то должны знать все, что означалось этими словами. Имъ казалось, что, несмотря на то, что сидятъ теперь въ тюрьм, дло идетъ и будетъ итти въ томъ самомъ направленіи, въ которое они его поставили. Другая, общая имъ всмъ черта было — высокія, предъявляемыя къ себ требованія нравственности, согласія жизни съ убжденіями, безкорыстія, правдивости, воздержности и готовности къ самопожертвованію. Въ особенности въ этомъ отношеніи поражали его женщины. Такова была и Вра Ефремовна, и Ранцева, и Марья Павловна, и хорошенькая, называвшаяся «птичкой», шедшая съ ними Богомилова. Кром того, женщины поразили395 его еще, не смотря на свою вольность, обыкновенной, естественной, простой цломудренностью, примровъ которой онъ не видлъ и которая поэтому особенно поражала его.
Маслова съ начала пути по этапу жила съ ними, и они полюбили ее.
И Нехлюдову казалось, что и въ ней происходила большая перемна подъ вліяніемъ общенія съ этими совершенно новыми для нея людьми.
Нехлюдовъ видался теперь съ нею вмст съ другими и замчалъ, что въ ней перестало быть прежнее враждебное отношеніе къ нему и что она была проста и часто весела и особенно привязалась къ Марь Павловн, во всемъ подчиняясь ей.
Изъ мущинъ Нехлюдовъ сблизился особенно съ Набатовымъ, всегда бодрымъ, веселымъ, твердымъ и самоотверженнымъ человкомъ, проведшимъ половину взрослой жизни въ тюрьм, очень уважалъ твердаго, умнаго и мрачного Еврея Вильгельсмона и жаллъ всей душой милаго умирающаго чахоткой
Страница рукописи третьей редакции „Воскресения“.
юношу Семенова.396 Былъ еще красивый Линдеманъ, про котораго никакъ нельзя было понять, зачмъ онъ попалъ къ революціонерамъ, — такой онъ былъ легкомысленный, мелочно тщеславный и недалекій человкъ. Былъ еще рабочій Кондрашевъ, замчательно умный, съ широко разставлениыми, всегда внимательными глазами, и397 маленькій силачъ Новодворовъ, самый образованный изъ всхъ, естественникъ и философъ.
Такъ что всхъ ихъ въ этой партіи было политическихъ 4 женщины, 5-я Маслова, и 5 мущинъ. Полная «кадриль», какъ всегда шутя говорилъ Набатовъ.
Какъ и везд, гд вмст живутъ женщины и мущины, а тмъ боле, когда они живутъ такъ тсно между собою, какъ живутъ заключенные, и въ особенности посл того, какъ большинство изъ нихъ только что вырвалось изъ одиночнаго заключенія, между этими людьми происходили сложные романы.
Романы, происходившiе тутъ, были слдующіе; Новодворовъ, пользовавшійся всеобщимъ уваженіемъ, былъ мужемъ Вры Ефремовны, но потомъ, какъ это среди нихъ считалось позволеннымъ и естественнымъ, будучи сосланъ врозь отъ нея въ Архангельскій край, сошелся тамъ съ двушкой, которая стала его другой женой. Вра Ефремовна осталась безъ мужа и сошлась съ Набатовымъ. Теперь же вс мущины, кром Вильгельмсона и Кондрашева, были влюблены въ «птичку». Семеновъ считался ея признаннымъ любовникомъ. Любовь эта была платоническая, но Набатовъ также былъ задтъ прелестью птички, и Вра Ефремовна страшно ревновала, хотя всми силами скрывала свою ревность, потому что ревность признавалась низкой страстью. Новодворовъ же, любимый и всегда успвающій у женщинъ, былъ любимъ Богомиловой, но старался не выказать этого, чтобы не огорчить всми любимаго и больнаго Семенова.
Марья Павловна, несмотря на свою красоту и привлекательность, была такъ неприступна, что, несмотря на то, что вс мущины любили ее, даже и рабочій Кондрашевъ, немножко больше и иначе, чмъ они любили другъ друга, вс ожидали отъ нея украшенія общей ихъ жизни, но никто не ожидалъ отъ нея любви. Ранцева, несмотря на то, что была еще привлекательна какъ женщина, думала только о своемъ муж, который долженъ былъ пріхать къ ней, и была также свободна отъ любви, какъ и Марья Павловна. Въ это общество попала и Маслова. Сначала ее дичились, въ особенности изъ за Нехлюдова, который во всхъ возбуждалъ недовріе, но скоро полюбили ее и его. По отношенію къ ней, именно потому что знали ея прошедшее, вс мущины держались особенно осторожно, чтобы не оскорбить ее, и первое время она не вызвала новыхъ романическихъ осложнений, но на вторую недлю обозначилось особенное отношеніе Вильгельмсона къ Масловой, которое всхъ удивило сначала, но потомъ не могло не быть принято какъ совершившійся фактъ. Вильгельмсонъ, двственникъ, врагъ женщинъ, былъ влюбленъ и не скрывалъ этого.
Примирило его съ этими людьми въ особенности то, что онъ не нашелъ въ нихъ ничего того кровожаднаго, жестокаго, которое онъ предполагалъ въ нихъ посл всхъ убійствъ, предшествовавшихъ 1-му Марта и посл самаго 1-го Марта.
Правда, въ теоріи среди нихъ было признано, что иногда можетъ встртиться необходимость убійства, но вс они,398 зa исключеніемъ добродушнйшаго Новодворова и Вры Ефремовны, считали это ужасной необходимостью и говорили, что ни за что не примутъ участія въ такомъ дл. Такъ что въ общемъ они не только не были кровожадны, но, напротивъ, очень кроткіе люди. Упрекъ самоувренности, желанія перестроить по своему общество, который Нехлюдовъ прежде длалъ имъ, тоже, онъ призналъ теперь, былъ несправедливъ. Лучшіе изъ нихъ, большинство ихъ, особенно женщины, такова была Марья Павловна, были движимы не желаніемъ что либо измнить и устроить, но только однимъ сознаніемъ несправедливости, жестокости правительства, мучающаго, запирающаго, вшающаго, и желаніемъ стать на сторону страдающихъ, помогать имъ и, если нельзя, то по крайней мр страдать вмст съ ними. Это былъ главный мотивъ, и Нехлюдовъ не могъ не сочувствовать ему. Онъ самъ хотлъ теперь того же. Особенно памятенъ былъ Нехлюдову одинъ вечеръ на этап, который онъ весь провелъ, благодаря разршенію офицера, съ политическими и на которомъ онъ, во 1-хъ, понялъ вполн жестокость политическихъ и, во 2-хъ, убдился, что въ Масловой произошелъ тотъ переворотъ, котораго онъ желалъ и на который не смлъ надяться.
** № 109 (кор. № 27).
Странно сказать, самые тяжело наказанные изъ нихъ ничего другаго не имли въ виду, какъ только распространеніе въ народ ясныхъ и здоровыхъ понятій объ его, народа, положеніи. Мечта ихъ, и то самыхъ опасныхъ по понятію правительства — Новодворова и Кондрашева, состояла въ томъ, чтобы составить народную партію. О томъ же, какъ эта народная партія измнитъ существующiй порядокъ, постоянно происходили споры. Одни утверждали, что это сдлается черезъ представительство — это были самые умренные, другіе, что это сдлается само собой, всмъ народомъ, когда онъ будетъ просвщенъ и освобожденъ, третьи, какъ Набатовъ и Вра Ефремовна, утверждали, что для этаго, главное, нужно разрушить теперешнее устройство, а для того есть только средство: терроръ, т. е. убійство самыхъ вредныхъ правительственныхъ лицъ. Хотя нкоторые и не согласились съ тмъ, что разрушеніе существующаго порядка можетъ быть достигнуто убійствами, какъ 1-ое Марта, вс, кром одной Марьи Павловны и Вильгельмсона, отрицавшихъ всякое убійство, признавали убійство шефовъ жандармовъ, царей, генераловъ, губернаторовъ необходимымъ и законнымъ, точно также, какъ признавалось правительственными лицами необходимымъ и законнымъ не только убійство на войн, но и убійство — повшеніе, разстрляніе — всхъ враговъ правительства. Вс эти люди находились въ открытой постоянной войн съ правительствомъ, и не изъ мести, хотя, посл ужасныхъ жестокостей, производимыхъ надъ ними, въ нихъ могло бы возникнуть чувство мести, но только потому, что, если они убивали, то они длали необходимое дло, выкупаемое страшной опасностью, которой подвергался длающій, и потому дло хорошее, достойное восхваленія и уваженія установившимся среди нихъ общественнымъ мнніемъ, въ которомъ жестокость убійства совершенно была скрыта и незамтна, какъ она была скрыта и незамтна для солдатъ на войн, только гораздо боле скрыта, потому что мотивы были выше — благо народа, рискъ былъ больше, и лица, подлежащiя убійству, были наврное дурные и длали дурное уже по тому мсту, которое они занимали.
Такъ что въ общемъ это были нетолько не кровожадные, но, напротивъ, очень кроткіе люди. Вс они были движимы не только не желаніемъ зла кому бы то ни было, но только однимъ желаніемъ служенія народу и сознаніемъ несправедливости, жестокости правительства къ этому угнетенному народу. Главный мотивъ былъ желаніе перейти на сторону страдающихъ, помогать имъ и, если нельзя, то по крайней мр страдать вмст съ ними. Это былъ главный мотивъ и Марьи Павловны, и Набатова, и Семенова, и Нехлюдовъ не могъ не сочувствовать имъ, особенно съ тхъ поръ, какъ онъ узналъ весь тотъ ужасъ зла, которое совершилось на его глазахъ надъ арестантами, и узналъ внутреннюю жизнь этихъ людей, политическихъ, и все то море страданій, которое пережили они, ихъ погибшіе друзья, ихъ жены, братья, сестры, матери. По тмъ политическимъ, которыхъ и про которыхъ онъ узналъ въ этомъ путешествии, онъ понялъ теперь, почему такъ старательно препятствуютъ общенію людей съ воли съ политическими. Нехлюдовъ убдился, что это были несомннно лучшіе люди, какъ бы нарочно отбираемые еще со скамей учебныхъ и потомъ на первыхъ шагахъ общественной дятельности и отчасти уничтожаемые, отчасти развращаемые, хотя и иначе, чмъ уголовные, но развращаемые, загубляемые неволей. Зачмъ это? Зачмъ отбирают лучшихъ людей и губятъ и оставляютъ худшихъ? Зачмъ?
* № 110 (кор. № 27).
ХСVІІІ.
Было 5 часовъ вечера, когда Нехлюдовъ пришелъ въ помщеніе политическихъ. Помщеніе это состояло изъ двухъ камеръ, одна мужская, другая женская. Об были открыты, и вс собрались въ женской.
Въ узкой, аршинъ 8 ширины и 12 длины камер, съ двумя окнами съ желзными ршетками, были въ два ряда нары и между нарами пустое пространство въ два аршина.399 Передъ лампой и чашками на ящик сидла Ранцева. Проходить на другую сторону стола можно было только черезъ нары.
На одной сторон наръ къ углу лежалъ больной Семеновъ на подушк и прикрытый пледомъ. Нехлюдовъ былъ пораженъ перемной къ худшему, происшедшей въ немъ. Въ середин этой стороны наръ была настлана газетная бумага и на ней чайникъ, чашки, стаканы и ложка. По сю сторону лежала Марья Павловна ничкомъ, вытянувъ ноги съ толстыми икрами въ шерстяныхъ чулкахъ, которые она надла сухіе, снявъ размокшіе и сушившіеся и испускавшіе паръ у печки ботинки.
Вра Ефремовна сидла на другой сторон наръ съ ногами и курила.
Маслова въ блой кофт, простоволосая и вся красная, развшивала мокрое платье.400 Вильгельмсонъ раздувалъ печку, сидя на корточкахъ передъ заслонкой.401 Новодворовъ въ красной рубах сидлъ противъ Вры Ефремовны и набивалъ папиросы, безпрестанно взглядывая на красивую молодую фигуру миловидной Богомиловой, разчесывавшей свои до плечъ почти не заплетенные черные вьющіеся волосы. Набатовъ въ короткомъ полушубк вошелъ вслдъ за Нехлюдовымъ съ большимъ чайникомъ горячей воды и, такъ какъ проходить на другую сторону можно было только черезъ нары, перелзъ черезъ ноги Марьи Павловны, лежавшія на дорог, и поставилъ чайникъ.
— Ну, заливайте, а я молока добуду. Гд у насъ бутылки? Здравствуйте, проходите, проходите въ нашъ монплезиръ, — обратился онъ къ Нехлюдову и тотчасъ же опять отворилъ дверь въ камеру къ уголовнымъ.
Комната402 была вся полна парами отъ горячей воды и отъ мокрыхъ вещей и табачнымъ дымомъ. Изъ сосдней камеры слышались несмолкаемый гулъ арестантовъ съ подъигрываніемъ цпей, разнообразившіеся взрывами крика или хохота.
— Вотъ онъ пришелъ, — сказала Вра Ефремовна, всегда такъ въ третьемъ лиц любившая называть Нехлюдова. — Ползайте, тутъ у окна просторно.
Новодворовъ и Вильгельмсонъ ласково, какъ съ старымъ знакомымъ, поздоровавшись съ Нехлюдовымъ, продолжали каждый свое занятіе.
— Что вы такая красная? — сказалъ Нехлюдовъ Масловой.
— Да вдь он всю дорогу пшкомъ шли, вотъ еще малаго несли, — сказала Вра Ефремовна, указывая на сидящаго ребенка въ углу, котораго сначала не замтилъ Нехлюдовъ.
— Измокли. Маша такъ совсмъ свалилась, — сказала Ранцева, указывая на неподвижныя ноги Марьи Павловны.403
— Да я видлъ, какъ обогналъ, что он шли пшкомъ. Я думалъ — на время.
— Нтъ, это цлая исторія. Тотъ былъ скверный офицеръ, а этотъ хуже.
— А я думалъ, что онъ лучше тхъ, — сказалъ Нехлюдовъ.
— Ахъ, ужасный господинъ. Представьте себ. Вывели арестантовъ. Мы ничего не знали. Слышимъ крикъ и плачъ. Оказывается, это арестантъ Петръ — знаете, у котораго жена въ Тюмени умерла, — несъ всю дорогу своего мальчишку. Оказывается, вдругъ вздумалось надть на всхъ наручники. Онъ сталъ просить. Тотъ заоралъ и веллъ мальчика взять. Тогда арестанты заступились. Офицеръ взбсился и началъ колотить чмъ попало. Говорятъ, одному ребро сломали, оставили на томъ этап. Ну, тутъ наша сердобольная Маша явилась на выручку и взяла мальчика, и он вмст съ Катей несли его все время съ партіей.
— Что же, и вы бы отдохнули, — сказалъ Нехлюдовъ Масловой.
— Нтъ, мн не хочется, — сказала она, веселыми глазами глядя на Нехлюдова.
— Не хочется, а сама дрожитъ, — сказала Богомилова, — ступай Катя, грйся. Я развшу.
Но Катя продолжала свое дло, и только, какъ всегда, по лицу ея пробжало то выраженіе не то недоброжелательства, не то серьезности, которое проявлялось всегда при Нехлюдов, но и это недоброжелательное выраженіе, какъ будто невольное, тотчасъ же изчезло и замнилось ласковой улыбкой, и такой простой и спокойной, какой еще не видалъ Нехлюдовъ. Онъ теперь, посл недли, въ первый разъ увидалъ ее.404
Вильгельмсонъ405 всталъ отъ печки и ползъ черезъ нары за бумагой. Шагая по нарамъ, онъ смахнулъ листъ съ табакомъ и разсыпалъ его и потомъ зацпился за ноги Марьи Павловны и чуть не упалъ. Вс расхохотались.
— Экій неуклюжій,406 — сказала Ранцева.407
— Кто неуклюжій? А, Женя?408 послышался голосъ Марьи Павловны, и ноги подобрались, и она встала, протирая свои добрые бараньи глаза и добродушно-весело улыбаясь.
— Вот какъ хорошо. И вы тутъ, — обратилась она къ Нехлюдову.409
— Да затворяйте же дверь, — обратилась Ранцева къ вошедшему съ молокомъ Набатову. Въ открытую дверь ворвался крикъ отвратительнаго ругательства и еще боле густой, тяжелый запахъ, чмъ тотъ, который былъ здсь.
— Ну, а Катя что нынче выдлывала, такъ чудеса, — продолжала Марья Павловна. — Всю дорогу несла малаго.
— Да неправда, несли вы больше моего, — насилу сдерживая улыбку, сказала Маслова.
— Да, а потомъ я свалилась, такъ устала, а она какъ ни по чемъ, вымыла, убрала всю камеру. — Вдь тутъ страшная грязь была, какъ мы пришли, да еще платье все мокрое....
— Да вдь я привыкла, мое старинное занятіе. Дмитрій Ивановичъ знаетъ, — перебила Катя, уже не сдерживая улыбку и переводя свои косые глаза на Вильгельмсона,410 придерживавшаго заслонку разгоравшейся печи и жадно смотрвшаго411 и оглядывавшагося то на Катю, то на Нехлюдова.412
Вильгельмсонъ, очевидно, былъ весь уже покоренъ любовью, она же была рада, благодарна за эту новую любовь и не знала, какъ ей принять ее. Маслова нынче была особенно радостна еще и потому, что ей удалось413 примирить озлобленную противъ себя Бочкову, шедшую въ той же партіи,414 и вызвать въ себдоброе чувство къ этому бывшему врагу. И это испытанное ею чувство непереставая радовало ее, приводило въ особенное праздничное состояніе. Ей очень хотлось, чтобы Марья Павловна, и Нехлюдовъ, и Вильгельмсонъ узнали о причин ея радости, вмст съ тмъ она боялась, какъ бы то, что они узнаютъ то, что она сдлала, не испортило того чувства радости, которое она теперь испытывала. Сдлала же она слдующее самое неважное дло, но такое, которое очень радовало ее.
Когда при передач партіи однимъ конвойнымъ офицеромъ другому ее перевели на время пріема назадъ отъ политическихъ къ уголовнымъ, она опять встртилась съ Бочковой. Бочкова была разлучена съ Картинкинымъ; на одномъ изъ этаповъ у нея украли мшокъ съ вещами. Сама она была дурна, стара и неласкова, такъ что товарки не любили ее, и она находилась въ бдственномъ состояніи. Когда въ тотъ вечеръ, который Маслова провела въ уголовной камер, стали пить чай, Бочкова легла на нары и закрылась кафтаномъ. Маслова взяла свою юбку, платокъ и башмаки, потомъ отсыпала въ дв бумажки чаю и сахару и подошла къ Бочковой.
— Тихоновна, — сказала она.
Бочкова поднялась.
— Чего теб?
— Сказывали, васъ обокрали. Возьмите вотъ. У меня есть еще.
Бочкова встала415 и, взявъ свертки, нсколько разъ перевела свои глаза съ лица Масловой на свертки и ничего не сказала. Маслова ушла и416 больше не видала Бочкову. Теперь, когда вспомнила объ этомъ, ей становилось такъ весело, какъ бывало весело только въ первой молодости, когда она двочкой бгала въ горлки, даже веселе.
* № 111 (кор. № 27).
Посл вечерней поврки, при чемъ Нехлюдовъ получилъ разршеніе оставаться, выпитыхъ 6-и чайниковъ чая и ужина, состоявшаго изъ молока, яицъ и селедки,417 шелъ самый незначительный разговоръ, перескакивавшій съ предмета на предметь, и все больше о событіяхъ настоящаго и о самыхъ большихъ пустякахъ: о сапогахъ, о Петьк, объ офицер, объ упавшей лошади, объ одеждахъ — все это пересыпаемое шутками и всми понятными намеками и, главное, о научныхъ вопросахъ.
Условія, въ которыхъ находились эти люди, были такъ тяжелы, такъ много было ими пережито мучительнаго, что не любили, боялись вспоминать не только о пережитомъ, но даже и о
** № 112 (кор. № 27).
— Ну вотъ вы, какъ вы стали революціонеромъ?
— Я? А вотъ какъ.
— Ну вотъ разскажите все сначала, какъ было, — сказалъ Нехлюдовъ.
— Хорошо, — улыбаясь сказалъ Вильгельмсонъ. — Ну вотъ. Началось съ того, что ко мн Лихонинъ — чудесный малый — товарищъ (онъ сошелъ съ ума и повсился) принесъ пачку прокламацій. Онъ не хотлъ меня втягивать, но я зналъ и сочувствовалъ ему. Мн было 20 лтъ. И тутъ меня въ первый разъ взяли и свели къ жандарму. Меня допрашивалъ жандармъ. Я только однаго боялся, какъ бы не выдать кого. Посл допроса меня отправили въ часть съ городовымъ. Вотъ тутъ въ первый разъ я испыталъ тяжелое чувство, какъ сказать — чувство обиды. Меня прямо, какъ я былъ, свели въ кутузку, гд пьяные. Я сталъ протестовать. Но меня не слушали: «Много васъ тутъ», и заставили ждать. Потомъ пришли за мной и свели въ тюрьму. Смотритель приказалъ сейчасъ же раздть меня до гола. Въ комнат было холодно, сыро. Меня раздли и обыскали. Обыскали, потомъ принесли арестантскую рубаху, порты, башмаки, халатъ и отвели въ отдльную камеру, заперли и ушли. — Вотъ это была ужасная минута. Обида безсилія и, главное, недоумніе — что длается то, чего не должно быть. Тутъ я пережилъ тяжелое, гадкое время. Но жить надо, молодость беретъ свое, — сталъ оглядываться. Камера моя была въ конц длиннаго, узкаго и темнаго коридора, въ первомъ этаж зданія. Это низкая, сырая, грязная комнатка длиною въ три аршина и шириною въ два, съ однимъ полуокномъ, устроеннымъ очень высоко, съ разбитыми стеклами и съ желзной массивной ршеткой, вонючая, душная, сырая, грязная, полная клоповъ. Желзная кровать съ узкимъ, набитымъ соломой матрацемъ, и такая же подушка, все грязное, вонючее [
Въ шесть часовъ вечера (время это я узналъ впослдствіи) въ коридор послышался шумъ. Это была поврка. Дверь камеры отворилась, входили два офицера съ двумя или тремя солдатами (солдаты оружіе оставляли въ коридор), и солдатъ сбросилъ подушку, матрацъ, осмотрлъ матрацъ, подоконникъ, ршетку и кровать, и потомъ дверь заперли висячимъ замкомъ и уже до утра, до 8-ми часовъ, до новой утренней поврки.
Въ первый же вечеръ, вскор посл поврки, я услыхалъ голоса. Это заключенные подходили къ дверямъ и въ дверное отверстіе начали говорить и спрашивали новости. Узнали про меня, распросили. И потомъ все затихло. Такъ я просидлъ 21/2 мсяца.
** № 113 (кор. № 27)
Слд[ующая] гл[ава].
Начался разговоръ въ конц вечера съ того, что вышедшій на дворъ Набатовъ принесъ извстіе о томъ, что онъ на стн нашелъ карандашомъ надпись Виктора Петлина, который писалъ, что прошелъ 12 Іюня съ уголовными въ Нерчинскъ. Викторъ Петлинъ былъ революціонеръ, котораго зналъ Новодворовъ и особенно близко Вильгельмсонъ, сидвшій съ нимъ вмст въ Кіевской тюрьм. Петлинъ сошелъ съ ума и былъ оставленъ въ Казани. Вс думали, что онъ тамъ. И вдругъ эта его надпись, по которой видно, что его отправили одного съ уголовными.
Извстіе это взволновало всхъ, въ особенности Семенова, тоже знавшаго Петлина.
— Онъ тогда уже, въ Кіевской тюрьм, сдлался боленъ, — сказалъ Вильгельмсонъ. — Мы слышали его крики. Онъ Богъ знаетъ что говорилъ.
— Это посл казни этихъ двухъ мальчиковъ, — сказалъ Семеновъ.
— Какой казни? — спросилъ Нехлюдовъ.
— Это было ужасное дло, — сказалъ Семеновъ. — Вотъ онъ знаетъ. Разскажи, — обратился онъ къ Вильгельмсону.
Ледъ былъ разбитъ. У всхъ сдлались серьезныя лица. Вс замолкли, только слышенъ былъ гулъ зa дверью, и Вильгельмсонъ сталъ разсказывать.
— Ихъ было три, — началъ онъ, — Розовскій, Лозинскій и третій — забылъ фамилію; но этотъ за нсколько дней до конфирмаціи приговора исчезъ изъ тюрьмы и, какъ оказалось потомъ, выдалъ товарищей и былъ за это помилованъ, а эти двое были при насъ. — Я съ Петлинымъ сидлъ рядомъ, были приговорены къ казни.
— За что же? — спросилъ Нехлюдовъ.
— Оба они были совсмъ неважные преступники, а такъ себ, мальчики, взятые за знакомство. Приговорены же они были за то, что, когда ихъ вели подъ конвоемъ, они вырвали у солдата ружье и хотли бжать. Одному, Лозинскому, было 23 года, а другому, еврею Розовскому, не было 17-ти лтъ — совершенный мальчикъ, безусый и безбородый.
— И казнены?
— Да. Это то, главное, и подйствовало на Петлина. Онъ сидлъ рядомъ съ этимъ Розовскимъ. Мы знали. Ихъ водили въ судъ и, когда привезли, они сами сказали намъ. Мы по вечерамъ, посл поврки, прямо подходили къ дверямъ и переговаривались. Лозинскій посл приговора все время былъ очень сосредоточенъ, читалъ евангеліе и почти пересталъ говорить съ нами. Къ нему приходили его братъ и сестра и обнадживали его, что наказаніе смягчатъ, да и мы вс были въ этомъ уврены; знали, что никакого преступленія за ними не было. Розовскій же, такъ тотъ былъ и посл приговора совершенно веселъ, какъ всегда, и не вспоминалъ о приговор, а, какъ всегда, по вечерамъ становился у дверки и болталъ своимъ тонкимъ голоскомъ о всякихъ пустякахъ. Даже, казалось, онъ сдлался особенно болтливъ и глумливъ въ эти дни. Такъ прошло 5 дней. Мы тоже не думали, чтобы могла быть казнь.
Вильгельмсонъ замолчалъ и сталъ закуривать папироску. Вс молчали, и вс глаза были обращены на него. Нехлюдовъ взглянулъ на Катюшу. Она съ страдальческимъ лицомъ смотрела на Вильгельмсона. За дверью было затишье, которое вдругъ разразилось бранью двухъ голосовъ и плачемъ. «Я тебя... выучу. Не смй. Не трошь».
— Ну, — обратилась Марья Павловна къ Вильгельмсону.
— Ну, прошло 5 дней, и разъ вечеромъ сторожъ подошелъ къ моей двери и объявилъ мн съ дрожью въ голос и со слезами на глазахъ, что на двор тюрьмы строятъ вислицы. У насъ было тихо, мы не говорили, но я не спалъ всю ночь, и сторожъ раза два подходилъ къ моей двери и разсказывалъ то, что построили уже дв вислицы, и что привезены палачи и два помощника. Скажетъ, дрогнетъ голосомъ и уйдетъ. Знали ли Лозинскій и Розовскій о томъ, что мн говорилъ сторожъ, не знаю, но думаю, что нтъ, потому что сторожъ то, что говорилъ намъ, говорилъ по секрету и просилъ не выдавать его и не говорить товарищамъ. Я не спалъ, разумется. Вотъ въ три часа по коридору тюрьмы слышу шумъ. Это смотритель, помощникъ и караулъ прошли въ камеры къ Лозинскому и Розовскому. Тишина была мертвая. И вдругъ слышу, помощникъ смотрителя остановился у камеры Лозинскаго, со мной рядомъ, и почти не сказалъ, а какъ-то торопливо взвизгнулъ: «Лозовскій, вставайте, надвайте чистое блье». Что то зашевелилось, и слышался голосъ Лозинскаго, странный, спокойный голосъ: «Разв казнь утверждена?» Потомъ слышу, какъ двери камеры его отворились, что то поговорили. Это Лозинскій просился проститься съ товарищами. Смотритель разршилъ, и Лозинскій пошелъ въ другую отъ меня сторону. Пока онъ обходилъ камеры съ другаго конца коридора, я стоялъ у оконца дверей и видлъ смотрителя, его помощника, офицеровъ, сторожей, которые вс стояли у моей камеры; вс они были блдны, какъ мертвецы, и у смотрителя — здороваго, краснощекаго рябого, въ обыкновенное время звроподобнаго человка, теперь тряслась нижняя губа, и онъ вертлъ судорожно портупею, когда я услыхалъ приближающіеся шаги Лозинскаго. Когда онъ подошелъ, вс съ ужасомъ отступили и дали ему дорогу. Лозинскій подошелъ къ моей камер и молча остановился. Лицо у него было осунувшееся, черное. «Вильгельмсонъ, есть у ва... папиросы?» Я не усплъ достать, какъ помощникъ смотрителя поспшно досталъ портсигаръ и подалъ ему. Ни я, ни Лозинскій говорить ничего не могли. Я только помню ужасное выраженіе лица Лозинскаго и его одну фразу: «Ухъ, какъ скверно. Какъ жестоко, несправедливо! Я вдь ничего не сдлалъ... ничего не сдлалъ злаго». Онъ нервно курилъ, быстро выпуская дымъ и, отворачиваясь отъ ожидавшей его стражи, смотрлъ въ мою камеру. Въ это время по коридору почти бгомъ пробжалъ къ Лозинскому Розовскій, и я слышалъ его неестественный веселый голосъ: «А я еще выпью грудного чаю, который мн прописалъ вчера докторъ». Эти слова были какъ бы лозунгомъ, который прервалъ страшную тишину, и помощникъ смотрителя тмъ же взвизгиваніемъ прокричалъ: «Розовскій, что за шутки! Идемъ!» — «Идемъ, идемъ!» машинально повторили человка два изъ сопутствующихъ, и Лозинскій, кивнувъ мн головой, быстро, почти бгомъ, вслдъ за Розовскимъ въ сопровожденіи всей стражи пошелъ по коридору. Больше я ничего не видлъ и не слышалъ. Цлый день въ коридор была гробовая тишина, и у меня въ ушахъ все только звучалъ молодой звонкій голосъ Розовскаго: «еще выпью груднаго чаю», и его молоденькіе шаги мальчика, весело и бодро бжавшаго по коридору.
Впослдствіи я узналъ, что поваръ однихъ дальнихъ моихъ родственниковъ, бывшій съ своими господами въ город, пошелъ посмотрть на эту казнь, — онъ былъ родственникомъ одного изъ сторожей, — такъ какъ частному лицу нельзя было быть во двор тюрьмы. Когда онъ увидлъ казнь, онъ вышелъ изъ двора и, не заходя домой, слъ на поздъ и ухалъ въ деревню. Два дня его видли бродившаго и говорившаго, какъ сумашедшаго, вдоль рки. На третій день онъ утопился.
Петлинъ пережилъ все это сильне моего, потому что сидлъ рядомъ съ Розовскимъ и сблизился съ нимъ.
Вс молчали.
* № 114 (кор. № 27).
Почтамтъ была низкая со сводами комната. За конторкой сидли чиновники и выдавали толпящемуся народу. Одинъ чиновникъ, согнувъ на бокъ голову, не переставая стукалъ печатью по какимъ то конвертамъ, на лавк деревянной сидлъ солдатъ и перебиралъ конверты изъ портфеля. Нехлюдовъ слъ съ нимъ рядомъ и вдругъ418 почувствовалъ, что онъ страшно усталъ — усталъ не только отъ того, что онъ не спалъ, да и много ночей не спалъ, какъ люди, и трясся на перекладной, но усталъ отъ жизни, отъ напряженія чувства.
«Теперь она помилована,419 она пойдетъ за Вильгельмсона, она любитъ его. А я останусь одинъ и съ тми неразршимыми вопросами, которые стоятъ предо мною».
— Пожалуйте расписаться.
Нехлюдовъ всталъ, насилу волоча ноги, расписался, потомъ вернулся въ гостинницу и заснулъ. Когда онъ проснулся, уже было темно, 6-й часъ, и время ехать на обдъ къ Губернатору.
** № 115 (кор. № 27).
Острогъ съ первыхъ же шаговъ посл свта, чистоты и избытка, того, что было въ дом губернатора, произвелъ на Нехлюдова еще боле, чмъ обыкновенно, тяжелое впечатлніе. Смотритель, прочтя записку, тотчасъ же сталъ называть Нехлюдова «Ваше сіятельство» и предложилъ ему и англичанину во всемъ свои услуги.
— У насъ не совсмъ благополучно, — сказалъ онъ, — сходятся съ двухъ трактовъ партіи, и бываетъ переполненіе. Замокъ построенъ на 700 душъ — у насъ теперь 1720. Такъ что болютъ. Куда же прикажете — къ пересыльнымъ или угодно пройти къ каторжнымъ?
Англичанинъ пожелалъ пройти прежде къ каторжнымъ, и они вошли въ коридоръ.
Нехлюдовъ привыкъ уже къ острожнымъ запахамъ испражненій, мочи и дегтя, но и его ошеломила особенная удушливость воздуха въ этомъ коридор. Въ то время какъ они входили, въ самомъ коридор прямо на полъ мочились два человка въ однихъ рубахахъ и порткахъ. Смотритель крикнулъ на нихъ, и они, гремя кандалами, вернулись въ камеру. Въ камер нары были въ середин, и арестанты лежали голова съ головами, какъ сельди въ боченк. И въ небольшой камер ихъ было человкъ 70. Вонь была ужасная. Вс, гремя цпями, вскочили и встали у наръ, блестя своими бритыми полуголовами; остались лежать только двое. Одинъ былъ молодой человкъ красный, очевидно въ жару, другой старикъ, тоже сильно больной. Англичанинъ спросилъ, давно ли заболлъ молодой арестантъ. Смотритель сказалъ, что съ утра,420 старикъ же уже давно хворалъ животомъ. Англичанинъ неодобрительно покачалъ головой и сказалъ, что онъ желалъ бы сказать этимъ людямъ нсколько словъ, и попросилъ Нехлюдова перевести то, что онъ скажетъ. И онъ началъ рчь. Рчь его состояла въ томъ, что Христосъ, жаля людей, далъ всмъ возможность спасенія.421
— О, скажите имъ, что Христосъ жаллъ ихъ и любилъ. Въ этой книг, скажите имъ, все это сказано.
Онъ вынулъ изъ ручнаго мшка переплетенный Новый завтъ, и жадныя, жесткія, широкія руки изъ-за посконныхъ рукавовъ потянулись къ нему, отталкивая другъ друга. Онъ роздалъ 6 евангелій, и они пошли дальше.
Въ другой камер пли псни такъ, что не слыхали грохота отворяемыхъ дверей. Смотритель постучалъ въ дверь.
— Я те запою! — крикнулъ, — смирно!
Опять, какъ только отворили дверь, какъ и въ первой камер, вс вскочили и стали, вытянувъ руки, передъ нарами. Англичанинъ точно также сказалъ ту же рчь и также далъ 6 евангелій. Въ третьей камер слышались крики и возня. Смотритель хотлъ выступить впередъ, но Англичанинъ попросилъ позволенія посмотреть въ оконце двери потихоньку. Смотритель согласился было, но послышались удары, драки, шлепанья и ревъ, и смотритель застучалъ и закричалъ.
— Смирно!
Дверь отворили, опять вс вытянулись у наръ, кром двоихъ, которые вцпились другъ въ друга, одинъ за волосы, другой зa бороду. Надзиратель бросился къ нимъ, и только тогда они пустили другъ друга. У одного была вся щека красная, у другого текли сопли, слюни и кровь, которые онъ утиралъ рукавами кафтана.
— Староста!
Выступилъ знакомый Нехлюдову едоровъ. Крестьянин едоровъ еще въ Москв вызывалъ къ себ Нехлюдова и обращался къ нему съ просьбой подать кассаціонное прошеніе. Нехлюдовъ тогда у него былъ въ одиночной камер и былъ пораженъ больше всего прелестью, иначе нельзя сказать, этого человка. Онъ засталъ его стоящимъ у окна и расчесывающимъ гребенкой свои вьющіеся намасленные волосы. Это былъ немного выше средняго роста хорошо сложенный человкъ съ маленькой бородкой и съ прекрасными глазами, очень блый и весь въ веснушкахъ. <Какъ потомъ узналъ Нехлюдовъ, онъ былъ соблазнитель женщинъ и въ окно знаками бесдовалъ съ отвчавшими ему женщинами.>422 Глаза его всегда улыбались, и прекрасный ротъ складывался въ заразительную улыбку. Дикція у него была такая, которая невольно заставляла себя слушать, какъ музыка. Всякое слово, которое онъ говорилъ, было пріятно слышать, и говорилъ онъ прекрасно. Разговоръ съ нимъ тогда очень поразилъ Нехлюдова той простотой, съ которой онъ говорилъ про причину своего ареста, убійство съ ужасными подробностями, которыя могъ замтить только человкъ, совершавшій убійство съ полнымъ спокойствіемъ.
— И не нужно бы мн длать это. Да такая линія вышла.
— Неужели вамъ не страшно было и не жалко?
— Какъ не жалко? Вдь тоже человкъ. Да вдь тогда не понималъ, — сказалъ онъ, и глаза его смялись.
Нехлюдовъ убдился тогда, что этому человку нельзя помочь, и такъ и объявилъ ему, но его заинтересовало другое. Ему захотлось испытать, нельзя ли вызвать въ этомъ человк раскаяніе и хорошія чувства. Этотъ человкъ, также и нкоторые такіе же другіе, былъ для Нехлюдова образцомъ тхъ въ корн извращенныхъ людей и потому опасныхъ людей, которыхъ приводили всегда защитники наказанія въ доказательство необходимости огражденія отъ нихъ общества.
едоровъ хорошо былъ грамотный. Нехлюдовъ давалъ ему книги, и онъ все прочитывалъ и помнилъ все содержаніе, но, очевидно, не принималъ ихъ въ серьезъ, а только какъ препровожденіе времени. Отъ евангелія и всхъ нравоучительныхъ книгъ онъ прямо отказывался. Нехлюдовъ не понималъ сначала, почему онъ это длалъ, но потомъ, посл одного разговора съ нимъ, понялъ. Еще и прежде Нехлюдовъ замчалъ, что этотъ умный и даровитый человкъ интересовался только двумя рода вещами: всмъ тмъ, что относилось до жизни въ острог, на этапахъ, на каторг, до острожнаго начальства и въ особенности, какъ замтилъ Нехлюдовъ и какъ потомъ онъ самъ признался ему, — до всего того, что нужно было знать для того, чтобы приготовить свой побгъ, и еще тмъ, что уносило его въ область фантазіи, въ жизнь богатыхъ, свободныхъ людей, особенно въ Париж. (Онъ особенно любилъ французскіе романы, которые были для него волшебныя сказки, развлекавшiя его тоску.) Все же, что касалось до своей, до внутренней жизни, не интересовало его: ему негд, не на чемъ было въ тюрьм, на этап, въ каторг приложить эти правила жизни. Такъ онъ думалъ по крайней мр. Онъ зналъ въ общихъ чертахъ евангельскіе принципы прощенія, единенія, взаимной помощи, любви и не только не отрицалъ ихъ, но считалъ очень хорошими и одно время посл послдняго убійства былъ очень близокъ къ нимъ, но теперь онъ считалъ ихъ неприложимыми и потому длался особенно строгъ и холоденъ — и глаза его переставали смяться, когда дло касалось доброй жизни.
— Это намъ теперь нейдетъ, — сказалъ онъ разъ Нехлюдову, отдавая ему евангеліе и Подражаніе Христу, которое онъ бралъ. — Вотъ Рокамболь — этотъ потшилъ.
Въ послдній разъ, на одномъ изъ этаповъ, Нехлюдовъ долго разговаривалъ съ нимъ, и едоровъ разсказалъ ему свое послднее преступленіе, за которое онъ и шелъ на 12-лтнюю каторгу, и этотъ разсказъ оставилъ въ Нехлюдов страшное и сильное впечатлніе.
— Это было въ нашемъ город Черни, энаете, Тульской губерніи, дрянной городишка такой. Заболтался я тамъ съ товарищами, такими же прощалыгами, какъ и я. Я съ кожевеннаго завода ушелъ. Ну, гуляли, пропились совсмъ. А тутъ у солдата его полюбовница — у нихъ мы квартировали — подбила пойти ограбить. Чиновничишка отставной былъ такой, съ тремя дочерьми жилъ — одна вдова, одна двка, а одна, мужняя жена; жилъ на отлет в домишк. Выпили на послднее для храбрости и пошли. Влзли въ окно, стали допрашивать объ деньгахъ. Я за старика взялся, а солдатъ за переборку пошелъ къ дочери его замужней. Она рвется, кричитъ, вырвалась, да мимо меня въ дверь. Я старика прикончилъ, а тотъ, солдатъ, двку ломаетъ. «Вишь, — я говорю, — съ двкой не сладитъ». А она какъ завизжитъ. Зарзалъ онъ и ее и сталъ шарить по комодамъ. А я взялъ лампочку, зашелъ за перегородку, вижу ребеночекъ въ люльк закатывается, соска изъ ротика выскочила. Я ему сосочку далъ — такъ и впился, засосалъ, — а самъ пошелъ къ сундуку. Глядь, а по сю сторону она лежитъ, не шкнетъ, только во вс глаза смотритъ.
— Кто она?
— А третья, вдовая. Испугалась и молчитъ, только глядитъ мн въ самые глаза. Что длать? Поставилъ я лампочку на сундукъ, а ножъ въ рук. «Братъ, не губи души...»
Голосъ едорова задрожалъ, и онъ не могъ говорить.
— Какъ сказала она это, а сама не шевелится, только глазами меня жжетъ — вижу я, что сейчасъ разслабну, схватилъ ее за руки — прикончилъ. Тутъ ничего, все какъ должно, захватили одежи, деньги и ушли. Только не могъ я ея глазъ забыть и какъ она просила. Два дня пилъ, и хмль не бралъ. Все въ канав лежалъ. На третій пошелъ въ полицію — объявилъ. — Онъ долго молчалъ. — Только не надо бы мн объявляться, а уйти куда, какъ Симеонъ разбойникъ, въ монастырь... Ну, а въ этомъ монастыр не покаешься.
<Нехлюдовъ видлъ, что человкъ этотъ былъ на порог раскаянія, но судъ, арестантство, каторга помшали — разстроили его.
Въ продолженіи этапнаго похода Нехлюдовъ нсколько разъ видалъ его и видлъ, что онъ имлъ большое вліяніе на арестантовъ и все больше и больше ожесточался.
Теперь едоровъ былъ совсмъ другой человкъ.>423
* № 116 (кор. № 27).
Слдующая глава.
Въ слдующую камеру уже Нехлюдовъ попросилъ Смотрителя заглянуть не тревожа арестантовъ. Въ этой камер не было тише, чмъ въ первыхъ трехъ. Камера также была полна народомъ. Сначала трудно было разглядть всхъ, потому что передъ окошечкомъ не переставая мелькали два взадъ и впередъ ходившіе арестанта. Они ходили въ своихъ халатахъ босикомъ молча, не глядя другъ на друга, быстро, быстро, какъ зври въ клтк. Одинъ былъ черный, похожъ на цыгана, другой — маленькій, рыжій, уже не молодой и бритый.424 Изъ зa этихъ движущихся людей виднлись десятки еще копошащихся людей. Нехлюдовъ не могъ дольше смотрть это и не пошелъ зa Англичаниномъ, который опять вышелъ и опять раздавалъ свои евангелія. Прошелъ еще одну и еще и еще. И вс были полны, и во всхъ были опозоренные, озвренные люди, несчастные и больные.
«Боже мой, сколько ихъ», думалъ Нехлюдовъ.
Въ конц коридора онъ подошелъ къ мертвецкой, къ пустой камер, въ которую клали умершихъ.
Въ то время какъ они подходили къ этой мертвецкой съ одного конца, съ другого конца несли въ нее на носилкахъ мертвое тло. Нехлюдовъ вслдъ зa нимъ вошелъ въ мертвецкую: тамъ лежали на нарахъ уже 7 или 8 труповъ, вс прямо держа босыя ноги и глядя въ потолокъ. Сторожа погнули носилки и ссыпали мертвеца, потянувъ его за руки и ноги. Мертвое тло, какъ деревянное, звякнуло, и особенно голова, о доску наръ. Сторожа, потянувъ за ногу, уложили его паралельно съ другими. Это было сильное тло человка, съ маленькой острой бородкой и съ глубоко подъ выступами лба ушедшими глазами, изъ которыхъ одинъ былъ полуоткрыть. Тло было закоченвше: руки, очевидно, были сложены на груди, но разошлись, особенно одна, и торчали передъ грудью, ноги босыя, съ большими оттопыренными пальцами, тоже разошлись и торчали ступнями врозь. Сторожа остановились съ носилками, ожидая дальнйшихъ приказаній начальства. Нехлюдовъ же невольно сталъ разсматривать трупы.
Одна, съ края, была женщина. Лицо у нея было желтое, какъ шафранъ.
— Это безпаспортная, — сказалъ смотритель, — а это пересыльные, а это вотъ — каторжные двое.
— Чтожъ кандалы не сняли?
— Каждый день человкъ по семи, — прибавилъ онъ, покачивая головой. — Изъ какой камеры? — спросилъ у сторожей Смотритель.
— Изъ № 17, ваше благородіе, — отвтилъ Надзиратель.
Съ противоположнаго края вторымъ лежалъ трупъ въ синей рубах, что то напомнившей Нехлюдову. И только что онъ вспомнилъ, на комъ онъ видлъ такого цвта рубаху, онъ узналъ и трупъ. Это былъ худой, худой Семеновъ, босой, и не съ сложенными, какъ у другихъ, а съ вытянутыми по бедрамъ, изсохшими руками. Восковое лицо, большой носъ, закрытые глаза и мертвая радость, тишина и спокойствіе на вчера еще такомъ несчастномъ, раздраженномъ лиц.
— Когда же онъ умеръ? Это политическій.
— Дорогой померъ. Его мертваго съ подводы сняли, — отвчалъ смотритель. — Угодно теперь къ пересыльнымъ?
Нехлюдовъ попросилъ Смотрителя, не можетъ ли онъ видть политическихъ, и получивъ ршительный отказъ, передалъ ему бумагу объ освобожденіи Масловой и, простившись съ Англичаниномъ, вышелъ изъ острога и ухалъ въ гостинницу.
* № 117 (кор. № 27).
Нехлюдовъ остановился, замеръ, уставивъ глаза на стоявшій передъ нимъ подсвчникъ, и давно неиспытанный имъ восторгъ охватилъ его душу. Точно онъ посл долгаго томленія и страданій нашелъ вдругъ успокоеніе и тихую радость.
«Боже мой, — проговорилъ онъ мысленно, — да вдь вотъ оно разршеніе всего. И какъ просто! И какъ несомннно! И какъ благотворно. И вс вдь мы знаемъ это. Вдь это только то, чтобы искать соринку въ глазу брата съ бревномъ въ своемъ глазу. Вдь это только киданіе камней въ гршницу людьми, которые не видятъ своихъ грховъ или забыли ихъ. Кто мы, чтобы казнить, устранять, исправлять?»
И съ Нехлюдовымъ случилось то, что постоянно повторяется съ людьми думающими и потому усвоивающими новыя мысли. Случилось то, что мысль, представлявшаяся ему сначала какъ странность, какъ отчаянный парадоксъ, все чаще и чаще находя себ подтвержденіе въ жизни, наконецъ выяснилась какъ самая простая, несомннная истина.
Такъ выяснилась ему теперь мысль о томъ, что люди не могутъ ни наказывать, ни исправлять, ни даже устранять иначе, какъ совершая самое страшное преступленіе, т. е. убивая. Выяснилось, что все то зло, которому онъ былъ свидтелемъ, которое разводитъ и разноситъ зло въ мір, а именно судъ и наказаніе, происходитъ только отъ того, что люди хотятъ длать невозможное дло: будучи злы, исправлять зло. Все зло происходитъ отъ того, что люди хотятъ исправлять порочныхъ людей. Зная же то, что они сами порочны и потому, очевидно, не могутъ исправлять, они придумали такія формы, такія положенія, законы и потомъ подраздленія властей, при которыхъ имъ кажется, что порокъ самъ собою, проходя черезъ вс эти формы, будетъ наказанъ, исправленъ, или устранены порочныя лица. Въ сущности же все это устройство, отъ сената и до тюремщика и конвойнаго солдата, достигаетъ только одной цли: раздробляя отвтственность, длаетъ возможнымъ для людей, уже просвщенныхъ свтомъ добра и любви, длать самыя ужасныя, зврскія дла жестокости, на которыя не былъ бы способенъ и такъ презрительно называемый дикій человкъ. Теперь ему стало ясно, отчего весь тотъ ужасъ, который онъ видлъ. И ясно стало, что надо длать. Отвтъ, который онъ не могъ найти, ясно возсталъ передъ нимъ. Тотъ самый, который далъ Христосъ Петру.
** № 118 (кор. № 27).
Эпилогъ.
Романъ Нехлюдова съ Катюшей кончился и кончился совсм не такъ, какъ онъ ожидалъ, и безъ всякаго сравненія лучше чмъ онъ не только могъ ожидать, но и могъ себ представить.
На другой день посл посщенія острога съ Англичаниномъ Нехлюдовъ утромъ же похалъ въ острогъ, чтобы узнать отъ Масловой объ ея дальнйшихъ намреніяхъ.425 Въ сибирскомъ острог, также какъ во всхъ россійскихъ тюрьмахъ, была контора съ тми же мрками, иконами, шкапомъ и столомъ. И такая же она была мрачная и грязная, и такой же былъ писарь и надзиратель.
Нехлюдова уже знали какъ знакомаго губернатора и потому, хотя также строго отказали ему въ свиданіи съ политическими, Маслову тотчасъ же привели къ нему.
Маслова вообще за послднее время очень перемнилась. Она похудла, пропала прежняя припухлость и близна лица. Она загорла и какъ бы постарла и имла видъ не молодой женщины. Теперь же, когда она пришла въ контору, ужъ не въ арестантскомъ одяніи, а въ синей кофт и такой же юбк, — это Марья Павловна одла ее, выпросивъ эту одежду у Богомиловой, — и простоволосая, настолько гладко причесанная, насколько это было возможно при ея черныхъ вьющихся волосахъ, она показалась Нехлюдову еще боле измнившейся.
Выраженіе лица у нея было спокойное, твердое и серьезное, но черные глаза особенно блестли.
— Получили? — спросилъ Нехлюдовъ. Она только нагнула голову. — Поздравляю васъ, слава Богу, — сказалъ онъ, подавая ей руку.
Она пожала его руку, но опять Нехлюдовъ увидалъ на лиц ея обычное при встрч съ нимъ выраженіе какъ бы недовольства или враждебности къ нему, и это выраженіе огорчало Нехлюдова.
«Неужели она все не можетъ простить?» думалъ онъ.
А между тмъ она нетолько давно уже простила его, но любила его уже давно больше и лучше, чмъ когда нибудь любила прежде.
То выраженіе, которое Нехлюдовъ принималъ за недовольство или за недоброжелательство, было выраженіе напряженности воли, чтобы не дать подняться въ себ прежнему чувству любви къ нему, сожалнія въ томъ, что она не можетъ быть его женой. Разъ навсегда при второмъ свиданіи съ нимъ, отчасти по чувству оскорбленія за прошлое, отчасти по привычк ставить его какимъ то высшимъ существомъ, она отказалась принять его жертву, и этотъ ея поступокъ поднялъ ее самое въ своихъ глазахъ, и потому она не хотла измнить своему ршенію. Теперь, когда она была свободна, она боялась, что онъ по своему упорству повторитъ свое предложеніе, и хмурилась, потому что готовилась опять отказаться отъ его жертвы.426
— Я говорилъ съ смотрителемъ, вы теперь можете выдти на волю. Я приготовилъ.
Она перебила его.
— Я не выйду. Я пришла арестоваться, — сказала она, вся покраснвъ и ршительно приподнявъ голову.
— Что же?
— Да я съ Николай Иванычемъ (Вильгельмсономъ) пойду.
— Такъ ршено? — сказалъ Нехлюдовъ, и странное чувство радости за ея хорошее будущее и за свое освобожденіе и вмст съ тмъ обиды и ревности, особенно къ несимпатичному ему Вильгельмсону, кольнуло его.
— Что жъ, это очень хорошо, — сказалъ онъ. — Только вы, пожалуйста, дайте мн возможность еще быть полезнымъ вамъ.
— Намъ, — она сказала это «намъ» и странно, какъ бы испытующе взглянула на него, — ничего не нужно. Николай Иванычу такъ мало нужно. А я вамъ уже и такъ всмъ обязана. Если бъ не вы..... — она хотла сказать о томъ, что не вышло бы помилованія, но побоялась другаго смысла, который могла имть ея фраза, и остановилась.
— Наши счеты Богъ сведетъ, — сказалъ Нехлюдовъ. — Я
Одна из ранних корректур печатавшегося в „Ниве“ текста „Воскресения“.
столько пережилъ благодаря своему.... Ну, и будетъ говорить! — У него навернулись слезы.
— Нтъ, вы меня простите, если я не такъ поступила, какъ вы желали, — сказала она.
— Скажите мн правду, — не отвчая ей, сказалъ Нехлюдовъ, — вы искренно любите Вильгельмсона?
— Да. Я вдь не знала никогда такихъ людей. Это совсмъ особенные люди. И Николай Иванычъ совсмъ особенный. И я благодарна ему такъ зa его любовь. И онъ столько перенесъ. И онъ большой и такой хорошій.
— Ну, а Марья Павловна? — спросилъ Нехлюдовъ.
— Марья Павловна не человкъ, а ангелъ. Если бы не она, я не знаю, что бы со мной было.
Поговоривъ еще о Семенов, объ его смерти, они разстались, и съ тхъ поръ Нехлюдовъ не видалъ Маслову.
————
Катюша вышла замужъ и живетъ съ мужемъ въ ссыльномъ город. У нихъ ребенокъ. Нехлюдовъ живетъ въ Москв и пишетъ книгу объ уголовномъ закон. Онъ сталъ другимъ человкомъ. Взгляды его на жизнь, на людей и, главное, на себя совершенно измнились, и онъ уже не можетъ возвратиться къ прежнимъ. Измнилось, главное, его отношеніе къ себ и къ цли своей жизни: онъ пересталъ быть довольнымъ собою и предполагать, что иметъ какія то права на счастье и уваженіе другихъ людей, и пересталъ видть суть жизни въ своемъ благ, а видитъ ее въ служеніи людямъ. Но опять понемногу, понемногу жизнь затягиваетъ его своею паутиной и своимъ соромъ. Новое чувство самоуваженія, основаннаго теперь уже не на своемъ положеніи, а на важности понятой имъ и проводимой въ жизнь идеи, захватило его, и его рядомъ съ пользой, которую онъ принесетъ человчеству, интересуетъ и мысль о томъ, что это онъ сдлаетъ это великое дло.
И опять онъ сталъ доволенъ собой и сталъ думать о слав людской, и на сколько доволенъ собою и на сколько сталъ думать о слав людской, на столько сталъ хуже, на столько меньше сталъ полезенъ людямъ.
Что выйдетъ изъ его книги и изъ его жизни, въ какой форм будетъ слдующій нравственный толчокъ и новый подъемъ духа, если онъ будетъ, — покажетъ будущее.
6-я РЕДАКЦИЯ.
** № 119 (кор. № 53).
XLVI.
Въ это время въ женской разгороженной ршетками постительской происходило слдующее. Непомнящій бродяга, худощавый сильный человкъ съ сдющей бородой, снявши кафтанъ и порты, стоялъ въ одномъ суровомъ бль передъ скамейкой, съ обихъ сторонъ которой стояло по два надзирателя. Широкій въ груди и плечахъ мускулистый надзиратель Петровъ съ синякомъ надъ глазомъ, засучивъ рукава мундира, отбиралъ розги, прившивая ихъ въ жилистой, красной рук. Васильевъ же съ лохматой и курчавой черной головой стоялъ у стны въ халат въ накидку и съ нахмуренными бровями смотрлъ въ землю. Глядвшій въ окно смотритель оглянулся и, увидавъ, что все готово, сказалъ:
— Чего же стоишь? Ложись.
Бродяга спустилъ штаны, они упали, онъ выступилъ изъ нихъ и изъ котовъ и самъ подошелъ къ скамь. Надзиратели подхватили его подъ руки и положили на скамейку. Ноги арестанта спускались съ обихъ сторонъ скамейки. Одинъ надзиратель поднялъ ноги вверхъ и легъ на нихъ, другіе два ухватили арестанта за руки и прижимали къ скамь, четвертый поднялъ рубаху до самыхъ кострецовъ, оголивъ выдающіеся изъ-подъ желтой кожи ребра, жолобъ станового хребта и поясницу съ выгибомъ и твердые мускулистыя ляжки кривыхъ ногъ. Петровъ, широкій въ груди и плечахъ, мускулистый надзиратель, выбравъ одинъ изъ приготовленныхъ пучковъ, поплевалъ въ руки и, крпко сжимая связанные комли березовыхъ прутьевъ, со свистомъ взмахивая, сталъ ударять ими по обнаженному тлу. При каждомъ удар бродяга гукалъ и встряхивался, удерживаемый насвшими на него надзирателями. Васильевъ, блдный, стоялъ, изрдка вскидывая глазами на то, что было передъ нимъ, и опять опуская ихъ. На желтомъ заду бродяги уже выступили перескающіеся линіи кровоподтековъ, и гуканье его переходило уже въ стоны.
Но Петровъ, которому подбили глазъ въ той драк, когда вели Васильева въ карцеръ, отплачивалъ свою обиду, ударяя такъ, что концы розогъ отлетали, и на желтыхъ ягодицахъ и бедрахъ бродяги стала мазаться красная кровь.
Когда бродягу пустили и онъ, дрожа нижней челюстью, обтирая полою рубахи кровь, сталъ подтягивать шнурокъ посконныхъ штановъ, старшій надзиратель взялся за халатъ Васильева.
— Снимай, — сказалъ онъ.
Васильевъ какъ-будто улыбнулся, оскаливъ из-за черной бородки свои блые зубы, и все умное, энергическое лицо его исказилось. Онъ, разрывая шнурки одежды, скинулъ ее и легъ, заголивъ свои красивые, тонкіе, прямые, мускулистые ноги.
— Нтъ на васъ... — проговорилъ онъ начало какой-то фразы и вдругъ оборвалъ, стиснувъ зубы и готовясь къ удару.
Петровъ бросилъ отрепанные розги, взялъ изъ приготовленныхъ на окн розогъ новый пукъ, и началось новое истязаніе. Съ первыхъ же ударовъ Васильевъ закричалъ.
— Охъ!.. О! — и сталъ биться такъ, что надзиратели, спустившись на колни, повисли на его плечахъ и покраснли отъ усилій.
— Тридцать, — сказалъ смотритель, когда было еще 26.
— Никакъ нтъ, ваше высокородіе, 26.
— Тридцать, тридцать, — морщась, дергая бородку, сказалъ смотритель.
Васильевъ не всталъ, когда его пустили.
— Ну, вставай, — сказалъ одинъ изъ надзирателей и поднялъ его.
Васильевъ поднялся, но зашатался и упалъ бы, если бы его не поддержали надзиратели. Онъ тяжело и коротко дышалъ. Блдные губы его тряслись, издавая странный звукъ, похожій на тотъ, которымъ забавляютъ дтей, играя губами.
Колнки его дрожали и стукались одна о другую.
— Будешь надзирателей въ морду бить, — проговорилъ Петровъ, бросая розги и стараясь подбодрить и оправдать себя, но на душ у него было нехорошо, и онъ, отворотивъ назадъ на волосатые руки отвороченные рукава мундира и отеревъ грязнымъ носовымъ платкомъ выступившій на лбу потъ, вышелъ изъ постительской.
— Въ больницу, — сказалъ смотритель, морщась и откашливаясь, точно онъ проглотилъ что нибудь горькое и ядовитое, слъ на подоконникъ и закурилъ папиросу.
«Пойти домой?» подумалъ онъ, но вспомнилъ слышанные уже третій день и все утро нынче быстрые переборы венгерскихъ танцевъ въ аранжировк Листа, и на душ у него стало еще мрачне. Въ это время ему доложили о Нехлюдов. «И чего все здитъ? что ему нужно», подумалъ смотритель и, тяжело вздыхая, вышелъ въ сни.
XLVII.
«Да, какъ я жалокъ и мелокъ съ своей жертвой», думалъ Нехлюдовъ, выходя изъ острога, весь поглощенный впечатлніемъ этого свиданья съ Масловой. Онъ почувствовалъ только теперь всю глубину той раны, которую онъ нанесъ ей. Если бы онъ не попытался загладить, искупить свой поступокъ, онъ никогда не почувствовалъ бы всей преступности его; мало того, и она бы не чувствовала всего зла, сдланнаго ей. Только теперь это все вышло наружу во всемъ своемъ ужас. Онъ увидалъ теперь только то, что онъ сдлалъ съ душой этой женщины.
«Да, теперь то, хочетъ она или не хочетъ этого, я буду служить ей, какъ можетъ служить мужъ жен, братъ сестр», думалъ онъ, выходя изъ острога и совершенно забывъ все то, что онъ видлъ и про что слышалъ нынче.
На самомъ выход къ нему подошелъ блдный молодой человкъ въ картуз и плохенькомъ пальто и таинственно передалъ записку.
— Вы князь Нехлюдовъ?
— Я, а что?
— Тутъ политическая одна есть, она вотъ просила передать, — сказалъ юноша, подавая ваписку и, приподнявъ картузъ, поспшно ушелъ, очевидно боясь попасться.
Отойдя отъ острога, Нехлюдовъ развернулъ клочекъ свернутой срой бумажки. На бумажк было написано карандашомъ бойкимъ почеркомъ безъ еровъ слдующее: «Помня вашу симпатичную и отзывчивую личность, я обрадовалась, узнавъ, что вы посщаете острогъ, интересуясь одной уголовной личностью. Я желала бы быть полезной вамъ и потому совтовала бы вамъ перевести ее въ отдленіе политическихъ. Это изъяло бы ее изъ вредныхъ вліяній. Просите свиданіе со мной. Вамъ дадутъ, а я передамъ вамъ много важнаго и для вашей протеже и для нашей группы. Благодарная вамъ Вра Богодуховская».
«Богодуховская! Вра Богодуховская, — что такое — не помню; Вра, Вра Петровна, Михайловна, Евгеньевна — пробовалъ Нехлюдовъ — Ахъ, Вра Ефремовна!»
И, вспомнивъ Вру Ефремовну, Нехлюдовъ вдругъ обрадовался. На него пахнуло такой далекой молодостью и изъ этой нехорошей молодости хорошей минутой, связанной съ Врой Ефремовной.
Нехлюдовъ ясно, живо вспомнилъ, какъ онъ узналъ ее. Было это вотъ какъ. Въ ту зиму его безумной роскошной военной жизни, тотчасъ посл кампаніи, передъ маслянницей пріхалъ въ Петербургъ французъ, второй секретарь посольства. Нехлюдовъ познакомился съ нимъ и полюбилъ его энергію, веселость, остроуміе и ограниченное и благовоспитанное добродушіе.
Французу хотлось воспользоваться самыми русскими удовольствіями, а что же могло быть боле русскаго, какъ медвжья охота? Въ эту зиму кром того медвжья охота была въ мод, въ особенности потому, что одного гвардейца помялъ медвдь. Поздка была очень веселая. Ихъ было три гвардейца, одинъ студентъ и два француза. Весело было и въ желзной дорог, въ отдльномъ вагон, гд они играли въ карты, пили, пли, разсказывали анекдоты и хохотали, и еще веселе было во время перездовъ съ желзной дороги въ глубь лсовъ и изъ одной деревни въ другую — перезды иногда въ 20—30 верстъ. Перезды эти совершались почти всегда ночью; днемъ охотились, а ночью въ четырехъ-пяти саняхъ, заложенныхъ крестьянскими лошадками парами — гусемъ, хали 20—30 верстъ лсомъ. Въ каждыхъ саняхъ сидли по двое господъ и возница и въ заднихъ саняхъ — лакей и обкладчикъ, знаменитый медвжатникъ Осипъ, поджарый, легкій, безбородый мужикъ, побившій на своемъ вку боле сотни медвдей.
Нехлюдовъ иногда халъ съ французомъ — они болтали или дремали, иногда, что онъ тоже очень любилъ, съ Осипомъ. Осипъ перебгалъ отъ саней къ санямъ, по колно въ снгу, разсказывалъ про медвдей и деревенскую жизнь или дремалъ, и Нехлюдовъ, какъ всегда бываетъ дорогой на лошадяхъ ночью, смотрлъ, слушалъ, думалъ и мечталъ. Вереница саней парами въ молочной темнот двигалась безъ шума, рысцой, по узкой дорог, все въ хвойныхъ лсахъ, иногда въ высокихъ, иногда низкихъ, съ елками, сплошь задавленныхъ блымъ снгомъ. Иногда вызжали на блую полянку. И опять засыпанный снгомъ лсъ, опять тишина.
Нехлюдову вспомнилось теперь больше всего это счастливое чувство сознанія своего здоровья, силы и беззаботности; легкія, напруживая полушубокъ, дышатъ удивительнымъ воздухомъ, на лицо сыплется съ задтыхъ дугой втокъ снгъ, тлу тепло, лицу свжо, дышется полной грудью, и на душ ни заботъ, ни упрековъ, ни страховъ, ни желаній, кром одного страха и заботы, что спугнутъ съ берлоги медвдя, и одного желанія, чтобы вышелъ, вышелъ на него, какъ въ послдній разъ, черный, по брюхо въ снгу. Въ темнот блеснетъ огонекъ — закуриваетъ кто нибудь. Запахъ хорошаго табака. Самъ закуришь и опять дешь, вглядываясь въ снжную глушь лса, и думаешь о лосяхъ, которые тамъ ходятъ, утопая въ снгу, о медвдяхъ, лежащихъ въ дремучей лсной берлог съ отдушиной. Перекликаешься съ товарищами. Всмъ весело. Вс ждутъ веселья. И вотъ деревня — темно. Мужики уже полегли спать, но передовые пріхали — ожидаютъ. На улиц встрчаютъ съ зажжеными лучинами, ярко освщающими несущихъ; отведена большая изба, хозяева ласково встрчаютъ. Вс кажутся веселыми, довольными. Обкладчикъ говорить, что съ вечера поврялъ обходъ, медвдь цлъ, выхода нтъ, значитъ, не трогался съ берлоги. На завтра вызжать рано, до свта. Закусываютъ, выпиваютъ. Кто лежитъ, кто сидитъ, до разсвта играютъ въ карты. На утро охота, обкладъ и вс волненія охоты. Это все вспомнилось Нехлюдову и вспомнилось, какъ посл счастливой охоты большая черная медвдица вышла на француза, какъ онъ ранилъ, а Нехлюдовъ добилъ ее. Вернулись и только хотли ссть обдать, какъ хозяинъ пришелъ сказать, что пришла дьяконова дочка, хочетъ видться съ княземъ Нехлюдовымъ. Начался хохотъ, вопросы — хорошенькая ли. Нехлюдовъ тоже былъ въ такомъ же, какъ и товарищи, неряшливомъ дух, но грубая шутка одного офицера подчеркнула ему недоброту ихъ отношенія къ этой какой то дочери дьякона. Онъ сдлалъ серьезное лицо и пошелъ къ дьякониц въ хозяйскую хату.
— Вотъ, Вра Ефремовна, поговори съ ними, — сказала старуха хозяйка, — это самый князь. А я уйду.
Въ комнат была двушка въ войлочной шлял, въ шубк, жилистая, съ худымъ некрасивымъ лицомъ, въ которомъ были одни глаза съ поднятыми надъ ними бровями. Двушка, очевидно, очень сконфузилась, но конфузъ только озлобилъ ее.
— Чмъ могу вамъ служить? — сказалъ Нехлюдовъ.
— Я... я... Видите ли, вы богаты, вы швыряете деньгами на пустяки, на охоту. Я знаю. А я хочу только одного, хочу быть полезной людямъ и ничего не могу, потому что ничего не знаю.
— Что же я могу сдлать?
— Я хотла на курсы, и меня не пускаютъ. Не то что не пускаютъ, они пускаютъ, но надо средства. Дайте мн, и я кончу курсъ и заплачу вамъ.
Глаза были правдивые, добрые, и все выраженіе и ршимости и робости было такъ трогательно, что Нехлюдовъ, какъ это бывало съ нимъ, вдругъ перенесся въ ея положеніе, понялъ ее и пожаллъ.
— Я думаю, богатые люди бьютъ медвдей, мужиковъ поятъ — все это дурно. Отчего бы имъ не сдлать добро? Мн нужно бы только 80 рублей. А не хотите, мн все равно, — гнвно сказала она, невыгодно для себя объяснивъ упорный и серьезный взглядъ, который Нехлюдовъ устремилъ на нее.
— Напротивъ, я очень благодаренъ вамъ, что вы мн дали случай... Когда она поняла, что онъ соглашается, она вдругъ покраснла и замолкла. — Я сейчасъ принесу, — сказалъ Нехлюдовъ.
Онъ вышелъ въ сни и тутъ же засталъ офицера, который подслушивалъ ихъ разговоръ. Онъ, не отвчая на шутки товарищей, досталъ изъ сумки деньги и понесъ ей.
— Пожалуйста, пожалуйста не благодарите. Я васъ долженъ благодарить.
Нехлюдову пріятно было теперь вспомнить все это, пріятно было вспомнить, какъ онъ чуть не поссорился съ офицеромъ, который хотлъ сдлать изъ этаго дурную шутку, какъ милый французъ, несмотря на свое легкомысліе, поддержалъ его и какъ онъ еще ближе сошелся съ нимъ, и какъ вся охота была счастливая и веселая, и какъ, возвращаясь назадъ, когда онъ укутывался въ шубу, которая вся была засыпана, такъ же какъ и шапка или лошади, шедшимъ мягкимъ снгомъ, хали назадъ опять подъ сплетавшимися втвями по нескончаемому лсу, изрдка вспоминая о радости глазастой, жилистой Вры Ефремовны, и какъ ему хорошо было. Черезъ четыре года онъ получилъ отъ Вры Ефремовны письмо безъ еровъ съ благодарностью и 100 рублями, но которые, если они ему не нужны, она просила вернуть ей на добрыя дла. Нехлюдовъ отослалъ ей назадъ эти 100 рублей и потомъ совсмъ забылъ о существованіи Вры Ефремовны до ныншняго дня.
Очевидно, Вра Ефремовна была революціонерка и за какія нибудь революціонные дла была въ тюрьм.
Революціонеры и всегда возбуждали въ Нехлюдов чувство непріязни и гадливости, которое усилилось особенно посл перваго марта. Но Вру Ефремовну онъ все таки ршилъ непремнно повидать и помочь ей, если можно.
* № 121 (кор. № 52).
«Вдь это подлость и ложь, — сказалъ онъ себ. — Разв я не вижу, что вся причина всей этой бдности, всхъ страданій та, что я считаю себя вправ владть землею? Если хочешь сдлать то, что требуетъ справедливость и совсть, то не въ наймы отдавай землю, а такъ отдай, всю отдай, откажись отъ своего незаконнаго права. Но какъ это сдлать? Отдать такъ, какъ я тогда это сдлалъ съ отцовской землей. Тогда вправду говорили о томъ, что мужики не поправились, а только больше пили».
* №122 (кор. №60).
— Нтъ, братъ, шалишь! Должно, пронюхалъ, что отъ царя отборка земли выходитъ, такъ дай, молъ, отпишу.
— Эхъ, не дадутъ они ему мужика поднять, убьютъ, какъ того, батюшку!
* №123 (кор. №52).
XLIV.
Къ утру только Нехлюдовъ заснулъ и потому на другой день проснулся поздно.
Въ полдень шесть выбранныхъ мужиковъ, приглашенныхъ приказчикомъ, пришли въ яблочный садъ подъ яблоки, гд у приказчика былъ устроенъ столъ и лавочки.
Изъ шести пришедшихъ мужиковъ больше всхъ обращалъ на себя вниманіе Ермилъ Антоновъ, широкій красивый старикъ съ завитками полусдой бороды, какъ у Моисея Микель Анджело, и сдыми густыми вьющимися волосами вокругъ загорлаго и оголившагося коричневаго лба. На немъ былъ новый кафтанъ, большая шапка и сапоги. Это былъ когда-то богатый мужикъ-ямщикъ, гонявшій пять троекъ на почт. Онъ держалъ пять надловъ на четыре сына. Это былъ человкъ не быстраго ума, но серьезный, представительный и строгій. Второй былъ маленькій, кривой, Степанъ Пелагеюшкинъ, печникъ. Это былъ когда-то псенникъ, весельчакъ, шутникъ, по дому хозяинъ и человкъ расчетливый. Онъ былъ одтъ въ плохую поддевку и плохіе сапоги. Третій былъ Онисимъ Жидковъ, высокій, худой, остроносый, съ маленькой бородкой, здоровый работникъ и умный человкъ и грамотный. На этомъ была поддевка суконная и сапоги бураками. Четвертый, Петръ Камушкинъ, былъ тотъ самый беззубый старикъ, который на сходк закричалъ ршительный отказъ на вс предложенія Нехлюдова. Этотъ старикъ былъ первымъ хозяиномъ въ деревн.427 Между тмъ онъ не умлъ считать дальше двадцати. На немъ былъ черный кафтанъ и новые лапти и онучи. Пятый былъ невысокій свжій старикъ съ блой бородой и хитрыми улыбающимися глазами. Это былъ Осипъ Наумычъ, пчеловодъ, считавшійся колдуномъ, ловкій на всякое дло, деспотъ, но зато и самоувренный и хвастливый свыше своихъ способностей. Шестой былъ Михайла Фоканычевъ, сморщенный старикъ, высокій, хромой, съ клинообразной бородкой и добродушнымъ лицомъ. Это былъ тоже пчеловодъ.428 Онъ былъ въ башмакахъ и высоко и туго умотанныхъ блыхъ онучахъ.
Нехлюдовъ въ этотъ разъ не чувствовалъ никакого смущенія, потому ли, что крестьянъ было меньше, или потому, что онъ былъ занятъ не собой, a дломъ.
* № 124 (рук. № 63).
Съ тхъ поръ какъ она все высказала Нехлюдову и отвергла его, она429 постоянно колебалась между страстной любовью и такой же ненавистью къ нему. Она согласилась поступить въ больницу только потому, что онъ хотлъ этого, и осталась въ ней потому, что знала, что это было пріятно ему. Ей было не хорошо. А въ больниц даже хуже, чмъ было въ камер. Хуже было отъ того, что, кром того, что былъ тяжелый трудъ, отъ котораго она отвыкла, не было товарокъ, къ которымъ она привыкла, въ особенности же отъ того, что сидлки, зная, кто она была, презрительно чуждались ея; мущины же, фельдшеръ и сторожа, также презрительно, какъ т, чуждались, но искали съ ней сближенія.430 Но она оставалась тутъ потому, что онъ хотлъ этого. Она радовалась тому, что показалась ему въ больничномъ фартук.
И вмст съ тмъ она ненавидла его. Особенно ненавидла тогда, когда видла и когда онъ повторялъ свое предложеніе. Разъ понявъ это предложеніе какъ оскорбленіе, какъ желаніе воспользоваться ею духовно, она не могла иначе смотрть на него.
** № 125 (кор. № 63).
Въ это самое время въ одномъ изъ казематовъ,431 въ разорванномъ на груди плать, растрепанная, съ выпученными глазами женщина визжала отчаяннымъ голосомъ и билась головой то о стну, то о дверь. Часовой заглядывалъ въ дырку, отходилъ и продолжалъ ходить. И какъ только глазъ его показывался въ дырк, визгъ усиливался.
— Не смотри, лучше убей меня, дай ножъ, дай яду. Не могу, не могу!
Послышались шаги. Дверь въ коридоръ отворилась, и вошелъ человкъ въ офицерскомъ мундир съ двумя сторожами. Въ сосднихъ камерахъ появились глаза въ дыркахъ дверей, но офицеръ, проходя, защелкивалъ ихъ.
— Разбойники, мучители! — послышалось изъ одной; въ другой колотили въ дверь кулаками.
Офицеръ былъ блденъ. Хотя это повторялось часто, всегда это было страшно и тяжело. Какъ только дверь къ истерической женщин отворили, она бросилась къ ней и хотла выйти.
— Пустите меня, пустите, — визжала она, одной рукой схватывая растерзанное платье на груди, другой откидывая зa ухо пряди жидкихъ волосъ съ пробивавшейся въ нихъ сдиною.
— Вы вдь знаете, что нельзя; глупости не говорите, — сказалъ офицеръ, стоя въ дверяхъ.
— Пустите или убейте! — кричала она, отталкивая его.
— Оставьте, — строго сказалъ офицеръ, но она не слушалась.
Офицеръ кивнулъ сторожамъ, и они схватили ее. Она завизжала еще громче.
— Перестаньте, хуже будетъ.
Она продолжала кричать.432
— Замолчите!
— Не замолчу. А-а-а!
Но тутъ крикъ ея вдругъ замнился мычаніемъ и потомъ совсмъ затихъ. Одинъ сторожъ схватилъ ее за руки и связалъ ихъ, другой всунулъ ей въ ротъ жгутъ полотна и завязалъ его сзади головы, чтобы она не сорвала его.
Выскакивавшими изъ орбитъ глазами она смотрла на433 сторожей и на офицера, все лицо ея дергалось, изъ носа ея вырывалось шумное дыханіе, плечи ея поднимались до ушей и спускались.
— Нельзя такъ скандалить, говорено было. Сама виновата, — сказалъ офицеръ и ушелъ.
Куранты тонкимъ голосомъ выводили: «Коль славенъ нашъ Господь въ Сіон»,434 въ собор у гробницъ царей горли свчи, и стоялъ караулъ.
** №126 (рук. №71).
— Совсмъ расшатаны нервы. Едва ли когда оправится. Обработали — сказалъ двоюродный братъ.
— Ничего, поправится, — сказала Колоколова, — только бы поскоре въ деревню къ отцу. Онъ управляющій имніемъ въ Псковской губерніи, — обратилась она къ Нехлюдову.
— За то что чиста, самоотверженна, за то и погибла. Будь пошла, груба, животна, — эта будетъ жить, какъ разъ придется по сред, — сказалъ двоюродный братъ.
Изъ двери, куда ушла Лидія, вышла мать и, объявивъ, что Лида успокоилась, прошла въ кухню, гд у нея, она боялась, уже перестояло въ шкапу тсто для праздничнаго пирога. Вслдъ за нею вышла и Лидія.
— Простите меня, я взволновалась, — сказала она, встряхнувъ головой и все оправляя за ухо прядь волосъ. — Такъ вы передайте Врочк, — сказала она смясь, — вы вдь увидите ее?
— Надюсь.
— Что вотъ я вышла здорова, бодра, поправившись, — говорила она, все странно смясь, — отвыкла курить и поду въ деревню. Да я вамъ дамъ письмо. Можно? Мы злоупотребляемъ вашей добротой. — И она опять засмялась. — Врочку, пожалуйста.... — начала было она, но въ это время въ комнату точно ворвались дв двушки въ шляпкахъ и одинъ студентъ, и вс заговорили сразу, радостно смясь и цлуясь съ Лидочкой. На всхъ лицахъ былъ восторгъ. Нехлюдовъ поспшилъ проститься и вышелъ, провожаемый матерью, на чистый выходъ.
— Видите, какая всмъ радость, — говорила она. — У насъ праздникъ изъ праздниковъ, я и пирогъ имянинный сдлала. Вкъ будемъ васъ помнить. Благодтель вы нашъ, — говорила она.
«И эта слабая, добрая, ко всмъ благорасположенная, съ кроткими глазами и растрепанными волосами двушка — государственная преступница, опасный врагъ, опасный врагъ, которую надо хватать, допрашивать, мучать, запирать въ толстостнные казематы крпости, караулить часовыми съ заряженными ружьями, для безопасности государства! — думалъ Нехлюдовъ, возвращаясь съ Васильевскаго Острова. — Какой вздоръ! И какое ужасное и жестокое недоразумніе».
** 127 (рук. № 72).
— Я и не сказала, — вставила Лидія, нервно теребя прядь, которая и не мшала ей, оглядывая тетку, двоюроднаго брата и гимназиста.
Нехлюдовъ вслдъ за нею перевелъ свой взглядъ на присутствующихъ. Мать, очевидно плохо понимавшая, въ чемъ было дло, просто радовалась на вернувшуюся дочь, двоюродный братъ и гимназистъ оба улыбались. Въ особенности гимназистъ улыбался такъ, какъ будто онъ только что совершилъ какой-нибудь подвигъ.
— Только Петровъ меня запуталъ, — сказала Лидія, красня и волнуясь.
— Кто это Петровъ?
— А главный сыщикъ, жандармъ. Онъ такой хитрый, что невозможно устоять противъ него.
— Да ты не говори про это, Лидочка, — сказала мать.
— Отчего же? Я хочу разсказать. Пускай князь Вр Ефремовн разскажетъ.
Лидія уже не улыбалась, a краснла и все чаще теребила свою прядь.
— Да вдь ты всегда волнуешься, когда говоришь про это.
— Нисколько.... Оставьте, мамаша. Запуталъ онъ меня тмъ, что призвалъ и началъ разсказывать все, что я длала лтомъ, и про всхъ моихъ знакомыхъ, и про тетю, и про того господина, который передалъ бумагу. И все врно такъ, что я вижу, что онъ все знаетъ. Потомъ всталъ передъ образомъ и говоритъ: «Послушайте, барышня милая, вы боитесь меня. А я, — вотъ вамъ Богъ, — вы не врите, а я врю и боюсь, — самъ крестится на образъ, — что то, что вы мн скажете, никому повредить не можетъ, а напротивъ: сомнваемся и держимъ невинныхъ... — говорила Лидія, блестя глазами и все чаще, чаще теребя волосы, — а вы скажите только, что врно то, что я говорю; даже не скажите, а только не отрицайте того, что я скажу, и вы прямо освободите людей, которыхъ мы теперь напрасно мучимъ, и васъ тоже, милая барышня. Мн васъ вдь ужасно жалко». И представьте себ, такъ заговорилъ меня, что я промолчала, когда онъ назвалъ тетю и ту личность.
** № 128 (рук. № 72).
— Да, это должно быть ужасно, — сказалъ Нехлюдовъ.
— Ужасно не то, — сказала тетка, задумчиво глядя передъ собой, — не то, что вы одиноки, не то, что съ вами грубо обращаются, дурно кормятъ, дурной воздухъ, вообще всякія лишенія. Если бы ихъ было втрое больше, это было бы ничего — я испытала это, но ужасенъ тотъ нравственный шокъ, который получаешь, когда попадаешь въ руки этихъ людей. Этотъ шокъ не проходитъ даромъ. Меня взяли первый разъ отъ любимаго мною мужа и ребенка, и я была беременна. — Не то было страшно, что меня разлучили со всми, кого я любила, и лишили свободы, но страшно было то, что я вдругъ почувствовала, что я перестала быть человкомъ съ людьми, а очутилась въ рукахъ существъ въ мундирахъ, вооруженныхъ, имющихъ подобіе человческаго образа, но не имющихъ и не могущихъ имть со мной никакихъ человческихъ отношеній. Я хочу проститься съ дочкой, мн говорятъ, чтобы я шла и садилась на извощика съ жандармомъ. Я спрашиваю, куда меня везутъ, зa что, мн не отвчаютъ и везутъ меня и приказываютъ идти туда или сюда. Когда меня ввели въ темный вонючій коридоръ, молчаливый каменный гробъ, и я услыхала запирающіяся двери, замки и удаляющіеся шаги, и воцарилась тишина, и часовой, человкъ, лишенный всего человческаго, не отвчая на мои отчаянныя мольбы, ходилъ съ ружьемъ и молча смотрлъ на меня, я почувствовала, кром горя о разлук съ дтьми, кром страха зa то, что будетъ, кром отчаянія отъ своего безсилія и безвыходности своего положенія, я почувствовала еще какой-то страшный нравственный ударъ, переворотившій все мое міросозерцаніе. Я перестала врить въ добро людей, перестала врить въ людей, перестала врить въ Бога. И не оттого, что меня оторвали отъ семьи, дтей, — можетъ быть, кому то нужно было сдлать это, потому что я раздавала фабричнымъ прокламацiи; не то, что со мной сдлали, разуврило меня въ людяхъ и въ Бог, а то, что есть такія учрежденія, какъ жандармы, полицейскіе, которые могутъ оторвать мать отъ плачущихъ дтей и, не отвчая ей, сидть съ усами и въ мундир и съ спокойнымъ лицомъ везти въ тюрьму, что есть тюремщики, спокойно принимающiе ее, записывающіе и отправляющіе ее въ одиночную тюрьму, и что есть эта тюрьма, почти разваливающаяся, такъ она стара и такъ нужна, и такъ много перебывало въ ней народа.
Если бы это длалось все машинами, это не такъ бы дйствовало на людей, а то живые люди, люди, которые все знаютъ, знаютъ, какъ матери любятъ дтей, какъ вс любятъ свободу, солнце, воздухъ. Меня боле всего тогда сразило то, что жандармъ, покуда меня записывали, предложилъ мн курить. Стало быть, онъ знаетъ, какъ любятъ люди курить, знаетъ, стало быть, и какъ любятъ матери дтей и дти мать, и всетаки онъ повелъ меня — мать — отъ моихъ дтей въ сырой подвалъ и заперъ подъ замокъ и пошелъ чай пить съ своей женой и своими дтьми. Этого нельзя перенести безнаказанно, и кто не испыталъ, тотъ не можетъ понять этого. Я съ тхъ [поръ] посдла и стала терористкой, а Лидочка — этотъ ребенокъ — свихнулся и не знаю, чмъ кончитъ. Только ужасно жалко и больно мн, что я была причиной.
* № 129 (кор. № 80).
XXXVII.
Времени до отхода позда еще было боле часа, и Нехлюдовъ пошелъ за арестантами. Когда арестанта подвезли къ участку и стали снимать съ пролетки, онъ былъ мертвъ.
Нехлюдовъ убдился, что онъ умеръ, не столько потому, что лицо арестанта стало синевато-блдное, сколько по той перемн, которая произошла въ лицахъ городового и конвойнаго, несшихъ его. На лицахъ обоихъ была серьезность и озлобленіе.
— Бери, что ль, — сердито крикнулъ привезшій городовой, сходя съ пролетки, на вышедшихъ товарищей. — У меня, братъ, и руки и ноги зашлись.
Одинъ городовой влзъ на пищавшую, качавшуюся пролетку и взялъ опять мертваго подъ мышки, другой поднялъ спустившіяся безжизненно ноги, и привезшій городовой сошелъ на землю, разминая ноги. Мертваго внесли въ пріемный покой и по указанію фельдшера положили на пустую койку. Два больныхъ въ халатахъ сидли на койкахъ и испуганно смотрли на вошедшихъ. Третій въ одномъ бль содержавшiйся тутъ же сумашедшій быстрыми шагами подошелъ къ умершему и началъ быстро, быстро говорить, подмигивая и длая быстрые жесты.
— Прошу, прошу, прошу, — твердилъ онъ, — всмъ будетъ поровну, и ни для кого никакихъ исключеній: Государю Императору, митрополитамъ и министрамъ.
И онъ вдругъ расхохотался.
* № 130 (рук. № 92).
Часть III.
Глава I.
Прошло три мсяца, во время которыхъ Нехлюдовъ, слдуя зa ссыльными, прохалъ около пяти тысячъ верстъ.
До Тюмени Нехлюдовъ видлся съ Катюшей только три раза: въ Нижнемъ, передъ посадкой арестантовъ на пароходъ-баржу съ обтянутой ршеткой палубой, въ Перми на пристани и потомъ въ Екатеринбург въ контор тюрьмы. Остальное же время онъ совсмъ не видалъ ее и мучался мыслью о тхъ тяжелыхъ условіяхъ, въ которыхъ она была въ сообществ каторжныхъ женщинъ. Особенно это мучало его потому, что въ Перми Тарасъ, узнавъ о тхъ нападкахъ, которымъ подвергались женщины, особенно молодыя, въ общихъ семейныхъ камерахъ отъ мужчинъ и арестантовъ и конвойныхъ, пожелалъ арестоваться, чтобы защищать жену. Смутило Нехлюдова еще и то, что въ т короткія свиданія, которыя онъ имлъ съ Катюшей въ Нижнемъ, Перми и Екатеринбург, она была сдержано грустна, коротко отвчала на вс его вопросы, говорила, что ей хорошо и ничего не нужно, и только просила похлопотать о больной женщин. Онъ подозрвалъ, что ей было очень тяжело, и она не хотла жаловаться ему. И въ дйствительности ей было очень тяжело, въ особенности отъ тхъ ставшихъ ей противными приставаній мущинъ, отъ которыхъ такъ унизительно, мучительно и трудно было постоянно отбиваться. Но именно про эта то она и не хотла говорить съ нимъ и потому была грустна и неразговорчива.
Въ Тюмени Нехлюдовъ выхлопоталъ переводъ ея въ одно отдленіе съ политическими, шедшими отдльно отъ уголовныхъ и пользовавшимися и лучшимъ помщеніемъ, и содержаніемъ, и обращеніемъ. И съ этого времени положеніе Масловой стало лучше. Но видться съ нею Нехлюдову не удавалось до самого Томска.
Только съ того времени, когда изъ Томска вмст съ 9-ю политическими и партіей уголовныхъ Маслова была отправлена этапомъ дальше, Нехлюдовъ сталъ чаще видаться съ нею.
На этапахъ и полуэтапахъ, куда онъ прізжалъ на почтовыхъ, обгоняя партію, Нехлюдовъ останавливался на постояломъ двор, ожидая партіи. Когда же она приходила, онъ шелъ къ конвойному офицеру и просилъ его о разршеніи постить политическихъ. Если офицеръ разршалъ такое посщеніе, то Нехлюдовъ приходилъ въ этапную тюрьму и иногда проводилъ вечера, а иногда и цлые дни, во время дневокъ съ кружкомъ политическихъ, съ которыми шла Маслова. Если офицеръ былъ сердитъ или неподкупенъ, что было очень рдко, и онъ не получалъ разршенія, то онъ, расположившись въ сел, читалъ, писалъ письма, переписывался съ заключенными и бесдовалъ съ жителями, ожидая перемны начальника. И такъ прохалъ онъ 5000 верстъ впродолженіи 3-ехъ мсяцевъ.
Связь Нехлюдова съ Масловой за это время не только не измнилась, — онъ точно также считалъ себя связаннымъ съ нею и былъ готовъ жениться на ней, — но только усилилась, хотя она точно также ршительно отказывалась отъ этого. Нехлюдовъ испытывалъ теперь къ Масловой не то чувство, которое онъ испытывалъ, когда невиннымъ юношей игралъ съ нею въ горлки, и не то страстное зврское чувство, которое испыталъ потомъ, когда погубилъ ее; ничего теперь не было похожаго на т чувства, но было чувство гораздо боле тихое, но зато неизмнное и постоянно растущее. Онъ любилъ ее теперь только для нея, желая ей435 только того, чтобы ей было хорошо и физически и, главное, нравственно, чтобы она не чувствовала боле мучавшаго ея стыда, чтобы она желала и любила одно хорошее. Мысль о томъ, что ей голодно, холодно, что она измучалась, что ей не даютъ спать, оскорбляютъ ее, мучала его, и онъ старался всячески матеріально помогать ей, но больше всего было ему тяжело, еще больше мучала его мысль объ внутреннемъ разлад самой съ собой, того самаго, вслдствіи котораго она прибгала къ вину,436 и онъ всми силами души желалъ ей успокоенія и, главное, того, чтобы она любила и желала истинно хорошаго. Во время перезда Нехлюдовъ видлъ, какъ осуществлялось то, чего онъ желалъ, и наблюденіе надъ этой перемной поддерживало все время его духовный подъемъ и доставляло ему большую, не перестающую радость, вызывая въ немъ неиспытанное имъ прежде чувство любви нетолько къ ней, но любви для любви, любви ко всмъ тмъ людямъ, съ которыми его сводила судьба, начиная отъ каторжника идіота и до конвойныхъ офицера и солдата, съ которыми приходилось имть дло; и чувство это любви не для себя, а для людей, которое онъ испыталъ, въ первый разъ увидавъ ее въ тюрьм и потомъ съ новой силой, простивъ ее за ея воображаемое имъ и не существовавшее паденіе съ фельдшеромъ, все усиливалось и усиливалась въ немъ.
* № 131 (рук. № 93).
Отношенія между нею и Нехлюдовымъ по вншности оставались тже: онъ точно также считалъ себя обязаннымъ помогать ей и былъ готовъ жениться на ней; она точно также съ умиленной благодарностью принимала его помощь и точно также отказывалась отъ его жертвы. Разница была только въ томъ, что жизнь ея, казавшаяся ей прежде погубленной и конченной, была теперь полна новыми интересами и что ршеніе ея отказаться отъ его жертвы было уже не временнымъ порывомъ оскорбленнаго самолюбія, въ которомъ она раскаивалась, а спокойное, непоколебимое ршеніе, которое она теперь не могла, да и не хотла бы измнить, потому что понимала, для чего она это длала. Съ его же стороны разница была въ томъ, что чувство, которое Нехлюдовъ испытывалъ теперь къ ней, не имло ничего общаго ни съ тмъ поэтическимъ увлеченіемъ, которое онъ испытывалъ, когда невиннымъ юношей игралъ съ ней въ горлки, ни съ тмъ437 зврскимъ чувствомъ, которое онъ испыталъ потомъ, когда погубилъ ее, ни съ тмъ чувствомъ самобичеванія и самолюбованія, которое онъ испытывалъ, когда посл суда предложилъ ей жениться на ней. Онъ любилъ ее и теперь совершенно иною, тихою, неизмнною, но постоянно растущею любовью, въ которой главный интересъ составляло не его, а ея благо.
* № 132 (рук. № 90).
II.
Узнавъ ближе политических, Нехлюдовъ не только освободился отъ того чувства недоброжелательства, осужденія и презрнія даже, которые онъ имлъ къ нимъ съ 1-го Марта, но увидалъ, что большинство изъ нихъ были несомннно лучшіе люди своего круга. Нкоторые же изъ нихъ — люди исключительные, не только по большимъ способностямъ, но и по своей нравственной высот, такіе, какихъ онъ не встрчалъ въ своемъ кругу. И онъ полюбилъ многихъ изъ нихъ.438 Кром тхъ 9-хъ, съ которыми439 шла Маслова, Нехлюдовъ узналъ многихъ изъ нихъ въ Тюмени, гд можно было видться съ ними, и со многими разстался какъ съ друзьями.
Сначала его отталкивала отъ нихъ общая имъ всмъ черта большого самомннія. Не то, чтобы они каждый себ приписывали особенное значеніе (и это было, въ особенности въ нкоторыхъ, которые своимъ революціонерствомъ длали себ общественное положеніе), но они очень преувеличивали значеніе своего дла и самихъ себя какъ участниковъ этого, по ихъ понятіямъ, огромной важности ихъ дла. Они приписывали своему длу и себ то самое значеніе, которое, — они чувствовали по тмъ мрамъ, которыя принимались противъ нихъ, — приписывало ихъ длу и имъ440 русское правительство. Если бы дло ихъ не было особенно важно, правительство не держало ихъ въ тюрьмахъ и не ссылало бы тысячами и не казнило бы десятками, невольно соображали они и потому были твердо уврены, что ихъ дло иметъ большое значеніе для судьбы всего русскаго народа. Они употребляли разныя смшныя наименованія своихъ обществъ и ихъ подраздленій: народовольцы, чернопередльцы, учредительный комитетъ, дезорганизаціонная группа, секція такая то и подъсекція такая-то, и были вполн уврены, что все это были учрежденія огромной важности, тогда какъ въ дйствительности вс эти группы и секціи состояли большею частью изъ двухъ, трехъ молодыхъ людей и революціонно кокетничающихъ съ ними двухъ-трехъ двицъ, имющихъ самое неопредленное представленіе о томъ, въ чемъ состояла ихъ цль и что имъ надо было длать. Одно, что они знали вс и въ чемъ твердо были уврены, это то, что они люди очень опасные и важные, въ чемъ и подтверждало ихъ то, что ихъ безпрестанно схватывали и сажали, какъ Лидію Шустову, въ крпость и держали тамъ мсяцами въ строгомъ одиночеств.
Эта черта самомннія сначала отталкивала Нехлюдова, но потомъ онъ увидалъ, что рядомъ съ этимъ самомнніемъ, которое поддерживалось жестокими мрами правительства и которое необходимо имъ было имть, чтобы быть въ состоянiи переносить тяжесть своего положенія, въ большинств ихъ была искренняя потребность самоотверженія и жертвы не только благами жизни, но и самой жизнью. Желаніе жертвы вызывалось и тмъ высокимъ идеаломъ служенія народу, который ставился этой дятельности, и простымъ, знакомымъ Нехлюдову по военному времени желаніемъ опасности, риска, игры своею жизнью. Въ большинств — были и исключенія — Нехлюдовъ долженъ признать это, это были самые обыкновенные люди, среди которыхъ, правда, были, какъ и везд, люди ниже, но и были и много выше средняго уровня. Отличало ихъ отъ обыкновенныхъ людей то, что люди, бывшіе по нравственнымъ свойствамъ ниже средняго уровня, были особенно непріятны своею гордостью и презрніемъ ко всему міру людей, не раздляющихъ ихъ убжденій, люди же, стоявшіе нравственно выше средняго уровня, были особенно трогательны тми лишеніями и страданіями, которыя они несли, именно вслдствіи того, что они были лучше другихъ людей и хотли жить не для себя, а для другихъ.
Таковы были изъ тхъ людей, съ которыми на пути сошелся Нехлюдовъ, Семеновъ, Вильгельмсонъ и отчасти Набатовъ и изъ женщинъ Марья Павловна и отчасти Ранцева. Женщины же, хорошія женщины изъ этаго круга, въ противоположность той невольной распущенности, которая встрчалась среди этихъ людей, отрицавшихъ старыя формы брака и не установившихъ новыя, — хорошія женщины изъ этаго круга поразили Нехлюдова такими чертами полнаго, спокойнаго и твердаго цломудрія, которыхъ онъ до сихъ поръ не находилъ среди молодыхъ женщинъ. Женщины эти, казалось, уничтожили въ себ вс половыя свойства и были вс преданы только длу, и не только революціонному длу, но длу служенія людямъ вообще, гд бы ни встречалось страданіе и гд бы не была возможность помочь ему. Такова была Марья Павловна, въ которой при ея женской красот эта черта была особенно поразительна. Таковы были и нкоторыя другія, съ которыми Нехлюдовъ познакомился въ Тюмени. Такова была и Ранцева, несмотря на то, что у нея были мужъ и ребенокъ.
* № 133 (рук. № 90).
IV.
Одно, что не нравилось Нехлюдову во всхъ почти политическихъ и отдаляло отъ нихъ, это было ихъ отношеніе къ своимъ сотоварищамъ по заключенію уголовнымъ и вообще къ народу, къ черному рабочему народу, тому самому, для котораго политическіе приносили въ жертву свои жизни. Теоретически они считали единственной цлью своей жизни благо народа, практически же они большей частью мало знали народъ, отчего презирали его и особенно старательно чуждались общенія съ тми представителями народа, которые шли рядомъ съ ними въ вид уголовныхъ.
Нехлюдову это было особенно замтно, потому что со времени своего отъзда въ третьемъ класс, когда онъ почувствовалъ радость вступленія въ большой свтъ изъ того малаго, въ которомъ онъ жилъ до этого, эта жизнь въ большомъ свт не переставая наполняла его жизнь все большимъ и большимъ интересомъ и все боле и боле открывала ему истинное устройство того міра, въ которомъ онъ жилъ.
Въ продолженіи всего пути онъ441 старался (что онъ могъ длать черезъ Тараса) вникать въ жизнь уголовныхъ, насколько возможно сближаться съ ними и помогать имъ. Но чмъ больше онъ узнавалъ этихъ людей, тмъ больше онъ видлъ невозможность сближенія съ ними и тмъ боле ужасался на ужасную развратную жестокость, худшую гораздо, чмъ между зверей, которая была царствующею и обычною въ этой сред. Вс попытки его сближенія съ этими людьми (иногда конвойные допускали его на дворы этаповъ, гд лтомъ располагались арестанты, и онъ могъ подолгу бесдовать съ ними), вс попытки сближенія кончались неудачей. На него смотрли какъ на кошелекъ, изъ котораго нужно выманить какъ можно больше денегъ, онъ же самъ разъ навсегда былъ причисленъ къ господамъ, отъ которыхъ нечего ждать добра, и не представлялъ никакого интереса.
Если онъ давалъ деньги, то эти деньги шли на игру, на вино, на табакъ; книги, которыя онъ давалъ (онъ закупилъ въ Казани), шли большей частью на цигарки. Нехлюдовъ видлъ и зналъ, что въ числ арестантовъ были простые, хорошіе, просто несчастные люди, но эти люди нетолько не были замтны, но притворно подчинялись тону, который давали всей масс главари-бродяги и выдающіеся своимъ знаніемъ острожной жизни, порочностью, ловкостью и отчаянностью арестанты. Какъ и во всхъ обществахъ, нетолько въ закрытыхъ заведеніяхъ, но и на вол, властвовали и управляли всми остальными худшіе люди. Ими были установлены правила, которымъ вс должны были подчиняться, они же приводили въ исполненіе эти правила, если они не исполнялись, и они же устанавливали общественное мнніе, которое незамтно, но сильне всего другого вліяло на всхъ живших и поступавшихъ въ эту среду. Такъ что общій складъ жизни всхъ этихъ людей былъ ужасенъ въ нравственномъ отношенiи и долженъ былъ отталкивать, но дйствительное состояніе людей, жившихъ въ этой сред, было не безнравственное, какъ оно представлялось, а, напротивъ, очень жалкое. Хорошіе люди какъ бы принуждались тутъ быть безнравственными, и это то особенно трогало и привлекало къ нимъ Нехлюдова.
** № 134 (рук. № 92).
X (10).
Дв изъ женщинъ были знакомы Нехлюдову. Одна была Вра Ефремовна, по совту которой онъ устроилъ Маслову съ политическими. Другая была Марья Павловна, та самая красивая, сильная двушка съ бараньими глазами, съ которой онъ говорилъ во время свиданія въ тюрьм. Незнакомыя же женщины были: молоденькая, хорошенькая и кокетливая двушка, дочь щеточнаго фабриканта Грабецъ, врно прозванная товарищами «птичкой» и кружившая всмъ головы, и замужняя женщина-врачъ Ранцева, разлученная съ ребенкомъ и мужемъ-революціонеромъ, оставшимся въ Россіи.
Вра Ефремовна была представительница самаго распространеннаго типа революціонерокъ — женщинъ, незамтно для себя и бессознательно отдающихся самымъ эгоистическимъ побужденіямъ, съ свойственной женщинамъ умственной неясностью и ловкостью объясняя эти эгоистическіе поступки самыми возвышенными отвлеченными мотивами. Они поступали точно также, какъ поступаютъ многіе и многіе мущины и женщины изъ бднаго крестьянства или мщанства въ монастыри, мняя свое срое трудовое, суровое положеніе на положеніе, обставленное большими удобствами и, главное, вмст съ тмъ объясняемое самыми возвышенными стремленіями. Вр Ефремовне предстояло въ лучшемъ случа выйти замужъ за причетника и провести всю жизнь въ захолусть; Грабецъ точно также предстояло стояніе за прилавкомъ и продажа щетокъ въ
Совсмъ другія дв женщины были Ранцева и Марья Павловна, которая взяла подъ свое особенное покровительство Маслову. Ранцева была дочь профессора и еврейки, очень даровитая, здоровая и пріятно некрасивой умной наружности. Она съ молодыхъ лтъ, еще въ гимназіи, полюбила товарища своего брата Васильева, однаго изъ даровитйшихъ студентовъ Петербургскаго университета, ставшаго потомъ революціонеромъ. Емилія — такъ звали Ранцеву — была влюблена только два раза: одинъ разъ, когда ей было 12 лтъ, она влюбилась въ пріятеля своего отца, уже немолодаго ученаго, и хотла отравиться, когда узнала, что онъ женится. Любовь эта прошла, и 16 лтъ она влюбилась въ Васильева и отдалась ему тогда же вполн вся всею душой. Любя его, она поняла все то, что онъ любилъ, и старалась быть тмъ, что онъ любилъ, и любить то, что онъ любилъ, и только то, что онъ любилъ. Онъ любилъ науку, и она стала любить науку, пошла на медицинскіе курсы. Онъ полюбилъ революцію, и она полюбила тоже. Она была умна и потому не рабски подражала ему, а проникалась его духомъ и жила, руководясь этимъ духомъ. Такъ любя его, она нетолько не мшала ему, желая всегда быть съ нимъ, когда онъ отдался революціи, но охотно удалилась отъ него, взяла мсто въ земств и тамъ длала свое врачебное дло и вмст съ тмъ распространяла и словами и книгами т идеи, которымъ онъ посвятилъ себя. У ней былъ одинъ ребенокъ. Больше они, какъ воинствующіе люди, не хотли имть. Этаго ребенка она сильно любила, но такъ, что всегда готова была пожертвовать не имъ, а своей близостью къ нему, радостью, которую онъ доставлялъ ей, — пожертвовать не революціи, какъ она говорила себ, но мужу, какъ это было въ дйствительности. Она не на словахъ, не потому, что такъ прокричалъ дьяконъ, когда они внчались: «Жена да повинуется мужу», но потому, что она любила его не тломъ, но душой, любила его душу и потому радостно, свободно и незамтно для себя повиновалась ему. Если бы онъ не былъ тмъ человкомъ, котораго она считала добрымъ, умнымъ, которому можно безошибочно повиноваться, она бы не полюбила, а не полюбивъ, не вышла замужъ. А разъ полюбивъ и выйдя замужъ, она жила руководясь имъ, и ей это было легко и радостно. Теперь она была разлучена съ нимъ, тлесно разлучена съ ребенкомъ, но ей это было нетяжело, потому что она знала, что она несетъ все это для него, для того дла, которому онъ отдалъ свою жизнь, знала, что онъ одобряетъ ее,442 и ей было легко. Одно, что было тяжело ей, это — не знать про него. Онъ всякую минуту могъ быть взятъ и потому письма отъ него составляли для нея главный интересъ жизни. Нехлюдовъ помогалъ ей въ этомъ. Въ жизни же съ товарищами она была спокойна, добра и ровно ласкова со всми. Нехлюдовъ узналъ ее за время путешествія, полюбилъ, какъ сестру. Она представлялась ему идеаломъ женщины-жены; идеалъ же женщины-человка Нехлюдовъ, чмъ больше онъ узнавалъ ее, признавалъ въ другой ссыльной — въ Марь Павловн, въ красавиц съ бараньими глазами.
Марья Павловна была единственной дочерью, — были братья, — заслуженнаго и богатаго генерала и была воспитана, какъ воспитываются двушки этаго круга: языки, музыка, — она играла на віолончели, — живопись, танцы, балы. Съ молоду это была своевольная, капризная двчонка, измучавшая шестерыхъ смнившихся гувернантокъ. Главная непокорность ея состояла въ томъ, что она предпочитала кухню, конюшню, общество мальчишекъ «благороднымъ» занятіямъ. Часто она заступалась за обиженныхъ, грубо браня, но часто и сама обижала. Весь свтскій кругъ ея матери былъ ей противенъ, и она съ какимъ-то злорадствомъ собирала свднія о прежней дурной и жестокой жизни своего отца. Когда ей минуло 16 лтъ, она вдругъ стала молиться Богу и объявила, что пойдетъ въ монастырь. Тетка свозила ее въ монастырь, но монастырь разочаровалъ ее, и вдругъ вся религіозность ея соскочила, и она стала совершенной атеисткой. Учитель физики посвятилъ ее въ революціонные интересы. Какъ только она узнала про ту несправедливость распредленія богатства, про страданія бдныхъ и, главное, про страданія людей за революціонную дятельность, прелесть самоотверженія и служенія угнетеннымъ, которую она испытывала урывками, бессвязно, явилась ей во всей прелести, и она страстно пожелала отдаться ей. Она просилась на курсы, ее не пустили. Она жалла мать и хотла заглушить въ себ это желаніе, но, разъ понявъ страданіе массъ и то, что ихъ благосостояніе, роскошь основаны на этомъ страданіи, она не могла уже жить спокойно дома. Обдъ съ слугами, видъ повара въ колпак, уборка комнатъ горничными и, хуже всего, вызды, кучера на мороз — все это заставляло ее такъ страдать, что она не могла больше выдерживать и ршила бжать изъ дома. Такъ она и сдлала. Сошлась съ Бардиной, жила на фабрик, потомъ была учительницей. Какъ и всегда, когда еще она ничего не сдлала такого, за что бы можно было казнить ее, ее взяли, посадили въ тюрьму. Тутъ она узнала всю ту жестокость, которая употреблялась противъ людей, которые, какъ она думала, также, какъ она, желали только служить людямъ, и она отдалась служенію революціи. Ее служеніе состояло преимущественно въ томъ, чтобы помогать страдающимъ, выручать ихъ, но она не отказывалась отъ общенія съ террористами, хотя не соглашалась съ ними. Она вообще мало рассуждала, а больше длала. Посл обыска на конспиративной квартир, гд въ темнот былъ раненъ полицейскій, и она приняла выстрлъ на себя, ее опять посадили и судили. Въ это послднее свое пребываніе въ одиночной тюрьм она первый разъ внимательно прочла Евангеліе, и это чтеніе поразило ее и было для нея второй ступенью сознанія. Посл неясныхъ стремленій къ низшимъ и служенія имъ въ дтств революціонное ученіе уяснило ей, чего ей было нужно: нужно было уничтожить преимущество богатства и поднять бдныхъ. Чтеніе Евангелія въ тюрьм объяснило ей, что не только это нужно было, но что нужно было жить не для себя, а для другихъ. И съ этой поры, какъ ни узокъ былъ ея кругъ дятельности въ тюрьм, она жила такъ. Новодворовъ со своимъ шуточнымъ отношеніемъ ко всему говорилъ, что Марья Павловна предается спорту благотворенія. И это была правда. Весь интересъ ея жизни состоялъ, какъ для охотника найти дичь, въ томъ, чтобы найти случай служенія другому. И этотъ спортъ сдлался привычкой, сдлался дломъ жизни. Если всякій человкъ можетъ жить для себя или для служенія другимъ, и всякій человкъ боле или мене служить и себ и другимъ, и есть такіе несчастные уроды, которые служатъ только себ, то есть и такіе, которые служатъ только другимъ, и такова была теперь Марья Павловна.
** № 135 (рук. № 95).
Марья Павловна, обратившая на себя вниманіе Нехлюдова еще въ тюрьм, здсь, когда онъ ближе узналъ ее, еще боле поразила его своей нравственной высотой. Марья Павловна Щетинина была единственной дочерью заслуженнаго и богатаго генерала и воспитывалась дома такъ, какъ воспитываются двушки высшаго круга: языки, музыка, живопись, танцы443 и гимназическій курсъ наукъ. Всему этому ее учили, и всему этому она съ отвращеніемъ выучилась настолько, насколько этаго отъ нея требовали, охотно же выучилась она только всякимъ физическимъ упражненіямъ: конькобжеству, гимнастик, гребл и вслдствіи этаго развила въ себ большую физическую силу.
Вообще любила она все то, что ей запрещали любить: общеніе съ прислугой, съ горничными, кухарками, кучерами, крестьянскими дтьми. Она измучала 6 смнившихся гувернантокъ, немогшихъ отучить ее отъ подобныхъ вкусовъ, и предпочитала конюшню гостиной. Предпочитала она конюшню гостиной, во первыхъ, потому, что она была чрезвычайно правдива, съ дтства никогда не лгала, a смло признавалась въ томъ, что сдлала, а въ гостиныхъ она видла притворство и ложь, которыхъ не было въ кухн и конюшн, а во вторыхъ, потому, что съ дтства привыкла видть, что десять людей — кучера, повара, лакеи, горничныя — служатъ ихъ семь, которая ничего не длаетъ. Она считала, что это такъ должно быть, но изъ этихъ двухъ лагерей: однихъ — работающихъ, а другихъ ничего не длающихъ, строго взыскивающихъ съ работающихъ, она нравственнымъ чутьемь чуяла преимущество работающаго лагеря и льнула къ нему. И потому всякая несправедливость по отношенію людей этаго лагеря возмущала ее и вызывала въ ней гнвъ, который скоро проходилъ, но который она не умла сдерживать. Вс попытки сдлать изъ нея барышню не удались. Одинъ разъ она похала на балъ, но съ тхъ поръ ршительно отказалась и вела дикую и грубую жизнь, какъ говорили про нее гувернантки.
Такъ продолжалось до 16 лтъ. Въ 16 лтъ она лтомъ въ деревн собрала крестьянскихъ дтей и стала учить ихъ грамот.444 Тутъ, за этими уроками, она въ первый разъ испытала радость общенія съ крестьянскими дтьми, полюбила ихъ, особенно нкоторыхъ, и въ первый разъ узнала отъ этихъ дтей, напускавшихъ на нее вшей, ту страшную пучину, отдляющую ту безумную роскошь, въ которой она жила, отъ нищеты всего народа. Чувство ея любви къ дтямъ было такъ сильно и ново, что она вся отдавалась ему и заглушала въ себ чувство негодованія передъ той нищетой, въ которой былъ народъ. Она какъ бы нарочно, чтобы не развлекаться отъ любимаго занятія, закрывала на это глаза. Но въ это самое лто пріхавшій изъ провинціальнаго университета троюродный братъ, сынъ бдныхъ родителей, посвятилъ ее въ ученіе Земли и Воли,445 и та смутно чувствуемая несправедливость и жестокость того положенія, въ которомъ она была, вдругъ была сознана ею. И вся ея жизнь вдругъ перевернулась. Продолжать жить такъ, какъ она жила, стало невозможно ей. Студентъ разсказалъ ей про людей, которые жертвовали всмъ: и состояніемъ, и свободой, и жизнью только за то, чтобы446 дать всмъ тмъ бднымъ и грубымъ людямъ, которыхъ она узнала, возможность достаточной и просвщенной жизни.447
Разъ понявъ, что ея благосостояніе, роскошь, основаны на лишеніяхъ и страданіяхъ народа и что есть средство противодйствовать этому, она не могла ужъ жить спокойно дома, въ особенности въ город, куда съ осени она перехала съ отцомъ. Обдъ съ слугами, видъ повара въ колпак, уборка комнатъ горничными, хуже всего — вызды, дорогія платья, кучера на мороз — все это заставляло ее такъ страдать, что она не могла боле выдерживать, и448 посл бурныхъ сценъ съ отцомъ убжала изъ дома и ухала въ провинцію и вступила въ кружокъ Земли и Воли.
Ея женская красота, обращающая на себя вниманіе, очень мшала ей. Въ нее влюблялись и, кром того, она, просто одваясь и ходя одна, подвергалась грубымъ нападкамъ мущинъ. Но спасало ее отъ влюбленій съ одной стороны ея449 совершенное отрицаніе всякихъ влюбленностей, на которыя она смотрла только съ комической точки зрнія, съ другой — большая физическая сила.
Тотчасъ же по вступленіи ея въ кружокъ революціонеровъ одинъ изъ выдающихся членовъ влюбился въ нее и предложилъ ей свободный бракъ. Она расхохоталась и объявила ему съ такой убдительностью, что онъ дуракъ, если можетъ заниматься такой ерундой, какъ она называла всегда влюбленіе, что онъ уже больше не повторялъ своей попытки, и репутація ея непромокаемости въ этомъ отношеніи настолько установилась, что знавшіе ее ужъ не обращались къ ней съ любовными предложениями. Отъ приставаній же ее спасала ее большая физическая сила, помогала ей при грубыхъ на нее нападеніяхъ тмъ, что рдкій мущина былъ сильне ея. Одинъ разъ на улиц господинъ присталъ къ ней и, не смотря на ея строгій отпоръ, взялъ ее за талію. Она повернулась и схватила его за шиворотъ, встряхнула и такъ толкнула его нсколько разъ о фонарный столбъ,450 что онъ только объ одномъ просилъ, чтобы она его выпустила.
Уйдя изъ дома, она прежде всего поступила вмст съ другой революціонеркой на суконную фабрику, но скоро он об ушли, не выдержавъ тяжелыхъ условій, и Марья Павловна пошла въ деревню, гд учила дтей и взрослыхъ, но451 была арестована, но скоро выпущена по недостаточности уликъ. Руководитель партіи оставилъ ее въ город, гд она занималась въ тайной типографіи. Находясь во время обыска на конспиративной квартир, гд въ комнат былъ раненъ полицейскій, она приняла выстрлъ на себя. Ее опять посадили, судили и присудили къ каторг.
Какъ справедливо, что всякое злое дло, роняя человка въ его собственномъ мнніи, проторяетъ (если только онъ не раскается) дорожку къ еще боле злымъ дламъ, также справедливо и то, что всякій самоотверженный поступокъ, поднимая человка въ его собственномъ сознаніи, вызываетъ его, если онъ не возгордится своимъ поступкомъ, на желаніе совершенія еще боле добрыхъ длъ. Такъ это было съ Марьей Павловной. Радостное сознаніе того, что она пожертвовала собой для общаго блага, какъ бы подчеркнуло для нея прелесть самоотверженія просто для самоотверженія. И съ этой поры, какъ ни узокъ былъ кругъ ея дятельности въ тюрьм, на этапахъ, она пользовалась всякимъ случаемъ сдлать усиліе, жертву, для того чтобы сдлать доброе другимъ. Одинъ изъ теперешнихъ товарищей ея, Новодворовъ, шутя говорилъ, что Марья Павловна предается спорту благотворенія. И это была правда. Весь интересъ ея жизни состоялъ теперь, какъ для охотника найти дичь, въ томъ, чтобы найти случай служенія другимъ. И этотъ спортъ сдлался привычкой, сдлался дломъ жизни.
Всякій человкъ боле или мене служитъ и себ и другимъ. Одни большую часть своей дятельности направляютъ на служеніе себ и меньшую на служеніе другимъ, другіе, наоборотъ, меньшую употребляютъ на служеніе себ, а большую на служеніе другимъ. И если есть несчастные уроды, которые служатъ только себ, то есть и такіе исключительныя существа, которые сознательно служатъ только другимъ, и такова была теперь Марья Павловна.
* № 136 (рук. № 98).
Марья Павловна Щетинина была двушка высшаго круга. Теперь на ней ничего этаго не было видно. Это можно было узнать только по разсказамъ и потому, что она хорошо говорила на двухъ языкахъ. Теперь это было всегда готовое на служеніе другимъ добродушное существо,452 не смотря на обращающую на себя вниманіе красоту лица и тла, совершенно равнодушное къ производимому на мущинъ своею вншностью впечатлнію. Она обувалась и одвалась не только просто, но бдно, въ особенности потому, что отдавала съ себя другимъ все, что присылалъ ей ея богатый братъ. Она была дочь богатаго генерала, мать ея умерла еще рано,453 и на 20-мъ году ушла изъ дома и отдалась революціонной дятельности. Недовольство своимъ привилегированнымъ положеніемъ проявлялось въ ней съ первой молодости. Еще ребенкомъ она испытывала отвращеніе къ господской жизни и безсознательно изъ двухъ лагерей: однихъ работающихъ, а другихъ ничего не длающихъ и строго взыскивающихъ съ работающихъ не могла не предпочитать работающихъ и безсознательно льнула къ нимъ. Обдъ съ слугами, повары у плиты, уборка комнатъ горничными, хуже всего дорогія платья, кучера на мороз и вызды, на которыхъ ей было скучно, — все это заставляло ее страдать.454 Революціонное ученіе народничества, съ которымъ ее познакомилъ учитель физики, ничего не открыло ей новаго, но привело въ сознаніе то, что было въ чувств. Ей вдругъ стало ясно, что все то, чего она стыдилась — своихъ грубыхъ вкусовъ, — было хорошо, а все то, чего она не могла достигнуть — спокойной роскошной жизни, — было дурно.455
Она сошлась съ курсистками и революціонерами и стала посщать ихъ собранія. Отецъ запретилъ ей.456 Это возмутило ее тмъ боле, что въ послднее время она узнала про безнравственную жизнь старика отца. Она объявила ему, что если онъ запрещаетъ ей общеніе съ тми людьми, которые ей дороги, она уйдетъ изъ дома. И дйствительно ушла и ухала съ товаркой въ провинцію457 въ кружокъ народниковъ и тамъ сначала поступила работницей на фабрику, а потомъ, не выдержавъ долго, перехала458 въ деревню, гд стала учить крестьянскихъ дтей. Ея обращающая на себя вниманіе физическая красота много доставляла ей непріятностей.459 Въ нее очень часто влюблялись и длали ей предложеніе, и всякій разъ она выражала удивленіе, что въ то время какъ было столько важнаго и интереснаго дла, можно было заниматься такими глупостями, какъ любовь, и [она питала] непреодолимое отвращеніе и гадливость къ тому, что скрывалось подъ этимъ чувствомъ. Такъ что близкіе ей люди знали это и уже не тревожили ее въ этомъ отношеніи, и въ знакомомъ кружк это спасало ее отъ непріятности любовныхъ предложеній. Но отъ незнакомыхъ она часто подвергалась грубымъ нападкамъ, въ особенности потому, что она одвалась по мщански. Отъ этихъ людей ее спасала большая физическая сила. Одинъ разъ на улиц офицеръ присталъ къ ней и до тхъ поръ не отставалъ, пока она, разсердившись, не схватила его за воротъ пальто и такъ встряхнула и толкнула о фонарный столбъ, что онъ радъ былъ, когда она пустила его.
Попала она подъ судъ и ссылалась въ каторгу на Кару за то, что, пріхавъ въ городъ, остановилась на квартир, гд была тайная типографія. Она приняла на себя выстрлъ, который былъ сдланъ въ темнот однимъ изъ революціонеровъ въ жандармовъ, длавшихъ обыскъ. На вопросъ, кто стрлялъ, не смотря на то, что она и не видала револьвера, она сказала, что это была она, спасая этимъ знаменитаго революционера, который былъ приговоренъ только къ ссылк и оттуда бжалъ заграницу. Какъ справедливо, что всякое злое дло, роняя человка въ его собственномъ мнніи, проторяетъ (если онъ только не раскается) дорожку къ еще боле злымъ дламъ, также справедливо и то, что всякій добрый самоотверженный поступокъ, поднимая человка въ его собственномъ сознаніи, вызываетъ его на желание совершенія еще боле добрыхъ и самоотверженныхъ длъ. Такъ это было съ Маріей Павловной. Радостное сознаніе, что она пожертвовала собою для общаго блага, какъ бы подчеркнуло для нея прелесть самоотверженія просто для самоотверженія. Кром того, дожидаясь суда, она въ тюрьм, гд не давали никакихъ книгъ, кром Новаго Завта, въ первый разъ прочла тамъ нагорную проповдь.460 Съ этой поры, какъ не узокъ былъ кругъ ея дятельности въ тюрьм, на этапахъ, она пользовалась всякимъ случаемъ сдлать усиліе, жертву, для того чтобы сдлать доброе другимъ.
* № 137 (рук. № 93).
Таковы были женщины, съ которыми путешествіе сблизило Маслову.
Изъ мущинъ же самымъ важнымъ лицомъ считался магистръ естественныхъ наукъ, смлый революціонеръ,461 сынъ купца Новодворовъ.462
Новодворовъ считался всми тми, кто его зналъ, чрезвычайно умнымъ человкомъ. И онъ дйствительно долженъ былъ быть признанъ человкомъ огромнаго ума, если подъ умомъ разумть количество усвоенныхъ чужихъ мыслей. Если же подъ умомъ разумть способность самобытно смотрть на вещи, съ новой, своей, исключительной стороны и, вря себ, длать выводы изъ своего умственнаго опыта, то онъ былъ не очень уменъ. Способность ума была въ немъ скоре ограничена и неразвита вслдствіи привычки запоминать чужія мысли. Съ самыхъ первыхъ шаговъ жизни Новодворовъ, еще будучи Степашей, имлъ огромный успхъ и представлялся и родителямъ и учителямъ въ гимназіи чудомъ ума. И дйствительно, движимый самолюбіемъ, онъ быстро достигалъ всего того, за что брался и въ умственномъ, т. е. въ обогащеніи памяти чужими мыслями, развивался и шелъ впередъ вплоть до конца университета и до магистерскаго экзамена и диспута. Но тутъ онъ остановился въ своемъ умственномъ развитіи въ этомъ направленіи, также какъ люди останавливаются на извстномъ предл въ физическомъ.463 Сначала увеличенiе идетъ очень быстро, потомъ, какъ это бываетъ съ атлетами, останавливается и, наконецъ, спускается. Новодворовъ испыталъ это въ то время, какъ онъ кончалъ магистерскiй экзаменъ.464 Дальше въ этомъ направленіи некуда было идти. Онъ зналъ все, что было написано по избранному имъ предмету. Оставалось только прочитывать то, что вновь писалось по тому же предмету. Надо было удовольствоваться ролью пятистепеннаго ученаго. Оставленiе при университет и общаніе кафедры удовлетворило его не на долго. Ему нужно было первенство, то самое, которое онъ имлъ въ гимназіи и въ университет и передъ преподавателями и передъ товарищами, а этаго первенства въ профессорств не только не было, но было совершенно обратное. Въ диссертаціи онъ рискнулъ высказать не чужія, а свои мысли о пангенезис. Диссертація его, напечатанная въ журнал, была осмяна. И въ это время поднялась студенческая исторія, въ которой онъ, съ цлью полученія кафедры, примкнулъ къ противникамъ студенческаго движенія и подвергся нападеньямъ всей либеральной партіи. Тогда онъ похалъ заграницу и посл свиданія съ главарями революціоннаго движенія вдругъ перемнилъ свои взгляды и вернулся революціонеромъ и скоро занялъ удовлетворявшее его самолюбіе положеніе руководителя партіи. Многіе изъ знавшихъ его удивлялись той перемн, которая произошла въ немъ, но перемна эта была вполн естественна. Вс высказываемыя имъ мысли, и прежде и теперь, были не его мысли, не были связаны съ его внутренней жизнью, а были запомнены имъ къ достиженію извстной цли. Цль измнилась, понадобились для достижения ея другія мысли, и потому очень естественно, что онъ запомнилъ эти мысли и высказывалъ ихъ, какъ онъ умлъ, съ большой убдительностью.
Прежде это были мысли о ножкахъ каракатицы и пангенезис, теперь это были мысли о прибавочной стоимости и желзномъ закон. Вообще обо всемъ, о чемъ онъ говорилъ, онъ высказывался съ большою убжденностью, преимущественно потому, что съ большою узостью взгляда и, главное, съ сознаніемъ совершенной непогршимости, которое дйствовало на слушателей. Онъ очень многое зналъ благодаря своей огромной памяти и потому привыкъ окончательно ршать всякіе научные вопросы и точно также ршалъ и вопросы нравственные и художественные. Поступки и художественныя произведенія, какія бы то ни было, не возбуждали въ немъ никакихъ чувствъ, помимо того, что они были ему выгодны или невыгодны. Ни про какой поступокъ, если только онъ не касался его лично и онъ не зналъ о немъ мннія авторитетовъ, хорошъ онъ или дуренъ, точно также онъ не могъ сказать ни про псню, ни про картину, ни про стихотвореніе — хорошо оно или дурно; но онъ считалъ своей обязанностью образованнаго человка высказывать о нихъ сужденіе, и онъ ршительно высказывалъ ихъ, соображаясь съ тмъ, что онъ читалъ въ признаваемыхъ имъ хорошихъ книжкахъ. Тогда уже мнніе его было непоколебимо. Такъ что онъ былъ совершенно непроницаемъ ни для какихъ живыхъ мыслей. Въ особенности если ему уже случалось высказать о предмет свое мнніе, это мнніе казалось ему священнымъ уже потому, что оно было высказано имъ.
Ко всмъ людямъ, мущинамъ, онъ относился какъ къ соперникамъ во всхъ отношеніяхъ и охотно поступилъ бы съ ними, какъ старые самцы обезьяны поступаютъ съ молодыми, если бы могъ. Онъ вырвалъ бы весь умъ, вс способности у другихъ людей, только бы они не мшали проявленiю его способностей. Нехлюдовъ былъ ему въ высшей степени противенъ, и онъ постоянно старался длать ему непріятное. Хорошо же онъ относился къ людямъ только тогда, когда они служили ему, преклонялись передъ нимъ. Такъ онъ относился къ опропагандированному имъ рабочему Кондратьеву, который шелъ теперь съ нимъ въ Якутскую область.
Съ женщинами же, хотя онъ принципіально и былъ за женскій вопросъ, онъ обращался презрительно, считая ихъ всхь въ глубин души глупыми и ничтожными, за исключеніемъ тхъ, въ которыхъ онъ былъ влюбленъ и пока онъ былъ влюбленъ въ нихъ. И съ тми, въ кого онъ былъ влюбленъ, былъ восторженно сантименталенъ.465 Къ здоровью своему онъ былъ очень заботливъ и до послдней степени мнителенъ, не смотря на очень сильное сложеніе и здоровье. Всякую религію онъ считалъ атавизмомъ, варварствомъ; понятіе Бога ненавидлъ и признавалъ истиннымъ только дарвинизмъ и законы матеріальнаго міра. На положеніе свое теперь, на пути въ каторгу, онъ смотрлъ то съ гордостью мученика и опаснаго врага правительства, который еще покажетъ себя, — онъ все старался бжать, — то чаще всего какъ на ужасную ошибку.466
Человкъ этотъ, съ самаго вступленія Масловой въ ихъ кружокъ, сталъ смотрть на нее нехорошимъ, который она очень хорошо знала, взглядомъ, но потомъ, подъ вліяніемъ серьезной защиты Ранцевой, онъ оставилъ ее и обратилъ свои чувства въ сторону Птички; Маслову же онъ дружелюбно-шуточно прозвалъ donna Catharina. Маслова уважала его, боялась и не любила.
* № 138 (рук. № 89).
Съ остальными тремя Нехлюдовъ не могъ общаться душевно, хотя отношенія между нимъ и ими были хорошія. Изъ остальныхъ трехъ самый оригинальный былъ плшивый бородатый Вильгельмсонъ, тотъ черный мрачный человкъ съ глубоко подъ лбомъ ушедшими глазами, котораго Нехлюдовъ замтилъ еще въ контор, гд онъ въ первый разъ увидалъ политическихъ. Вильгельмсонъ былъ сынъ небогатаго помщика. Онъ по студенческой исторіи былъ выгнанъ съ перваго курса. Ршилъ пойти въ народные учителя. Его арестовали за вольныя мысли, которыя онъ передавалъ ученикамъ и связи съ народниками и сослали въ дальній уздный городъ Архангельской губерніи. Тамъ онъ жилъ одинъ, питаясь однимъ зерномъ, и составилъ себ философскую теорію о необходимости матерьяльно воскресить всхъ умершихъ.
Вмст съ этимъ онъ не переставая возмущался на насилія, которыя производились надъ его друзьями, и бжалъ, былъ пойманъ въ конспиративной квартир, гд былъ типографскій станокъ. Его сослали въ Якутскую область.
Нехлюдовъ не то что не полюбилъ его, но никакъ не могъ сойтись съ нимъ, въ особенности, что со всми добрый Вильгельмсонъ былъ особенно недоброжелателенъ и строгъ къ Нехлюдову. Въ жизни Вильгельмсонъ былъ аскетомъ. Питался однимъ хлбомъ и былъ двственникъ. Несимпатичны же были Нехлюдову Новодворовъ и Кондрашевъ.
* № 139 (рук. № 91).
Пятый и послдній, Семеновъ, былъ единственный сынъ заслуженнаго генерала, помщика южныхъ губерній. Это былъ даровитый, прекрасно воспитанный юноша, котораго ожидала во всхъ отношеніяхъ блестящая карьера. Кром того, что онъ прекрасно говорилъ на 3-хъ языкахъ, у него былъ задушевный баритонъ, которымъ онъ прекрасно владлъ, такъ что онъ былъ балованный счастливецъ. Вс, кто его зналъ, любили его. Еще въ университет онъ попалъ въ революцiонный кружокъ и отчасти изъ самолюбія — онъ всегда выдавался среди товарищей, — отчасти изъ дружбы, главное же, изъ желанія жертвы и подвига страстно отдался длу служенія задавленному народу. Деятельность его состояла въ томъ, что онъ, благодаря своей привлекательности, вербовалъ въ самыхъ разнообразныхъ кругахъ членовъ революціонной партіи, составлялъ прокламаціи, распространялъ ихъ и давалъ большія деньги на революціонное дло. Онъ отдалъ свое 100-тысячное состояніе, его арестовали, судили и приговорили къ ссылк. Онъ бжалъ, ранивъ жандарма, его приговорили къ смертной казни, замнивъ ее бессрочной каторгой, и продержали два года въ тюрьм. Въ тюрьм у него сдлалась обычная тюремная чахотка, и теперь его, съ кавернами въ легкихъ и ночными потами, худющаго и кашляющаго кровью, вели на каторгу въ Кару.
Это былъ человкъ теперь самыхъ разнообразныхъ настроеній: то онъ бывалъ необыкновенно веселъ, нженъ, и добръ, то мраченъ и озлобленъ, но и въ томъ и въ другомъ состояніи онъ неизбжно заражалъ другихъ своимъ настроеніемъ, такъ онъ былъ искрененъ и, несмотря на свою болзнь, привлекателенъ и физически и нравственно.467 Нехлюдовъ нжно, какъ меньшаго брата, полюбилъ его.
*, ** № 140 (рук. № 92).
Другой, тоже очень уважаемый, хотя и мене Новодворова, политическій ссыльный былъ Анатолій Крыльцовъ.
Анатолій Крыльцовъ былъ также способенъ, какъ и Новодворовъ, но отличался отъ него одной, кажущейся незамтной, но рзко отличавшей его отъ Новодворова чертой: онъ не высоко цнилъ себя и потому высоко цнилъ другихъ и понималъ ихъ и потому постоянно росъ и совершенствовался самъ.
Анатолій Крыльцовъ былъ единственный сынъ заслуженнаго генерала, помщика южныхъ губерній. Отецъ его умеръ. Оставалась одна мать, даровитая женщина, страстно любившая сына. Юношу ожидала во всхъ отношеніяхъ блестящая карьера. Кром того, что онъ былъ красивъ, прекрасно воспитанъ и любезенъ, т. е. вызывалъ любовь къ себ, онъ былъ необыкновенно способенъ къ умственнымъ занятіямъ. Онъ шутя кончилъ первымъ кандидатомъ математическаго факультета и, не приписывая никакого значенія ни своимъ знаніямъ, ни своему диплому, который онъ пріобрлъ больше для матери, поступилъ вновь на естественный факультетъ. На второмъ курс естественнаго факультета онъ попалъ въ революціонный кружокъ и отчасти изъ самолюбія — онъ всегда выдавался среди товарищей, — отчасти вслдствіи негодованія противъ грубаго насилія правительства, отчасти изъ дружбы, главное же, изъ чувства собственнаго достоинства, желанія показать, что онъ не боится и готовъ на жертву, онъ отдался революціонной дятельности. Дятельность его состояла въ томъ, что онъ, благодаря своей привлекательности, вербовалъ въ самыхъ разнообразныхъ кругахъ членовъ революціонной партіи, покупалъ запрещенныя книги и давалъ ихъ читать и давалъ деньги на революціонное дло. Его арестовали и посадили въ тюрьму, гд содержались политические. Это было въ самое жаркое время борьбы правительства съ революціонерами: были убиты Кропоткинъ, Мезенцевъ, были открыты подкопы, и половина Россіи была на военномъ положеніи.
Въ томъ университетскомъ город, въ политическомъ отдленіи тюрьмы, въ которую былъ посаженъ Крыльцовъ, властвовалъ отъ природы недалекій и ненравственный Генералъ-адъютантъ, совершенно одурвшій отъ данной ему власти и желанія отличиться ршительными мрами.
Въ тюрьм въ одно время съ Крыльцовымъ сидло человкъ 10 политическихъ. Они вс по обычаю тюрьмы перестукивались. Крыльцовъ скоро понялъ [
Вернувшись изъ суда, Лозинскій и Розовскій сами разсказали сотоварищамъ ршеніе суда. Товарищи успокаивали ихъ, что преступленiе такъ не важно, что ни въ какомъ случа не конфирмируется ршеніе генералъ губернаторомъ.468 И еврейчикъ Розовскій совершенно успокоился и, какъ всегда, по вечерамъ посл поврки подходилъ по сводному коридору къ двери Крыльцова, курилъ папиросы, которыя онъ давалъ ему.469 Лозинскій же, блокурый, кудрявый, съ широкимъ лбомъ и синими глазами и блой крпкой шеей, красивый юноша, сдлался очень сосредоточенъ, читалъ евангеліе и прощался съ сестрой и братомъ, которые приходили къ нему. Все это разсказывалъ Крыльцову Розовскій своимъ тонкимъ голоскомъ съ еврейскимъ акцентомъ. Оба съ Крыльцовымъ осуждали Лозинскаго за его сантиментальность. Разговоры съ беззаботнымъ, веселымъ Розовскимъ и начавшійся допросъ знаменитаго революціонера, который тоже каждый день передавался Крыльцову перестукиваніемъ, такъ заняли Крыльцова, что онъ совсмъ забылъ думать о приговор надъ двумя юношами. Вдругъ, 5 дней посл того, какъ Розовскаго и Лозинскаго водили на судъ, добродушный, недавно поступившій сторожъ принесъ Крыльцову купленный табакъ и чай и, отдавъ вещи и сдачу, остановился, хотлъ что то сказать, началъ, прокашлялся и остановился.
— Что ты? — спросилъ Крыльцовъ.
— Да полно, сказывать ли? — Онъ вздохнулъ и тряхнулъ головой.
— Объ комъ, обо мн?
— Нтъ, объ васъ ничего, а должно ребятамъ конецъ.
— Какимъ ребятамъ?
— А полячку съ еврейчикомъ.
— Какъ? Какой конецъ?
— Плотники пришли, строятъ.
— Какіе плотники? что?
— Шафотъ устанавливаютъ тутъ на двор на нашемъ. Не хотлъ сказывать. Только не говорите никому. Пуще всего имъ не надо сказывать, — добавилъ сторожъ дрожащимъ голосомъ и ушелъ.
Крыльцовъ слышалъ, какъ шаги его простучали подъ сводами, какъ онъ подошелъ еще въ конецъ къ окошечку сотоварища и, вроятно, тоже разсказывалъ.
Обыкновенно перестукивались обо всхъ важныхъ новостяхъ тюрьмы, но теперь ни Крыльцовъ не стучалъ, ни къ нему не стучали — это было слишкомъ страшно и потомъ почему то боялись, также какъ и сторожъ, чтобы не узнали т, кого это касалось. Вроятно, они не знали. Чувства ужаса, злобы, безсилія и отчаянія весь вечеръ волновали Крыльцова и умрялись только надеждой, что этаго не будетъ, что что-нибудь случится и помшаетъ этому. Въ коридорахъ и въ камерахъ весь вечеръ была страшная тишина. — Только сторожъ посл поврки еще разъ подошелъ къ оконцу Крыльцова. Крыльцовъ еще издалека услыхалъ его и вскочилъ съ постели и подошелъ къ двери и шопотомъ — видно, ему надо было подлиться съ кмъ-нибудь своимъ волненіемъ — сообщилъ ему, что привезли палачей изъ Москвы и что устанавливаютъ дв вислицы.
— Мимо нихъ и пройти боюсь, — сказалъ онъ.
Крыльцовъ понялъ, что,
— Вотъ до чего доводятъ, — сказалъ сторожъ и какъ будто икнулъ, отошелъ отъ двери на цыпочкахъ, а потомъ пошелъ во всю ногу. Только что сторожъ отошелъ, Розовскій, камера котораго была напротивъ наискоски, закричалъ своимъ тонкимъ голосомъ:
— Что онъ вамъ разсказывалъ, Крыльцовъ?
— Ничего, онъ объ табак, — отвтилъ Крыльцовъ.
Все затихло, Крыльцовъ не спалъ всю ночь. И только что задремалъ передъ утромъ, какъ услыхалъ желзный звукъ отпираемой двери и шаги не одного, а многихъ людей. Это были смотритель, его помощникъ и караулъ. Они прошли къ камер Лозинскаго и Розовскаго и остановились противъ нихъ. Тишина была мертвая. Вдругъ среди этой тишины раздался особенный, не похожій на его обыкновенный, голосъ помощника.
— Лозинскій, — какъ будто взвизгнулъ онъ, — вставайте. Надвайте чистое блье, — сказалъ онъ уже проще.
И опять все затихло. Крыльцовъ, прижавшись головой къ отверстію, ловилъ вс звуки. Кто-то изъ караульныхъ кашлянулъ. Дверь Лозинскаго дрогнула, очевидно онъ прислонился къ ней, и послышался его странно спокойный голосъ, произносящей страшные слова:
— Разв казнь утверждена? — сказалъ онъ.
Крыльцовъ не слыхалъ, что ему отвтили. Но вслдъ зa этимъ загремлъ замокъ двери его камеры, дверь завизжала, и они, войдя въ камеру, поговорили тамъ, чего не могъ разслышать Крыльцовъ. Потомъ дверь опять отворилась, и Крыльцовъ услыхалъ знакомые элегантные спокойные шаги Лозинскаго, который вышелъ и пошелъ къ дверямъ камеръ товарищей, какъ понялъ Крыльцовъ, прощаться съ ними. Онъ пошелъ сначала въ другую отъ Крыльцова сторону. Смотритель же между тмъ, его помощникъ, офицеръ и сторожа — вс отошли отъ его камеры и остановились прямо противъ камеры Крыльцова, которая была рядомъ съ камерой Еврейчика Розовскаго. Крыльцовъ стоялъ у оконца своей камеры, видлъ при свт лампы лицо смотрителя — здороваго, краснощекаго, рябого, въ обыкновенное время звроподобнаго человка. Теперь лицо это было блдно, нижняя губа тряслась, и онъ судорожно вертлъ портупею своей шашки, ожидая возвращенія Лозинскаго. Вс молчали, такъ что Крыльцовъ издалека услыхалъ приближающіеся теперь шаги Лозинскаго. Крыльцовъ не видалъ еще Лозинскаго, но узналъ, что онъ подходитъ, потому что вс стоявшіе въ коридор какъ будто испуганно отступили и дали ему дорогу. Лозинскій подошелъ къ камер Крыльцова и молча остановился. Подъ прекрасными, мутно смотрящими теперь глазами, было черно, и все лицо какъ будто осунулось внизъ.
— Крыльцовъ, есть у васъ папиросы? — сказалъ онъ точно не своимъ горловымъ голосомъ.
Крыльцовъ не усплъ достать свои папиросы, какъ помощникъ смотрителя поспшно досталъ портсигаръ и подалъ ему. Онъ взялъ одну, расправилъ, закурилъ, посмотрлъ на Крыльцова. Крыльцовъ съ ужасомъ смотрлъ на этаго сильнаго, полнаго жизни человка и не врилъ тому, что было, и ничего не понималъ.
— Скверно, Крыльцовъ. И такъ жестоко и несправедливо. — Онъ нервно курилъ, быстро выпуская дымъ.
— Я вдь ничего не сдлалъ... Я... — онъ нахмурился самъ на себя и топнулъ ногой и замолчалъ.
Крыльцовъ тоже молчалъ, не зная что сказать. Въ это время по коридору почти бгомъ пробжалъ къ Лозинскому черноватенькій Розовскій съ своимъ дтскимъ личикомъ.
— A мн вчера докторъ прописалъ грудной чай, — послышался его неестественный веселый тонкій еврейскій голосъ. — Я еще выпью. И мн папироску, Крыльцовъ.
— Что за шутки! Розовскій! Идемъ, — опять тмъ же визгливымъ голосомъ, очевидно съ трудомъ, выговорилъ смотритель. Лозинскій отошелъ, и на мсто его у окна показались черные, влажно блестящіе глаза Розовскаго и его искривленное неестественной улыбкой, испуганное срое лицо. Онъ ничего не сказалъ и не взялъ папиросы, а, только кивнувъ головой въ шапк торчащихъ черныхъ волосъ, почти бгомъ, вслдъ за Лозинскимъ и смотрителемъ, пошелъ по коридору. Стража шла за ними. Больше Крыльцовъ ничего не видлъ и не слышалъ. Въ коридор была гробовая тишина, а у него въ ушахъ все только звучалъ молодой звонкій голосъ Розовскаго: «еще выпью грудного чаю» и звукъ его шаговъ, мальчика, бжавшаго по коридору. Теперь ихъ вшали. Утромъ пришелъ сторожъ и разсказалъ прерывающимся голосомъ, какъ все свершилось. Лозинскій, красавецъ Лозинскій не противился, а только крестился всей ладонью и только послднюю минуту сталъ биться. Розовскій же не давался, визжалъ, плакалъ, все платье на немъ оборвали, таща его къ вислиц, а уже когда повисъ, только три раза вздернулъ плечами. Сторожъ представилъ, какъ онъ вздернулъ плечами, и махнулъ рукой.
Когда Крыльцова увидлъ посл этаго его товарищъ, онъ удивился, что въ густыхъ и мягкихъ вьющихся волосахъ его было много сдыхъ. Сторожъ же тотъ, который объявлялъ Крыльцову о томъ, что длалось, и видлъ, какъ вшали, былъ смненъ и, какъ потомъ узналъ Крыльцовъ, вечеромъ того дня убжалъ въ поле и тамъ былъ взятъ мужиками и приведенъ въ городъ сумашедшимъ.
Когда Крыльцова выпустили, онъ тотчасъ же похалъ470 въ Петербургъ и примкнулъ къ дезорганизаціонной групп, имвшей цлью уничтоженіе существующаго правительства. Для того чтобы уничтожить его, было только два средства: завладть войсками и терроризировать правительство такъ, чтобы оно само отказалось отъ власти и призвало народъ. Крыльцовъ принялъ участіе въ той и въ другой дятельности. Его опять арестовали, судили и приговорили къ смертной казни, замнивъ ее безсрочной каторгой, и продержали два года въ тюрьм. Въ тюрьм у него сдлалась обычная тюремная чахотка, и теперь его, съ кавернами въ легкихъ и ночнымъ потомъ, худющаго и кашляющаго кровью, вели на каторгу въ Кару.
Тогда какъ Новодворовъ хотя въ душ и раскаивался часто въ томъ, что онъ сдлалъ, онъ на словахъ постоянно выражалъ вру въ важность революціоннаго дла, надежду на то, какъ то, что сдлано имъ, принесетъ плоды, какъ онъ вновь вернется и какъ станетъ теперь дйствовать, составлялъ руководство для оставшихся о томъ, какъ они должны вестись, давая чувствовать свое значеніе въ этомъ дл.
Крыльцовъ, напротивъ, никогда ни на минуту не сомнвался въ томъ, что дла революціи проиграны, признавалъ себя побжденымъ, но вмст съ тмъ зналъ, что онъ не могъ поступать иначе, какъ такъ, какъ онъ поступалъ, не раскаивался и жаллъ не о томъ, что онъ побжденъ, а просто о томъ, что кончалась его личная здсь жизнь, которую онъ любилъ; любилъ же онъ жизнь въ особенности потому, что онъ любилъ всхъ людей, видлъ въ нихъ не соперниковъ, а или помощниковъ или сотоварищей несчастья и471 былъ любимъ именно за то, что онъ былъ всмъ товарищъ и помощникъ. Къ женщинамъ онъ относился особенно осторожно, потому что боялся своей чувственности, которую онъ не любилъ и съ которой постоянно боролся, и женщины чувствовали въ немъ и страсть и сдержанность и любили его за это. Теперь, на пути, онъ не переставая боролся съ дурнымъ чувствомъ къ Масловой. Въ борьб этой поддерживала его Марья Павловна, съ которой онъ былъ братски друженъ и мнніемъ которой онъ особенно дорожилъ. Но кромвсхъ этихъ вншнихъ интересовъ, у Крыльцова былъ еще одинъ внутренній, задушевный интересъ: это былъ вопросъ, кончена ли его жизнь или нтъ. Его такъ занималъ и мучалъ вопросъ о томъ, кончена ли жизнь, правда ли, что у него неизлчимая чахотка, при которой ему остается, въ тхъ условіяхъ, въ которыхъ онъ жилъ, жизни два, три мсяца, или это неправда. Вопросъ этотъ такъ занималъ его — онъ ршалъ его по нскольку разъ на дню различно, — что онъ никогда не думалъ о томъ, чего онъ такъ страшно боялся, — о смерти: о томъ, что это такое та смерть, къ которой онъ шелъ быстрыми шагами. Это колеблющееся въ немъ пламя жизни придавало еще большую прелесть его и такъ отъ природы любезной (привлекательной) и физически и нравственно натур.
* № 141 (рук. № 92).
Набатовъ обратилъ на себя вниманіе необыкновенными способностями въ сельской школ. Учитель устроилъ ему помщеніе въ гимназію. Въ гимназіи, давая уроки съ 5 класса, онъ блестяще кончилъ курсъ съ золотой медалью. Еще въ 7-мъ класс онъ ршилъ не идти въ университетъ, а идти въ народъ, изъ котораго онъ вышелъ, чтобы просвщать своихъ крестьянскихъ братьевъ. Онъ такъ и сдлалъ, поступивъ писаремъ въ село. Въ сел, кром исполненія своихъ обязанностей, онъ читалъ крестьянамъ «Сказку о трехъ братьяхъ», «Хитрую механику», объяснялъ имъ обманъ, въ которомъ ихъ держатъ, и старался уговорить ихъ устроить комуну. Его арестовали, продержали въ тюрьм 8 мсяцевъ и, не найдя уликъ, выпустили.472 Освободившись отъ тюрьмы, онъ тотчасъ же пошелъ въ другую деревню и, устроившись тамъ учителемъ, длалъ тоже самое. Его опять взяли и опять продержали годъ. Благодаря ловкости и сдержанности при допросахъ и внушающей довріе прямот и добродушiю, которыми онъ дйствовалъ на своихъ судей, его опять выпустили, и онъ, оставивъ въ тюрьм революціонныя связи, опять пошелъ въ народъ, устроилъ общинную слесарню и поттребительное товарищество. Его опять взяли и въ этотъ разъ,473 продержавъ 7 мсяцевъ, приговорили къ ссылк, такъ что онъ провелъ половину взрослой жизни въ тюрьм.
* № 142 (рук. № 92).
Другой человкъ изъ народа, Маркеллъ Кондратьевъ, былъ человкъ иного склада. Это былъ человкъ, родившійся въ каморк на фабрик. Въ фабричной школ онъ выказалъ большія способности и былъ первымъ ученикомъ. По праздникамъ онъ бгалъ съ ребятами въ садъ фабриканта за яблоками, на Рождество ходилъ на елку, устроенную женой фабриканта, гд ему съ ребятами дарили копечные гостинцы, и съ 12 лтъ, глядя на жизнь директоровъ и служащихъ, почувствовалъ всю несправедливость положенія рабочаго.
Идеалы соціалистическіе представлялись ему въ очень смутной форм, въ род того, какъ представляется царство небесное врующимъ. То, что, по его мннію, нужно было длать для достижения этого идеала, было также ясно, какъ и то, что, по мннію врующаго, нужно длать для достиженія царства Божьяго. Нужно было разрушать все существующее, въ особенности капиталистическiя учрежденiя, въ которыхъ ему представлялось все зло. Точно также онъ относился и къ религіи. Понявъ съ помощью революціонерки нелпость той вры, въ которую онъ врилъ, и съ усиліемъ и сначала страхомъ, а потомъ съ восторгомъ освободившись отъ нея, онъ удовлетворился радостью разрушенія, — не уставалъ, когда случалось, смяться надъ попами и осуждать ихъ, но изъ за этихъ развалинъ разрушенія и не видлъ необходимости воздвиженія чего нибудь новаго на мсто разрушеннаго. Онъ и не замтилъ, какъ его прежнія убжденія, принятыя на вру, замнились новыми соціалистически-революціонными убжденіями, точно также, какъ и т, принятыми только на вру. Разница съ прежними была та, что эти были разумне прежнихъ, и еще та, что т не вызывали недобрыхъ чувствъ, а эти вызывали ихъ. Какъ въ соціальномъ, такъ и въ религіозномъ отношеніи имъ руководили теперь чувства474 только негодованія, зависти, потребности475 возмездія за все вынесенное зло его предками, имъ самимъ и безчисленными товарищами въ Россіи и за границей.
* № 143 (рук. № 92).
Вс эти люди пережили такъ много тяжелаго, и такъ страшно было ихъ будущее, что они боялись вспоминать о прошедшемъ, о томъ, что привело ихъ въ это положеніе, и также боялись думать о томъ, что въ будущемъ ожидаетъ ихъ. Вс постоянно находились въ приподнятомъ, возбужденномъ состояніи, въ род того, въ которомъ находятся люди на войн, гд не говорятъ ни о томъ, изъ за чего ведется война и зачмъ приняли участіе въ ней, ни о предстоящемъ сраженіи и объ ожидающихъ ранахъ и смертяхъ. Такъ было и здсъ. Для того чтобы быть въ состоянiи переносить мужественно настоящее положеніе, надо было не думать о немъ, развлекаться. И такъ они и длали. Они развлекались и веселились разговоромъ, и влюбленіемъ, и даже картами. Посл чаю Новодворовъ и птичка подсли къ Семенову и, доставъ карты, бумагу и карандашъ, устроили преферансъ. Выигрывать нечего было, потому что вс они жили общиной вс ихъ деньги были вмст, но они почти каждый вечеръ играли на деньги и очень горячились, выигрывая и проигрывая. Нынче они тоже собрались играть. Кондратьевъ по обыкновению досталъ книгу Капиталъ Маркса и собрался читать у лампы. Но ни тмъ не удалось играть, ни Кондратьеву читать. Завязался разговоръ, не утихавшій до полуночи. Ранцева шила, накладывала заплату на куртку Набатова, слушая разговоръ. Вра Ефремовна перемывала посуду, Марья Павловна укладывала спать Федьку, который не переставая болталъ. Сначала разсказывалъ Нехлюдовъ про политическія новости, которыя онъ прочелъ въ газет въ волостномъ правленіи. Потомъ всхъ занялъ Федька, который, напившись чаю, потребовалъ молиться Богу, при чемъ Ранцева разсказала, какъ ея маленькій сынъ, котораго нянька научила молиться Богу, подходилъ къ образу и стучалъ его, спрашивая: «Богъ! вы слышите?» Вс весело смялись.
* № 144 (рук. № 92).
Новодворовъ былъ женатъ церковнымъ бракомъ дйствительно на Вр Ефремовн. Они сошлись, когда оба были въ ссылк. Родился одинъ ребенокъ, умеръ, и посл этого Новодворовъ объявилъ ей, что онъ боле не любитъ ее и призналъ и себя и ее вполн свободными. Теперь Новодворовъ былъ, очевидно, влюбленъ въ Богомилову и предлагалъ ей бракъ, и она, ссылаемая только на поселеніе, колебалась — идти или не идти за нимъ, тмъ боле что она не любила его, а только была польщена его любовью. Она кокетничала.
* № 145 (рук. № 92).
Большинство тхъ ссыльныхъ въ Якутскую область и на каторгу людей, которыхъ узналъ Нехлюдовъ, начинали съ того, что, руководимые самыми естественными желаніями хорошихъ молодыхъ людей въ одно и тоже время длать самое лучшее и полезное дло и вмст съ тмъ отличиться, стали заниматься общими вопросами не своей [жизни], а народнаго блага. Сначала они учились, доставали книги, переписывали, читали ихъ и сообщали другимъ свои мысли и знанія. Въ начал своей дятельности большинство этихъ людей и не думало о революціи. Но правительство, подозрвая революціонныя стремления, схватывало ихъ, запирало, истязало и, главное, мшало длать начатое и признаваемое несомннно хорошимъ дло, и люди эти невольно были приводимы къ желанію избавиться отъ того, что мшало имъ. Средство избавиться была революція, и ихъ дятельность, чисто умственная, переходила въ практическую, и начиналась война съ правительствомъ.
* № 146 (рук. № 91).
— А помнишь татарина? Ружьемъ стрлялъ, плечамъ цловалъ, реформа кончалъ, — сказалъ Крыльцовъ, и Набатовъ съ своей необыкновенной памятью пересказалъ весь веселый разсказъ Щедрина о путешествіи персидскаго шаха.
Его перебивали, смялись и забыли карты. Вс стянулись около лампы на нарахъ. Симонсонъ между тмъ подошелъ къ Нехлюдову и, прямо глядя ему въ глаза своимъ дтски невиннымъ взглядомъ, сказалъ:
— Пойдемте сюда. Мн поговорить надо съ вами.
Онъ подошелъ къ окну и слъ на нары, заплетя ногу за ногу. Нехлюдовъ слъ рядомъ съ нимъ, тотчасъ же догадавшись, о чемъ онъ хочетъ говорить съ нимъ.
— Я смотрю на васъ, — сказалъ онъ, — врод какъ на опекуна Екатерины Михайловны. Вы, по крайней мр, взяли на себя заботу о ней и связаны съ ней, какъ она мн говорила, вашимъ прошедшимъ, и...
Онъ остановился и обратился къ Катюш, сидвшей подл двочки и похлопывавшей ее рукой, какъ усыпляютъ дтей.
— Екатерина Михайловна, — сказалъ онъ ей, — могу я все сказать Дмитрію Ивановичу?
— Да, разумется, можете, — сказала она, красня и тяжело вздыхая.
— Такъ считая васъ связаннымъ съ нею и вашимъ общимъ прошедшимъ и вашими общаніями, я считаю себя обязаннымъ объявить вамъ наше съ ней ршеніе и просить вашего согласія.
— То есть, что же? — спросилъ Нехлюдовъ, хотя ужъ зналъ что.
— То, что я въ первый разъ въ жизни люблю женщину, хочу соединить свою судьбу съ нею, и эта женщина — Екатерина Михайловна. Я спрашивалъ ее, хочетъ ли, можетъ ли она соединить свою судьбу съ моею, быть моей женой. Она сказала — да. Но подъ условіемъ вашего согласія. И вотъ я прошу его.
— Я не имю на это права, — сказалъ Нехлюдовъ. — Не то чтобы я не хотлъ, я предложилъ Катюш загладить свою вину и вотъ и продолжаю быть готовымъ на бракъ.
— Но она ршительно не хочетъ этаго. Мотивовъ ея я не знаю — догадываюсь и высоко цню. Но все-таки ршеніе ея неизмнно. Подойди къ намъ.
Катюша встала и подошла къ нимъ. Она стояла посереди наръ и смотрла то на того, то на другаго. Она очень перемнилась, похудла, прежняя припухлость и близна лица совсмъ изчезла. Она загорла, какъ бы постарла и имла видъ немолодой женщины.
** № 147 (кор. № 115).
— Ну, однако надо мн съ вами поговорить, — сказала Марья Павловна, обращаясь къ Нехлюдову. И Марья Павловна встртилась взглядомъ съ густо покраснвшей Катюшей. — Пойдемте сюда.
Марья Павловна пошла впередъ, въ дверь сосдней каморки — женской.
— У насъ событіе, — сказала она, какъ всегда, по дтски наивно усаживаясь движкомъ глубже на нарахъ и откидывая съ глазъ волоса своей красивой тонкой рукой. — Вы догадываетесь?
— Можетъ быть, что догадываюсь. О Симонсон?
— Да, — улыбаясь сказала Марья Павловна. — Видите ли, отъ васъ зависитъ.
— Отчего отъ меня?
— Отъ того, что ея ршеніе отказаться отъ васъ окончательно и безповоротно. И не надо говорить ей про это. Какъ только скажешь ей про это, она плачетъ.
— Да, — нахмурившись сказалъ Нехлюдовъ. — Но любитъ ли она его?
— Она? Не знаю. Думаю, что да, что она польщена его любовью. И главное, что она, принявъ его предложеніе, сжигаетъ свои корабли съ вами.
— Такъ что жъ я? — спросилъ Нехлюдовъ.
— А вы просто какъ человкъ ей близкій. Онъ хочетъ, чтобы вы выразили свое согласіе.
— Какъ это все странно!
— Да и мн жалко Владиміра, — говорила Марья Павловна, — Онъ былъ такъ свободенъ. И теперь эта страсть, какая то странная, нелпая, такъ захватила его, что онъ не можетъ побдить ее. Я ужъ пробовала говорить, но это безполезно. Онъ...
Въ это время Симонсонъ вошелъ въ дверь и подошелъ къ Нехлюдову и, прямо глядя ему въ глаза своимъ дтски-невиннымъ взглядомъ, сказалъ:
— Какъ я знаю, вы связаны съ ней.476 — Онъ остановился и477 какъ бы задумался. — Такъ считая васъ связаннымъ съ нею и вашимъ общимъ прошедшимъ и вашимъ общаніемъ, я считаю себя обязаннымъ объявить вамъ мое отношеніе къ ней.
— То есть, что же? — спросилъ Нехлюдовъ, невольно любуясь той простотой, правдивостью и чистотой, которая выражалась и въ лиц и въ словахъ Симонсона.
— То, что я люблю Катерину Михайловну.
— Я пойду позову ее, — сказала Марья Павловна и, вставъ, ушла въ дверь.
— Я спросилъ ее, хочетъ ли она соединить свою судьбу съ моей, быть моей женой, — продолжалъ Симонсонъ, — она сказала — да, но478 я знаю, что ей важно ваше согласіе.
— Какое же я имю право соглашаться и не соглашаться? — сказалъ Нехлюдовъ.479
— Ей это нужно, — сказалъ Симонсонъ. — Да вотъ и она. Катюша вошла и остановилась передъ ними съ взволнованнымъ и ршительнымъ лицомъ. Сдерживая дыханіе, она смотрла своими блестящими черными глазами то на того, то на другаго. Видно было, что для нея наступила ршительная минута. И она чувствовала это.480 Выраженіе лица ея было спокойное, твердое и серьезное. Только черные глаза особенно блестли.
— Я не знаю, почему нужно мое согласіе, — сказалъ Нехлюдовъ.
— Нужно, — прошептала она.
И Нехлюдовъ увидлъ на лиц ея прежнее при встрчахъ съ нимъ выраженіе какъ бы недовольства или враждебности къ нему, и это выраженіе огорчило Нехлюдова. «Неужели она все не можетъ простить?» думалъ онъ. А между тмъ она не только уже давно простила его, но любила его теперь лучше, чмъ когда нибудь любила прежде. И теперь уже не безсознательно, но сознательно отказывалась отъ него, для его же счастья.481
— Ршайте сами, — сказалъ Нехлюдовъ.482
— Что мн ршать?—сказала она, вся покраснвъ и483 опустивъ голову.
— Что же...484 Какая я жена. Разв каторжная можетъ быть женою? Зачмъ же мн погубить Владиміра Ивановича?
— Это мое дло, — хмурясь сказалъ Симонсонъ. — Да и потомъ четыре года не вчность. Я буду ждать.
Она подняла голову и какъ бы удивленно и благодарно взглянула на Симонсона.
— Лучше оставьте меня, — сказала она и тихо заплакала.
Нехлюдовъ485 молча сидлъ противъ нея дожидаясь.
— Да, но если бы вышло помилованіе? — сказалъ онъ, когда замтилъ, что она успокоилась.
— Ну, тогда другое дло! — сказала она.
— Мн, напротивъ, чмъ тяжеле ваше положеніе, тмъ боле нужна вамъ можетъ быть моя любовь, — сказалъ Симонсонъ.
Она взглянула на него и улыбнулась, какъ бы удивляясь этой его любви.
— Такъ ршено? — сказалъ Нехлюдовъ, и странное чувство и радости за ея хорошее будущее и за свое освобожденіе и вмст съ тмъ обиды и ревности особенно къ высоко, выше себя цнимому имъ Симонсону, кольнуло его. — Что же, это очень хорошо, — сказалъ онъ. — Только вы, пожалуйста, дайте мн возможность еще быть полезнымъ вамъ.
— Намъ, — она сказала «намъ» и странно, какъ бы испытующе, взглянула на Нехлюдова, — ничего не нужно. А я вамъ уже и такъ всмъ обязана. Если бы не вы.... — она хотла сказать что то и остановилась.
— Наши счеты Богъ сведетъ, — сказалъ Нехлюдовъ. — Ну, и будетъ говорить... — прибавилъ онъ и замолчалъ. У него навернулись слезы.
Симонсонъ подошелъ къ Нехлюдову и пожалъ ему руку. Потомъ подумалъ и, слабо улыбаясь, потянулся къ нему и поцловалъ его и вышелъ.
Нехлюдовъ остался одинъ съ Катюшей.
— Скажите, — сказалъ онъ, — вы искренно любите его?
Она помолчала.
— Я вдь не знала никогда такихъ людей. Это совсмъ особенные люди. И Владиміръ Ивановичъ совсмъ особенный. И онъ такой чудесный.
Нехлюдовъ ничего не сказалъ и невольно тяжело вздохнулъ.
— Нтъ, вы меня простите, если я не такъ поступаю, какъ вы желали, — сказала она.
— Нтъ, все хорошо, все хорошо, — сказалъ Нехлюдовъ, чувствуя себя умиленнымъ до слезъ. — Только бы вышло помилованіе, — прибавилъ онъ и вышелъ съ ней вмст въ большую камеру.
* № 148 (рук. № 128).
Марья Павловна тотчасъ же встала и подошла къ Нехлюдову.
— Пойдемте въ ту камеру, мн поговорить съ вами надо. Нехлюдовъ пошелъ за нею сначала въ коридоръ, а потомъ въ сосднюю женскую камеру.
— У насъ событіе, — сказала Марья Павловна, по дтски, наивно усаживаясь глубоко на нарахъ и откидывая съ глазъ волоса своей красивой тонкой рукой. — Вы догадываетесь?
— Можетъ быть, что догадываюсь. О Катюш?
— Да, — грустно сказала Марья Павловна. — Видите ли, съ нашимъ Владимиромъ случилось что то необыкновенное и очень печальное. Вы, можетъ быть, замтили, онъ, такой свободный, сильный человкъ, совершенно ошаллъ, — Марья Павловна съ недоумніемъ и презрніемъ пожала своими сильными, казавшимися еще шире плечами въ блой кофт, — влюбился въ Катю самымъ глупымъ мальчишескимъ влюбленьемъ.
486 — Какъ странно, — сказалъ Нехлюдовъ,487 вспоминая все то, что онъ замтилъ.
— Владиміръ, прежде чмъ сказать ей, хочетъ говорить съ вами.
— Что же со мной говорить? Я не свободенъ, а она совершенно свободна, — сказалъ Нехлюдовъ...488
— Да, но видите ли. Я понимаю ее. Она не хочетъ вашего великодушія.489 Видите ли, это простая душа, много перенесшая, но она такъ тонко чувствуетъ. Когда я спрашивала ее про васъ, она мн сказала, что скоре повсится, чмъ согласится навязать себя вамъ. И я знаю. что это ршеніе ея безповоротно.
— Ну, такъ объ чемъ же говорить со мной, — сказалъ Нехлюдовъ.
— Онъ хочетъ, чтобы вы выразили свое согласіе.
— Какое же я имю право соглашаться или не соглашаться? Вопросъ, мн кажется, въ томъ, любитъ ли она его.
— Ну, въ этомъ я не компетентна, — улыбаясь своей милой улыбкой, сказала Марья Павловна. — Его нельзя не любить. Онъ такой хорошій человкъ. Но любитъ ли она его такъ, чтобы жениться, какъ онъ этого хочетъ, этого я не знаю.
Въ это время Симонсонъ съ опущенной лохматой головой вошелъ въ камеру и подошелъ къ Нехлюдову и, прямо глядя въ глаза своимъ дтски невиннымъ взглядомъ, сказалъ:
— Вы говорите обо мн и о ней? Да? — Онъ остановился и какъ бы задумался. — Я считаю васъ связаннымъ съ нею и вашимъ общимъ прошедшимъ и вашимъ общаніемъ и потому считаю себя обязаннымъ объявить вамъ мое отношеніе къ ней.
— То есть что же? — Спросилъ Нехлюдовъ, невольно любуясь той простотой и правдивостью, съ которой Симонсонъ говорилъ съ нимъ.
— То, что я люблю Катерину Михайловну.
— Я пойду позову ее, — сказала Марья Павловна и, вставъ, ушла въ дверь.
— И ршилъ просить ее соединить свою судьбу съ моей, быть моей женой, — продолжалъ Симонсонъ.
— Что жъ я могу? — сказалъ Нехлюдовъ.
— Я хотлъ, прежде хотлъ знать ваше ршеніе, — продолжалъ Симонсонъ.
— Мое ршеніе неизмнно, — сказалъ Нехлюдовъ. — Я думалъ, что моя женитьба съ ней можетъ облегчить ея положеніе, но ни въ какомъ случа не должна стснять ее.
— Хорошо, я такъ и скажу ей, — сказалъ Симонсонъ и вышелъ.
Черезъ пять минутъ онъ вернулся вмст съ Катюшей. Она вошла быстрымъ шагомъ и остановилась близко передъ Нехлюдовымъ. Выраженіе лица ея было тревожное, серьезное. Сдерживая дыханіе, она смотрла то на того, то на другаго своими блестящими и косящими черными глазами.
— Я сказалъ ей, — сказалъ Симонсонъ.
— Ну и что жъ? Какъ же вы ршаете? — сказалъ Нехлюдовъ.
— Что мн ршать? — сказала она, красня и избгая его взгляда, — что же, какая я жена? Разв каторжная можетъ быть женою? Зачмъ мн погубить Владиміра Ивановича?
— Это мое дло, — хмурясь сказалъ Симонсонъ. — Да и потомъ четыре года не вчность. Я буду ждать.
Она подняла голову и какъ бы удивленно и благодарно взглянула на Симонсона.
— Да, но если бы вышло помилованіе? — сказалъ Нехлюдовъ.
— Да вдь этаго не будетъ, — сказала она.
— Ну, а если бы было? — сказалъ Нехлюдовъ.
— Лучше оставьте меня, — сказала она и тихо заплакала. — Больше нечего говорить.
И вс вернулись въ мужскую камеру.
** № 149 (рук. № 92).
20.
— Господа, великая новость, — сказалъ Набатовъ, возвращаясь со двора, — и скверная. Петлинъ прошелъ.
— Не можетъ быть, — крикнулъ Крыльцовъ.
— На стн нашелъ его записку и списалъ: вотъ.
Набатовъ открылъ записную книжку и прочелъ: «17-го 7-го (значитъ, августа)490 отправленъ одинъ съ уголовными на Кару. Н. зарзался въ Казанской тюрьм. Петровъ все въ сумашедшемъ дом. Аладинъ покаялся и хочетъ идти въ монастырь».
Новодворовъ, Вра Ефремовна, Марья Павловна, Ранцева и Набатовъ — вс знали этихъ четверыхъ. Крыльцовъ же былъ товарищъ и другъ съ Петровымъ и, кром того, былъ виновникомъ его положенія: онъ увлекъ его въ революцію.491 Его захватили съ прокламаціями, данными Крыльцовымъ, и посадили въ одиночку, которую онъ не выдержалъ, и такъ разстроился нервами, что видлъ привиднія и потомъ по дорог въ Сибирь совсмъ сошелъ съ ума492 и оставленъ былъ въ Казани въ сумашедшемъ дом.493 Зналъ онъ и Никонова, который зарзался стекломъ, чтобы избавиться отъ безвыходнаго положенія. Онъ ударилъ въ лицо допрашивавшаго его и трунившаго надъ нимъ товарища прокурора. Чтобы спасти его, его признали сумашедшимъ. Онъ не выдержалъ и перерзалъ себ стекломъ артеріи.494 Извстіе же объ Аладин, террорист, особенно поразило Новодворова.
Долго вс молчали. Наконецъ Крыльцовъ обратился къ Нехлюдову и разсказалъ ему, кто былъ Петровъ и какъ онъ погибъ.
— Не выдержалъ одиночки, — сказалъ Крыльцовъ.
— Рдкіе выдерживаютъ, — сказалъ Новодворовъ.
— Ну, отчего рдкіе? — сказалъ Набатовъ. — Я такъ прямо радъ былъ, когда меня посадили. То все боишься, что самъ попадешься, другихъ запутаешь, испортишь дло. Такъ устанешь, что радуешься, когда посадятъ. Конецъ отвтственности. Отдохнуть можно.
— Я тоже всегда хорошо выдерживалъ, — началъ Крыльцовъ.
— Ну, не очень хорошо вы то со своимъ здоровьемъ, — неосторожно сказала Вра Ефремовна.
— Отчего не очень хорошо? — нахмурившись спросилъ онъ.
— Нтъ, я просто говорю, что не можетъ не оставить слдовъ.
— Вздоръ какой. Да, такъ я говорилъ, Петровъ нервная натура. Онъ мн говорилъ, что у него были виднья, и свихнулся. Никонова я понимаю: сидть одному здоровому съ сумашедшимъ.
— Но что за негодяй Аладинъ, — сказалъ Новодворовъ.
— Захотлось сладости жизни, — вставилъ Набатовъ.
— Просто усталъ. Какъ мы вс устали, — сказалъ Крыльцовъ.
— Parlez pour vous,495 — крикнулъ своимъ басомъ Новодворовъ.
— Разумется, усталъ. Вс устали, — сказалъ Крыльцовъ.
* № 150 (рук. № 93).
Гл. XXI (21).
Нехлюдовъ стоялъ у края парома, безсознательно любуясь на широкую, быструю рку, думая о томъ, о чемъ онъ не переставая думалъ во время этого путешествія: о душевномъ состояніи Катюши и объ ужасахъ, совершавшихся здсь. Онъ думалъ сейчасъ о несчастномъ Крыльцов496 и невольно сравнивалъ положеніе497 богатыхъ капризныхъ людей, имющихъ вс удобства, уходъ, съ положеніемъ этаго умирающего чахоточнаго человка498 и, несмотря на всю жалость, которую онъ испытывалъ къ Крыльцову, онъ невольно сравнивалъ еще это положеніе Крыльцова съ положеніемъ такого же чахоточнаго, который не халъ, a пшкомъ тащился скованнымъ съ товарищемъ, съ положеніемъ старика, котораго онъ видлъ вчера, и сотенъ и тысячъ людей, которыхъ онъ видлъ за это время.
Какъ только по вод донеслись густые звуки дорогаго охотницкаго колокола, стоявшіе у лошадей вощики, ямщики и вс бывшіе на паром сняли шапки и перекрестились.499 Одинъ только старый лохматый человкъ въ старомъ заплатанномъ азям, въ высокихъ бродняхъ, съ сумочкой за плечами и большой шапк, съ длинной палкой въ рук, которую онъ мочилъ въ вод, не перекрестился, а, поднявъ голову, уставился на Нехлюдова, замтивъ, что онъ не крестится.
— Ты что-жъ, старый, не молишься, — сказалъ бойкій ямщикъ, надвъ и оправивъ шапку. — Аль некрещеный?500
— А что же онъ не молится? — сказалъ лохматый старикъ, быстро выговаривая слогъ за слогомъ и указывая на Нехлюдова.
— То господинъ, а ты кто?501
— Онъ саб господинъ, а я саб господинъ.
— Господинъ, — иронически проговорилъ ямщикъ, чувствуя на себ взгляды ближайшихъ крестьянъ, придвинувшихся къ разговаривающимъ, — господинъ Кукушкинъ. Вотъ какой ты господинъ. Бродяга.
— Я не бродяга, знаю куда иду. Кто не знаетъ куда идетъ, тотъ бродяга. Вотъ вы не знаете, вы и бродяги.
— Чего не знаемъ?
— А не знаешь, кому кланяешься. — Старикъ нахмурился и, переходя въ наступленіе, строго обратился къ ямщику. — Ты чего кланялся, шапку снималъ, рукой болталъ? Ты скажи, кому кланялся?
— Кому кланялся? Богу.
— А ты его видлъ — Бога то?
Что то было такое серьезное и твердое въ выраженіи старика, что ямщикъ, почувствовавъ, что онъ иметъ дло съ сильнымъ человкомъ, нсколько смутился, но не показывалъ этаго и, стараясь не замолчать, поспшно отвчалъ:
— Богъ на неб.
— А ты былъ тамъ?
— Былъ, не былъ, a вс знаютъ, что Богу молиться надо.
— Бога никто не вид нигд же. Единородный сынъ, сущій въ ндр отчемъ, — онъ явилъ.
— Ты, видно, нехристь, дырникъ. Дыр молитесь, — сказалъ ямщикъ, засовывая кнутовище за поясъ и оправляя шлею на пристяжной.
Кто-то засмялся.
— Вотъ и бродите, какъ слпые щенята. Молитесь, а сами не знаете кому.
— Да, безъ тебя не узнаемъ. У тебя не спросили...
— А ты какой, ддушка, вры? — спросилъ немолодой ужъ человкъ, извощикъ, стоявшій у края парома.
— 502 Никакой вры въ меня нтъ. Никому я не врю, акром себ.503
— Да какже себ врить? — сказалъ Нехлюдовъ. — Можно ошибиться. Вс себ врятъ, и отъ того вс разошлись.
— Кабы себ врили, они не раскололись бы, потому духъ одинъ. А потому раскололись, что врятъ другимъ, а не себ. И я врилъ. И такъ запутался, что не чаялъ выбраться. И старовры, и нововры, и поповцы, и безпоповцы, и австріяки, и молокане, и суботники, и хлысты, и скопцы. Гд истина?504 А истина въ таб. Въ таб Богъ и во мн. А Богъ истинъ одинъ. Значитъ, врь своему Богу и будешь въ истин и со всми съединенъ.
— Какъ же вы пришли къ этому? — сказалъ Нехлюдовъ.
Старикъ вздохнулъ и, обратившись къ вод, облокотившись на перила, началъ говорить.
— Какъ пришелъ? По евангелію. Іисусъ сказалъ: «Если кто хочетъ за мной идти, отвергнись себя, возьми крестъ свой и слдуй зa мной; а кто отвергается отъ рода сего лукаваго и прелюбодйнаго и грядетъ по мн, тотъ подобенъ мн» Вотъ я и отказался отъ всего: отъ общества, отъ имени-отчества, прозвища, отъ всякой вры и сталъ самъ себ. Съ тхъ поръ и позналъ истину и свободу.505
— Ну, а какъ же начальство? Вы сами откуда?
— Начальство? Начальство себ начальство, а у меня нтъ начальства! Я самъ саб. Водили меня и къ судьямъ, и къ попамъ, и къ книжникамъ, и къ фарисеямъ, и въ сумасшедшій домъ сажали, — я все одинъ: какъ былъ самъ себ, такъ и остался. Приводятъ въ судъ. «Сними шапку!» — «Зачмъ?» — «Здсь судъ». — «A мн чтожъ!» — Силомъ снимутъ шапку. Я сяду на полъ. «Встань!» — «Зачмъ?» — «Ты подсудимый». А я говорю: «вы подсудимые, за то что меня безъ нужды мучаете». — «Какой ты вры?» — «Никакой». — «Сколько теб лтъ?» — «У меня нтъ лтъ. Я весь тутъ, всегда былъ, всегда буду». — «Есть у тебя отецъ, мать?» — «Никого нтъ: одинъ самъ себ». — «Какого ты государства»? — «У меня нтъ государства». — «Признаешь царя?» — «Какого царя?» — «Александра Александровича». — «Онъ себ царь, а я себ царь. Мн до него нтъ надобности никакой». — «Ты присягалъ ему?» — «Нтъ. Я ему не присягалъ, и онъ мн не присягалъ». — «А платить подати будешь? — «Мн никто не платитъ, и мн платить нечего. Зачмъ подати?» — «А, — баитъ, — нужно на общее дло государству». — «Какое, — баю, — дло? Доброе? Ты скажи. Я самъ принесу, все отдамъ, а коли на худое — не дамъ, потому я самъ себ». — «Ну, — говорить, — съ тобой разговаривать!» Я говорю: «Я и не прошу тебя со мной разговаривать»... такъ и мучали.
Паромъ подошелъ къ другому берегу. Тарантасъ выкатили, ямщикъ запрегъ лошадей. Нехлюдовъ простился съ страннымъ старикомъ и предложилъ ему денегъ. Старикъ отказался.
— Разв это дятъ? — сказалъ онъ. — А я сытъ.
— И охота вамъ, баринъ, разговаривать. Такъ, бродяжка непутевый.
Нехлюдовъ, не отвчая, далъ на чай паромщику и влзъ въ повозку, продолжая, не спуская глазъ, смотрть на удивительнаго старика, который, оправляя за спиной надтую сумочку, ни на кого не глядя, сходилъ съ парома.
* № 151 (рук. № 92).
Посл симфоніи Англичанинъ попросилъ дочь пропть что нибудь. Барышня подошла къ роялю и съ акомпаниментомъ бывшаго директора своимъ изъ бочки выходящимъ голосомъ пропла вчную Stradell’y, выражающую совсмъ несвойственныя всмъ присутствующимъ чувства, и съ улыбкой приняла похвалы. Нехлюдову становилось все тяжеле и тяжеле. Здсь, на конц свта, было тоже самое, что въ Петербург. Вс эти люди не знали и не хотли знать того, что длалось тамъ въ острог, въ томъ самомъ острог, который былъ на попеченіи хозяина этаго дома. Не знали и не хотли знать того другаго міра, съ которымъ жилъ Нехлюдовъ два мсяца, не хотли знать того, что вывело вчера изъ себя Крыльцова, и того, что онъ говорилъ съ пною у рта и харкая кровью, точно было ршено, что этого нтъ, а Нехлюдовъ зналъ, что это было.
* № 152 (кор. № 134).
XXIII.
Когда въ 5-мъ часу коридорный разбудилъ его, Нехлюдовъ вскочилъ съ постели бодрый и веселый, какимъ онъ давно не былъ. Вопросъ объ освобожденной Катюш, смутившій его въ первую минуту, теперь казался простъ и ясенъ. «Что сказалъ, то сдлаю. Женюсь. Поселимся гд нибудь въ Минусинск. Окончу свои работы объ уголовномъ прав, о земельной собственности.506 Ея прошедшее? Да. Но здсь никто не знаетъ, и она такъ измнилась. Симонсонъ? Ну чтожъ, и Симонсонъ, можетъ быть, будетъ тутъ же жить. А потомъ поду въ Россію. И тамъ окончу дла». И все, и везд, и всегда все будетъ хорошо, теперь казалось ему.
Впрочемъ, подробно думать обо всемъ некогда было. Надо было торопиться къ обду.
Обдъ у507 Начальника края былъ такой же изысканный и также роскошно сервированъ, какъ обды въ Петербург. Губернаторша была Петербургская grande dame,508 свтская дама съ крашеными волосами и туго подтянутымъ на широкой атласной груди корсетомъ и съ глянцовитыми отъ мыла и притираній руками. Она говорила по французски больше, чмъ по русски, что оправдывалось присутствіемъ англичанина. Англичанинъ былъ здоровый, толстый румяный человкъ, очень дурно говорившій по французски, но зато замчательно прекрасно и ораторски внятно и внушительно по англійски. Онъ давно уже путешествовалъ и везд чувствовалъ себя дома. Онъ выставлялъ себя сторонникомъ Россіи,509 но давалъ чувствовать, что онъ былъ ея сторонникомъ только относительно нападавшихъ на нее,510 но не забывая того, что она страна всетаки варварская, хотя и не лишенная возможности нкотораго совершенствованія. Онъ объзжалъ теперь Сибирь съ тмъ, чтобы написать книгу, отрицающую Кенана. Кром того, онъ былъ евангеликъ и раздавалъ по острогамъ евангелія и проповдывалъ спасеніе искупленіемъ, такъ что длалъ два дла сразу. Изъ домашнихъ за обдомъ была некрасивая, но добродушная, миловидная дочь Генерала, ея мужъ, чиновникъ особыхъ порученій, кандидатъ Петербургскаго университета, добродушный, спокойный человкъ, занимающiйся статистикой и инородцами, и еще адъютантъ Генерала. Изъ гостей же, кром англичанина, за обдомъ былъ еще тотъ директоръ департамента, который, будучи уличенъ въ преступленіи, предусмотренномъ ст. 499, былъ зa наказаніе сдланъ сибирскимъ губернаторомъ. Это былъ пухлый человкъ съ завитыми рдкими волосами, нжными голубыми глазами, очень толстый снизу и съ худыми блыми въ перстняхъ руками и съ нжной, заискивающей, но пакостной улыбкой. Жена его была строгая черноватая, очень независимая дама. Губернаторъ этотъ былъ цнимъ хозяиномъ дома за то, что среди всхъ взяточниковъ онъ, имя состояніе, не бралъ взятокъ. Хозяйка же цнила его особенно за то, что онъ былъ очень хорошій музыкантъ. Сама же она была искусной пьянисткой и въ город устраивала концерты въ пользу бдныхъ и сама иногда играла и заставляла пть свою некрасивую, но обладающую пріятнымъ молодымъ голосомъ дочь. Еще обдалъ богатый молодой купецъ — золотопромышленникъ, жившій въ Англіи и имвшій совершенно джентльменскій усталый, развязный, даже слишкомъ развязный видъ и считавшій себя самымъ утонченнымъ, совершеннымъ человкомъ, котораго могла понимать только утонченная же по своему о себ сужденію жена хозяина. Генеральша считала золотопромышленника по его эстетическимъ способностямъ (онъ рисовалъ и собиралъ картины) и вообще утонченности вкусовъ выдающимся молодымъ человкомъ, составлявшимъ вмст съ бывшимъ директоромъ устроенный ею въ этой глуши оазисъ, въ которомъ она отдыхала душой. И потому она покровительствовала и того и другого, въ особенности же здороваго, блотлаго золотопромышленника,511 на которомъ было всегда самое новое платье изъ самой толстой матеріи. Золотопромышленникъ же съ своей стороны,512 длая видъ, что онъ не замчаетъ того, что губернаторша снисходитъ до него, находилъ, что только въ ея обществ можно было отдыхать отъ грубости окружающихъ жителей города. Оба они были уврены, что они передовые люди среди варваровъ, — она потому, что она знала не только вс этюды Шопена и фуги Баха, и Грига, и Сен-Санса, знала и Фелье и Золя и обмывалась разными мылами и притиралась пудрой; онъ же потому, что зналъ не только импрессіонистовъ, но декадентовъ, и мылся въ ванн каждый день и читалъ Мопассана и Боделера.
Передъ обдомъ Нехлюдовъ сказалъ генералу, который вошелъ въ гостинную одтый въ мундирный сюртукъ съ блымъ крестомъ на ше, что онъ получилъ изъ Петербурга бумагу о помилованіи той женщины, которая его интересовала, но что смотритель отказался отпустить ее безъ особеннаго разршенія, а также не допустилъ его до свиданія.
— Отчего, — смясь сказалъ генералъ и веллъ адъютанту приготовить нужную бумагу.
— Посл обда можете похать съ мореплавателемъ.
Несмотря на новое и довольно смшанное общество, роскошный обдъ съ хорошимъ виномъ, пріятными и занимательными разговорами былъ очень пріятенъ Нехлюдову. Онъ сидлъ между хозяйкой и англичаниномъ и поддерживалъ разговоръ513 съ обоими сосдями, а иногда, какъ и вс, слушалъ генерала, бойко разсказывавшаго то объ ошибкахъ французовъ въ Тонкинской экспедиціи, то о сибирскомъ всеобщемъ плутовств, о томъ, какъ поставщикъ кожи на обувь поставилъ ее всю гнилую, а архитекторъ укралъ, укралъ и пріемщикъ, укралъ и поставщикъ, укралъ и ревизоръ. Вс крали, и вывести этотъ обычай представлялось невозможнымъ.514
Посл обда подавали въ гостинной кофе. Нехлюдовъ поговорилъ съ Англичаниномъ о Гладстон, съ хозяйкой о послднемъ роман Зола и съ добродушно-молодой четой, дочерью Генерала и его зятемъ, о вымирающихъ инородцахъ, которымъ онъ сочувствовалъ. Она сказала,515 что давно не играла, что пальцы не ходятъ,516 и потому, если играть, то только въ четыре руки съ бывшимъ директоромъ департамента. Онъ согласился и, потирая блыя холеныя руки, маленькими шажками, раскачивая свое толстое тло и пакостно улыбаясь, пошелъ къ роялю и, осторожно снявъ кольца и браслетъ и приподнявъ рукава своего новаго тонкаго сукна фрака, услся твердо на мсто primo, положивъ маленькія ножки въ замшевыхъ ботинкахъ на педали рояли. Генералъ между тмъ слъ за винтъ съ женой бывшаго директора, молодымъ купцомъ и517 адъютантомъ. Подл генерала518 лакей поставилъ графинчики коньяку. Генеральша съ бывшимъ директоромъ хорошо играли пятую симфонію Бетховена, и Нехлюдовъ слушалъ, и519 ему было чрезвычайно пріятно.
Посл симфоніи англичанинъ попросилъ дочь пропть что нибудь.520 Молодая женщина подошла къ роялю и съ аккомпанированіемъ бывшаго директора,521 хорошо, просто пропла522 Страделлу523 и съ доброй улыбкой приняла его похвалы. Нехлюдову, къ удивленію своему, все это было пріятно. Посл всего того, что онъ видлъ въ продолженіи двухъ мсяцевъ, ему было пріятно здсь, на конц свта, видть людей, которые не знали, не хотли знать всего того, что длалось тамъ, въ мір страданія. Точно было несомннно ршено, что всего того, что видлъ Нехлюдовъ за эти два мсяца, и вчера еще, ни цпей, ни бритыхъ головъ, ни побоевъ, ни разврата, ни умирающаго Крыльцова, — что всего этаго нтъ и не было, что все это былъ сонъ. И Нехлюдову хотлось врить, что это былъ сонъ.524 Иллюзію его разсялъ адъютантъ, подошедшій къ нему съ бумагой.
— Генералъ веллъ передать вамъ.
— Онъ хочетъ видть острогъ во всей его неприглядности, вечеромъ, когда не ожидаютъ, — закричалъ генералъ отъ карточнаго стола Нехлюдову. — Ну, что же, позжайте съ нимъ.525 Я писалъ, писалъ, меня не слушаютъ, ну, такъ пускай узнаютъ изъ иностранной печати...
* №153 (рук. №92).
Въ третьей камер слышались крики и возня. Смотритель хотлъ выступить впередъ, но англичанинъ попросилъ позволенія посмотрть въ оконце двери потихоньку. Смотритель согласился было, но послышались удары, визгъ, шлепанье и ревъ, и смотритель застучалъ и закричалъ: —
— Смирно!
Когда дверь отворили, опять вс вытянулись у наръ, кром двоихъ, которые вцпились другъ въ друга, одинъ зa волосы, другой зa бороду, и нсколькихъ человкъ, лежавшихъ на нарахъ, очевидно больныхъ. Надзиратель бросился къ дерущимся, и только тогда они пустили другъ друга. У одного была вся щека красная, у другого текли сопли, слюни и кровь, которыя онъ утиралъ рукавами кафтана.
— Староста!
25. XXV.
Выступилъ знакомый Нехлюдову Федоровъ. Крестьянинъ Федоровъ вызывалъ къ себ Нехлюдова и обращался къ нему съ просьбой о томъ, чтобы его не посылали на Сахалинъ, а на каторгу въ Сибирь. Нехлюдовъ тогда былъ у него въ одиночной камер и былъ пораженъ и прелестью, иначе нельзя сказать, этого человка и тмъ разсказомъ о причин своего осужденія, который онъ услыхалъ отъ него. Онъ засталъ его стоящимъ у окна и расчесывающимъ гребенкой свои вьющіеся намасленные волосы. Это былъ немного выше средняго роста хорошо сложенный человкъ съ маленькой бородкой и съ прекрасными глазами, очень блый и весь въ веснушкахъ. Глаза его всегда улыбались, и прекрасный ротъ складывался въ поразительную улыбку. Дикція у него была такая, которая невольно заставляетъ себя слушать, какъ музыка. Всякое слово, которое онъ говорилъ, было пріятно слышать, и говорилъ онъ прекрасно.526
Онъ былъ осужденъ за 6 убійствъ, изъ которыхъ послднее такъ поразило самаго убійцу, что онъ пересталъ скрываться и во всемъ сознался.
— Замотался я тогда съ двченкой съ одной, — разсказывалъ онъ, — совсмъ со степени сбился. Только бы пить да гулять. Товарищи такіе подобрались, которые робютъ. A мн все ни по чемъ. Пять душъ загубилъ, и горюшка мало. Все равно какъ барановъ рзалъ.
— Неужели вамъ не страшно и не жалко было? — спрашивалъ Нехлюдовъ.
— Ничего не жалко, до самой до
— До кого?
— До этой самой свояченицы Малаховской.
— Какой свояченицы?
Федоровъ нахмурился. Видимо, въ немъ происходила тяжелая внутренняя работа. —
— Видно, разсказать.
— Разскажите, коли вамъ не трудно.
Жилъ этотъ приказный съ старухами: съ снохой да съ свояченицей. И вздумали мы его обобрать. Ну, извстно, добромъ не далъ бы. Взяли ножи и зашли ночью. Проснулся старикъ. Взялся за него, прикончилъ, и все ничего, а Семка — товарищъ, значитъ, — съ снохой возится. Она кричитъ. А я говорю: «Эхъ! съ бабой не покончитъ». Бросилъ старика, да къ нему. Да ужъ онъ самъ придушилъ ее. Сталъ я оглядывать, гд у нихъ добро. А ребеночекъ въ люльк вотъ кричитъ: сосочку выронилъ. Я ему сосочку въ ротикъ сунулъ. Пошелъ за перегородку съ фонаремъ. Глядь, а она лежитъ въ постели, на меня уставилась. «Не бей ты меня, милый, сердечный. Пожалй ты меня... Аааа!!» — какъ закричитъ. Жалко ее стало. А думаю: нельзя. Надо прикончить. Полоснулъ ее ножемъ по глотк. И тутъ все ничего. Все обобрали, вылзли въ окно, зажгли — все какъ должно. Только съ той поры не сталъ меня хмль брать. Вижу ее передъ собой. «Ааа...» — такъ въ ушахъ и звенитъ. И съ той поры бросилъ и въ жизть не пойду, хоть помирать стану, живой души не погублю.
Этого человка теперь Нехлюдовъ встртилъ въ вид старосты въ арестантской камер. Онъ узналъ Нехлюдова и кивнулъ ему головой, на слова же смотрителя сказалъ:
— Что прикажете. Нельзя унять, — скавалъ онъ, весело улыбаясь глазами.
— Вотъ я уйму, — сказалъ хмурясь смотритель.
— What did they fight for?527 — спросилъ англичанинъ.
Нехлюдовъ спросилъ, за что у нихъ драка.
— За амурныя дла, — сказалъ Федоровъ улыбаясь. — Этотъ толкнулъ, тотъ сдачи далъ.
Нехлюдовъ сказалъ Англичанину, что одинъ ударилъ, а тотъ отмстилъ.
* № 154 (рук. № 92).
Глава XXVII.
Пока англичанинъ раздавалъ новый завтъ и арестанты толпились около него, чтобы получить ту книжку, въ которой было написано то такъ разсмшившее ихъ изрченіе, Нехлюдовъ вышелъ въ коридоръ и, пройдя нсколько шаговъ, заглянулъ въ сосднюю камеру въ окошечко двери. Камера, также какъ и первые дв, была полна народомъ. Сначала трудно было разглядть всхъ, потому что передъ окошечкомъ не переставая мелькали два взадъ и впередъ ходившіе арестанта. Они ходили въ своихъ халатахъ босикомъ, молча глядя другъ на друга, быстро, быстро, какъ зври въ клтк; одинъ былъ черный, похожій на цыгана, другой — маленькій человчекъ, рыжій, ужъ не молодой, и бритый. Они ходили и не смотрли другъ на друга. Изъ за этихъ движущихся людей виднлись еще люди на нарахъ и подъ ними и одинъ съ блой бородой старикъ, истово молящійся Богу. Въ углубленіи наръ что то копошились. Нехлюдовъ не могъ разсмотрть, потому что въ это время подошелъ англичанинъ съ смотрителемъ. Опять отперли двери, и опять вс встали и затихли, и опять англичанинъ раздавалъ евангелія. Тоже было и въ пятой, и въ шестой, и на право, и на лво, по об стороны коридора. Коридоръ загнулъ подъ прямымъ угломъ на право, и опять пошли т же камеры и на право и на лво. И вс были полны, и во всхъ были иконы, парашки и опозоренные, озвренные люди, здоровые и больные.
Не доходя конца втораго коридора, смотритель миновалъ одну камеру, дверь которой не была заперта. Это была пустая камера, и въ нее клали мертвыхъ. Такъ объяснилъ смотритель.
Въ то самое время, какъ смотритель, Англичанинъ и Нехлюдовъ, сопутствуемые надзирателями, проходили мимо этой мертвецкой, навстрчу имъ съ другаго конца коридора несли что то на носилкахъ. Это было мертвое тло. Англичанинъ, смотритель и Нехлюдовъ посторонились, и носильщики прошли мимо нихъ и повернули въ мертвецкую. Нехлюдовъ отсталъ отъ шествія и вошелъ зa несшими тло въ мертвецкую. На стн горла лампочка и слабо освщала наваленные въ углу мшки для снниковъ, дрова и на нарахъ нсколько труповъ съ головами къ стн, торчащими кверху ступнями къ двери. Сторожа принесли мертваго — мертвый былъ въ рубах и порткахъ, — нагнули носилки, положили такъ, что мертвецъ скатился на нары, стукнувъ головой объ доски. Выпроставъ носилки и приставивъ ихъ къ стн, оба сторожа взлзли на нары и, перевернувъ мертвеца лицомъ кверху, подхватили его подъ мышки и колна и подтащили къ другимъ, уложили его параллельно съ другими, сдвинувъ ему разкорячившіяся было ноги. Нехлюдовъ подошелъ ближе и сталъ разсматривать мертвецовъ. Послдній принесенный былъ худой средняго роста человкъ съ маленькой острой бородкой и съ выпуклыми глазами, изъ которыхъ одинъ былъ полуоткрыть. Тло ужъ закоченло: руки, очевидно, были сложены на груди, но разошлись, особенно одна, и торчали передъ грудью, ноги босыя съ большими, оттопыренными пальцами тоже опять разошлись и торчали ступнями врозь. Сторожа остановились съ носилками, глядя на Нехлюдова. Нехлюдовъ же не могъ оторваться, разсматривалъ трупы. Рядомъ съ вновь принесеннымъ была женщина; лицо у нея было желтое, какъ шафранъ.
— Эта безпаспортная, — сказалъ сторожъ, — а это пересыльные, а это вотъ каторжные двое. Каждый день человкъ по семи, — прибавилъ онъ, покачивая головой.
Съ противоположнаго края вторымъ лежалъ трупъ въ лиловомъ. И этотъ лиловый цвтъ что то трогательное и страшное напомнилъ Нехлюдову. «Мало ли можетъ быть лиловыхъ, кром того, — думалъ онъ и вмст съ тмъ подвигался вдоль наръ къ трупу, который былъ въ лиловомъ. — Ахъ, эти худыя длинныя ступни и эта грудь въ лиловомъ, и восковое его лицо. Неужели это онъ?» Да, это былъ Крыльцовъ, босой, и не съ сложенными, какъ другіе, а съ вытянутыми по бедрамъ изсохшими руками. Восковое лицо, большой носъ, закрытые глаза и открытые немного блые зубы и мертвая радость, тишина и спокойствіе на вчера еще такомъ несчастномъ, раздраженномъ лиц.
— Это политическiй. Онъ еще дорогой померъ. Его мертваго съ подводы сняли, — сказалъ сторожъ, какъ бы отвчая на вопросъ Нехлюдова.
— Пожалуйте къ пересыльнымъ теперь, — сказалъ смотритель, заглянувъ въ дверь мертвецкой.
Нехлюдовъ спросилъ смотрителя, не можетъ ли онъ видть политическихъ, и, получивъ ршительный отказъ и не простившись съ англичаниномъ, вышелъ изъ острога и ухалъ въ гостиницу.
* № 155 (рук. № 92).
Теперь ему стало ясно, отъ чего весь тотъ ужасъ, который онъ видлъ. И ясно стало, что надо длать. Отвтъ, котораго онъ не могъ найти, ясно возсталъ передъ нимъ. Тотъ самый, который далъ Христосъ Петру: Прощать всегда, никогда не наказывать, потому что нтъ такихъ людей, которые бы сами не были виновны; наказаніе же и исправленіе предоставить Богу. Вотъ и все. «Неужели въ этомъ разршеніе? Да не можетъ быть», говорилъ онъ себ, а между тмъ несомннно видлъ, что, какъ ни странно это показалось ему сначала, привыкшему къ обратному, что это было единственное, самое практическое разршеніе вопроса.528 — Но какже быть съ дурными людьми, съ злодями? Такъ и оставить ихъ? — слышались ему обычные вопросы. И онъ вспомнилъ недавній свой разговоръ съ хозяиномъ двора, у котораго онъ останавливался. Хозяинъ разсказывалъ ему, что у него на двор не стоятъ лошади (дохнутъ), и что это сдлалъ колдунъ по злоб, и что онъ теперь выписалъ колдуна за 10 рублей изъ дальней деревни, съ тмъ чтобы новый колдунъ снялъ зарокъ съ его двора. На вс убжденія Нехлюдова о томъ, что этаго не нужно длать, и что только даромъ пропадутъ 10 рублей, и что лучше осмотрть дворъ, очистить, нтъ ли другихъ причинъ, старикъ твердилъ все свое: «Что же, такъ и оставить, чтобы и еще подохнули послдніе кони?»
Обычное возраженіе, состоявшее въ томъ, что нельзя же такъ оставить преступниковъ, напомнило ему эти слова старика. Отъ того, что люди задались задачей сдлать невозможное, исправлять другъ друга, они длаютъ только лишнее, безполезное зло, кром того еще этимъ самымъ лишая себя возможности и желанія найти настоящую причину зла. Есть злые люди, воры, убійцы. Вы нсколько столтій казнили ихъ. Что жъ, перевелись они? Не перевелись они, потому что всякій судъ надъ воромъ есть проявленіе хроническаго воровства слдователя, прокурора, судьи; и наказаніе за убійство есть хроническое покушеніе на убійство, совершаемое судьями, прокурорами, смотрителями, конвойными.
Нехлюдовъ понялъ теперь, что общество и порядокъ вообще существуетъ не потому, что люди мстятъ другъ другу или исправляютъ или устраняютъ другъ друга, а существуетъ несмотря на то, что есть такіе законные воры и убійцы, которые воруютъ у другихъ людей свободу и жизнь, что если бы это прекратилось, то общество не только не погибло бы, но было бы несравненно больше обезпечено, чмъ теперь. Онъ понялъ, что 9/10, если не вс преступленія, вызваны преступленіями правительства, что вс эти воровства, грабежи, [
«Да неужели это правда?» И внутренній голосъ всего существа его говорилъ: «да, несомннная, великая правда».
«Да, но529 если это такъ, то должно быть и совершенно другое все устройство общества, все пониманіе жизни, — сказалъ онъ себ. — Такъ неужели такое иное пониманіе жизни открываетъ евангеліе? Неужели это такъ?» — сказалъ онъ себ и, вспомнивъ слова Англичанина, открылъ евангеліе на Нагорной проповди и началъ читать ее.
И въ первый разъ онъ замтилъ, что въ этой проповди было 5 опредленныхъ заповдей, которыя устанавливали это совершенно новое, иное устройство человческаго общества. Не только не убивай, но не гнвайся на брата и никого не считай рака, ничтожнымъ. Это первая. И онъ вспомнилъ все сквернословіе, ругательства, которыя считались обычными. Не только не прелюбодйствуй, но не предавайся любованію красотой женщины и не измняй той, съ которой сошелся. Это вторая. Ему представились балы, туалеты женскіе, балеты, картины, статуи. Не клянись. Это третья. Присяга царю, солдатская, на суд. Не только не око за око, а подставляй щеку. Это 4-ая. И онъ вспомнилъ дуэли, суды, вислицы въ острог. Не только не ненавидь враговъ, но люби, помогай, служи. Это пятая. Онъ вспомнилъ войны, готовность къ нимъ, патріотизмъ. Все навыворотъ, а все не только возможно, но радостно.
Нехлюдовъ уставился на свтъ горвшей лампы и замеръ. Давно не испытанный имъ восторгъ охватилъ его душу. Точно онъ посл долгаго томленія и страданія нашелъ вдругъ успокоеніе и свободу.
Онъ не спалъ всю ночь и, какъ это случается со многими и многими, въ первый разъ читающими Евангеліе, читалъ не глазами и устами, безъ уваженія и любви, а читалъ сердцемъ, впитывая, какъ сухая губка воду, все то прекрасное, что было тамъ. И все, что онъ читалъ, только подтверждало, приводило въ сознаніе то, что онъ зналъ ужъ давно прежде, но чего не сознавалъ вполн, не врилъ.
Теперь же онъ сознавалъ и врилъ, главное, тому, что выискалъ изъ всего ученія и что съ особенной яркостью и силою было выражено въ притч о виноградаряхъ, вообразившихъ себ, что садъ, въ который они были посланы для работы на хозяина, былъ ихъ собственность, что все, что было въ саду, сдлано для нихъ и что ихъ дло только въ томъ, чтобы наслаждаться въ этомъ саду своею жизнью, забывъ о хозяин и убивая тхъ, которые напоминали имъ о хозяин и объ ихъ обязанностяхъ къ нему. «Въ этомъ все, — думалъ Нехлюдовъ, — я жилъ, и вс мы живемъ въ нелпой увренности, что мы сами хозяева своей жизни, что она дана намъ для нашего наслажденія. A вдь это очевидно нелпо. Вдь сами мы посланы сюда то по чьей нибудь вол и для чего нибудь. А мы ршили, что мы, какъ грибы, родились, живемъ ни для чего, только для своей радости, и ясно, что намъ дурно, какъ будетъ дурно работнику, не исполняющему волю хозяина. А напротивъ, поставь свою жизнь въ томъ, чтобы служить вол хозяина, длать его дло, и теб будетъ хорошо. — «Ищите Царства Божья и правды его», — а остальное приложится. А мы ищемъ остальнаго и не находимъ его и нетолько не устанавливаемъ Царства Божія, но разрушаемъ его.
Какое ужасное заблужденіе. И какъ легко освободиться отъ него.
Такъ вотъ что! Вотъ что, — повторялъ онъ себ. — Все навыворотъ, все сначала. И это можно, какъ можно мн сейчасъ всей душой чувствовать и сознавать правду этаго, такъ долженъ чувствовать ее всякій.
Такъ вотъ оно дло моей жизни. Только кончилось одно — началось другое. А я думалъ, что я одинокъ и что мн длать нечего.
Но какъ же вс не видятъ этого? Ахъ, если бы мочь показать это людямъ, чтобъ они хоть также, какъ я, увидали это......».
Съ этой ночи начался для Нехлюдова совсмъ новый періодъ жизни.
Какой онъ будетъ, покажетъ будущее.
————
ЗАПИСИ И ВОПРОСЫ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К «ВОСКРЕСЕНИЮ».
* № 1.
Родился въ 56. Въ 74 онъ вышелъ изъ университета 18 лтъ и былъ у тетушекъ (веселый, умный). <Его потребовали>. Похалъ на сватьбу сестры, пробылъ <въ Петербург> зa границей до 76-го. Война, Петербургъ, до 78. Ухалъ въ деревню, земство, школы, до 81-го. За границу — съ больной матерью. Искусство, живопись. Возвращеніе въ Россію въ 84. Въ 88 умерла мать. 86 хочетъ жениться, надясь найти опору въ женитьб.
* № 2.
Какъ отправл[яютъ]? Два раза въ недлю. Смотр[итель] въ женскомъ отдленіи? — Синіе воротники и кушакъ. Образъ жизни? Сборная,
Школа. Отъ 9 до 12. Человкъ 40.
Обдъ, звонокъ. Монахиня молитву, хорошо поютъ. Столы откидываютъ. Снизу приносятъ мущины.
Прачечная 2 раза въ мсяцъ.
Посл обда спать. Прогулка съ конвоемъ. Два солдата.
Въ 4 часа чай. Кубъ съ 2-хъ до 4...
Въ 6 поврка, руки на плечи и спать. Нары по два человка, по 4 съ дтьми. Камеры въ 20, 40, 80, и накопляется до 120. Вши, клопы, блохи. Полы асфальтовые. Нары крашеные черной краской. Тюфячекъ, войлочекъ.
Какая одежда? Блая своя (начальство — то казенное).
Въ церковь ходятъ попарно, надзиратель впереди.
Баня.
Отдльной комнаты нельзя. Книгъ нельзя.
Свиданье въ контор при надзирател. Наказаніе — карцера и прямо побои. Каторжные, поселенцы, бродяги, дворянки. Въ больницу подкупомъ.
Драки у женщинъ. Протестъ за прогулку. Приводятъ изъ Москвы и съ желзныхъ дорогъ. Разговоры черезъ окна.
Пріздъ начальника тюрьмы. Все блится, штукатурится. Полы моютъ. Паутина обметается.
Мшки, саквояжи.
Весна. Пляшутъ.
Мущины каторжане помщаются въ верхней надъ женщинами.
* № 3.
1) Кто подписываете прошеніе о касаціи?
2) Какъ опредляетъ вознагражденіе адвокатъ?
3) Можетъ ли взяться написать прошеніе на Высочайшее имя?
4) Процедура въ Сенат.
5) Процедура въ Комисіи прошеній.
6) Сенатъ лтомъ.
7) Какъ протоколъ дла для касаціи?
8) Наказываетъ розгами губернаторъ?
9) Тлесное наказаніе кому разршено?
10) Запрещаютъ ли проституткамъ жить?
11) Какіе фильтры и склянки на суд?
1) Канцелярія комисіи прошеній.
2) Канцелярія министерства юстиціи.
3) Канцелярія Сената.
4) Письмоводитель коменданта. Гд содержатся не слишкомъ важные?
5) Гробницы въ Петропавл[овк].
6) Входъ въ Сенатъ — встртитъ ли?
7) Какая статья педрастія?
8) Обсуживаютъ вслухъ въ Сенат?
1) Докторъ.
2) Уходъ.
3) Ив[анъ] Мих[айловичъ].
4) Въ Самар.
5) Яку[тская] губ[ернія].
Вин[овны], сговоривш[ись] съ цлью похитить деньги.
За корчем[ничество], за флагъ невынесенный.
* № 4.
1) Канцелярія комисіи прошеній, пріемъ.
2) Канц[елярія] министерства юст[иціи].
3) Канцелярія Сената.
4) Письмоводитель коменданта. Гд содержались не самыя важныя?
5) Гробницы царей въ Петропавл[овк].
6) Входъ въ Сенатъ. Гд дожидают[ся]? Гд проходятъ Сенат[оры]? Ихъ мундиръ? Оберпрок[уроръ], секретарь, гд сидятъ?
7) Какая статья — педрастія?
8) Обсуживаютъ ли вслухъ въ Сенат?
9) Много ли всхъ Сенаторовъ?
Грязныя истор[іи] Сенаторовъ.
10) Пріемная Побдон[осцева]. Канцелярія Синода.
11) Выходъ партіи изъ острога.
12) Какія телги везутъ?
13) Сколько въ партіи выходитъ? 300, 800.530
14) Въ какомъ порядк идутъ?
15) Солнечн[ый] ударъ — призн[аки].
16) Какія рубахи у женщинъ?
17) Каторга на Кар.
18) Послдствія брака каторжной.531
19) Жениться на каторжной.
* № 5.
1) Сажаютъ въ вагоны какъ?
2) Можетъ ли похать съ поздомъ?
3) Гд надваютъ наручни?
4) Въ контор не можетъ быть?
5) Скоро ли посл уголовныхъ везутъ политическихъ?
* № 6.
1) Гд надваютъ наручни?
2) Въ 88 году какъ ходили политическіе?
3) Въ которомъ часу отходилъ поздъ?
4) Какъ вводили въ поздъ и какъ онъ стоялъ?
5) Долго ли посл уголовныхъ — политическихъ?
* № 7.
Законъ о женитьб на каторжной.
1) дятъ вмст или нтъ?
2) гд?
3) назначеніе длъ.
4) Время засд[аній].
5) Кто отпускаетъ изъ суда?
Комисія прошеній въ отдленіи 2-го Департамента. 177 Судопр[оизводства].
Счь, и въ карцер, и опять въ карцеръ, померъ отъ удара по голов.
Женщинъ выскли.
Отдльной партіей. Женщинъ не задерживать и выдавать на руки.
Въ Сенат и дло о сектантахъ.
Она не уметъ и плачетъ.
Старухи — сумашедшіе.
Тюремный уставъ.
Катюша отвращеніе получила отъ половой жизни, потомъ отдалась ей въ форм любви и брака.
Какъ, гд живутъ сидлки въ больниц? Какъ одты?
Докладываютъ ли предсд[ателю] [?]
Какъ идутъ дебаты?
Куда его свезутъ?
На мостовую, дождь.
Какъ хали на баржахъ?
Какія помщенія?
Въ какомъ году?
Какъ смняли конвойныхъ?
Какъ милуютъ въ комисіи прошеній? Совсмъ, или Сенатъ касировалъ, но ихъ всетаки ссылаютъ?
Елань, поскотн[ые] дворы какъ. Шаники. Коралики. Ярушники.
Лапшу, щи
баско — хорошо одмши
молоко — скором[ное]
молочное — мясо
лонесь — прошлый
коевадни — третьегодня
язви тебя въ таки, чобы тебя соскало
Чо поисто — зачмъ
Лопоть — одежда
Чембары — бродни
Чирки — женская обувь
Копи...
Якорь тебе
Давно — много
Эка ты, паря.
Типы
Пиловой истагъ [?]
Озямъ
Жигана, паръ
Правая — лвая.
Подаяніе.
* № 8.
Ужасъ того, что непредвидно. Страхъ, что умерла Маслова и злая надежда, что это она.
————
КОММЕНТАРИИ
Приводимые в комментарии цитаты из соответствующих дневников, пока лишь частично опубликованных по копиям и притом с пропусками («Дневник Льва Николаевича Толстого». Издание первое под редакцией В. Г. Черткова. Том 1. 1895—1899. М. 1916), а также ив записных книжек, доселе неопубликованных, извлекаются из автографов, хранящихся в Архиве Толстого в Публичной библиотеке СССР имени В. И. Ленина. Выдержки в комментариях из неопубликованных писем Толстого и к Толстому извлекаются также из автографов, хранящихся в различных рукописных собраниях. Сокращенные ссылки, делаемые при этом, означают: АТБ — Архив Толстого, хранящийся в Публичной библиотеке СССР имени В. И. Ленина, AЧ — Архив В. Г. Черткова, хранящийся в Государственном Толстовском музее и частично у В. Г. Черткова, ГТМ — Государственный Толстовский музей, ИЛ — Институт русской литературы Академии наук СССР.
ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ «ВОСКРЕСЕНИЯ».
I.
В основу сюжета «Воскресения» лег следующий случай, рассказанный Толстому А. Ф. Кони, гостившим в июне 1887 г. в Ясной поляне. В бытность Кони прокурором петербургского окружного суда к нему явился молодой человек из аристократических слоев общества с жалобой на то, что товарищ прокурора, в ведении которого находились тюрьмы, отказал ему в передаче письма арестантке Розалии Они, требуя предварительного его прочтения. В ответ на указание Кони, что товарищ прокурора поступил руководствуясь тюремным уставом и потому правильно, жалобщик предложил самому Кони прочесть письмо и затем распорядиться передать его Розалии. Из слов своего посетителя и из позднейшего рассказа смотрительницы женского отделения тюрьмы Кони о Розалии узнал следующее. Она была дочерью вдовца чухонца, арендатора мызы в одной из финляндских губерний. Будучи тяжело болен и узнав от врачей о близости смерти, отец Розалии обратился к владелице мызы, богатой петербургской даме, с просьбой позаботиться о дочери после его смерти. Дама обещала это сделать и, когда отец умер, взяла Розалию к себе в дом. Сначала девочку всячески баловали, но затем остыли к ней и сдали ее в девичью, где она воспитывалась до шестнадцатилетнего возраста, когда на нее обратил внимание родственник хозяйки, только что окончивший курс в одном из высших привилегированных учебных заведений, тот самый, который позже явился к Кони. Гостя у своей родственницы на даче, он соблазнил девушку, и когда она забеременела, хозяйка с возмущением выгнала ее из дома. Розалия, брошенная своим соблазнителем, родила; ребенка своего она поместила в воспитательный дом, а сама превратилась мало-по-малу в проститутку самого низкого разбора. Однажды в притоне около Сенной она украла у пьяного «гостя» сто рублей, спрятанных затем хозяйкой притона. Отданная под суд с участием присяжных, Розалия была приговорена к четырем месяцам тюрьмы. В числе присяжных, судивших Розалию, случайно оказался и ее соблазнитель, который после своей истории с несчастной девушкой, побывав на родине, в провинции, жил в Петербурге жизнью людей своего круга. На суде он узнал Розалию; встреча с ней в обстановке суда произвела на него сильное впечатление, глубоко потревожив его совесть, и он решил жениться на ней. Об этом своем решении он и сообщил Кони при своем визите к нему, прося его ускорить венчание с Розалией. Несмотря на то что Кони отговаривал своего собеседника от поспешной женитьбы на Розалии, советуя ему предварительно ближе присмотреться к ней, чтобы лучше узнать ее, он твердо стоял на своем. Наступивший вслед затем пост сам собой отдалил венчание. Соблазнитель Розалии довольно часто виделся с ней в тюрьме и возил ей всё нужное для приданого. В первое же свидание с ним Розалия объяснила ему, что вызвана к нему из карцера, куда она была посажена за то, что бранилась в камере самыми площадными словами. В конце поста Розалия заболела сыпным тифом и умерла. О дальнейшей судьбе ее жениха после этого у Кони не было точных сведений.
По словам Кони, история Розалии была выслушана Толстым с большим вниманием, и на следующий день утром Толстой сказал ему, что ночью он много думал по поводу рассказа и находит, что перипетии его нужно было бы изложить в хронологическом порядке. Он советовал Кони обработать этот рассказ для «Посредника», в издательской деятельности которого сам в ту пору принимал деятельное участие.532 В конце декабря 1887 года Толстой в письме к П. И. Бирюкову относительно Кони писал следующее: «Он очень любезный человек и обещал рассказ в «Посредник», от которого я жду много, потому что сюжет прекрасный, и он очень даровит» (АТБ).
В мае 1888 г. вопрос о том, кому обрабатывать Коневский сюжет — Кони или Толстому, видимо, еще не был решен. Посылая Толстому свою книгу «Судебные речи», Кони писал ему в письме от 14 мая 1888 г.: «Пусть сложный труд с приготовлением книги для печати и усиленная деятельность за последний год послужат извинением, что я до сих пор не исполнил своего обещания написать историю бедной Розалии Они и ее соблазнителя» (АТБ). Одновременно с этим Толстой в письме от 12 апреля 1888 г. писал П. И. Бирюкову: «спросите его — Кони, начал ли он писать обещанный рассказ для «Посредника», а если нет, то отдаст ли он мне тему этого рассказа. Очень хороша и нужна».533 9 мая того же года Толстой писал жене: «Кони я спрашивал, написал ли он рассказ и передает ли мне сюжет? Прелестный сюжет, и хорошо, и хочется написать».534
Вероятно, в это же время Толстой обратился — в недошедшем до нас письме — и к самому Кони с просьбой об уступке ему сюжета будущего «Воскресения». Судим так на основании письма Кони к Толстому от 1 июня 1888 г.: «Ваша мысль написать о Розалии Они, о ее соблазнителе, о которой мне передали почти одновременно с получением вашего письма, меня чрезвычайно обрадовала, и взамен «разрешения», упоминаемого вами, я обращаюсь к вам с горячею просьбою не покидать этой мысли. Из-под вашего пера эта история выльется в такой форме, что тронет самое зачерствелое сердце и заставит призадуматься самую бесшабашную голову» (АТБ).
Однако, получив от Кони согласие на уступку сюжета повести, Толстой полтора года не принимался за работу над ним. В течение всего 1888 года он вообще ничего не писал, кроме писем. В упомянутом письме его к Бирюкову от 12 апреля 1888 г. читаем: «Писать головой очень хочется и знаю, что нужно, а не могу — сердцем не тянет». В 1889 году Толстой вернулся к литературной работе. Он пишет «Праздник просвещения», статью по поводу «Севастопольских воспоминаний» А. И. Ершова, «Дьявол» и начерно заканчивает ранее набросанные «Плоды просвещения» и начатую «Крейцерову сонату». А. М. Новиков, в то время домашний учитель в семье Толстых, вспоминает, что осенью 1889 года, знакомя гостившего в Ясной поляне своего последователя и единомышленника В. В. Рахманова с рассказом Кони, Толстой предложил ему обработать его. В ответ на это предложение Рахманов стал горячо убеждать Льва Николаевича самому взяться за работу над этим сюжетом. Толстой обещал подумать.535
Впервые в декабре 1889 года, в период, когда заканчивалось писание «Крейцеровой сонаты», которая, по словам Толстого, «страшно надоела» ему, в его дневнике сделана запись, свидетельствующая о том, что он сосредоточился над мыслями о повести на сюжет, рассказанный Кони, — о «Коневском рассказе», или «Коневской повести». (Так пока называет Толстой свой новый замысел.) В этой записи читаем: «Мысли о Коневском рассказе всё ярче и ярче приходят в голову. Вообще нахожусь в состоянии вдохновения 2-й день. Что выйдет — не знаю». И вслед за этим: «Верю, что во мне сила Твоя, данная для исполнения дела Твоего. Дело же Твое в том, чтоб преувеличивать силу Твою в себе и во всем мире». 17 декабря в дневнике записано: «Смутно набираются данные для изложения учения536 и для Коневской повести. Хочется часто писать и с радостью думаю об этом».
За работу над повестью Толстой принялся 26 декабря 1889 года. Под этим числом в дневнике записано: «Неожиданно стал писать Коневскую повесть и, кажется, недурно». Эта именно дата проставлена перед текстом самой ранней рукописи повести, не имеющей еще заглавия (см. Описание рукописей, № 1). Работа над рукописью продолжалась в течение приблизительно полутора месяцев. Конец декабря был занят обработкой «Плодов просвещения» и участием в репетициях пьесы в связи с постановкой ее на яснополянской домашней сцене 30 декабря, и Толстой над повестью мог работать лишь урывками. Под 27 декабря в дневнике записано: «Писал немного Коневскую повесть». В дневниковой записи 29—31 декабря читаем: «Пробовал писать Коневскую повесть. Немного поправил, но вперед не пошел. Всё время были репетиции, спектакль, суета, бездна народа, и всё время мне стыдно». 3 января 1890 г. в дневнике записано: «Утром поправлял «О жизни» и начал было Коневскую повесть. В тот же день в записной книжке сделана следующая неясная запись: «Коневская повесть. Поэтический жених-вдовец». Но в ближайшее время Толстой к работе над повестью возвращается лишь спорадически. Почти в течение всего января он был занят переделкой «Плодов просвещения», а затем почти до конца апреля работал над ,,Послесловием к «Крейцеровой сонате»“. Следующее упоминание о повести — в записи дневника от 23 января: «Не помню, что утром делал. Кажется, пытался Коневскую повесть, но ничего не написал». Писание повести Толстой возобновил лишь в феврале. Под 11 числом этого месяца в дневнике набросан краткий план ее начала: «Гулял, очень много думал о Коневской повести. Ясно всё и прекрасно. 1) Он не хотел обладать ею, но сделал это потому, что так надо — ему кажется. Она прелестна в его воображении. Он улыбается, и ему хочется плакать. 2) Поездка в церковь, там она, белое платье, поцелуй. 3) Старая горничная берет деньги, но смотрит грустно. 4) Старая горничная фаталистка. Катюша одинока. 5) Она, увидав его при проезде, хочет под поезд, но садится и слышит ребенка в чреве. 6) Он спрашивает у тетки, где она. У помещика в горничных. Дурно живет, в связи с лакеем. И ей нельзя не быть в связи: в ней разбужена чувственность. 7) Он в волнении спрашивает: и вы прогнали? И очень она плакала? И я виноват? и т. д. 8) Попробовал ambition537 — скверно, не по характеру, за границу — Париж — разврат — скверно. Осталось чтение, изящество, охота, карты, примёры. Волоса седеют — тоска».
В ближайшие дни — 12—15 февраля — Толстой чувствовал себя нездоровым и, судя по его дневнику, ничего не писал. Под 16 февраля в дневнике записано: «Писал Коневскую повесть недурно». В ближайшие дни нездоровье опять помешало Толстому продолжать работу над повестью. Под 21 февраля в дневнике записано: «Здоровье лучше, но попробовал писать Коневскую и не мог». Записи в дневнике под 22 февраля — «Опять тоже» и под 23 февраля — «Совсем не выходит» — видимо, также говорят о неудаче с попыткой продолжать «Коневскую повесть». Видимо, около того же времени сделана следующая запись в записной книжке, относящаяся, очевидно, к эпизоду преследования Нехлюдовым Катюши: «К Коневской. Уйдите, уйдите. Потом он подошел, видит, она постояла и вдруг побежала». Вслед за этим упоминания о повести встречаем лишь в июньских дневниковых записях. Как видно из описания рукописи № 1 — самого раннего приступа к повести, эта рукопись получила свой окончательный вид не сразу. Кроме отдельных мелких исправлений и дополнений, в рукописи сделаны две вставки, одна из которых по объему равна более 1/3 объема первоначально написанного текста. В ней — описание заутрени и событий последующего за ней дня, предшествовавших эпизоду обладания Нехлюдовым Катюшей, т. е. один из основных моментов первой части будущего романа. Текст этой вставки заключает в себе развитие записи, помеченной в дневниковом плане 11 февраля цыфрой 2 и отчасти 1. Поэтому нужно думать, что этот текст был написан после того, как план был составлен и внесен в дневник. Помеченное в плане цыфрой 3 в рукописи не нашло себе никакого отражения; помеченное цыфрой 4 нашло частичное отражение: во вставке меньшего объема, чем предыдущая, рассказано о жутком чувстве покинутости и одиночества, которое испытывает Катюша, ложась в постель в вечер отъезда Нехлюдова. Помеченное цыфрой 5 рассказано в рукописи не так, как намечено в плане. По плану, так же, как и в окончательном тексте романа, Катюша бежит к поезду, в котором едет Нехлюдов при проезде его через станцию с войны, в тексте же рукописи этот эпизод отнесен ко времени отъезда Нехлюдова от тетушек на войну, на другой день после сближения с Катюшей. О самоубийстве Катюша здесь еще не задумывается. (Мысль о том, чтобы броситься под поезд, приходит ей в голову в зачеркнутом варианте рукописи, написанном внешне в форме более драматической, чем окончательный вариант.) Однако, судя по цвету чернил, одинаковому с тем, какой отличает всё написанное после составления плана, и этот эпизод написан также после 11 февраля, причем Толстой здесь изменил первоначальный замысел. Помеченное цыфрами 6, 7 и 8 написано также после того, как план был составлен: ряд выражений этой записи повторен буквально в тексте рукописи. После составления плана, опять таки судя по цвету чернил, написано и всё дальнейшее, вплоть до конца рукописи. В общем после дневниковой записи под 11 февраля 1890 г. было написано больше половины текста первоначального автографа.
Вся эта работа по отделке и дополнению рукописи не ограничилась, нужно думать, одним днем — 16 февраля. Она, видимо, продолжалась и в июне месяце, после перерыва, длившегося около четырех месяцев. В дневниковой записи, относящейся к 10 июня 1890 г., читаем: «Хочу писать Коневскую... Попробовал писать, не пошло». Через три дня, 13 июня, в дневнике опять записано: «Хотел писать Коневскую. Не идет». Но на следующий день, судя по дневнику, повесть несколько подвинулась вперед. 14 июня записано: «Немного пописал Коневскую». Видимо, к работе над «Коневской» относятся и дневниковые записи 15 июня — «Немного пописал» и 16 июня — «Чуть-чуть писал. Понадобились материалы и обдумать».538
После этого в работе над повестью вновь произошла остановка на полгода. Советуя А. Ф. Кони взяться за обработку истории Розалии Они, Толстой, как мы видим, рекомендовал изложить ее перипетии в хронологическом порядке. Так именно, в отличие от того, что мы имеем в окончательном тексте, и сам Толстой первоначально построил свое повествование: оно начинается с характеристики Валерьяна Юшкина, будущего Нехлюдова, приезжающего к своим тетушкам перед отъездом на войну, продолжается описанием встречи его с Катюшей (при этом дается попутная характеристика и Катюши), рассказом о заутрене, о физическом сближении Нехлюдова с Катюшей, об его отъезде, о последующей судьбе Катюши до поступления ее в публичный дом и о судьбе Нехлюдова до суда над Катюшей. Текст рукописи доведен до момента появления Нехлюдова в зале суда и в общем по содержанию соответствует тексту глав XII—XVIII, II—V и XXXVII печатного текста первой части романа, будучи значительно кратче его. Заглавия повести еще не дано. При обработке ее от внимания Толстого ускользнула несогласованность хронологических дат, упоминаемых в ее тексте: Нехлюдов приезжает к тетушкам в начале севастопольской войны (т. е. в 1854 году), и тогда же происходит его сближение с Катюшей. Ему в это время 25 лет. В момент суда над Катюшей Нехлюдову 36 лет, а между тем суд приурочен к 1883 году.
Напряженный интерес, обнаруженный Толстым с самого начала к Коневскому рассказу, объясняется в большой степени тем, что этот рассказ ассоциировался у него с событием его личной жизни: он в молодости также соблазнил девушку, затем покинул ее, и она, по его словам, погибла. Незадолго до смерти он говорил П. И. Бирюкову: «Вот вы пишете про меня всё хорошее. Это неверно и неполно. Надо писать и дурное. В молодости я вел очень дурную жизнь, и два события этой жизни особенно и до сих пор мучают меня. И я вам, как биографу, говорю это и прошу вас это написать в моей биографии. Эти события были: связь с крестьянской женщиной из нашей деревни, до моей женитьбы. На это есть намек в моем рассказе «Дьявол». Второе — это преступление, которое я совершил с горничной Гашей, жившей в доме моей тетки. Она была невинна, я ее соблазнил, ее прогнали, и она погибла».539
В связи с работой Толстого над «Воскресением» его жена Софья Андреевна 13 сентября 1898 г. записывает в своем дневнике: «Я мучаюсь и тем, что Лев Николаевич, семидесятилетний старик, с особенным вкусом смакуя, как гастроном, вкусную еду, описывает сцены прелюбодеяния горничной с офицером. Я знаю, он сам подробно мне о том рассказывал, что Лев Николаевич в этой сцене описывает свою связь с горничной своей сестры в Пирогове. Я видела потом эту Гашу, теперь уже почти семидесятилетнюю старуху, он сам мне ее указал, к моему глубокому отчаянию и отвращению».540
Автобиографичность повести сказывается и в нескольких ее подробностях, характеризующих первый вариант ее начала. Фамилия тетушек героя повести — Юшкины. Первоначально речь шла лишь об одной тетушке — Марье Ивановне Юшковой и лишь затем в повесть введена вторая тетушка — Катерина Ивановна, и «Юшкова» исправлено на «Юшкины». Как известно, фамилию Юшкова носила тетка Толстого, у которой он жил в юности, когда поселился в Казани. Герой называется Валерьяном Юшкиным. Фамилия его таким образом созвучна с фамилией тетки Толстого; что же касается имени, то существенно его тождество с именем героя незаконченной комедии Толстого 1856 года, известной под заглавиями «Дворянское семейство» и «Практический человек».541 Главный персонаж этой комедии — князь Валерьян — лицо несомненно автобиографическое. Он назван Валерьяном, можно думать, по связи с тем, что как раз в это время Толстой был увлечен Валерией Владимировной Арсеньевой, чувство к которой нашло себе, видимо, отражение в комедии, но самый облик Валерьяна Юшкина в «Коневской повести» осложнен теми особенностями внешности и характера, которые свойственны были брату Толстого — Сергею Николаевичу. Таковы красота Валерьяна, его увлечение цыганами, его непосредственность и отсутствие колебаний в своем поведении, наконец, его своеобразно привлекательный эгоизм.542 Кроме того, как и Сергей Николаевич Толстой, Валерьян Юшкин участвует в Крымской войне, служа в стрелковом батальоне (а не в артиллерийской бригаде, как Лев Николаевич).
18 июня 1890 года Толстой записывает в дневнике: «Обдумал на работе то, что надо Коневскую начать с сессии суда, а на другой день еще прибавил то, что надо тут же выказать всю бессмыслицу суда». Через четыре дня, задним числом, в дневнике — вариант той же записи: «На работе, покосе, уяснил себе внешнюю форму Коневского рассказа.
Последняя запись несомненно относится к тексту первых четырех листов рукописи № 3 (см. варианты, стр. 19—22). Здесь повести дано уже заглавие — «Воскресение», и оно удерживается на протяжении всей дальнейшей работы над ней, несмотря на то что в ближайших упоминаниях о ней она попрежнему именуется Толстым «Коневской повестью». Намерение начать повесть с сессии суда здесь выполнено, однако не вполне. Повесть начинается с характеристики ее героя, после которой следует фраза: «В таком настроении он 3-го апреля поехал в Окружный суд». На ней обрывается второе начало повести. Дальше, очевидно, должен был следовать рассказ о суде над Катюшей. Фамилия героя, как и в окончательном тексте, Нехлюдов, но имя его пока не Дмитрий, а Аркадий. Нехлюдов, как известно, фигурирует еще ранее в «Отрочестве», «Юности», в «Утре помещика» и в «Люцерне» (в последних двух повестях это лицо — автобиографическое). В ближайшей рукописи «Воскресения» (№ 4) ему дано то же имя (Дмитрий), какое он носит в четырех перечисленных повестях. Он не только дворянин, но и князь. Ему в момент суда над Масловой, в 1876 году, к которому приурочены события повести, двадцать восемь лет. Как и сам Толстой, но не как Валерьян Юшкин, о котором сказано, что он окончил университет, Нехлюдов, неудовлетворенный университетской наукой, выходит из университета на третьем курсе и пробует применить свои силы на разных поприщах, но всюду неудачно. В университете он читает книги по экономическим вопросам — Генри Джорджа544 и Рёксина, позднее пишет сочинение по уголовному праву, но не оканчивает его, так же как не сводит концы и в другой своей работе — истории своего душевного развития. (Последнее указание — очевидная параллель к «Четырем эпохам развития», в которых Толстой, по его словам, тоже «не свел концы».) Ряд других подробностей в характеристике Нехлюдова носит такой же автобиографический характер. Мельком говорится о его связи с горничной в деревне у тетки и тщательно зачеркивается упоминание о связи с крестьянкой (опять автобиографическая подробность, о которой Толстой избегал напоминать жене, очень болезненно относившейся к этой добрачной связи мужа). Указание на то, что Нехлюдов был на военной службе, отсутствует. По связи с тем, что было испытано и пережито самим Толстым, внутренний мир Нехлюдова характеризуется чувством душевной пустоты и глубокой неудовлетворенности.
После этого второго приступа к «Воскресению» явственных следов работы над повестью мы не найдем в течение нескольких лет.
В начале 1891 года Толстой задумывается над романом, который слил бы в себе большую часть замысленных им и отчасти начатых вещей, в том числе и «Воскресение». 25 января этого года он записывает в дневник: «Стал думать о том, как бы хорошо писать роман de longue haleine,545 освещая его теперешним взглядом на вещи. И подумал, что я бы мог соединить в нем все свои замыслы, о неисполнении которых я жалею, все, зa исключением Александра I и солдата:
В том же году в дневнике находим следующие упоминания, относящиеся к «Воскресению». 22 мая: «От Давыдова получил очень хорошее дело для Коневского рассказа».547 9—10 июня: «
Следующий после написания второго начала этап в работе над «Воскресением» — исправление и переработка копии первого приступа к повести (рукопись № 2). В ней зачеркнуто всё начало, в котором содержится характеристика Валерьяна Юшкина и Катюши и рассказывается об их отношениях до приезда Валерьяна к тетушкам перед отправлением на войну. Вместо этого рассказывается о приезде Нехлюдова (фамилия героя изменена) к тетушкам в 1876 г., в начале последней Турецкой войны (а не Крымской, как было раньше). В текст введен ряд деталей, в том числе рассказ об игре в горелки, во время которой Нехлюдов и Катюша поцеловались. Видимо, исправленный текст этой копии является продолжением второго начала, датируемого, согласно дневниковой записи, 15 декабря 1890 г. Текст этот не вполне хронологически согласован с этим началом (одной и той же датой — 1876 год — в двух рукописях обозначены события, не совпадающие по времени), но это объясняется, нужно думать, тем, что работа находилась лишь в предварительной, черновой стадии. Переработка копии первого начала, поскольку в нее введен эпизод игры в горелки, должна быть отнесена ко времени после 9—10 июня 1891 года — даты дневниковой записи, где впервые намечен этот эпизод. Возможно, что эта переработка была сделана вскоре после 9—10 июня, по следам записи в дневнике.
II.
После записей 1891 года у Толстого упоминаний о повести нет вплоть до 1895 года. 14 июня 1894 г. в дневнике записано: «Решил прекратить писание. Перечел все свои художественные начала. Всё плохо. Если писать, всё надо сначала, более правдиво, без выдумки». 19 июля того же года там же записано: «Страхов читал мои начала и поощряет меня к писанию». 12 марта 1895 г. в дневнике записано: «Нынче захотелось писать художественное». И далее, перечисляя, что осталось незаконченным и что хорошо было бы окончить, Толстой на первое место ставит «Коневскую». В течение ближайшего месяца он чувствует себя временами во власти новых художественных озарений, подавляемых однако ощущением душевной пассивности и апатии. 25 апреля 1895 г., после перерыва в одиннадцать дней, он записывает в дневник: «За всё это время — отсутствие энергии, инициативы мысли. Только изредка вспыхивают и особенно ярко художественные — и не художественные, а целые задачи, замыслы художественных произведений».
Видимо, под влиянием этого художественного возбуждения Толстой решил приняться за дальнейшую работу над давно уже оставленным «Воскресением». Но попытка оказалась неудачной. 26 апреля 1895 г. в дневнике записано: «Сейчас сел за письменный стол, хотел продолжать Коневскую. Решительно не могу». 20 мая Толстой поехал в гости к А. В. и А. М. Олсуфьевым в их имение Никольское-Обольяниново, и там у него пошла работа над повестью. 26 мая в дневнике, в Никольском, записано: «В тот же вечер писал.548 Потом захворал лихорадкой. День не писал и потом еще вечер писал и довольно много, так что больше половины набросано. Странно складывается; нужно, чтобы Нехлюдов был последователь Генри Джорджа и вводил это, чтобы он ослабевал, примериваясь к дочери лежащей утонченной дамы (Мэри Урусова)». Свое намерение сделать Нехлюдова последователем Генри Джорджа Толстой осуществил в дальнейшей работе, в той ее части, в которой идет речь о поездке Нехлюдова в его имения, где он действительно пытается вводить земельную систему Генри Джорджа. Судя по приведенной записи, образ княжны Мисси Корчагиной (в окончательной редакции), дочери на самом деле лежащей утонченной дамы, первоначально складывался у Толстого как художественное отражение княжны Марии Леонидовны Урусовой, дочери друга Толстого кн. Леонида Дмитриевича Урусова, талантливой пианистки, умершей 28-ми лет в феврале 1895 года.549 29 мая, там же, в Никольском, сделана следующая дневниковая запись: «Нынче писал немного и нехорошо — без энергии. Но зато уяснил себе Нехлюдова во время совершения преступления. Он должен был желать жениться и опроститься. Боюсь только que cela n’empiète sur
Мы с точностью можем определить долю работы над «Воскресением», проделанную Толстым в Никольском. Она — в части рукописи № 3, написанной светло-фиолетовыми чернилами, такими же точно, какими сделаны дневниковые записи в Никольском в мае 1895 года. Нигде больше в дневниках 1890 года этот цвет чернил не встречается. В этой части речь идет о суде над Катюшей, о возвращении Нехлюдова с суда домой, о его поездке на обед к родителям девушки, которой он собирается сделать предложение (здесь ее фамилия колеблется: то Ивина, то Тихоцкая; впоследствии Толстой ее будет звать Кармалиной, затем Корчагиной), о втором дне судебной сессии и об отказе Нехлюдова от звания присяжного.
Толстой сам неоднократно присутствовал на судебных заседаниях. В мае 1870 года он даже участвовал в суде в качестве присяжного заседателя (28 сентября 1883 г. он по религиозным убеждениям отказался от исполнения обязанностей присяжного заседателя в сессии окружного суда в Крапивне). В 1881 году, будучи в Калуге, Толстой записал в дневник под 18 июня: «Ходил в окружной суд. Всё та же канитель. Бедняк украл полушубок. Его в арестантские роты на 3 года и 9 месяцев». Во время пребывания в г. Крапивне Тульской губ. в ноябре 1890 года он отмечает в дневнике под 27 ноября: «Напились кофе, и пошел в суд. Жара и стыдная комедия. Но я записывал то, что нужно было для натуры». Записи эти — в записной книжке 1890 года. Некоторые из них частично покрываются соответствующими местами текста «Воскресения». Напр.: «Свидетели и присяга, хотя ее никому не нужно. Клянусь. Священник толстый, жирный,551 кудрявый, с орденом. Образ Спасителя и в голубой ленте и генерал-адъю[тантском мундире] государь смотрит. Сукно, возвышение, сукно стелется складками, пюпитр точеный. Чтение дела. Введение подсудимых. Избрание старшины. Вещественные доказательства. Речь председателя к присяжным. Речи сторон. Поучения в резюме, как отвечать на вопросы; как маленьким детям, наставление присяжным. Выход. Красные, потные, все оживленно переговариваются». В другой раз в суде (в Москве) Толстой был перед самой поездкой в Никольское. В его дневнике, в записи, сделанной 14 апреля 1895 г., после перерыва в четыре дня, читаем: «За это время был в суде. Ужасно. Не ожидал такой неимоверной глупости». В связи с этим посещением Толстым суда в газете «Волжский вестник» была напечатана следующая заметка: «11 апреля в VII отделение окружного суда, в Москве, среди немногочисленной публики, собравшейся слушать неинтересные дела о пустых кражах, был и гр. Л. Н. Толстой. Граф живо интересовался всем ходом судебного следствия, прений и даже формальностями по составлению присутствия суда. Всё время у него в руках была записная книжка, куда он часто вносил свои заметки».552
В своих воспоминаниях о Толстом Н. В. Давыдов сообщает: «В то время когда им подготовлялось и писалось «Воскресенье», Лев Николаевич посещал заседания суда, и раз, по его просьбе, я провел его в тульский суд, где рассматривалось с присяжными заседателями дело по обвинению одного молодого тульского мещанина в покушении на убийство молоденькой проститутки. В качестве свидетеля по этому делу были вызваны и давали показания сама потерпевшая, товарки ее и хозяйка того дома, где знакомый «гость» ударил ножом в бок несчастную девушку». Выше Н. В. Давыдов говорит о том, что Толстой вообще, «знакомясь с бытом арестантов и характерами отдельных лиц из них, подолгу пребывал в тюрьмах и исправительных отделениях, беседуя с «преступниками» всех категорий в Крапивне, Туле и Москве».553 Упоминаемое Давыдовым посещение Толстым тульского окружного суда могло иметь место лишь до 1897 года, так как с этого года Давыдов, бывший до того сначала прокурором, затем председателем тульского окружного суда, служил уже в Москве, председателем московского окружного суда. Вернее всего полагать, что это посещение относится к 1895 году, когда Толстой интенсивно работал над своей повестью (в 1896 году он над ней почти не работал). Обстановка дела, о котором упоминает Давыдов, в известном отношении напоминает дело Катюши Масловой, и, можно думать, впечатления, полученные Толстым в тульском суде, непосредственно отразились в соответствующем эпизоде «Воскресения».
К написанному в Никольском было присоединено второе начало повести, написанное 15 декабря 1890 г., и исправленный текст рукописи № 2, заключающий в себе описание встреч Нехлюдова с Катюшей в имении тетушек и драму Катюши, закончившуюся поездкой Нехлюдова на войну.
Таким образом работа над повестью, прерванная в 1890 году, и лишь очень ненадолго возобновленная после 9—10 июня 1891 года, вновь возобновлена была лишь в мае 1895 года. За это время Толстой занят был преимущественно писанием статьи «О непротивлении», разросшейся затем в книгу «Царство божие внутри вас», работой на голоде, сопровождавшейся статьями на эту же тему, далее — писанием статей «Религия и нравственность», «Христианство и патриотизм», изложением веры, впоследствии оформившемся в статью «Христианское учение», работой над «Хозяином и работником» и над рядом менее крупных произведений.
Вернувшись домой, Толстой продолжал работать над «Воскресением». 4 июня в дневнике записано: «Писать хочется; уяснилось важное для Коневской, именно двойственность намерения — два человека: один — робкий совершенствующийся, одинокий робкий реформатор, и другой — поклонник предания, живущий по инерции и поэтизирующий ее». И тут же Толстой добавляет: «О как хорошо может выйти Коневская! Как я иногда думаю о ней; в ней будут два предела истинной любви с серединой ложной». Последняя фраза расшифровывается, вероятно, так: два предела истинной любви — это юношеская чистая любовь Нехлюдова к Катюше при первой встрече их у тетушек и затем духовная любовь возрожденного Нехлюдова к возрожденной Катюше после ее осуждения. Ложная любовь — отношения Нехлюдова к Мисси. 13 июня там же отмечено: «Кое-что уяснилось для Коневской повести».
За эти дни, нужно думать, Толстой написал всё продолжение текста повести в рукописи № 3. К тому, что было написано в Никольском и еще раньше, добавлен рассказ о визите Нехлюдова к губернатору для получения свидания с Катюшей, о планах Нехлюдова коренным образом изменить свою жизнь и жениться на Катюше, наконец, о его свидании с Катюшей в Бутырской тюрьме, рассказ о котором не закончен и обрывается на середине.
15 июня 1895 г. в дневнике записано: «Нынче начал было писать сначала Коневскую, но не пошло. Всё нездоров». Запись эта иллюстрируется текстом рукописи № 4. В ней исключено начало, представляющее собой характеристику Нехлюдова, предваряющую рассказ о его поездке в суд, и вместо него написано новое, непосредственно вводящее в действие:
28 Апрля Дмитрій Нехлюдовъ, выйдя утромъ изъ своей спальни въ маленькую столовую, нашелъ на накрытомъ съ кофеемъ стол два письма и казенную повстку. Одно письмо было заграничное отъ афонскихъ монаховъ съ видомъ ихъ монастыря и съ восхваленіемъ добродтелей жертвователей, общаніями поминаній и просьбой о присылк денегъ. Очевидно, Дмитрій Нехлюдовъ получилъ это письмо потому, что числился почетнымъ мировымъ судьей. Другое письмо было городское, отъ Алины Щерб[ацкой?]: «Мама проситъ васъ притти нынче обдать; папа узжаетъ завтра и васъ не увидитъ больше; кром того, у насъ будетъ обдать знаменитый Никольскій, и вамъ, врно, пріятно будетъ съ нимъ познакомиться.
На этом обрывается попытка по новому начать повесть. В связи с этой то попыткой, очевидно, и находится дневниковая запись 15 июня. Любопытно, что в оставленном начале будущая Мисси Корчагина сокращенно названа Щерб., что значит скорее всего Щербацкая, т. е. ей здесь усвоена та же фамилия, что и Кити, невесте, затем жене Левина в «Анне Карениной».
Видимо, вскоре же после отвергнутого нового начала повести Толстой написал в той же рукописи № 4 другое, третье по счету, если не считать приведенных выше строк, являющихся лишь приступом к началу. В этом третьем начале прием введения непосредственно в действие осуществлен еще более подчеркнуто; повествование открывается вопросом, который задает сам себе Нехлюдов. Далее идет речь о записке от Алины (здесь ее фамилия Кармалина), о письмах из афонского монастыря с просьбой о пожертвовании и от рязанского купца с предложением продлить аренду на землю Нехлюдова, об отношениях Нехлюдова к семейству Кармалиных и особенно к Алине после смерти матери, о разногласиях матери с сыном на почве главным образом его отношений к земельной собственности и, наконец, о той тревоге совести, которую испытывал Нехлюдов в результате расхождения теории, которую он исповедывал, с практикой его жизни. Здесь был разработан тот замысел, который намечен в дневниковой записи 4 июня (см. выше).
В связи с этой и последующей работой в дневнике 1895 года находим следующие записи. 17 июня: «Уясняется Коневская». 28 июня, после перерыва записей на десять дней: «Последние дни писал «Воскресение». И оно всё больше и больше занимает меня и всё больше и больше уясняется». 4 июля, опять после перерыва в несколько дней: «За эти дни было то, что раза два хорошо писалось. И я могу сказать, что подмалевка Коневской кончена».
Под «подмалевкой Коневской» Толстой разумел окончание первой черновой редакции повести, датированной 1 июля 1895 г. (рукопись № 5). Эта редакция составилась в результате комбинации и исправления написанного ранее (см. Описание рукописей, № 5), к которому был присоединен впервые написанный Толстым конец повести, начинающийся с прерванного в рукописи № 3 разговора Нехлюдова с Катюшей при их первом свидании после суда. Важнейшие исправления и дополнения ранее написанного свелись здесь к следующему. В самом начале повести рассказано о знакомстве и дружбе Нехлюдовых с Кармалиными (позднее Корчагиными), о том, что Нехлюдов и Алина Кармалина знали друг друга с детства и были на ты и затем, живя долгое время в разных городах, вновь встретились уже взрослыми и вновь сблизились. Об Алине Кармалиной сказано, что до вторичной встречи с Нехлюдовым, после которой в процессе работы над его перевоспитанием Алина влюбилась в него, она, двадцативосьмилетняя девушка, решила не выходить замуж и вполне отдаться искусству — музыке, которую она действительно любила и к которой была необыкновенно способна (лл. 1 об. — 2) — т. е. тут усилено ее сходство (выдающиеся музыкальные способности, двадцативосьмилетний возраст) с М. Л. Урусовой. (Однако ниже, в той части рукописи, где идет речь об обеде Нехлюдова у Кармалиных, Алина оказывается уже не музыкантшей, а художницей, показывающей Нехлюдову свой новый рисунок девочки с распущенными волосами (л. 69 об.), и в дальнейшем образ Алины (Мисси) складывался у Толстого, видимо, уже независимо от образа М. Л. Урусовой. Чисто внешнее их сходство в окончательной редакции лишь в том, что обе они играют на фортепіано, причем о выдающихся музыкальных способностях Мисси уже нет речи.) Далее, в дополнение к тому, что говорится о юном Нехлюдове в период его жизни с матерью, сказано о его сближении с товарищами из демократических слоев, о поездке после оставления университета зa границу и разочаровании в заграничной науке, о возвращении в Петербург, рассеянной жизни там, поступлении на военную службу в связи с Турецкой (а не Крымской) кампанией, о выходе в отставку в результате крупного проигрыша и, наконец, о службе его по земству в имении матери. В той части рукописи, где говорится о первом пребывании Нехлюдова у тетушек, подробнее сказано о впечатлении его от жизни господ и крестьян в деревне и об его времяпрепровождении. О чувстве к Катюше говорится так: «И теперь ему казалось, что он любит Катюшу; его не только не пугала, но радовала мысль жениться на ней». Но окончательное решение вопроса о женитьбе на Катюше Нехлюдов откладывает до возвращения из-за границы и окончания сочинения о земельной собственности. В рассказе о втором приезде Нехлюдова к тетушкам, в Паново,554 перед отъездом на войну, добавлен абзац, в котором говорится о той перемене, которая произошла с ним в промежуток между первым и вторым пребыванием у тетушек. Рассказ о работе совести у Нехлюдова, в связи с его воспоминаниями о своем сближении с Катюшей, значительно распространен. Распространеннее также говорится о речах товарища прокурора и защитников и о резюме председателя по делу обвиняемых (фигурировавший ранее четвертый обвиняемый — фармацевт — здесь исключен), а также о совещании присяжных: вместо краткого сообщения лишь о результатах этого совещания приведен рассказ о самом совещании, причем зачеркнуто указание на то, что Нехлюдов был старшиной присяжных. Фамилия товарища прокурора — Бреве — заставляет предполагать, что прототипом для него мог послужить В. К. Плеве, который в 1870-х годах был товарищем прокурора тульского окружного суда и, следовательно, Толстой мог лично его слышать в суде и знать о нем через Н. В. Давыдова и других своих тульских знакомых. В рассказе о поездке Нехлюдова на обед к Кармалиным (Ивины всюду исправлены на «Кармалины») добавлена беседа его с извозчиком, в окончательной редакции в измененном виде отнесенная ко второй части романа, выделенная в особую главу (XII) и приуроченная ко второй поездке Нехлюдова в острог. Фамилия присутствующего на обеде у Кармалиных «бывшего профессора, либерала» — Черенин здесь исправлена на Колосов, а имя и отчество его Иван Ильич — на Иван Иваныч. Эти фамилия и имя отчество удержаны и в окончательной редакции, но там о Колосове говорится как о бывшем губернском предводителе, теперь члене правления банка. Сделанная несколько ниже на полях рукой Толстого и затем зачеркнутая приписка: «Спор с Чич[ериным]. Да ведь вы же владеете. Владею еще, но не буду владеть» — вскрывает прототип Колосова-Черенина: это, несомненно, друг Толстого в молодости, позднее его идейный антагонист — Б. Н. Чичерин, бывший до 1868 г. профессором московского университета.555
В рассказе о втором дне сессии, в котором участвовал Нехлюдов, развита пометка, сделанная в рукописи № 3, — о суде над крестьянами за сопротивление властям. В эпизоде посещения Нехлюдовым губернатора исключен бывший в рукописи № 3 рассказ о том, как Нехлюдов вспылил и накричал на губернатора за проволочку с разрешением свиданий с Масловой. В рассказе о первой поездке Нехлюдова в острог для свидания с Катюшей добавлено описание весеннего утра в городе и того, что встречалось Нехлюдову по пути в Бутырскую тюрьму, в частности — похорон по Долгоруковской улице.
С середины эпизода первой встречи Нехлюдова с Масловой в остроге, от слов: «И что он ни говорил ей» (см. стр. 82, строка 31), идет продолжение повести, сплошь написанное рукой Толстого. Катюша в этой первой встрече с Нехлюдовым в остроге изображена в более отталкивающих красках, чем в окончательной редакции. Она кажется Нехлюдову «полуидиоткой», ее поведение во время свидания — подчеркнуто-цинично. Несмотря на это и даже вопреки этому, она с особенной силой притягивает к себе Нехлюдова, и он предлагает ей жениться на ней, на что Катюша недоверчиво отвечает согласием. Нехлюдов, в ожидании окончания формальностей, связанных с женитьбой на приговоренной к каторге, испытывает чувство радости и энергии в сознании исполненного долга. Перед отправкой в Сибирь он едет в ближнюю Рязанскую губернию, в деревню Паново, в то самое имение, доставшееся ему по наследству от тетушек, где он соблазнил Катюшу. Здесь он передает землю крестьянам по проекту Генри Джорджа. Такую же передачу земли в дальних нижегородском и самарском имениях он откладывает до времени, когда будет отправлена партия арестантов в Сибирь. Уезжая из Панова, Нехлюдов увозит с собой фотографию, на которой были изображены тетушки, он и Катюша.
Эпизод поездки Нехлюдова в деревню для передачи земли крестьянам на основах проекта Генри Джорджа, нужно думать, подсказан был Толстому его личными недавними впечатлениями в связи с аналогичным делом: в конце августа и в сентябре 1894 г. сам Толстой ездил несколько раз в имение своей дочери Татьяны Львовны — Овсянниково, где он осуществил, так же как и Нехлюдов в Панове, передачу дочерней земли в аренду крестьянам, руководствуясь основами проекта Генри Джорджа. 14 июня этого года у него записано в дневнике: «Писал изложение проекта Генри Джорджа», а затем в дневниковых записях 24 августа — 23 сентября отмечаются поездки в Овсянниково по делу о земле.556 В письме к М. Л. Толстой (в сентябре того же года) Толстой писал: «С Таней говорили об Овсянникове, и мне очень хочется устроить так за нее, чтобы деньги за землю шли на общественные дела à la Henry George» (ГТМ).
После возвращения из деревни Нехлюдов тотчас отправляется в острог для свидания с Катюшей (по дороге встреча с бывшим товарищем по университету Орнатовым, функции которого позднее были перенесены на Шенбока) и встречает ее присмиревшей и плачущей над фотографией. Она отговаривает Нехлюдова от женитьбы на себе, не видя в этом добра для него, но он настаивает. После Петрова дня их обвенчали в острожной церкви, а в середине июля партия, с которой шла Катюша, отправляется в Нижний. Нехлюдов едет вперед в Нижний и Самару для устройства земельных дел, нагоняет партию в Тюмени и продолжает с ней путь уже в качестве арестанта до Троицкосавска, где он с женой поселяется в предместьи города. В заключение говорится о том, что планы Нехлюдова далеко не осуществились. Он затевает устройство огорода и сада, в которых сам хочет работать, но это ему не удается, так как часть его времени была занята перепиской с проповедниками идеи освобождения от земельного рабства, другая же часть — сочинением книги о земельной собственности и, кроме того, обучением детей, приходивших к нему. Катюша, кроме работы в огороде и в саду и по домашнему хозяйству, много читает и учится и помогает мужу в его деле. Нехлюдов пишет и печатает статьи и книги в русских и заграничных изданиях. Скоро однако деятельность его показалась правительству столь вредной, что его решают сослать в Амурскую область. Нехлюдов бежит с женой за границу и селится в Лондоне, где прошедшее Катюши никому неизвестно. Там он общается со своими единомышленниками и усердно работает над уяснением и распространением идеи преступности частного владения землей.
III
Вслед за окончанием начерно первой редакции «Воскресения» Толстой занялся ее исправлением и дополнением. 12 июля 1895 г. он записывает в дневник: «Пишу почти каждый день. Подвигается. Точно так же, как узнаешь людей, живя с ними, узнаешь свои лица поэтические, живя с ними. Тоже довольно много работал, хотя чувствую, что ослабел от старости. Был у Давыдова и он у нас. Записал от него ход дела».557 В следующей дневниковой записи, сделанной через три недели после предыдущей, 5 августа, Толстой отмечает: «Довольно много писал Коневскую. Подвигается». 6 и 7 августа он читал «Воскресение» небольшому кругу лиц, собравшемуся в Ясной поляне. Об этом в дневнике записано через месяц после чтения, 7 сентября: «Ездил на велосипеде и читал свое «Воскресение». Читал его Олсуфьеву, Танееву, Чехову, и напрасно. Я очень недоволен им и хочу или бросить или переделать».
С. И. Танеев следующим образом передает в своем дневнике подробности этого чтения, «6-го и 7-го августа Л. Н. читал новый роман «Воскресение». Началось чтение 6-го, в воскресение в 8 часов вечера, после ужина продолжалось до часу ночи. Л. Н. читал голосом очень взволнованным, передавая по временам рукопись Татьяне Львовне, которая его сменяла. В первый день прочитано было до окончания сцены в суде. После чтения, за ужином и после него, начались жаркие споры, преимущественно между дамами, о том, должен ли был герой жениться на героине». На следующий день чтение после ужина возобновилось. «Вторая половина романа — продолжает Танеев, — еще не отделана и не производит такого сильного впечатления, как первая. Л. Н. чаще передавал рукопись Татьяне Львовне, так как во многих местах затруднительно было разбирать написанное. Л. Н. говорил, что в романе сделает перестановку: то, что герой вспоминает о Кате, будет не в сцене суда, а ранее; иначе это растягивает действие и охлаждает впечатление. Весь конец будет переделан, и уничтожено благополучное окончание — жизнь в Англии. Очень хорошо, что это будет сделано; конец, в том виде, как его читал Л. H., очень натянут».558
Как указывает Танеев, в числе слушателей «Воскресения» был и гостивший в то время у Толстых H. Н. Страхов. В письме к Толстому от 22 августа 1895 г. он так передает свое впечатление от прослушанной повести: «О вашем «Воскресении» я часто думал и позволю себе маленькое суждение. Хотя шило из мешка всегда выглядывает, но это, как у вас всегда бывает, не помешает делу. Что меня истинно восхищает — это ваша героиня. Кажется, видишь ее живою и был знаком с нею. Суд также живой и будет тем поразительнее, чем больше ослабите комический оттенок. Ведь вашему герою не до комизма, и следовательно впечатление комических черт — не его. А всего менее ясно то, что всего труднее и всего важнее — ваш герой. В нем ведь должно совершиться возрождение, и картина этого возрождения должна действовать всего сильнее. Предмет самый любопытный. В том или другом виде это будет история Черткова, и если бы вы уловили эту фигуру и ее внутреннюю жизнь — дело было бы удивительное. Но пока — лицо героя остается бледным и совершенно общим. Какой захват вашего рассказа! Великодушные мечты молодости, домашний разврат, увлечение пустой жизнью, публичный разврат, суд, пробуждение совести и крутой поворот на новую жизнь — как важны все эти точки рассказа! А между тем он прост, как всё, что вы пишете» (АТБ).
В высказываниях Страхова особенно любопытно его очень правдоподобное указание на связь образа Нехлюдова с фигурой В. Г. Черткова. Тут, нужно думать, имеется в виду сходство того и другого не в их внешней судьбе, а в их духовных исканиях. Если догадка Страхова верна, то в процессе работы над образом Нехлюдова Толстой осложнил его привнесением к нему черт характера того лица, внутренний облик которого был ему особенно близок. В таком случае тут мы имеем дело с тем «смешением» прототипов, которое обычно наблюдается в творчестве Толстого. Догадка Страхова косвенно подтверждается следующим диалогом присяжных о Нехлюдове, внесенным Толстым в рукопись № 18 (третья редакция «Воскресения») и затем в следующей рукописи зачеркнутым: «А, это тот самый, что отец был при государе», — сказал приказчик. — И со средствами? — спросил купец. — Богач». После слов «тот самый» Толстой написал: «Воронеж»... затем зачеркнул это недописанное слово, написал «Орло»... и тоже зачеркнул. Отец В. Г. Черткова Г. И. Чертков был генерал-адъютантом при Александре III; Чертковы были очень богаты; имение их Лизиновка было в Воронежской губернии. Зачеркнутое «Воронеж», вероятно, начинало собой предложение в роде «воронежский помещик»; затем «воронежский» исправлено, видимо, для завуалирования на «Орло[вский]», также, как сказано, зачеркнутое.
Точно определить текст «Воскресения», читавшийся Толстым 6—7 августа 1895 г., не представляется возможным в виду того, что ближайшие рукописи, следующие за рукописью № 5, впервые датированной 1 июля 1895 г., не представляют собой сплошного текста: в процессе работы отдельные части рукописей изымались и перекладывались в следующие по времени обработки повести. Во всяком случае, судя по тому, что повесть была прочитана всего лишь в два вечера, текст ее по объему не слишком превосходил текст рукописи № 5.
Отделка, исправления и дополнения повести, которые падают на вторую половину 1895 и на начало 1896 года и которые прослеживаются на материале рукописей №№ 6—13, образовали вторую редакцию «Воскресения».
К работе над этой редакцией относится, кроме приведенных выше, ряд дневниковых записей и упоминаний в письмах Толстого. Отвечая на письмо А. Ф. Кони, в котором он просил от имени Л. Я. Гуревич отдать повесть в «Северный вестник», Толстой писал 26 августа 1895 г.: «Пишу я, правда, тот сюжет, который вы рассказывали мне, но я так никогда не знаю, что выйдет из того, что я пишу, и куда оно меня заведет, что я теперь сам не знаю, что я пишу теперь» (ИЛ). Имея в виду всё ту же работу над «Воскресением», в письме к дочери Марье Львовне от 4 сентября того же года он жалуется: «Писание мое не идет и опротивело мне, и это очень хорошо» (ГТМ). 22 сентября в дневнике записано: «В повести вижу новые стороны, и очень важные, которые было упустил. Именно — радость нарушения всех принятых законов и обычаев и сознание своей доброй жизни». На следующий день Толстой написал письмо к дочери Марье Львовне, в котором читаем следующие строки: «Я хорошо занимался вчера, но нынче плохо, зато кое-что мне интересного записал в свой дневник и нынче вечером решил, придумал нечто для меня интересное, а именно то, что не могу писать с увлечением для господ — их ничем не проберешь: у них и философия, и богословие, и эстетика, которыми они, как латами, защищены от всякой истины, требующей следования ей. Я это инстинктивно чувствую, когда пишу вещи, как «Хозяин и работник» и теперь «Воскресение». А если подумаю, что пишу для Афанасьев и даже для Данил и Игнатов559 и их детей, то делается бодрость и хочется писать. Так думал нынче. Надеюсь, что так буду делать. После болезни, как всегда, бывает ясна голова, и многое уяснилось» (ГТМ). 24 сентября в дневнике записано: «Начал писать Коневскую повесть, не пошло». На следующий день там же более бодрая запись: «Писал утром Коневскую, пересматривал с начала. Довольно хорошо. По крайней мере, без отвращения». Но в записи 26 сентября — новый приступ неудовлетворенности работой над повестью. Перечисляя неудачи за этот день, Толстой пишет: «Писание тоже не шло. Переменял слишком много и запутался. И стыдно писать эти вымыслы. Правду пишет Бодянский,560 что не годится писать художественное, иносказательное. Я всегда это чувствую и спокоен, только когда пишу во всю то, что знаю и о чем думаю».
И в течение ближайшего месяца чувство неудовлетворенности, лишь изредка покидавшее Толстого, — основное его чувство, сопровождающее работу над «Воскресением». 29 сентября в дневнике записано: «Третьего дня и вчера писал Коневскую», но 5 октября он пишет H. H. Страхову: «Писание мое ужасно осложнилось и надоело мне, — ничтожно, пошло; главное, противно писать для этой никуда, ни на что не годной паразитной интеллигенции, от которой никогда ничего, кроме суеты, не было и не будет».561 6 октября в дневниковой записи это же чувство выражено кратче: «Писание мое опротивело мне». Через три дня, 9 октября, в дневнике записано: «Я два дня порядочно писал.... Ходил, гулял и думал о двойственности Нехлюдова. Надо это яснее выразить». 12 октября там же следующая запись: «Сейчас раскладывал пасьянс, думал, как Нехлюдов должен трогательно проститься с Соней».562 В дневниковой записи 24 октября, сделанной непосредственно вслед за записью 13 октября, читаем: «Брался за «Воскресение» и убедился, что это всё скверно, что центр тяжести не там, где должен быть, что земельный вопрос развлекает, ослабляет то, и сам выйдет слабо. Думаю, что брошу. И если буду писать, то начну всё сначала». 28 октября Толстой записывает в дневник: «Жить остается на коротке, а сказать страшно хочется так много: хочется сказать и про то, во что мы можем, должны, не можем не верить, и про жестокость обмана, которому подвергают сами себя люди — обман экономический, политический, религиозный, и про соблазн одурения себя — вина и считающегося столь невинным табака, и про брак, и про воспитанье. И про ужасы самодержавия. Всё назрело и хочется сказать. Так что некогда выделывать те художественные глупости, которые я начал было делать в «Воскресении». Но сейчас спросил себя: а могу ли я писать, зная что никто не прочтет, и почувствовал как бы разочарование, но только на время почувствовал, что могу: значит, была доля славолюбия, но есть главная потребность перед Богом».
Новый прилив бодрости в своей работе Толстой почувствовал лишь тогда, когда ему пришла в голову мысль по иному начать повесть, так чтобы сразу же речь пошла о Катюше, а не о Нехлюдове. 5 ноября он пишет в дневнике: «Сейчас ходил гулять и ясно понял, отчего у меня не идет «Воскресение»: ложно начато. Я понял это, обдумывая рассказ «Кто прав?» (о детях).563 Я понял, что надо начинать с жизни крестьян, что они — предмет, они — положительное, а то — тень, то — отрицательное. И то же понял и о «Воскресении». Надо начать с нее. Сейчас хочу начать». 7 ноября там же записано: «Немного писал эти два дня новое «Воскресение». Совестно вспомнить, как пошло я начал с него. До сих пор радуюсь, думая об этой работе так, как начал»; 8—9 ноября там же записано: «Писал «Воскресение» мало. Не разочаровался, но оттого что слаб»; 15 ноября отмечено: «Записал в Коневскую».
Вскоре после этого работа над «Воскресением» надолго почти совсем приостановилась. В конце 1895 и в начале 1896 года Толстой сосредоточился на писании статьи о вере, озаглавленной позже «Христианское учение», и автобиографической драмы, позднее получившей заглавие «И свет во тьме светит». Среди этой работы, в 1896 году, Толстой, видимо, лишь однажды вернулся к работе над «Воскресением». В дневниковой записи 13 февраля 1896 г. читаем: «Дописал кое-как 5-й акт драмы и взялся за «Воскресенье». Прошел 11 глав и понемногу подвигаюсь». Незадолго до этого, по словам сотрудника газеты «Новости», на его вопрос Толстому о том, скоро ли появится в печати его новая повесть, Толстой ответил: «О, я ее забросил пока!.. Она мне не понравилась, как-то не по душе... А главное — мне решительно некогда засесть за нее. Годы, знаете, берут свое. Мне не хватает времени... Теперь работа требует от меня гораздо более усидчивости, а между тем всё усложняющиеся и усложняющиеся личные отношения отнимают много рабочих часов. Приходится много читать, кроме того... В результате и оказывается, что работать над повестью некогда, а она требует еще много работы. Я еле успеваю справиться с текущей срочной работой».564
Существенные особенности второй редакции повести по сравнению с первой сводятся к следующему.
В согласии с дневниковой записью 5 ноября 1895 г. заново написано начало «Воскресения», соответствующее I и II главам первой части романа в окончательной редакции (отправка Масловой из тюрьмы в суд и рассказ о ее прошлом, вариант № 1). Кроме того, в отдельных частях повести сделано много дополнений и исправлений. Дополнена и углублена характеристика внутреннего мира Нехлюдова и его поведения до встречи с Катюшей на суде (варианты №№ 2, 3, 13—17, 20, 22—24). Дополнены характеристики судейских и особенно председателя, а также подсудимых (варианты №№ 4—9). Текст обвинительного акта радикально переработан в направлении к окончательной редакции, причем исправлена фактическая ошибка: он следует не после предъявления председателем обвинения каждому подсудимому в отдельности, как в первой редакции, а до него. Развернут эпизод присяги и особенно эпизод судебного следствия, в первой редакции лишь бегло и описательно намеченный; простое упоминание о свидетелях дополнено рассказом о допросе Розанова, содержателя дома терпимости, в котором жила Маслова (позднее, в третьей редакции, Розанов был заменен Розановой, затем, в четвертой редакции, переименованной в Китаеву). Добавлены эпизоды осмотра присяжными вещественных доказательств и чтения акта врачебного исследования внутренностей Смелькова. Введена речь товарища прокурора, значительно подробнее охарактеризовано резюме председателя. Текст приговора суда над Масловой исправлен: она приговорена не к ссылке в Сибирь на поселение, а к каторжным работам; но это исправление не согласовано с заключительной частью повести, где Маслова попрежнему фигурирует лишь как ссыльная. Введен разговор Нехлюдова с председателем суда о Масловой после вынесения приговора и затем с адвокатом, фамилия которого здесь — Файницын,565 о составлении кассационной жалобы; однако в дальнейшем из текста не видно, чтобы эта жалоба была подана и чтобы Нехлюдов и адвокат предпринимали какие-нибудь хлопоты по делу Масловой.
Вслед за этим сюжет развивается так: Нехлюдов после суда едет к себе домой, предается воспоминаниям о своей жизни и размышлениям о Катюше (см. варианты №№ 34—37), затем под утро засыпает. На следующий день он едет вновь в суд, где присутствует на заседании, в котором разбираются дела юноши, укравшего половики, и крестьян, обвиняемых в сопротивлении властям (это второе дело здесь изложено гораздо подробнее, чем в первой редакции; см. вариант № 39), после чего отправляется к прокурору (а не к председателю суда, как в первой редакции) с просьбой о свидании с Масловой и с заявлением об отказе от дальнейшего участия в суде. Затем, после неудачной попытки свидания в тот же день с Масловой в тюрьме, он едет к Кармалиным — Корчагиным. По дороге к ним происходит разговор с извозчиком, в первой редакции приуроченный к поездке Нехлюдова в суд. В исправленном тексте (рукопись № 11 после ее окончательной правки) в развитии сюжета сделаны перестановки: по окончании суда над Масловой Нехлюдов едет к Корчагиным (по дороге разговор с извозчиком), затем, возвращаясь к себе домой, предается воспоминаниям и размышлениями. Из второго дня сессии суда дело о сопротивлении крестьян властям исключено, в связи же с делом о краже половиков добавлены размышления Нехлюдова о жестокости и несправедливости судов (см. варианты №№ 40—42). Фамилия «Кармалины», по рукописям чередующаяся с фамилией «Сарматовы» и «Картавцевы», в рукописи № 11 исправлена на «Корчагины» (так и в окончательной редакции). Имя предполагавшейся невесты Нехлюдова, звучавшее по разному в различных рукописях (Алина, Соня, Маша) исправлено на Мисси (то же имя и в окончательной редакции). В число обедающих у Корчагиных введен двоюродный брат Мисси (Сони), довольно подробно охарактеризованный как «один из самых характерных молодых людей новой формации». Особо подчеркивается его утонченная корректность, его обыкновение целовать руки у всех дам высшего круга, имеющих детей, креститься во весь размах руки перед обедом и после обеда. О нем сказано, что имена лиц царской фамилии он произносил всегда почтительно, любил искусства, также любил выпить и избегал серьезных разговоров, отлично говорил на трех европейских языках и на всех их умел вести шуточные разговоры, держался всегда самого высшего общества и ухаживал за всеми хорошенькими барышнями и дамами. Ему было 33 года (см. вариант № 29). Эта характеристика вызывает предположение, что она была подсказана Толстому свойствами натуры в ту пору близкого к семье Толстых М. А. Стаховича, которому тогда было 34 года. (Позднее, начиная с третьей редакции, осталось лишь упоминание о двоюродном брате Мисси, без его характеристики.) Далее — впервые написан эпизод, соответствующий XXVII главе первой части романа в окончательной редакции (в комнате княгини Софьи Васильевны Корчагиной). Здесь Софья Васильевна сначала спрашивает Нехлюдова о его романсе, замечая, что его талант признает сам Рубинштейн, затем слово «романс» исправлено на «картина», а Рубинштейн заменен Репиным. Здесь же назван автор новой драмы, о которой идет спор (Ибсен) (см. вариант № 32). В дальнейшем введен разговор Нехлюдова с Аграфеной Петровной о его намерении оставить занимаемую им квартиру. Вслед за этим Нехлюдов думает о том, как примет сестра Наташа и ее муж, который назван здесь Иваном Михайловичем, его намерение жениться на Катюше и итти за ней в Сибирь. Тут о Наташе и ее муже говорится обратное тому, что будет подробно сказано в окончательной редакции романа:
И потомъ онъ начиналъ думать о сестр, какъ она приметъ это и Иванъ Михайловичъ, ея мужъ. «Иванъ Михайловичъ скорй пойметъ. Но Наташа — она страшна, она сдлаетъ какую-нибудь глупость» (рук. № 11, л. 24).
В первой редакции, вслед зa единственным свиданием Нехлюдова с Масловой в тюрьме, он уезжает в свое имение для передачи земли крестьянам. Во второй редакции до этого у Нехлюдова происходит с Катюшей ряд свиданий (см. варианты №№ 43—45). При первом свидании она, вместо согласия выйти за Нехлюдова, как это было в первой редакции, здесь отвечает ему уклончиво и определенного ответа не дает: в рукописи № 11, л. 269, слова, сказанные ею в ответ на предложение Нехлюдова: «Что же, если не смеетесь, отчего же» зачеркнуты и вместо них написано: «А что, нельзя мне на кассацию подать? — сказала она вдруг». При втором свидании Нехлюдов повторяет Масловой свое предложение — выйти за него замуж, но и тут она уклоняется от согласия. Она просит перевести ее в «дворянскую», починить ей зуб и купить платье. На просьбу Нехлюдова не пить вина и читать привезенное им Евангелие она отвечает согласием, но явно неохотно. В последующие свидания Катюша посвящает Нехлюдова в подробности тюремного быта и знакомит его с жизнью своих товарок по заключению. Она плохо поддается воздействию Нехлюдова, но в его душе жалость и любовь к ней и желание возродить ее непрестанно растут.
Эпизод пребывания Нехлюдова в Панове радикально переработан и значительно распространен по сравнению с первой редакцией. Вместо одной беседы с крестьянами о земле у Нехлюдова здесь имеют место три беседы, причем последняя оканчивается полной договоренностью обеих сторон (см. вариант № 46). Из Панова Нехлюдов едет в «Малороссию», в главное имение матери, где так же, хотя и менее удачно, чем в Панове, разрешает земельный вопрос.
Заключение повести осталось прежним: Нехлюдов женится на Катюше, селится с ней в Сибири, а затем они эмигрируют в Англию. К этому добавлено, что Нехлюдов послал царю записку по вопросу об уголовном преследовании.
После февральской записи в дневнике 1896 года в течение 21/2 лет ни в дневниковых записях, ни в письмах мы не встречаем упоминаний о работе над повестью, хотя упоминания о самой повести за этот период встречаются. Так, 17 мая 1896 г. в дневнике записано: «К «Коневской». На Катюшу находят, после воскресения уже, периоды, в которые она лукаво и лениво улыбается и как будто забыла всё, что прежде считала истиной: ей просто весело, жить хочется». 19 июня того же года Толстой так объясняет причину неуспеха своей работы: „«Коневская» не во мне родилась; от этого так туго“. 23 октября в дневнике записано: «За «Воскресение» и взяться не могу. Драма занимает». 5 января 1897 г. Толстой там же записывает: «Начал перечитывать «Воскресение» и, дойдя до его решения жениться, с отвращением бросил. Всё неверно, выдумано, слабо. Трудно поправлять испорченное. Для того чтобы поправить, нужно: 1) попеременно описывать его и ее чувства и жизнь и 2) положительно и серьезно ее и отрицательно и с усмешкой его. Едва ли кончу. Очень всё испорчено». И затем почти через год, 17 декабря 1897 г., в числе сюжетов, которые, «стоит и можно обработать как должно», Толстой, в дневниковой записи, помечает «Воскресение — суд над проституткой». Работа над «Воскресением» была возобновлена лишь в июле 1898 года. Перерыв в ней занят был продолжением работы над автобиографической драмой, статьей о вере, «Отцом Сергием» и писанием «Хаджи Мурата», статьи об искусстве, разросшейся затем в трактат «Что такое искусство»?, и рядом других, менее крупных работ.
За это время издатели и редакторы журналов, прослышав о том, что Толстой пишет новое произведение, стали обращаться к нему с просьбами предоставить его для напечатания в их журналах. Так, еще 29 июля 1895 г. А. Ф. Кони обратился к Толстому со следующим письмом: „...пишу к вам вследствие полученного мною письма Л. Я. Гуревич. Взволнованная появившимся в печати известием о том, что вы оканчиваете повесть, действие которой происходит в окружном суде (уж не история ли это Розалии Они? Как бы это было хорошо!), она обращается ко мне с просьбой замолвить за нее слово перед вами, поясняя, что появление этой повести в ее журнале было бы для нее событием чрезвычайной важности в виду того, что журнал ее переживает тяжелый кризис... Помимо вполне естественного самолюбия, ею руководит опасение за будущность «Северного вестника»“ (АТБ). В ответ на это Толстой писал Л. Я. Гуревич 26 августа того же года: «Кони писал мне о том, что хорошо бы было отдать вам повесть. Я бы очень желал это сделать, но едва ли мне это удастся. Так много разных работ, а не окончив вполне, я не напечатаю. Да и если кончу когда, то отдам эту повесть в «Посредник». Так что вы на меня не рассчитывайте и, пожалуйста, на меня за это не сердитесь» (ИЛ).
Еще ранее, 10 июля 1895 г., Толстой писал Л. И. Веселитской в приписке к письму к ней Н. Н. Страхова: «Николай Николаевич пишет вам, и мне захотелось написать вам хоть несколько слов... Он пишет вам про мою работу. Мне бы не хотелось, чтобы про нее знали редакторы, а то не будет покоя, и будет какой-нибудь грех» (ИЛ).
В том же году, 3 сентября, редактор «Недели» П. В. Гайдебуров писал Толстому из-за границы: «Известие, что вы пишете повесть, взволновало меня. Я убежден, что речь идет о том самом происшествии, которое мне рассказывал Кони и которое произвело на меня потрясающее впечатление. Знаю, что вы никогда ничего не обещаете. Научите же меня, что мне делать, чтобы эта вещь была напечатана в «Неделе». Далее Гайдебуров предлагает весь возможный доход от напечатания повести в «Неделе» обратить на поддержку «несчастных евангельских христиан, высылаемых за границу», о чем он прочел в номере одного заграничного русского журнала (АТБ). В связи с этим письмом Толстой 5 октября 1895 г. писал М. О. Меньшикову: «Недели три тому назад я получил письмо от Гайдебурова[...] пожалуйста, поклонитесь ему от меня и скажите, что предложение его мне очень сочувственно. Но едва ли буду печатать эту повесть в России, да и где-нибудь, потому что она далеко не кончена и стала мне противна» (ИЛ).566
Наконец, через полтора года, в письме к Е. Г. Шмитту от 2 марта 1897 г. в ответ на его запрос, не намерен ли Толстой напечатать «Воскресение», он пишет (перевод с немецкого): «Воскресение» — роман, который я давно начал, в прошлом году почти закончил, но чувствую, что это произведение так слабо и попросту плохо и бесполезно, что ни в коем случае его не напечатаю».567
IV.
В июле 1898 года работа Толстого над «Воскресением», как сказано, возобновилась. Поводом для этого было желание Толстого прийти на помощь духоборам, которые, в виду усилившихся репрессий по отношению к ним русского правительства, вынуждены были искать убежища вне пределов России. Аресты, ссылки, военные постои, переселение в глухие и притом нездоровые места — все эти кары, разразившиеся над духоборами за нежелание их отбывать воинскую повинность, приносить верноподданническую присягу и платить подати, — глубоко волновали Толстого. И когда он узнал о том, что духоборам разрешено переселиться за границу, он принял самое энергичное участие в изыскании материальных средств для этого переселения. 18 марта 1898 г. он пишет В. Г. Черткову: «Главное и самое важное — это духоборы. Они пишут мне вот уже третье письмо, что им разрешено переселиться за границу и просят помочь им» (AЧ). В связи с этими просьбами Толстой пишет в иностранные газеты и в русские «Петербургские ведомости» воззвание с призывом о помощи (в «Петербургских ведомостях» это воззвание по цензурным условиям не было напечатано), организует сбор пожертвований, разузнает у сведущих лиц о том, куда лучше всего духоборам переселиться, наконец, сам обращается к богатым людям с просьбой о денежных пожертвованиях. В письмах Толстого 1898 года, преимущественно к бывшему тогда в Англии Черткову, вопрос о духоборах занимает одно из центральных мест, если не самое центральное.
Однако вскоре Толстой убеждается, что для переселения духоборов за границу (в конце концов была выбрана Канада) средств, собранных от частных пожертвований, не хватит, и тогда он решает, вопреки своему давнишнему решению не брать литературного гонорара, продать — и притом возможно выгоднее — имевшиеся у него в черновых рукописях произведения, с тем чтобы вырученные от этой продажи деньги пошли на дело переселения.
С. А. Толстая 9 апреля 1898 г. в своем дневнике записывает: «Сегодня Лев Николаевич говорит, что доктор Рахманов очень заинтересовался повестью («Воскресение»), о которой он с ним давно говорил, и вот он ему дал читать, а потом сам перечел и подумал, что если напечатать всюду, то можно бы 100 000 рублей выручить для духоборов и их переселения».568
14 июля того же года Толстой пишет Черткову: «Так как выяснилось теперь, как много еще не достает денег для переселения духоборов, то я думаю вот что сделать: у меня есть три повести: «Иртенев»,569 «Воскресение» и «Отец Сергий» (я последнее время занимался им и начерно написал конец). Так вот я хотел бы продать их на самых выгодных условиях в английские или американские газеты (в газете, кажется, самое выгодное) и употребить вырученное на переселение духоборов. Повести эти написаны в моей старой манере, которую я теперь не одобряю. Если я буду исправлять их, пока останусь ими доволен, я никогда не кончу. Обязавшись же отдать их издателю, я должен буду выпустить их tels quels.570 Так случилось со мной с повестью «Казаки». Я всё не кончал ее. Но тогда проиграл деньги и для уплаты передал в редакцию «Русского Вестника». Теперь же случай гораздо более законный. Повести же сами по себе, если не удовлетворяют теперешним требованиям моим от искусства, — не общедоступны по форме, — то по содержанию не вредны и даже могут быть полезны людям, и потому думаю, что хорошо, продав их как можно дороже, напечатать теперь, не дожидаясь моей смерти, и передать деньги в комитет для переселения духоборов». Дальше Толстой предлагает Черткову вместе с П. А. Буланже, П. И. Бирюковым и английскими журналистами Кенворти и Моодом обсудить вопрос, как наилучше поступить, чтобы выручить возможно больше денег, и сообщить ему об этом. Со стороны жены он не ждет больших препятствий к осуществлению своего намерения, но, если они возникнут, надеется побороть их. Проект свой Толстой пока что просит не разглашать. В заключение он добавляет, что продажа его сочинений для дела переселения духоборов представляется выгодной еще и потому, что в таком случае ему удобнее будет обращаться к разным богатым лицам с просьбой о пожертвованиях на это дело. Однако, перечитав в тот же день «Иртенева», Толстой решает, что его не следует печатать. В приписке к письму читаем: «Нынче же перечел рассказ Иртенева и думаю, что не напечатаю его, а ограничусь «Воскресением» и «Отцом Сергием»... «Иртенева» нехорошо печатать, потому что мотив один и тот же, что и в «Отце Сергии» (AЧ).
Несомненно однако, что от напечатания «Иртенева» Толстого удерживало не только им самим указанное обстоятельство, но и то, главным образом, что повесть на тему о непреоборимой страсти Иртенева к крестьянке Степаниде была в значительной мере автобиографичной, и появление ее в печати, как не мог не предполагать Толстой, сильно огорчило бы Софью Андреевну. (Она впервые случайно познакомилась с этой повестью через десять лет после этого и очень остро пережила приступ ревности к героине досвадебного романа Толстого, тогда еще живой и жившей неподалеку от Ясной поляны. Повесть, как известно, напечатана была лишь после смерти Толстого.)
Через три дня после этого письма Толстой записывает в дневник: «Решил отдать свои повести «Воскресение» и «Отца Сергия» в печать для духоборов». Но на следующий день он пишет Черткову: «Только что написал вам о своем намерении отдать в печать написанные рассказы, причем написал глупость о том, чтобы вы собрались все обсуждать этот вопрос, глупость, которую прошу считать comme non avenue571 и за которую простите меня. Взялся было за пересмотр и поправку «Воскресения», и дело пошло хорошо, как случилось такое обстоятельство, которое, к стыду моему, растревожило меня так, что не могу работать, и прошу тоже и мое предложение считать пока comme non avenu» (AЧ). В тот же день он записывает в дневник: «Взялся за «Воскресение», и сначала шло хорошо, но с тех пор, как встревожился, два дня ничего не могу делать».
Обстоятельство, растревожившее Толстого и даже заставившее его на время отказаться от плана печатания своих повестей в пользу духоборов, — было, несомненно, столкновение с женой, раздраженной тем, что в то время как семья материально ничего не получала от печатания новых произведений ее мужа, сектанты, кровно не связанные с Толстым, должны были получить в результате продажи издателям «Воскресения» и «Отца Сергия» большую сумму денег. Но, как и предвидел Толстой, ему в конце концов удалось преодолеть это домашнее препятствие, и он вновь принялся за работу над «Воскресением». 20 июля он записывает в дневник: «Вчера хорошо работал «Воскресение», а 21 июля пишет Черткову: «Теперь — о моем намерении печатать для духоборов мои повести. Я не оставляю этого намерения, хотя предвижу много трудностей и внешних и внутренних и хотя сам в дурном состоянии для работы. Несмотря на это, понемножку работаю над «Воскресением» и с удовольствием, и 1/4 сделал» (AЧ).
Как явствует из цитированного выше письма Толстого к Черткову от 14 июля 1898 г., Толстой намерен был вначале печатать «Воскресение» в том виде, в каком оно было в момент созревшего решения выпустить его в свет, т. е. опубликовать текст второй редакции, сложившийся к февралю 1896 г. В этой редакции отсутствовал еще целый ряд эпизодов, введенных в «Воскресение» позднее. Так, отсутствовало описание богослужения; не фигурировали пока в повести революционеры — политические ссыльные и заключенные, как не фигурировали и сектанты и уголовные, о которых в дальнейших редакциях «Воскресения» Нехлюдов хлопочет. Тогда Нехлюдов ни за кого еще не хлопотал, в том числе и за Катюшу; поэтому все те персонажи, с которыми позднее пришлось столкнуться Нехлюдову в процессе этих хлопот, в ранней редакции повести отсутствуют. Отсутствует в качестве действующих персонажей и сестра Нехлюдова, и ее муж Рагожинский, и старик-сектант, с которым Нехлюдов встретился впервые на пароме, и начальник края в Сибири, и многие другие лица. В связи со всем этим повесть в ранней редакции социально и политически гораздо менее остра и идеологически значительно слабее насыщена, чем в редакции окончательной. Ее финал — женитьба Нехлюдова на Катюше — самому Толстому вскоре показался психологически слабым и неубедительным.
По всем этим причинам, несмотря на первоначальное намерение печатать повесть в том виде, как она была у него написана, Толстой, взявшись за пересмотр ее, не мог остановиться лишь на легкой ее ретушовке, как, видимо, предполагал это сделать сначала, а коренным образом переработал ее, увеличив при этом значительно ее объем.
В течение августа Толстой усиленно был занят переработкой второй редакции повести. 3 числа этого месяца в дневнике записано: «Работа над «Воскресением» идет очень плохо, хотя и кажется, что обдумал гораздо лучше». В тот же день, там же, сделана следующая запись: ,,К «Воскресению». Нельзя было думать и помнить о своем грехе и быть самодовольным. А ему надо было быть самодовольным, чтобы жить, и потому он не думал, забыл“. Через три недели после этой записи, 24 августа, Толстой в дневнике отмечает: «Всё работаю над «Воскресением» и доволен, даже очень. Боюсь столкновений».572
О работе Толстого в это время над «Воскресением» упоминает в своем дневнике и С. А. Толстая. Так, в записи 11 августа, говоря сначала о себе, она продолжает: «Он же работает над «Воскресением» — ненавистной мне повестью. Может быть, он ее исправит». 24 августа она там же записывает: «Он пишет свое «Воскресение», и ему переписывает очень кстати явившийся Александр Петрович».573 28 августа, в день рождения мужа, Софья Андреевна записала в дневнике: «Утром Лев Николаевич писал «Воскресение» и был очень доволен своей работой того дня. «Знаешь, — сказал он мне, — когда я к нему вошла, — ведь он на ней не женится, и я сегодня всё кончил, т. е. решил, и так хорошо!» — Я ему сказала: «Разумеется, не женится. Я тебе это давно говорила; если б он женился, это была бы фальшь».574 27-м и 28-м августа 1898 г. Толстым собственноручно датированы рукописи, текст которых представляет собой переработку второй редакции повести. Эта переработка составила третью редакцию «Воскресения», процесс создания которой прослеживается на материале рукописей №№ 14—18, большей части №№ 19 и 20 и частично № 23.
Отличительные особенности третьей редакции по сравнению со второй таковы. В нее вновь введен рассказ о связи Нехлюдова с замужней женщиной — женой предводителя дворянства. Далее, в отличие от первой и второй редакций, о Нехлюдове сказано, что он окончил университет (кандидат математических наук) и после этого, находясь в стадии «душевной стирки», вместо того чтобы поступить в дипломатический корпус, как этого хотела его мать, поступил во второе отделение собственной его величества канцелярии, т. е. в отделение законов, с тем чтобы «начать новую жизнь, такую, которая бы вся была направлена на нравственную и умственную пользу себе и на пользу людям». «Когда решено было, что он поедет в Петербург, — сказано о нем, — он взял адрес-календарь и внимательно прочел все гражданские учреждения. Из всех их он счел самым важным то, в котором составлялись законы. Решив, что он будет служить в этом учреждении, он пошел на прием к Статс-Секретарю и объявил ему о своем желании служить у него».575 Но через год нравственный подъем проходит, и Нехлюдов живет «как все». При объявлении войны с Турцией он становится «патриотом» и поступает в полк и затем, по дороге на войну, соблазняет Катюшу (см. вариант № 52). Возвратившись с войны, он вращается в высшем петербургском обществе, затем, когда это ему надоедает, уезжает на два года в Италию и там занимается живописью, но сознав, что искусство не может наполнить его жизни, возвращается в Россию и живет с матерью, ничем не занимаясь, участвуя в земстве и дворянских «выборах». Так он живет умным, образованным тридцатидвухлетним холостяком, всем недовольным и всех осуждающим, но в сущности больше всего презирающим самого себя (см. вариант № 54). Рассказ о посещении Нехлюдовым заграничных университетов, отнесенный во второй редакции ко времени до военной службы, здесь опущен, рассказ же о пребывании в Италии, приуроченный там к тому же периоду, здесь сокращен. Воспоминания Нехлюдова о своей юности и юношеских увлечениях идеями Генри Джорджа, следовавшие во второй редакции вслед за возвращением с обеда у Корчагиных, здесь исключены.
В процессе работы над третьей редакцией Толстой написал текст главы, обозначенной им цыфрой 12. В ней сначала шла речь о душевном состоянии Масловой после приговора, а затем следовали размышления автора на тему о незаконности лишения людей свободы, и далее рассказывалось о встрече Масловой в камере со своими товарками по заключению и давались характеристики этих товарок. В конце — упоминание об обедне, после которой Маслову вызывают на свидание с Нехлюдовым (см. вариант № 56). Но в дальнейшей работе над этой редакцией текст этот не был никак использован, и его составные тематические моменты были разработаны заново в этой же редакции. Тут же, вслед за рассказом о возвращении Масловой из суда в камеру тюрьмы, рассказано, как Катюша встречала поезд, в котором Нехлюдов возвращался с войны мимо имения своих тетушек.
В конечной стадии работы над третьей редакцией впервые дано подробное описание богослужения в тюремной церкви (см. варианты №№ 57 и 58). В текст рассказа о посещении Нехлюдовым деревни введен рассказ о его свидании с крестной Катюши. Крестная, которую вызывают к Нехлюдову в контору, рассказывает о судьбе Катюши и ее ребенка. В результате общения с Масловой в тюрьме Нехлюдов знакомится с острожной жизнью и входит в интересы заключенных. Он хлопочет не только о Катюше, но и об ее товарке — Наташе, покушавшейся на отравление мужа (позднее имя Наташа изменено на Федосья), и о других заключенных. По просьбе Нехлюдова Катюшу переводят в отдельную камеру, затем ее назначают сиделкой в тюремной больнице. В этой редакции впервые у Масловой происходит с Нехлюдовым ожесточенное объяснение, при котором она истерически разражается по его адресу откровенно-вызывающими упреками (см. вариант № 60). Это объяснение приурочено ко времени после возвращения Нехлюдова из деревни, а не до поездки в нее, как в окончательной редакции. Политические в повести попрежнему еще не фигурируют. Перед отъездом в Сибирь Нехлюдов встречается со своей сестрой и ее мужем Рагожинским и беседует с ними. Прототипом для последнего в известной мере, нужно думать, послужил Александр Михайлович Кузминский, видный судейский чиновник, муж Т. А. Кузминской, сестры С. А. Толстой, двоюродный брат последней. Эпизод этой встречи по своему характеру близок к соответствующему эпизоду в окончательной редакции, но рассказан более сжато, чем там. До отправки партии Катюша служит сиделкой в лазарете. Перед самым отъездом Нехлюдов делает ей предложение выйти за него замуж, но она решительно отказывается это сделать. В заключительной главе рассказывается о впечатлениях, испытанных Нехлюдовым от мира уголовных во время его пребывания в Сибири (при этом лишь намечен позднее значительно развитой эпизод визита Нехлюдова к тюменскому губернатору) и о дальнейшей судьбе Катюши и самого Нехлюдова. О том, к каким результатам привели хлопоты Нехлюдова о Катюше, здесь ничего не сказано. Катюша в Сибири выходит замуж зa политического каторжанина Аносова, который после каторги и ссылки «совершенно освободился от напущенного на себя революционерства и не мог даже подумать, зачем оно ему». По окончании срока каторги Катюша с мужем, ставшим землемером, селится в уездном городе. У нее ребенок. Нехлюдов, попрощавшись с нею и с ее мужем, уезжает в Москву, где он пишет записку, которую собирается подать государю, — о необходимости уничтожения всякого уголовного преследования и замены его нравственным образованием людей. В добавление к этому говорится, что подъем, вызванный в нем участием в судьбе Катюши, стал понемногу проходить, и его воображение стала занимать дочь адвоката — курсистка, с которой он познакомился во время общения с ее отцом, ведшим дело Масловой (см. варианты №№ 61 и 62).
V.
Одновременно с работой над отделкой повести Толстой был озабочен вопросом об ее напечатании в России и за границей. Очевидно, в связи с небольшим сравнительно объемом тогдашнего «Воскресения» и в связи с тем, что первоначально Толстой не рассчитывал затрачивать большое количество времени на его обработку, он, для увеличения общей суммы гонорара, одновременно собирался предоставить в распоряжение издателей и «Отца Сергия». В письме к Черткову от 12 августа 1898 г., жалуясь на неполучение от него писем в ответ на предложение напечатать за границей в пользу духоборов две свои повести и высчитывая, во что обойдется переселение, он пишет: «Здесь, в России, я выручу тысяч тридцать за две повести; за границей — у англичан, немцев и французов надо выручить по стольку же с каждой национальности, да будем еще собирать, прося у богатых людей, так что надо надеяться, что денег достанет». Тут же Толстой указывает и адрес одного лица в Париже, который знает всех американских и французских издателей и может быть полезен в денежных переговорах с ними. В конце августа того же года Толстой поручает Черткову навести справки и «известить, сколько дают за повести (две), около восьмидесяти тысяч слов, издатели, имея при этом в виду то, что будет произведено одновременное печатание в России, и можно ли и сколько можно получить вперед, и кто будет переводить» (AЧ). 30 августа Толстой писал Черткову: «Я поправляю теперь «Воскресение». Прохожу по нем второй раз, много изменяю, и мне кажется, что это будет недурное сочинение. По крайней мере, работа над ним меня радует. Оно настолько готово, что могу посылать тетрадями для перевода» (AЧ).
Как будет повторяться в дальнейшем, как было и раньше, и на этот раз предположение Толстого о том, что «Воскресение» почти готово, далеко не оправдалось.
Между тем слухи о намерении Толстого продать свое новое произведение дошли до издателей, и в конце августа издатель «Нивы» А. Ф. Маркс обратился к нему телеграммой с просьбой предоставить «Воскресение» «Ниве». 31 августа Толстой пишет Черткову: «Телеграмму от Маркса посылаю вам для соображения» и тут же добавляет: «Над «Воскресением» работаю с увлечением, какого давно не испытывал» (AЧ). Как явствует из письма А. С. Суворина к Толстому от 7 октября 1898 г., еще в августе того же года Толстой через П. А. Сергеенко предлагал Суворину напечатать «Воскресение» в «Новом времени», но Суворин замедлил с ответом (АТБ).
1 сентября С. А. Толстая записывает в свой дневник: «Левочка тихонько от меня вел переговоры с Марксом (издателем «Нивы») о своей повести. Маркс предложил по нотариальному условию, чтоб исключительно иметь право на повесть, 1600 р. за лист. Когда я это услыхала, я сказала, что Льву Николаевичу нельзя это делать, раз он напечатал, что отказывается от всяких прав. Но это продается в пользу духоборов, и потому Лев Николаевич думает, что хорошо, а я говорила, что дурно. И вот теперь вдруг, в день моего отъезда, Лев Николаевич согласился, и Маркс давал без условий ограничения его прав 500 р. за лист, на что Лев Николаевич, кажется, согласится».576
Начало сентября было занято спешной отделкой повести, и около 11 сентября Толстому казалось, что отделка была закончена настолько, что можно было, переписав рукопись, по частям посылать ее за границу для перевода. В это время он пишет Черткову: «Нынче я кончил пересмотр всего до конца и начну переписывать и посылать вам сначала» (AЧ). На следующий день Толстой в письме к нему же сообщает о том, что повесть переписывается, и на днях начнется пересылка ее в Англию». «Медлил — добавляет он — потому, что боишься переменять потом в переводах» (AЧ).577
Судя по записи дневника С. А. Толстой от 28 сентября, к этому времени первые главы повести были уже отосланы Черткову. В письме от 13 октября н. ст. Чертков извещает Толстого о получении первых шести глав «Воскресения». Судя по письму Толстого к Черткову от 20 октября, в Англию были посланы еще 22 главы.
Помимо А. Ф. Маркса, Толстой одновременно вел переговоры о печатании «Воскресения» с издателем «Нового времени» А. С. Сувориным и с журналом «Живописное обозрение», как это видно из следующих строк письма Толстого к Черткову от 30 сентября 1898 г.: «у меня есть пожертвованных двенадцать тысяч и жду приезда или письма от Маркса, Суворина или «Живописное Обозрение». Я заявил требование 1000 рублей за лист, за право первого печатания, и 20 тысяч вперед. Если кончу с кем-нибудь, то, разумеется, уговором поставлю напечатать в известный определенный срок, который будет зависеть от иностранных переводчиков. Сережины578 demarches579 в Париже хороши, и я думаю, что лучше всего отдать в «Illustration» (AЧ).
В письме к Суворину от 12 октября 1898 г. Толстой пишет: «Я очень сожалею, что до получения вашего письма уже решил дело с «Нивою» относительно одной повести. Другую же я охотно оставлю вам на предлагаемых вами условиях. Какая это будет из трех, которые у меня есть, кроме отданных в «Ниву», я не могу решить, не окончивши работу над той, которую отдаю в «Ниву». Думаю кончить эту работу на днях и тогда сообщу вам».580 Это письмо написано в ответ на письмо Суворина от 7 октября, предлагавшего за «Воскресение» 1000 рублей с листа с выплатой вперед немедленно 20 000 рублей, без ограничения права перепечатки отдельных частей романа тотчас по напечатании их в «Новом времени», с предоставлением Толстому любого количества корректур (АТБ).
А. М. Хирьякову, обращавшемуся к Толстому от имени «Живописного обозрения», в письме от 18 ноября 1898 г. Толстой писал 21 ноября того же года: «Воскресение», право первого печатания, отдано «Ниве». Это было последнее предложение, и я на него согласился, когда пришло время. Объявлять же вам для того, чтобы вы дали больше, было неприятно. Отказать же «Ниве» и дать «Живописному обозрению» не было никакого основания... Я отдал тому, который повторил предложение тогда, когда надо и можно было решать» (ГТМ).
Дальнейшая пересылка рукописи за границу для перевода ее на иностранные языки задерживалась, так как Толстой вновь принялся за переделку повести: «Я очень поглощен переделкой «Воскресения» — пишет он Черткову в упомянутом письме от 30 сентября. — Большая половина готова, но еще не переписана, переписывают Маша с мужем581 очень хорошо, внимательно, но медленно. Хотим взять переписчика». Тут же Толстой отвечает на предложение Черткова написать к повести предисловие, в котором было бы обращено внимание общества на судьбу духоборов: «Написать к «Воскресению» предисловие, какое вы говорите, хорошо бы было, но надо, чтобы оно хорошо написалось» (AЧ).582
В конце концов Толстой решил печатать «Воскресение» в России — в «Ниве». 9 октября он пишет Черткову: «Маркс прислал ко мне своего заведывающего делами и согласился на мои условия — по 1000 рублей за лист в 35 000 букв без всякого исключительного права, только за право первого печатания, и 20 000 вперед за одно «Воскресение». Так много пришлось работать над «Воскресением» — работа и теперь далеко не конченная во 2-й половине, — что мне страшно было продать не обделанным «Отца Сергия».583 Когда же мы стали считать, сколько выйдет листов из того, что теперь есть в «Воскресении», вышло, противно моим расчетам, меньше того, что я предлагал (при том вымарки неизбежные цензуры), а именно листов 12 максимум теперь. Может быть, разрастется вторая часть, но мне теперь не хочется брать больше 12 тысяч. Если же и к тому времени не подойдет еще пожертвований, то возьму после, когда понадобится, столько, сколько нужно для пополнения обещанных 30 тысяч. Мне хочется окончить и «Отца Сергия» и еще другую из голодного года,584 потому что обе имеют значение и стоят работы, и продать ее на тех же условиях, но обязываться очень не хочется. С Марксом стоит так: он привез мне 20 тысяч, но я не взял их, обещая дать решительный ответ через неделю — срок во вторник; я отвечу, что беру только 12 тысяч» (AЧ).
Через три дня после этого Толстой заключил с Марксом следующее условие:
«Предоставляю редакции «Нивы» право первого печатания моей повести «Воскресение». Редакция же «Нивы» платит мне по тысяче рублей за печатный лист в 35 000 букв. Двенадцать тысяч рублей редакция выдает мне теперь же. Если повесть будет больше двенадцати листов, то Редакция платит то, что будет причитаться сверх 12 000; если же в повести будет менее двенадцати печатных листов, то я или возвращу деньги или дам другое художественное произведение. Лев Толстой. 12 октября 1898 г.»585
Во всё время подготовки «Воскресения» к печати Толстой продолжал усиленно работать над ним.
30 сентября 1898 г. он пишет П. И. Бирюкову: «Я же теперь весь поглощен исправлением «Воскресения». Я сам не ожидал, как много можно сказать в нем о грехе и бессмыслице суда, казней. Меня очень увлекает и, хотя жалею, что не могу продолжать ту работу, о которой говорил вам,586 не могу оторваться от этой. Надо думать, что получится за нее и за «Отца Сергия» достаточно денег для пополнения недостающего». В дополнение к этому Толстой сообщает о результатах своего обращения к богатым людям относительно денежной помощи переселяющимся за границу духоборам: «Я писал тоже письма богачам по указанию Дунаева,587 но до сих пор на мои 12 писем получил только от одного 10, а от другого одну [тысячу]. Я не унываю и продолжаю писать» (АТБ). В письме к П. А. Буланже от 21 октября того же года он пишет: «Я очень рад был случаю заняться своей художественной деятельностью, работал над «Воскресением» и утешаю себя тем, что работа получает более важное значение, в сущности же предаюсь любимому делу, как пьяница, и работаю с таким увлечением, что весь поглощен работой» (ГТМ).
26 октября С. А. Толстая записывает в свой дневник: «По утрам [Лев Николаевич] усердно писал свою повесть «Воскресение».588 В письме к Черткову, полученном в Англии 6 ноября н. ст., Толстой пишет: «Детище же мое, «Воскресение» растет не по дням, а по часам и до сих пор еще радует. Нынче я продиктовал Арчеру589 содержание и думаю, что не отступлю от него, — могу только расширить и прибавить» (AЧ). 2 ноября Толстой записывает в дневник: «Дела очень много, но я весь поглощен «Воскресением», берегу воду и пускаю только на «Воскресение». Кажется, будет недурно. Люди хвалят, но я не верю». В следующей за этой дневниковой записи — 14 ноября отмечено: «Опять не видал, как прошли 11 дней. Очень увлеченно занят «Воскресением» и хорошо подвигаюсь. Совсем близок к концу». В тот же день С. А. Толстая записала в своем дневнике: „Говорила много с Левочкой — мужем о Мише,590 обо мне, о работе Л. Н. Он говорит, что со времен «Войны и Мира» не был в таком художественном настроении и очень доволен своей работой над «Воскресением»“.591 В письме к Черткову, полученном в Англии 28 ноября н. с., Толстой пишет: «Много и думается и хочется писать, да весь поглощен «Воскресением»... Будет ужасно нецензурно, и нынче я подумал, что напечатание вполне за границей может вызвать запрет печатания в «Ниве» с выпусками» (AЧ). В ноябре же он писал почти в одних и в тех же словах С. Л. Толстому и Л. А. Сулержицкому о том, что он с увлечением занимается своей работой, и она всё растет. В письме к В. Г. и А. К. Чертковым от 11 декабря Толстой писал: «Ваше одобрение обоих «Воскресений»592 мне было очень приятно и поощрительно. Я завтра буду писать эпилог. Всех теперь 87 глав, так что вы знаете 3/4» (AЧ). Через два дня, 13 декабря, в письме к Черткову он говорит: «Я теперь решительно не могу ничем другим заниматься, как только «Воскресением». Как ядро, приближающееся к земле, всё быстрее и быстрее, так у меня теперь, когда почти конец, я не могу ни о чем, нет, не могу — могу и даже думаю, но не хочется ни о чем другом думать, как об этом. Сейчас получил корректуры до 70 главы, и очень мне не понравились некоторые места» (AЧ). 14 декабря С. А. Толстая писала В. В. Стасову: «Лев Николаевич страшно много работает над «Воскресением», и мы все ему переписываем, копируем, трудимся целыми днями».593 В дневниковой записи 2 января 1899 г., ближайшей к записи 25 ноября 1898 г., Толстой отметил: «За всё это время занимался исключительно «Воскресением». Но в тот же день там же записано: «В последнее время как будто ослабел интерес «Воскресения», и радостно чувствую другие, более важные интересы понимания жизни и смерти».
Начиная с 22 октября Толстой стал посылать в «Ниву» для набора частями текст «Воскресения». В этот день он писал А. Ф. Марксу: «Посылаю вам с этою же почтою начало повести. Я не подписал и не прислал вам условие потому, что последний пункт в нем о переводах неясно выражен. Вообще мне кажется это условие совершенно излишне после того, которое я послал вам. О том, чтобы переводы не появились за границей раньше появления в вашем издании, я приму меры. Для этого мне только нужно знать, когда и в каких размерах вы рассчитываете начать печатание повести. Будьте так добры уведомить меня об этом, с тем чтобы, сообразуясь с этим, я бы мог назначить крайний срок для выхода переводов. Вообще я думаю, что писанные условия ничего не обеспечивают, если нет желания быть справедливым».594 При письме была приложена расписка в получении в счет рукописи «Воскресения» двенадцати тысяч рублей. 7 ноября Толстой извещал Маркса о получении первых корректур и о высылке ему текста еще двадцати трех глав — от восемнадцатой до сороковой, выражая надежду выслать остальное не позже конца месяца и прося начать печатание «Воскресения» в Ниве с середины января. 17 ноября он писал Марксу о получении новых корректур и о том, что еще сорок глав — от тридцатой до семидесятой включительно — вышлет ему дня через два и что всех глав будет около восьмидесяти, но, вопреки первоначальному предположению, он не сможет кончить работу (над повестью и первыми корректурами ее) к январю и потому просит отложить печатание ее до марта, тем более, что к январю еще не будут готовы иллюстрации к тексту Л. О. Пастернака, и заграничные издатели просят также начать печатание с марта. В этом же письме он выражает согласие на предложение Маркса назвать «Воскресение» не повестью, а романом.
За это время для «Нивы» было набрано 29 глав. В ближайшее время Толстому был прислан набор еще одиннадцати глав. Прежде чем сдать рукопись в набор, Маркс или кто-нибудь из его ближайших сотрудников прибег к следующей уловке, которая была придумана для того, чтобы скрыть от наборщиков, что оригинал представляет собой произведение Толстого. Текст первого листа рукописи был заново переписан в редакции и на нем вместо заглавия «Воскресение» и имени Толстого было написано: «Ожидание. Повесть В. Короленко». Этой уловкой редакция «Нивы» рассчитывала предупредить возможность продажи служащими типографии гранок набора агентам каких-либо газет или журналов: имя Короленко, по расчетам редакции, не могло ввести в такой соблазн, в какой могло ввести имя Толстого. Когда гранки были отпечатаны, заглавие с именем Короленко на них было срезано, и потому ни на одном из экземпляров первой гранки ни заглавия, ни имени автора нет.
Между тем работа над «Воскресением» подвигалась у Толстого очень энергично. В письме к Черткову от 20—21 ноября Толстой пишет: «Корректуры исправленные не посылаю, потому что хочется прежде всё довести до конца и тогда начать сначала. До конца же остается 20 глав. 40 глав набраны, 20 глав завтра или послезавтра пошлю для набора и остальные 20 (всех будет около 80)595 надеюсь кончить до 1 декабря (срок, в который я обещал жене переехать в Москву). Теперь то, что набрано, 40 глав, составляет по расчету Маркса 8 листов (в 35 тысяч букв каждый). Еще будет по крайней мере столько же. Так что если для издания в России за вычетом нецензурного будет листов 12, то для заграничной печати будет более 16. Пусть это имеют в виду» (AЧ). В конце декабря 1898 года Толстому был прислан целиком набор первых семидесяти глав «Воскресения» с большим количеством цензурных зачеркиваний и частью исправлений, сделанных синим карандашом. Эта присылка сопровождалась следующим письмом Маркса от 21 декабря: «Посылаю вам оттиск, на котором синим карандашом сделаны те изменения, которые оказалось необходимым внести в виду требований цензуры. Как увидите теперь сами, изменения эти в посылаемых вам пока семидесяти главах, благодаря нашим стараниям, оказались не очень многочисленными. В этом измененном виде текст первых семидесяти глав уже разрешен цензурой. Остается только добиться того же по отношению к последней части романа» (АТБ).
11 декабря Толстой пишет Черткову о том, что всего теперь в романе 87 глав, и что со следующего дня он принимается за писание эпилога, а 12 января 1899 г. сообщает: «Работа моя почти кончена. Остались непоправлены и не отосланы в набор 5 глав, которые, как скоро просмотрю, возьмусь за корректуры. Вымарок цензурных очень много» (AЧ). Неотосланные пять глав, о которых здесь говорится, — очевидно, последние главы (85—89) наборной рукописи, до эпилога.
16 января Толстой писал Марксу: «Я был нездоров и теперь еще не поправился и потому не успел окончить последние главы и просмотреть присланные корректуры с помарками. Я всё надеялся успеть сделать это и вместе с высылкой подписанных корректур прислать и конец; но нездоровье помешало. От этого и не известил вас о получении корректур, за что прошу извинить меня. С завтрашнего дня начну просмотр корректур сначала и надеюсь через день или два выслать вам их подписанными к печати. Некоторые места помарок, которые кажутся мне слишком осторожны, я отмечу красным карандашем: от вас будет зависеть отстоять эти места или нет. Последние главы будут не так нецензурны, как главы, о которых вы говорите. Во всяком случае же в них найдется то, что может быть оставлено и может быть достаточным заключением романа».
Затем с 23 января в «Ниву» стали посылаться корректуры первых глав романа. 23 и 25 числа было послано 28 глав; упомянутые в письме к Черткову пять глав всё еще задерживались посылкой. 5 февраля Толстой писал Марксу: «Хотел прислать вам конец с Г. Сергеенко,596 но не мог этого сделать. Я всё нездоров и не нахожусь в том душевном состоянии, в котором мог бы исправить конец. В неисправленном же виде бесполезно посылать, так как придется всё изменять, и всё равно цензурное разрешение не будет окончательное. Пускай цензура выкидывает всё, что находит нужным выкинуть, а вы печатайте всё, что не выкинуто». В приписке к письму Толстой однако добавляет: «Обдумав, посылаю всё-таки с П. А.597 несколько глав». Эти «несколько глав» — очевидно, пять недостававших глав основного текста романа, общее количество которых теперь выросло до восьмидесяти девяти, и часть эпилога — незаконченная первая его глава и глава шестая, вслед за которой шел «Эпилог эпилога».
Наборная рукопись, в которой есть ряд авторских исправлений, в целом не была однако тщательно и систематически проверена и просмотрена автором: некоторые неразобранные и искаженные в ней переписчиками места не были исправлены, и пропущенные из-за их неразборчивости слова не вписаны.
Работа Толстого над «Воскресением» в период с конца августа 1898 года до середины января 1899 года составила четвертую редакцию повести, прослеживаемую по рукописям №№ 21, 22, 24—26, частично №№ 19 и 20 и по большей части рукописи № 23. Она значительно переработана и очень дополнена по сравнению с редакцией предыдущей. В первых двух частях новая редакция в общем уже во многом приблизилась к окончательной. Существенные особенности четвертой редакции сводятся к следующему. Тут впервые выступают на сцену политические — Марья Павловна, носящая здесь еще фамилию Медынцевой, а не Щетининой, как в окончательной редакции, Вильгельмсон, в окончательной редакции переименованный в Симонсона, жена врача, которая в окончательной редакции получит фамилию Ранцевой, и, кроме того, Земцов и Крузе, позднее исключенные из текста «Воскресения».
Толстой, начиная с 1880-х годов, неоднократно встречался с отдельными представителями русской революционной интеллигенции. Так, в 1884 году он общался с А. В. Дмоховской, сын которой, Л. А. Дмоховский, участник кружка долгушинцев, в 1874 году был приговорен за распространение революционных прокламаций к десяти годам каторжных работ. В 1880 году он, по дороге в Кару, заболел оспой и умер в Иркутской тюремной больнице. В 1884 году сослан был в Сибирь в связи с делом 1 марта и зять Дмоховской А. А. Тихоцкий. О нем Толстой писал своей двоюродной тетке гр. А. А. Толстой с просьбой поддержать ходатайство Дмоховской перед государем и государыней об его помиловании.598 О встрече с Дмоховской Толстой отмечает в дневнике под 20 марта и 10 апреля 1884 года. 17 апреля того же года он в дневнике записывает: «Пришла Дмоховская. Принесла кучу материала. Я поехал верхом, читал рукописи Дмоховской». 23 апреля там же записано: «Дмоховские решительно хотят революционизировать меня». Очень вероятно, что введенная в конце повести, в четвертой ее редакции, фигура Семенова, позднее переименованного в Крыльцова, в значительной мере подсказана Толстому личностью Дмоховского.
В том же 1884 году Толстой принимал участие в деле Н. А. Армфельд, отбывавшей каторгу на Каре по делу о вооруженном сопротивлении властям. Он несколько раз виделся с матерью Н. А. Армфельд, ознакомившей его с процессом и письмами дочери к ней из каторги (записи в дневнике 10, 11 и 12 апреля) и обращался к гр. А. А. Толстой с просьбой исхлопотать разрешение поселиться матери вместе с дочерью и затем об облегчении участи Н. А. Армфельд.599 Нужно думать, что она некоторыми чертами своего характера внушила Толстому образ Марьи Павловны.
Все революционеры фигурируют в этой редакции повести еще до отправки арестантской партии в Сибирь. С Марьей Павловной Нехлюдов знакомится в посетительской, а не по пути в Сибирь, как в окончательной редакции. Тут же он знакомится и с ее братом, молодым ученым, зоологом, который рассказывает Нехлюдову о том, за что была арестована его сестра (в окончательной редакции об этом сообщает Нехлюдову Вера Богодуховская). Марья Павловна просит Нехлюдова помочь освобождению невинно заключенной женщины-врача Дидерих. Нехлюдов в свою очередь обращается к Марье Павловне с просьбой нравственно помочь Катюше; Марья Павловна охотно соглашается и предлагает ему просить начальство о переводе Масловой к политическим. Просьба Нехлюдова отклоняется, но Маслова с тех пор, во время ее пребывания в тюрьме, всё же общается с Марьей Павловной, относящейся к ней очень участливо (см. варианты №№ 71—73, 78). В следующей редакции знакомство Масловой с политическими начинается лишь по пути в Сибирь, и Марья Павловна сначала относится к Катюше с предубеждением. В четвертую редакцию введена сцена сечения двух арестантов, исключенная Толстым лишь в шестой редакции (см. вариант № 119). Тут же впервые рассказано о знакомстве Нехлюдова с Меньшовым в его камере и с арестантами, содержащимися в тюрьме за беспаспортность,600 о визитах Нехлюдова к адвокату, ведущему дело Масловой, и к вице-губернатору Масленникову, у которого Нехлюдов ходатайствует, сначала о разрешении свиданий с Масловой в тюремной конторе, а затем об арестованной Дидерих, о беспаспортных и о переводе Масловой к политическим (см. варианты №№ 74—76). Решительное объяснение Катюши с Нехлюдовым, при котором она грубо его отталкивает, окончательно отказываясь выйти за него замуж, здесь происходит не до поездки Нехлюдова в свои имения, а после этого, и вызывается тем впечатлением, которое на Маслову произвела привезенная Нехлюдовым из Панова фотография (см. вариант № 80). Рассказ о поездке Нехлюдова в его имения для устройства дел крестьян в четвертой редакции значительно переработан и дополнен в направлении к редакции окончательной; здесь введена новая глава, в которой рассказывается о бессонной ночи Нехлюдова в Панове во время грозы, когда он предается воспоминаниям о своей юности и размышлениям о жизни. При перечислении пановских крестьян, пришедших к Нехлюдову для окончательного сговора о земле, называются их имена и фамилии, точно соответствующие именам и фамилиям знакомых Толстому яснополянских крестьян, удержанные еще в черновом тексте шестой редакции и исключенные лишь в тексте окончательном. (Яснополянские крестьяне еще ранее фигурируют у Толстого под своими реальными именами в «Утре помещика», «Дневнике помещика», «Идиллии», «Тихоне и Маланье», в черновых отрывках рассказов из деревенской жизни, в «Декабристах» и «Анне Карениной».) Орнатов, с которым Нехлюдов встречается после возвращения в город, заменен Шенбоком и отождествлен с тем другом Нехлюдова, который заезжает за ним к тетушкам перед отъездом обоих на войну. Впервые здесь Нехлюдов заинтересовывается делом сектантов, о котором советуется с адвокатом и в связи с которым затем ведет хлопоты в Петербурге. Тут же впервые подробно рассказано о поездке Нехлюдова в Петербург и о встречах его с различными лицами в связи с теми хлопотами, которыми он здесь занят. В повесть введена графиня Чарская и ее муж, Mariette, Набросов, позднее замененный бароном Воробьевым, проповедник Кизеветтер, комендант Петропавловской крепости барон Кригсмут, сенаторы, Лидия Шустова и ее семья, флигель-адъютант Богатырев, сановник Топоров — всё персонажи, фигурирующие во второй части «Воскресения», в окончательной его редакции. Отсутствует пока лишь товарищ обер-прокурора сената Селенин. Характеристики этих персонажей здесь в общем близки к тем, какие даны им в окончательной редакции. Из более существенных отличий от нее следует отметить лишь рассказ о влюбленности сенатора Бе в подругу его дочери (см. вариант № 81) и дополнительную характеристику председательствовавшего сенатора Никитина (см. вариант № 82).601 О сенаторе Сковородникове и о Топорове говорится значительно резче, чем в окончательном тексте (см. варианты №№ 81 и 83).602 Эпизоды, связанные со всеми этими персонажами, в значительной мере приближаются к тому тексту, который читается в окончательной редакции. Лишним по сравнению с ним является эпизод с обезумевшей женщиной, заключенной в Петропавловской крепости, визжащей отчаянным голосом и бьющейся головой о стену. Этот эпизод удержался и в пятой редакции и исключен лишь в шестой (см. вариант № 125). Отсутствует рассказ тетки Шустовой о своем аресте, рассказанный в XXVI главе второй части окончательной редакции. Лидия Шустова заменила собой ранее упоминавшуюся в повести женщину-врача Дидерих. Но в наборном экземпляре рукописи, представляющем собой завершительный момент в работе Толстого над четвертой редакцией, оба эти имени не сведены к единству: Марья Павловна просит Нехлюдова за Дидерих, он говорит о Дидерих с вице-губернатором Масленниковым, а в Петербурге, как за протеже Марьи Павловны, Нехлюдов хлопочет не о Дидерих, а о Лидии Шустовой и ее же навещает в ее квартире.
Описание хлопот Нехлюдова в Петербурге и связанных с ними встреч его с различными лицами в значительной степени основано на реальных фактах, к которым так или иначе имел отношение сам Толстой. Так — прежде всего — хлопоты Нехлюдова по делу сектантов имеют в своей основе хлопоты самого Толстого о самарских молоканах, у которых были отняты дети для предотвращения вредного с точки зрения официальной церкви влияния на них родителей. Он дважды — 10 мая и 19 сентября 1897 г. — писал по этому поводу Николаю II,603 обращался за помощью к А. Ф. Кони и, кроме того, напечатал о том же в газете «С. Петербургские ведомости» от 15 октября 1897 года протестующее письмо на имя редактора. В феврале 1898 года дочь Толстого Татьяна Львовна, посоветовавшись с близким знакомым Толстых — помощником командующего императорской главной квартирой гр. А. В. Олсуфьевым, выведенным в «Воскресении» в образе флигель-адъютанта Богатырева, отправилась по этому делу к обер-прокурору синода К. П. Победоносцеву, очень прозрачно фигурирующему в «Воскресении», начиная с четвертой его редакции, под фамилией Топорова. Свидание Т. Л. Толстой с Победоносцевым, описанное ею в своем дневнике,604 в ряде подробностей совпадает с тем, что читается о свидании Нехлюдова с Топоровым. Самая характеристика Топорова, данная в четвертой редакции (см. вариант № 83), резче той, какую мы читаем в редакции окончательной, где выброшены первоначально написанные слова, говорящие о нем как о человеке сухом, ограниченном и по мере своего служебного возвышения всё более глупевшем и отстававшем от жизни, а также уничтожен отзыв о популярной славянофильской триаде — православие, самодержавие и народность, на которую опирался в своей деятельности Топоров. Смягчен в окончательном тексте и общий тон тех размышлений, каким предается Нехлюдов после свидания с Топоровым.
В самом рассказе о деле сектантов Толстой сразу же отступил от фактической его сущности. В беседе Нехлюдова с адвокатом, во всех ее редакциях, речь идет о том, что сектантов суд приговорил к ссылке за то, что они сообща читали «Евангелие»; в эпизоде свидания Нехлюдова с Топоровым, в первой его редакции, говорится о том, что членов семей осужденных сектантов рассылают в разные места, причем не сказано, за что рассылают.605
Помимо указанных, ряд персонажей, с которыми Нехлюдов сталкивается во время своего пребывания в Петербурге и которые впервые введены в четвертую редакцию «Воскресения», имели свои реальные прототипы.
Так, прототипом графини Катерины Ивановны Чарской, видимо, послужила графиня Елена Ивановна Шувалова, ревностная последовательница лорда Редстока. Она приходилась теткой В. Г. Черткову, точно так же как Чарская была теткой Нехлюдову, которому, как на это указывал еще H. Н. Страхов, Толстой придал многие черты характера Черткова. Она, как и Чарская, отличалась веселостью и разговорчивостью. Толстой знал ее и был в ее доме в 1882 году, когда у нее останавливалась приехавшая из Петербурга двоюродная его тетка гр. А. А. Толстая.606 Что касается ее мужа — графа Ивана Михайловича Чарского, то в нем, скорее всего, нашла себе отражение личность всесильного временщика в царствование Александра II, крайнего реакционера графа Петра Андреевича Шувалова, мужа гр. Е. И. Шуваловой. Он не был министром, как гр. Чарский в «Воскресении», но занимал высокие посты, вплоть до поста шефа жандармов и затем посла в Лондоне; играя крупную роль во внутренней политике и пользуясь большим доверием у Александра II, он распоряжался назначением и смещением министров; был очень богат, получал высшие ордена вплоть до ордена Александра Невского с алмазными украшениями к нему (большое количество орденов «до алмазных знаков чего-то включительно» получает и гр. Чарский). Чарский стремится к общению с коронованными особами обоих полов. В карьере Шувалова этого рода общение было очень частым: он был послом при английской королеве, после Берлинского конгресса объезжал с дипломатическими поручениями европейские дворы, наконец, при восшествии на престол Александра III ездил к императору австрийскому и королю итальянскому для доставления им собственноручных писем нового русского императора. Как и Чарский, Шувалов был неразборчив в средствах для достижения карьеры и обнаружил себя неудачливым государственным деятелем в бытность свою английским , послом. По выходе в отставку он, так же как и Чарский, продолжал оставаться членом государственного совета и принимать участие в деятельности различных учреждений. Толстой с гр. П. А. Шуваловым лично знаком был очень мало, но фигура его как государственного деятеля и его внутренний облик несомненно были ему знакомы.
Образ мужа Mariette — Червянского несомненно внушен Толстому личностью известного ему П. В. Оржевского, в 1880-х годах бывшего товарищем министра внутренних дел и командиром корпуса жандармов.
Прототипом проповедника Кизеветтера, как догадывается Р. Латимер (R. S. Latimer) в своей книге «D-r Baedeker and his apostolic work in Russia», London, 1917, и поддерживающий эту догадку В. И. Срезневский,607 был доктор Бедекер, немец по происхождению, издавна однако переселившийся в Англию, сподвижник Редстока, выступавший со своими проповедями в Петербурге и в тюрьмах в Сибири. По мысли Латимера, Бедекер послужил прототипом не только для Кизеветтера, но и для англичанина, фигурирующего в третьей части «Воскресения» в качестве спутника Нехлюдова при обходе камер сибирской тюрьмы. С Бедекером Толстой познакомился в феврале 1889 года. В дневнике под 8 февраля этого года он отмечает визит к нему в Москве Бедекера, сопровождая запись следующим отзывом о своем госте: «Говорил с пафосом и слезами, но холодно и неправдиво. А добрый человек. Его погубило проповедничество. Он прямо сказал, что всякий — миссионер, и настаивал и приводил тексты в подтверждение того, что надо проповедывать и что недостаточно «светить добрыми делами перед людьми». Я всё время трогался до слез, отчего — не знаю». Этот отзыв о Бедекере целиком покрывается характеристикой Кизеветтера в «Воскресении». Можно думать однако, что в образе Кизеветтера отразилось впечатление, испытанное Толстым и от другого проповедника — В. А. Дитмана, члена «Общины апостолов последних дней», бывшего одно время в числе главных руководителей этой общины в Петербурге. Дитмана Толстой слушал в Москве на религиозном собрании у своей знакомой Л. Ф. Сомовой. 29 апреля 1884 года он записал в дневник: «Пришел Орлов.608 С ним к Сомовой. Дитман проповедует. Кое-что хорошо. Но лицемерно. Я ушел от молитвы». (Такое же впечатление лицемерия производит на Нехлюдова и речь Кизеветтера, и Нехлюдов уходит из залы, не дождавшись окончания собрания.)
Фигура коменданта Петропавловской крепости барона Кригсмута возникла у Толстого в результате его свидания с бароном Е. И. фон-Майделем, в 1850-х гг. служившим в кавказской армии, где служил тогда и Толстой, и состоявшим комендантом Петропавловской крепости в пору, когда Толстой, в бытность свою в Петербурге в марте 1878 года, осматривал ее в связи со своей работой над «Декабристами». Служебные формуляры Кригсмута и Майделя во многом совпадают.609
Исключенный из окончательной редакции эпизод с обезумевшей женщиной, бьющейся головой о стену в каземате Петропавловской крепости, возник у Толстого несомненно под влиянием известия о самосожжении в Трубецком бастионе Петропавловской крепости М. Ф. Ветровой в феврале 1897 г. Этой трагической кончине Ветровой предшествовали такие же умоисступленные ее припадки, какие были у заключенной женщины, фигурировавшей в черновых редакциях «Воскресения». Характерно, что в окончательной редакции, говоря об одном из казематов, где сидела заключенная, Толстой зачеркнул после слова «казематов» слова «Трубецкого бастиона», т. е. того самого бастиона, в котором была заключена Ветрова. Толстой лично знал Ветрову, познакомившись с ней летом 1896 г. у Чертковых, живших тогда вблизи Ясной поляны, и весть о ее гибели очень взволновала его. Он обращался к А. Ф. Кони за советом, нельзя ли опубликовать в печати сведения об этом событии и что делать в дальнейшем, для того чтобы такого рода событиям противодействовать. О гибели Ветровой он тогда же писал В. Г. Черткову. В дневнике, 9 марта 1897 г., Толстой записал: «Написал Черткову и Кони о страшном событии с Ветровой».
————
По возвращении в Москву Нехлюдов находит Маслову в той же роли сиделки в больнице, в какой он оставил ее, уезжая в Петербург, а не вновь в тюрьме, как в окончательной редакции: столкновение с фельдшером, о котором здесь, так же как и в пятой редакции, говорится подробнее, чем в редакции окончательной (см. вариант № 107), проходит для Масловой благополучно, благодаря заступничеству доброго молодого доктора. Вслед за этим идет вновь написанная глава, соответствующая XXX главе второй части романа, в которой говорится о делах, занимавших Нехлюдова по возвращении из Петербурга и об изучении им вопроса о преступности и об уголовном суде. Следующий затем рассказ о сестре Нехлюдова Наталии Ивановне Рагожинской, о ее муже и о спорах с ним Нехлюдова о суде и о земельной собственности значительно развит по сравнению с редакцией предыдущей и приближается к соответствующему тексту окончательной редакции. Далее идут впервые написанные главы, в которых рассказывается о сборах Нехлюдова в дорогу, перечитывании им своего дневника, отправке арестантов на вокзал, шествии их по городу (эпизод встречи с богатой коляской еще отсутствует), о смерти арестантов от солнечного удара, говорится о посещении Нехлюдовым полицейского участка и о встрече его с сумасшедшим, о приезде Нехлюдова на вокзал, о разговоре его с Масловой и другими арестантами, о встрече с сестрой и об отъезде. Всё это рассказано близко к соответствующим главам окончательной редакции, но кратче сравнительно с ней. Эпизод шествия семьи Корчагиных пока отсутствует; отсутствует и текст, соответствующий трем последним главам второй части романа в его окончательной редакции (мысли Нехлюдова на площадке вагона в связи со смертью арестанта, во время грозы и ливня, описание соседей Нехлюдова в вагоне третьего класса, рассказ Тараса о своем горе, остановка на станции, выход семьи Корчагиных и появление партии рабочих).
Текст, соответствующий первым двум частям романа в окончательной редакции, поделен здесь на 89 глав, без разделения на части. Вслед за этим идет «Эпилог», поделенный на шесть глав, и «Эпилог эпилога». И тот и другой соответствуют третьей части «Воскресения» в окончательной редакции, но по сравнению с ней представляют собой как бы краткий конспект, в дальнейшей стадии работы расширенный, дополненный и настолько радикально переделанный, что в завершенной редакции в нем почти ничего не осталось нетронутым. В эпилоге набросаны следующие эпизоды: путешествие партии в Сибирь, расправа конвойного офицера с арестантом, спор политических в камере в присутствии Нехлюдова (помимо политических, фигурировавших в повести ранее, сюда введены еще Набатов, Семенов, позже переименованный в Крыльцова), прибытие Нехлюдова и партии арестантов, которой он сопутствует, в большой сибирский город, судя по его описанию у Толстого — в Иркутск, посещение Нехлюдовым начальника края, затем почтамта, обед у начальника края, посещение камер уголовных и раздача англичанином Евангелий, смерть Семенова, позднее именуемого Крыльцовым, чтение Нехлюдовым Евангелия в связи с душевным волнением, испытанным им от смерти Семенова. Маслова выходит замуж за Вильгельмсона (в окончательной редакции — Симонсона).
Эпизод избиения конвойным офицером арестанта заимствован Толстым из книги Д. А. Линева «По этапу» (первое издание Спб., 1886), как он сам на это указал в примечании ко II главе третьей части «Воскресения» в окончательной редакции, куда этот эпизод вошел. В фактической своей части рассказ Толстого о расправе офицера очень близок к соответствующему рассказу Линева, занимающему всю ХVIII главу его книги. Вмешательству у Толстого в инцидент Марьи Павловны, попросившей офицера разрешить ей нести ребенка скованного по рукам арестанта, соответствует у Линева вмешательство одной из арестанток, обратившейся к конвойному начальнику с аналогичной же просьбой.610
Фигура Набатова возникла в четвертой редакции «Воскресения», видимо, под влиянием воспоминания Толстого о его встрече в 1883 году в самарских степях с привлекавшимся в 1878 году по делу 193-х Е. Е. Лазаревым. О нем Толстой писал в письме к жене от 8 июня 1883 года, сообщая ей о своем знакомстве с двумя судившимися по указанному делу: «Один особенно, крестьянин (крепостной бывший) Лазарев, очень интересен. Образован, умен, искренен, горяч и совсем мужик — и говором и привычкой работать. Он живет с двумя братьями, мужиками, пашет и жнет и работает на общей мельнице».611
«Эпилог эпилога» представляет собой соединение двух окончаний третьей редакции (см. варианты №№ 61 и 62). Катюша с мужем поселяются в уездном городе, муж ее — Вильгельмсон служит землемером; у нее родился ребенок. Нехлюдов уезжает в Москву, пишет книгу об уголовном законе, и жизнь понемногу затягивает его своей паутиной. От заключительных строк третьей редакции, в которых говорится о зародившемся у Нехлюдова влечении к курсистке — дочери адвоката, осталась лишь глухо звучащая фраза: «Опять поднялись в нем ослабевшие было совсем любовные инстинкты, прежнее чувство любви, которое он еще не сознавал».
Вместе с тем в эту редакцию введены два эпизода, позднее Толстым исключенные. Первый эпизод, исключенный в пятой редакции, вставлен в сцену спора политических в камере и заключает в себе рассказ о повешенном мировом судье Синегубе, прототипом для которого послужил повешенный в Одессе в 1879 г. народоволец Д. А. Лизогуб, и о том восторженном впечатлении, какое Синегуб произвел на старика-старообрядца, сидевшего вместе с ним в тюрьме (см. вариант № 90). Этот эпизод позднее, в 1903—1904 гг., Толстым был развит в самостоятельный рассказ «Божеское и человеческое». Второй эпизод, исключенный в шестой редакции, — характеристика каторжника Федорова и его рассказ об убийстве вдовы (см. вариант № 115) — вошел в состав «Фальшивого купона», законченного в 1904 г., где сказанное о Федорове усвоено Степану Пелагеюшкину. В окончательном тексте «Воскресения» осталось лишь упоминание о Федорове.
В этот период своей работы Толстой нуждался в ряде фактических сведений относительно жизненного уклада и режима тюрьмы и каторги и юридических прав осужденных на каторгу. С этой целью между прочим в сентябре 1898 года он, в виду отказа тульской администрации разрешить ему осмотр местной тюрьмы, вместе с М. А. Стаховичем, бывшим тогда орловским губернским предводителем дворянства, посетил орловскую тюрьму. Об этом С. А. Толстая записала в своем дневнике 28 сентября 1898 г.: «Он [М. А. Стахович] привез из Орла обратно Льва Николаевича, который ездил туда посмотреть тюрьму для своей повести».612 Позднее, в январе 1908 г., М. А. Стахович напомнил Толстому его свидание с орловским губернатором и указал ему на то, что этот губернатор изображен в «Воскресении» под именем Масленникова. В ответ на это замечание Толстой смеясь сказал: «Да неужели я такую гадость сделал?»613
За различными справками в этой области Толстой обращался к своим знакомым — юристам, в частности к Н. В. Давыдову и В. А. Маклакову. Письменные справки В. А. Маклакова, сообщавшиеся Толстому по почте и подвергшиеся перлюстрации, серьезно обеспокоили департамент полиции, заподозривший Толстого и его последователей в стремлении заразить толстовством арестантов, отбывающих наказание в тюрьмах, в ссылке и на каторге. В связи с этим 6 октября 1898 года департаментом полиции на имя московского обер-полицеймейстера было послано следующее отношение: «В департаменте полиции получены указания, что писатель граф Лев Николаевич Толстой в настоящее время озабочен установлением через посредство своих почитателей и последователей его учения ближайших с тюремным населением отношений, с целью возможно широкого затем распространения этого учения среди арестантов, как содержащихся в тюрьмах, так и в особенности отбывающих наказание в ссылке и на каторге. В этих видах некоторыми из толстовцев принимаются ныне меры к сближению с тюремным начальством и лицами тюремной инспекции для получения сим путем возможности проникновения в места заключения, для свидания с арестантами, сопровождения их в пути при пересылке в Сибирь в качестве фельдшериц и т. п.; причем в случае успеха, повидимому, предполагается поселить в ближайшем соседстве с каторжными острогами некоторых лиц, которые принимали бы на себя сперва исполнение поручений и разных ходатайств заключенных и, заслужив таким образом их доверие, могли бы затем с надеждою на успех приступить к распространению между ними толстовского учения. В настоящее время делаются уже первые в этом смысле попытки, причем преимущественно внимание графа Толстого и его единомышленников обращено в места заключения города Москвы и Сибирский ссыльный тракт. Сообщая об изложенном и препровождая при сем копии двух полученных агентурным путем писем известного вашему высокородию бывшего студента Московского университета Василия Алексеева Маклакова (отношение департамента полиции от 28 сентября 1898 года за № 7875—1706), — департамент полиции имеет честь покорнейше просить ваше высокородие приказать обратить особое внимание на происки Маклакова и на сношения его с чинами судебного ведомства и тюремной инспекции и о последующем не оставить уведомлением».614
В первом из приложенных к этому отношению писем, от 15 сентября 1898 г., В. А. Маклаков, извиняясь за опоздание с сообщением порученных ему Толстым справок, очевидно отвечая на соответствующие запросы Толстого, сообщает что 1) осужденная на каторгу, для отправления туда, может быть служащей в лазарете сиделкой или, вернее, помощницей фельдшерицы, причем она не будет выпускаться на свободу, но всё же внутри лазарета будет на положении служащей, 2) муж или жена, которые следуют в Сибирь за осужденным на каторгу, идут отдельно от партии, на свой счет, в своих костюмах; но они могут просить внести себя в списки отправляемых и тогда (всё на свой счет) следуют при партии, как бы на положении начальства и конвойных, 3) жениться на каторжной можно, подав об этом просьбу в ссыльный приказ, но во всё время каторги, пока она не сменится поселением, свободный супруг должен жить отдельно, 4) образованный и добрый человек может сделать для каторжных очень много; власть каторжного начальства очень широка, но люди они в общем не злые, и, если нет риска, что арестант убежит, они охотно допускают всё то, что может облегчить его положение; поэтому можно прежде всего оказывать влияние на это начальство и затем получить разрешение часто бывать в остроге, видаться со всеми и быть исполнителем всех просьб и поручений каторжных. Кроме того, Маклаков пишет о том, что он послал письмо в Сибирь к одному из отбывающих там наказание, который должен сообщить ему сведения по тем вопросам, которые интересуют Толстого; в сентябре же у Толстого должен быть Н. В. Давыдов, много знающий в этой области и собирающийся еще кое-что расспросить у тюремного инспектора.
Как нетрудно видеть, справки Маклакова были использованы Толстым при работе над «Воскресением»; по крайней мере, сведения, в них сообщенные, не расходятся с тем, что в соответствующих случаях читается в романе.
Во втором письме, от 22 сентября того же года, Маклаков пишет Толстому о том, что у него имеется десять тысяч (очевидно, собранных для духоборов), и он не знает, что с ними делать; затем он сообщает, что был у Сытина, который обещал немедленно выслать Толстому книги Мельшина и Ядринцева о сибирской каторге. (Оба письма Маклакова в подлинниках хранятся в АТБ.)
Что касается Н. В. Давыдова, то он, помимо сообщения Толстому различных юридических справок, написал для романа тексты обвинительного акта, врачебного исследования трупа купца Смелькова и акта исследования его внутренностей, а также тексты, заключающие в себе вопросы суда присяжным заседателям, их ответы на них и приговор суда.
VI.
Целиком набранный «Нивой» оригинал «Воскресения» подвергся частью окончательной авторской правке, большей же частью лишь предварительной. Работа над корректурами романа заняла у Толстого целый год и была закончена лишь в декабре 1899 г. В результате этой правки разница между текстом наборной рукописи и текстом окончательным получилась огромная. Материал был радикально переработан, увеличен раза в полтора и пополнен рядом эпизодов, в наборной рукописи отсутствовавших. Только для текста первых двадцати восьми глав первой части романа потребовался всего лишь один повторный набор. Что же касается всего остального материала, то он подвергся такой усиленной авторской правке и был настолько расширен, что исправленные корректуры приходилось вновь набирать два, три, четыре раза и больше. В ряде случаев корректура переделывалась Толстым настолько радикально, что она с поправками целиком переписывалась, затем вновь исправлялась, вновь переписывалась и т. д., пока вторично, опять с рукописного оригинала, не поступала в новый набор, за которым часто следовало еще несколько наборов (таковы, напр. главы, в которых идет речь о богослужении, о посещении Нехлюдовым Шустовой, первые главы третьей части и многие другие). В процессе исправления корректур роман был поделен на три части, и общее количество глав возросло до ста двадцати девяти. Третья часть была написана почти заново, и в ней вместо первоначальных шести глав получилось двадцать восемь.
Эта работа нашла себе отражение в письмах Толстого и в его дневниковых записях. В письме к Черткову от 5 февраля 1899 г. из Москвы, жалуясь на нездоровье, физическую и умственную слабость и обилие дел, он пишет: «Первое и самое главное — духоборы... Другое дело — это мое писание, в котором я не могу ничего двигать, так как нездоровится, и мне прямо противно это писание, особенно конец. А Маркс просит прислать конец, чтобы, судя по нем, цензура решила, можно ли пропустить начало. Надеюсь, что моя спячка пройдет, а теперь хочется не поправлять и прибавлять, а всё черкать» (AЧ). В письме к П. А. Буланже от 12—15 (?) февраля 1899 г., жалуясь на нездоровье, на отсутствие сил и бодрости мысли, на утомительность городской жизни, Толстой пишет: «Исправление «Воскресения» совсем не двигается».615 15 февраля Толстой пишет сыну С. Л. Толстому: «Я получил отвращение к «Воскресению» и сдал глав 30 до Мая; не могу взяться за продолжение исправлений»,616 и в тот же день Черткову: «у меня всё болит спина, и слабость и отвращение к «Воскресению», зa которое не могу взяться» (AЧ). Но 20 февраля, в письме к нему же, он сообщает: «Здоровье мое лучше, и я опять взялся за «Воскресение», боясь пропустить этот хороший период, не окончив» (AЧ). 21 февраля в дневниковой записи Толстого, следующей непосредственно за записью от 2 января, читаем: «Сначала шло «Воскресение», потом совсем остыл. Написал письмо к фельдфебелю617 и в шведские газеты.618 Дня три, как опять взялся за «Воскресение». Подвигаюсь». 22 февраля С. А. Толстая пишет В. В. Стасову: «Воскресение всё подвигается к концу и поглотило всего Льва Николаевича. Как он поразительно добросовестно работает. Изучает мельчайшие подробности во всех областях, куда вводит лиц своей повести».619 В письме к Черткову от начала марта Толстой пишет: «Много переделываю «Воскресение» (AЧ). В письме к нему же, написанном в конце апреля, читаем: «Я очень устал и запутался в своей работе. Если эта задержка расстроит дело с Америкой, — что же делать. Иначе не мог» (AЧ). В письме к Черткову от 5 мая, извиняясь за задержку в доставлении ему текста «Воскресения» и объясняя ее потребностью «исправлять скверное», Толстой говорит: «Дело в том, что как умный портретист, скульптор (Трубецкой) занят только тем, чтобы передать выражение лица — глаз, так для меня главное — душевная жизнь, выражающаяся в сценах. И эти сцены не мог не перерабатывать. Если большое затруднение переделывать, печатайте как прежде было, только жалко» (АЧ). В письме к нему же от 2 июня он пишет: «Я работаю напряженно и над душой своей и над «Воскресением» (AЧ). 5 июня, разумея работу над «Воскресением», он пишет дочери Т. Л. Толстой: «Я всё с увлечением, как Трубецкой, работаю, тем более что просить никого не нужно позировать».620 26 июня, после четырехмесячного перерыва в записях, Толстой записал в дневнике: «Не скажу, чтобы дурно провел это время. Усиленно работал и работаю над «Воскресением». Есть многое, есть недурное, есть то, во имя чего пишется». В следующей дневниковой записи, 5 июля, читаем: «Всё время был болен обычной желудочной болезнью. Работа, очень увлекавшая меня, остановилась». В письме к П. И. Бирюкову от 1 августа Толстой пишет: «Кругом виноват перед вами за то, что не пишу. Всю воду свою пускаю на работу «Воскресения», а потом остаюсь слаб и пуст и, кроме того, всё лето не переставая хвораю животом... И сейчас нездоров. Руки чешутся обо многом сказать в форме статей. Да надо кончать «Воскресение». Когда не было художественной работы, я по ней скучал, а теперь уж хочется освободиться, много набралось другого».621 8 августа в письме к Черткову, жалуясь на недомогание, длившееся всё лето и мешавшее аккуратно переписываться, он добавляет: «Воскресение берет всё время и силы» (AЧ). В письме к В. Г. и А. К. Чертковым от 28 августа, имея в виду работу над «Воскресением», Толстой пишет: «Я ужасно напряженно занят и радостно, но при этом всё болею, так что очень мало могу делать» (AЧ).
В дневнике 28 сентября, после перерыва больше чем в полтора месяца, он записал: «Всё работал над «Воскресением»; теперь запнулся на 3-й части. Уже давно не иду вперед». В следующей дневниковой записи — 2 октября — читаем: „Кажется, выбился из трудного места «Воскресения»“. О трудности работы над третьей частью «Воскресения» Толстой писал 6 октября Черткову: «Я работаю очень дурно над 3-й частью. Всё переменяю и всё недоволен. Всё нездоровится, из 5, 6 дней едва один хороший, свободный. Унылое и физически мрачное настроение» (AЧ). 13 октября в дневнике записано: «Воскресение» плохо подвигается. Послал 4 главы, кажется нецензурных, но, по крайней мере, кажется, остановился на одном и больших, важных перемен делать не буду». В тот же день там же добавлено: «В «Воскресение» вдумал хорошие сцены». 27 октября в дневнике такая запись: «Хорошо, но часто хвораю: больше больных дней, чем здоровых, и оттого мало пишу. Отделал 19 глав, очень неоконченных. Работаю над концом». 6 ноября Толстой писал своему брату Сергею Николаевичу: «Я всё вожусь с своей 3-й частью, всё набрано, но еще не всё исправлено. И в этой 3-й части много нецензурного. Не знаю, что пропустят».622 Наконец, 17 декабря в письме к Черткову Толстой сообщает: «Я отослал третьего дня последние главы «Воскресения», которыми я недоволен, но чувствую, что дело это кончено, и с радостью и надеждой колеблюсь в выборе работы» (AЧ). На следующий день, 18 декабря 1899 года, в дневнике записано: «Кончил «Воскресение». Нехорошо, не поправлено, поспешно; но отвалилось и не интересует больше».
В период работы над корректурами сложились пятая и шестая редакции романа. Пятая редакция представлена корректурой № 27, в которой окончательно были исправлены первые 28 глав, остальные же исправлены и дополнены лишь начерно; шестая редакция обнимает весь последующий рукописный и корректурный материал.
Существенной особенностью пятой редакции по сравнению с предыдущей является прежде всего перенесение знакомства Масловой с политическими ко времени ее путешествия в Сибирь. Поэтому все сцены, в которых описывались отношения Масловой с Марьей Павловной в пересыльной тюрьме, в корректуре зачеркнуты. Это изменение фабулы романа явилось результатом бесед Толстого с надзирателем московской Бутырской тюрьмы И. М. Виноградовым, происходивших в январе 1899 г. Об этих беседах Виноградов, вероятно послуживший прототипом для смотрителя тюрьмы, сообщает в своей печатной заметке.623 Толстой сам явился на квартиру надзирателя с целью получить у него сведения о подробностях тюремного быта. Толстого прежде всего заинтересовал вопрос, имеют ли политические арестованные общение в тюрьме с уголовными. Получив на это отрицательный ответ, Толстой, по словам И. М. Виноградова, сказал: «То, что вы мне сообщаете, заставляет меня изменить план романа». На следующий день, когда надзиратель пришел на квартиру к Толстому, Толстой вновь стал спрашивать его, не могут ли политические каким-либо способом иметь общение с уголовными. «Мне очень хотелось бы — передает Виноградов слова Толстого, — написать в романе сцену, где Маслова, находясь в тюрьме, могла бы завести знакомство с политическими арестантами. Теперь же мне придется изменить план романа и знакомство Масловой с политическими перенести на путь их в Сибирь». В продолжение четырех свиданий с Толстым тюремный надзиратель сообщил ему ряд сведений, касающихся отправки ссыльных из Москвы, остановок их на этапах и ночлегах, отношения конвойной команды к арестантам, особенно к женщинам, и т. д. Виноградов сам читал те места корректур, в которых было описание тюрьмы, и указывал Толстому на встречавшиеся в тексте неточности, а Толстой на листе бумаги записывал указания Виноградова. (Ср. текст, напечатанный в отделе «Записей и вопросов», относящихся к «Воскресению», под № 2; это, видимо, как раз те записи, которые делал Толстой со слов Виноградова.)
Кроме того, в АТБ (папка XXX) хранится рукопись на двух листках, исписанная карандашом посторонней рукой и отвечающая на девятнадцать вопросов, касающихся тюремного быта и распорядка. Вероятно, она написана всё тем же надзирателем Бутырской тюрьмы и передана Толстому для справок. По словам Виноградова, Толстой после посещений его надзирателем еще paз сам приходил к нему, чтобы дополнить некоторые места в описании тюрьмы. Возможно, что как раз в это время Толстому удалось побывать и в самой тюрьме. В недатированном письме к нему В. А. Маклаков пишет: «Пересыльную [т. е. Бутырскую] вы уже видели, добавлю только, что с разрешения смотрителя тюрьмы, которое дается очень охотно, свидание с теми женщинами, которые здесь содержатся в виде неокончательно приговоренных, происходит не в общей комнате через решетку, а либо в конторе, либо чаще в первой большой комнате с столбами и сводами, с образом в нише у правой стены и массивной железной решетчатой дверью». Описание этой комнаты, сделанное Маклаковым, совпадает с описанием ее у Толстого в XLI главе первой части: «Первое помещение за дверьми была большая комната со сводами и железными решетками в небольших окнах. В комнате этой, называемой сборной, совершенно неожиданно Нехлюдов увидел в нише большое изображение распятия». В только что упомянутом письме Маклаков сообщал Толстому о том, что осужденные по уголовным делам женщины до 1892 года содержались в Москве в Таганской тюрьме, затем — в Бутырской. Так как действие романа относится к 1880 годам, то Нехлюдов, по указанию прокурора, едет сначала в дом предварительного заключения (т. е. в Таганскую тюрьму) и, не найдя там Масловой, отправляется в пересыльную — Бутырскую; помещение туда Масловой объясняется тем, что все места дома предварительного заключения были заняты арестованными по раздутому политическому делу студентами, врачами, рабочими и т. д.
Позднее, в начале лета того же 1899 года, по просьбе Толстого начальником тульской тюрьмы в Ясную поляну был послан тюремный надзиратель, подробно ознакомивший Толстого с правилами свиданий заключенных и с обстановкой комнаты свиданий в тульской тюрьме.624 Сведения, сообщенные надзирателем Толстому, были им использованы в работе над пятой редакцией «Воскресения», так же как и сведения, сообщенные надзирателем Бутырской тюрьмы.
В пятой редакции, в XXX главе первой части (эта глава Толстым здесь несколько раз переделывалась), впервые введено подробное перечисление обитательниц камеры, в которой находилась Маслова. О преступлениях, в которых обвинялись арестантки, Толстой рассказывает, видимо, на основании своего личного знакомства с соответствующими судебными делами. Так, например, упоминание о сторожихе при железнодорожной будке, отбывающей наказание за то, что она не вышла с флагом к поезду, с которым случилось несчастие, стоит в связи со следующим письмом Толстого к Н. В. Давыдову: «Подательница сего обвиняется в Окружном суде за то, что не исполнила своих обязанностей в будке на железной дороге, и вследствие этого раздавило человека. Как вы думаете, опасно ли ее положение? И следует ли ей брать адвоката? И как бы ей помочь? Таня625 хотела быть у вас. Ответьте с ней».626
В этой же редакции впервые фигурирует Вера Ефремовна Богодуховская (см. вариант № 95). В редакции предыдущей, в той ее части, где говорится о встрече Нехлюдова с политическими в Сибири, мельком упоминалась политическая Фесенко; в соответствующем месте пятой редакции фамилия «Фесенко» зачеркнута и вместо этого написано: «Вера Ефремовна», как вместо зачеркнутого «Богомилова» написано «Ранцева», а фамилия Богомилова усвоена девушке, в дальнейшем фигурирующей под именем Грабец. Вера Ефремовна просит Нехлюдова помочь подследственной товарке ее, сидящей в одиночке и подвергающейся нравственным пыткам со стороны жандармов (в предыдущей редакции о такой подследственной — враче Дидерих — Нехлюдова просила Марья Павловна), и другой товарке, сидящей в Петропавловской крепости за знакомство с замешанной в политическом деле. В дальнейшем, в той же редакции, обе эти просьбы Веры Ефремовны слиты в одну — за Лидию Шустову; кроме того, Богодуховская просит Нехлюдова выхлопотать содержащемуся в той же Петропавловской крепости юноше разрешение на свидание с родителями и на получение научных книг для занятий. Нехлюдов подмечает у Веры Ефремовны, как и у других политических, кроме Марьи Павловны и Вильгельмсона, «черты рисовки» — деталь, которая исключается в следующей редакции.
Впервые также в эту редакцию введена фигура товарища обер-прокурора сената Селенина, обрисованного Толстым близко к тому, как о нем читаем и в редакции окончательной. Сцена шествия арестантов из тюрьмы на вокзал подверглась значительной переделке в направлении к окончательной редакции. В нее введен эпизод встречи арестантов с богатой коляской.
В последних главах романа, где местом действия является Сибирь, после краткого сообщения о движении партии, с которой шла Маслова и за которой следовал Нехлюдов, прежде всего дается подробная характеристика быта уголовных арестантов, как его воспринимает Нехлюдов, и вслед зa тем с точки зрения Нехлюдова указываются причины самоуверенности и самодовольства преступника, как результат естественной потребности рядового человека в одобрении его окружающих (вариант № 108, глава ХСІІІ). В следующей редакции в значительно переработанном виде эти размышления Нехлюдова об ужасах тюремной системы отодвинуты ближе к концу романа (глава XIX третьей части печатного текста). Анализ причин самоуверенности преступников тут вовсе опущен, очевидно потому, что о сходном психологическом факте — в применении к Масловой — говорится в XLIV главе первой части романа. Губительное влияние тюремной системы иллюстрируется на примере политической Ранцевой, с которой Нехлюдов знакомится на пути в Сибирь (см. вариант № 108, глава ХСIV). Рассказ Ранцевой возник здесь у Толстого, видимо, под влиянием письма к нему С. Ф. Русовой (хранится в АТБ), в котором она, по просьбе Н. Н. Ге-младшего, подробно описала свое заключение в харьковской тюрьме.627 Некоторые подробности в рассказе Ранцевой (ее возраст, воспоминание в тюрьме о детях) совпадают с тем, что сообщает о себе Русова. В следующей редакции то, что рассказывает о себе Ранцева, с некоторыми исправлениями и сокращениями вложено в уста тетки Шустовой (глава XXVI второй части печатного текста). Непосредственно вслед за анализом морального состояния заключенных в тюрьмах дается нравственная характеристика политических в восприятии их Нехлюдовым, который обнаруживает к ним явную симпатию, значительно перевешивающую его ироническое отношение к некоторым их недостаткам, в частности, к их большому самомнению. Нехлюдов очень высоко расценивает нравственные качества революционеров, считая их лучшими людьми и даже вполне понимает жестокость, которую они обнаруживают к своим врагам — представителям власти. Отрицательная характеристика Новодворова в пятой редакции отсутствует; о нем говорится здесь мельком как о привлекательном, «добродушнейшем» человеке (см. вариант № 108, глава XCV). В окончательном тексте выражение симпатии Нехлюдова к политическим значительно сбавлено и на ряду с положительными качествами революционеров указаны и их заблуждения, с точки зрения Нехлюдова-Толстого (ср. главу V третьей части). Быть может, это сделано под влиянием письма Черткова, писавшего Толстому 24 февраля н. ст. 1899 года: «Есть один пункт, о котором и Гале628 и мне давно хотелось вам высказать свое впечатление в связи с содержанием этой повести; нас очень радует и трогает то, что вы так симпатично описываете и выставляете «политических» заключенных, потому что это привлекает к вам целый многочисленный и искренний разряд людей, но вместе с тем людей, заблуждающихся в своем понимании жизни. Вы так обстоятельно обнаруживаете ошибочность и ложность всего, что захвачено в вашем повествовании, что у нас с Галей явилось чувство, что было бы жаль, если и это «революционное» жизнепонимание не будет выставлено так, чтобы кроме того, что есть доброго и истинного в нем, перед читателем была обнаружена и обратная сторона медали, так, чтобы движение это, вследствие отсутствия его анализа, не слилось в сознании читателя с тем чисто христианским жизнепониманием, которым проникнуто освещение всех остальных описываемых явлений» (АТБ). О том же Чертков писал Толстому и 11 декабря н. ст. того же года. В ответ на первое письмо Толстой писал Черткову 20 февраля: «Ваше и Галино замечание, что к политическим должны быть выставлены свойственные действительности тени, показывает, как вы оба верно чувствуете. Я это самое думал и уже начал делать» (AЧ).
В пятой редакции, кроме политических, фигурирующих в окончательном тексте, упоминается еще «красивый Линдеман, про которого никак нельзя было понять, зачем он попал к революционерам, — такой он был легкомысленный, мелочно тщеславный и недалекий человек». Сердечные взаимоотношения между политическими, мужчинами и женщинами, здесь изображены иначе, чем в окончательном тексте. Сюда же введен исключенный в следующей редакции эпизод встречи в Сибири Масловой с Бочковой, в котором Катюша проявляет к своему врагу, доведшему ее до каторги, заботу и сострадание (вариант № 110).
Очень существенной особенностью пятой редакции по сравнению с предыдущими является введение в нее эпизода казни Лозинского и Розовского. В основу его легло действительное событие, относящееся к 1880 году. Самые фамилии казненных, фигурирующих в этом эпизоде, также не вымышлены, а принадлежали реальным историческим лицам. Мелетий Платонович Лозинский, сын православного священника, отбывавший воинскую повинность в качестве военного писаря, был арестован в июле 1879 года за раздачу крестьянам прокламаций и затем при препровождении его в тюрьму, выхватив у конвойного солдата ружье, пытался бежать, но был задержан. Киевским военно-окружным судом 23 февраля 1880 года был приговорен к смертной казни через повешение и казнен в Киеве в марте того же года. Иосиф Исаакович Розовский, еврей, студент первого курса Киевского университета, был арестован в декабре 1879 года за распространение прокламаций партии «Народной воли» в связи с покушением на Александра II и зa обнаружение у него нескольких экземпляров программы той же партии и других компрометировавших его документов, а также двадцати шести зарядов для револьвера. Тем же судом приговорен 27 февраля 1880 года также к повешению и казнен одновременно с Лозинским. Сведения о пребывании обоих в Киевской тюрьме и о казни их Толстой почерпнул из воспоминаний какого-то ближе нам неизвестного лица, сидевшего в киевской тюрьме одновременно с Лозинским и Розовским и общавшегося там с ними до самого момента вывода их из тюрьмы на казнь. Эти воспоминания Толстой прочел в рукописи, переписанной рукой H. Н. Ге-младшего629 (хранится в АТБ, папка XXX). В них есть существенные неточности и ошибки; главная ошибка их в том, что они объединяют Лозинского и Розовского как участников общего дела, осужденных за нападение на воинский караул при попытке к бегству, тогда как оба они ничего общего друг с другом не имели, и судьба соединила их лишь на эшафоте. Пытался бежать и вырвал ружье из рук солдата один лишь Лозинский; самый суд над Лозинским и Розовским происходил, как сказано, в разные дни. Неточен автор воспоминаний и в определении возраста того и другого: оба они были старше года на два — на три по сравнению с теми цыфрами, которые указаны в воспоминаниях.
Рукопись, написанная H. Н. Ге-младшим, была переписана рукой переписчика А. П. Иванова и после этого непосредственно поступила в работу к Толстому. Эта работа свелась к приспособлению текста воспоминаний к общему плану повествования в романе. Тут же, в рукописи, переписанной А. П. Ивановым, Толстой стал делать исправления, сокращения, кое-где дополнения, в ряде случаев оставляя в неприкосновенности текст копии, сделанной Ивановым. Эта копия хранит в себе следы двукратных приступов Толстого к обработке эпизода. Первый, незаконченный приступ характеризуется текстом варианта № 112, в котором рассказ о Лозинском и Розовском должен был сообщаться Вильгельмсоном (в дальнейшем — Симонсоном). Рассказ здесь обрывается перед эпизодом казни и ограничивается лишь описанием обстановки, в которой Вильгельмсон проводил свое тюремное заключение. Этот рассказ, как явствует из сличения его текста с текстом переписанных рукой Н. Н. Ге-младшего воспоминаний, очень близок в подробностях к своему источнику. Толстой добавил лишь один эпизод — подробность относительно передачи Лихониным Вильгельмсону прокламаций, послуживших причиной ареста последнего, а также психологизировал чисто фактическое, описательное повествование своего источника.
Второй приступ, представленный текстом варианта № 113, представляет собой уже вполне законченный эпизод. На отдельном листе бумаги Толстой написал начало главы, не вытекающее из текста использованных им воспоминаний. В нем рассказывается о судьбе революционера Петлина, отправленного в Нерчинск, ранее сидевшего в киевской тюрьме вместе с Лозинским и Розовским и психически заболевшего под влиянием их казни. О Петлине в окончательной редакции «Воскресения» рассказывается в XVIII главе третьей части, но там он упоминается без всякой связи с казнью Лозинского и Розовского. Дальше Толстой пользуется продолжением текста воспоминаний по той же копии А. П. Иванова и, как и в первом приступе, путем исправлений, приспособляет его к своим художественным задачам. Рассказ ведется попрежнему от лица Вильгельмсона, но о казни, хотя и не непосредственно, знает Семенов (в дальнейшем Крыльцов). Семенов предлагает Вильгельмсону рассказать о казни в связи с тем влиянием, какое она имела на психическое состояние Петлина.
Несмотря на переработку, рассказ о Лозинском и Розовском здесь очень близок к тексту воспоминаний о них, сохраняя в неприкосновенности не только все факты, сообщенные в этих воспоминаниях (кроме подробностей при упоминании о том, как умирали казненные), но и многие подлинные места источника. Отступление от него — лишь чисто формального характера: рассказ, который слушается Нехлюдовым и группой арестантов политических, изредка прерывается вопросами слушателей и ремарками автора.
Такова первая редакция эпизода, как он разработан в пятой редакции романа. Вторая редакция эпизода, представленная текстом варианта № 140 и являющаяся результатом двукратной авторской переработки, читается в следующей — шестой редакции «Воскресения». Рассказ тут ведется от лица автора, сообщающего сведения о Лозинском и Розовском со слов Крыльцова (ранее называвшегося Семеновым), характеристика и революционная биография которого предшествует рассказу. Самый рассказ, в основном сохраняя близость к своему источнику — тексту воспоминаний, в подробностях однако отступает от него. Так, о Лозинском здесь сказано, что он был поляк. В тексте же воспоминаний о национальности Лозинского, сына православного священника и семинариста по образованию, нет никаких указаний; нет в них и описания его внешности, тогда как у Толстого говорится о его красоте и внешней привлекательности; упоминается его белая крепкая шея, видимо по ассоциации с веревкой, которая вскоре затянет ее. Скупее обрисован здесь Розовский. К тому, что сказано о нем в источнике, Толстым добавлено, что он был черноватенький и что голос у него был тонкий, с еврейским акцентом.
В тексте воспоминаний сказано, что одновременно с Лозинским и Розовским был приговорен к повешению еще один заключенный, «видный деятель террористической партии», который избежал смерти тем, что предал своих товарищей по партии.630 У Толстого во второй редакции эпизода (в шестой редакции романа) идет речь о том, что этот заключенный («бывший студент», человек странный, «говоривший всегда какими-то загадочными выражениями») подговорил Лозинского и Розовского напасть на сопровождавший всех троих конвойный караул, за что Лозинский и Розовский были приговорены к смертной казни, а «бывший студент» освобожден после того, как выдал своих товарищей. Краткое упоминание автора воспоминаний о его разговоре с тюремным сторожем по поводу предстоящей казни здесь у Толстого разрослось в целый диалог между ним и Крыльцовым, в который — одним вопросом — вмешивается и Розовский. Подробности смерти повешенных распространены по сравнению со скупыми указаниями об этом в источнике. В заключение рассказа говорится не о том, что повар — свидетель казни утопился, не выдержав пережитых им впечатлений, как в источнике и в первой редакции эпизода у Толстого, a о том, что сторож, видевший, как вешали, и сообщивший об этом Крыльцову, сошел с ума. Во второй редакции эпизода встречается еще ряд второстепенных отличий от источника, в частности там, где речь идет о душевном состоянии Крыльцова в связи с казнью, но при всем том в ряде случаев и здесь встречаемся с буквальными заимствованиями из источника.
В третьей, окончательной (печатной) редакции эпизода (VI глава третьей части романа) рассказ ведется от лица Крыльцова. К тому, что читается во второй его редакции, добавлено, что Лозинский и Розовский попались в одном и том же деле с польскими прокламациями. Характеристика Розовского распространена: о нем сказано, что он, как все евреи, был очень музыкален и прекрасно пел и что у него были блестящие черные влажные глаза. О внешности Лозинского говорится еще более сочувственно, чем во второй редакции эпизода. Подчеркивается, что он был цветущий, сочный, здоровый юноша. Попрежнему упоминается его шей, «белая, молодая», от которой Крыльцов не мог оторваться, в которой что-то задрожало, когда Лозинский начал говорить и оборвал свою речь. Характерная деталь довершает остроту контраста между жизнью живого человека и ожидающей его сейчас смертью: у Розовского, уже переодевшегося перед казнью в чистое белье, штаны слишком широкие, и он, дрожа, всё подтягивает их обеими руками. О последних минутах жизни казненных сказано несколько иначе, чем в предыдущей редакции: о Лозинском не сказано, что он перед смертью всё время крестился. О сумасшествии сторожа речи нет, а говорится, что другой сторож, глуповатый малый, спокойно рассказывал Крыльцову, как вешали казнимых, добавив, что это совсем не страшно. Кое-какие подробности при переработке второй редакции эпизода устранены. Так, совсем не упоминается «бывший студент», выдавший своих товарищей; диалог Крыльцова со сторожем исключен. Буквальных совпаданий с текстом источника здесь нет почти совсем.
В эпилоге (вариант № 118) рассказано о последней встрече Нехлюдова с Катюшей, при которой она сообщает ему о своем решении выйти замуж за Вильгельмсона. Вслед затем о судьбе Катюши, Вильгельмсона и Нехлюдова говорится то же, что и в предшествующей редакции, за исключением намека на новое любовное чувство, возникшее у Нехлюдова. В отличие от этого в окончательной редакции эта встреча Катюши с Нехлюдовым и последняя их беседа приурочивается ко времени посещения Нехлюдовым острога с англичанином, до эпизода посещения камер и раздачи англичанином Евангелий и последующего затем рассказа о впечатлении Нехлюдова от смерти Крыльцова (в пятой редакции — Семенова) и чтения Нехлюдовым Евангелия. Сообщение о дальнейшей судьбе Катюши, Симонсона (в пятой редакции — Вильгельмсона) и Нехлюдова в окончательной редакции отсутствует.
Шестая редакция «Воскресения», в ее завершительной обработке вылившаяся в окончательный текст романа, помимо указанных выше eе отличий от редакций предыдущих, заключает в себе еще следующие особенности. Роман поделен на три части. В первую часть введен эпизод, связанный с воспоминаниями Нехлюдова о Вере Богодуховской и в первой своей редакции представленный вариантом № 120 (в печатном тексте глава XLIX). В отличие от окончательного текста записку от Богодуховской передает Нехлюдову не надзиратель-шпион, а «бледный молодой человек», пришедший на свидание с политическими. В числе соучастников Нехлюдова в охоте упоминаются три гвардейца, студент и два француза, из которых один — второй секретарь посольства — характеризуется как энергичный, веселый, остроумный и добродушный человек, этими качествами располагающий к себе Нехлюдова. О медвежьей охоте и связанных с нею переживаниях в этом первоначальном варианте говорится подробнее, чем в окончательном. Через четыре года после встречи с Нехлюдовым Богодуховская присылает ему взятые у него сто рублей с просьбой, если он без них может обойтись, вернуть их ей на добрые дела. Нехлюдов отсылает деньги назад и забывает о существовании Богодуховской.
Далее — заново написана последняя глава первой части — LIX, в которой, после вызванных отношением Нехлюдова к Катюше общих соображений о совместимости в одном человеке противоречивых свойств,631 по новому рассказано о третьем свидании Нехлюдова с Катюшей в тюрьме, во время которого она решительно отказывается выйти за него замуж. Предшествующее этому свиданию резкое объяснение пьяной Катюши с Нехлюдовым (в печатном тексте глава XLVII), ранее происходившее после поездки Нехлюдова в свои имения, теперь перенесено ко времени до этой поездки. В завершительной работе над этой редакцией исключена сцена порки арестанта в тюрьме (см. вариант № 119).
Во вторую часть введен рассказ тетки Шустовой о своем аресте (в печатном тексте глава XXVI), эпизод встречи с богатой коляской (в печатном тексте в главе XXXV), картина шествия семьи Корчагиных (в печатном тексте в главе XXXIX) и текст трех заключительных глав, в которых рассказывается о мыслях Нехлюдова во время грозы и ливня на площадке вагона в связи со смертью арестанта, о пассажирах вагона третьего класса — соседях Нехлюдова, в том числе о Тарасе, говорящем о своем горе, и о появлении во время остановки на станции семьи Корчагиных и партии рабочих (в печатном тексте главы XL—XLII). В конце работы над этой редакцией был исключен эпизод с обезумевшей арестанткой Петропавловской крепости (см. вариант № 125). Свидание Нехлюдова с Масловой перед отправкой партии в Сибирь происходит не в больнице, как в предыдущей редакции (см. вариант № 107), а в тюрьме, куда Маслова была переведена по распоряжению врача, поверившего тому, что у нее с фельдшером были «шашни». Здесь и сам Нехлюдов, доверившись сообщению швейцара, убежден в легкомысленном поведении Катюши, и это создает у него соответствующее недоброжелательное отношение к ней, которого нет и не могло быть в тексте предыдущей редакции, так как там Нехлюдов ничего не знает о сущности столкновения. Подробности столкновения в окончательной редакции отсутствуют, отсутствует также сказанное в пятой редакции о разнице отношений Катюши к Нехлюдову при свиданиях с ним с одной стороны и при воспоминаниях о нем — с другой.
Особенно радикальной переработке, сопровождавшейся большими дополнениями, подвергся текст третьей части романа. В процессе работы над этой частью Толстой неоднократно возвращался к однажды уже написанному, коренным образом исправляя его, иногда написанное вовсе исключая. Так, исключен в окончательной отделке вариант, печатаемый под № 133, в котором идет речь о пренебрежительном отношении политических к уголовным и вообще к «черному народу» и о бесплодных попытках Нехлюдова сблизиться с уголовными. Очень упорная работа проделана была над характеристиками политических. Больше всего поработал Толстой над характеристикой Марьи Павловны. В результате переделок — в пределах шестой редакции — текста, связанного с образом Марьи Павловны (см. варианты №№ 134—136), ее характеристика в окончательном тексте (глава III) была значительно сжата, ряд подробностей опущен, но в существе внутренний облик персонажа остался тем же, каким был задуман с самого начала. В рассказе о Вере Богодуховской и Грабец, так переименованной из Богомиловой, в окончательном тексте исключены авторские соображения об эгоистических преимущественно мотивах их революционной деятельности, за которым скрывалась простая жажда сделать свою жизнь интереснее и добиться успеха у мужчин. (Об этом говорится еще в черновом варианте шестой редакции, № 134.) Значительно дополнены характеристики Симонсона (Вильгельмсона), Крыльцова (Семенова) и Набатова. (Черновые варианты этих характеристик напечатаны под №№ 138—141.) Религиозно-философское учение Симонсона (об этом учении говорится впервые в шестой редакции) определяется в черновом варианте (№ 138) как теория о необходимости материального воскресения всех умерших, а в окончательном тексте (глава IV) — как убеждение в том, что в природе мертвого нет, что всё, кажущееся нам мертвым, неорганическим, является лишь частью огромного органического мира, жизнь которого во всех его проявлениях человек должен всячески поддерживать и оберегать. Это учение — несомненный отзвук религиозно-философской теории Н. Ф. Федорова, автора напечатанной после его смерти книги «Философия общего дела» (первый том вышел в 1906 г.), с которым Толстой был давно и близко знаком и мысли которого ему были известны из устных бесед с ним. Возможно, что в этом отношении прообразами для Симонсона послужили хорошо знакомый Толстому Н. П. Петерсон, последователь Федорова, в то время учительствовавший вблизи Ясной поляны, и другой его близкий знакомый — революционер-народник Л. П. Никифоров, одно время также убежденный в том, что задача человечества состоит в достижении бессмертия и воскресения умерших.632 Характеристики Кондратьева (первоначально Кондрашева) и Новодворова даны здесь впервые. О Кондратьеве совсем не упоминалось в пятой редакции, о Новодворове же там упоминалось лишь мимоходом, в нескольких строках. В окончательной редакции (глава XII печатного текста) уничтожено то слегка ироническое отношение автора к Кондратьеву, которое имеется в черновом тексте его характеристики (см. вариант № 142). Отзыв о Новодворове, при беглом упоминании о нем в пятой редакции, был дан, как сказано выше, сочувственный; в подробной же характеристике его, сделанной в шестой редакции (см. вариант № 137), ему приданы отрицательные черты, несколько смягченные в окончательном тексте (главы XV), где, кроме того, о нем говорится кратче, чем в черновом варианте. В окончательном тексте нет также упоминания о том, что Новодворов был женат на Вере Ефремовне, с которой разошелся после смерти их ребенка, о чем сказано в тексте черновом (вариант № 144).
В шестую редакцию впервые введен рассказ о Макаре Девкине, осужденном на каторжные работы за покушение на убийство с целью ограбления. Этот рассказ, приуроченный к X главе печатного текста, написан на основе реального факта, известного Толстому. 21 мая 1884 г. он записал в дневник: «Поехал в Тулу. Дорогой мать с дочерью. Ее зять, каменщик, повез мужика в Сергиевское. Его соблазнило богатство мужика (он хвастался, что берет 2000 за невестой), и он в долу стал убивать его взятым с собой топором. Тот вырвал топор. Этот просил прощенья. Тот выдал его в деревне. Ведь это ужасно!»
Впервые также в шестой лишь редакции написана сцена на пароме (глава XXI в печатном тексте), в которой фигурирует старик-сектант. Эта сцена создана была Толстым под непосредственным влиянием письма к нему сектанта-бегуна А. В. Власова от 6 октября 1899 г.633 Речи сектанта у Толстого порой буквально совпадают с собственными словами Власова, читаемыми в его письме. Это особенно нужно сказать о черновой редакции эпизода (вариант №150), где совпадений с письмом еще больше, чем в окончательном тексте. Сектант этот затем фигурирует и в XXVII главе романа, где с ним вновь встречается Нехлюдов при обходе камер уголовных. Нужно думать однако, что образ сектанта сложился у Толстого не только под влиянием лично ему незнакомого Власова, но и в результате его впечатления от побывавшего у него в Ясной поляне старообрядца Максима Максимыча, по прозванию «табашная держава», выведенного в четвертой редакции «Воскресения», затем исключенного в пятой редакции и вновь изображенного позднее в «Божеском и человеческом».634
Значительно исправлена в шестой редакции глава (в печатном тексте XXIV), в которой идет речь об обеде Нехлюдова у начальника края в Сибири. Состав обедающих пополнен приезжим сибирским губернатором, бывшим директором департамента, удаленном из Петербурга в Сибирь за специфические любовные пристрастия. В черновом варианте (№ 152) этот губернатор, точно так же как и жена начальника края, проповедник-англичанин и богатый золотопромышленник, по сравнению с окончательным текстом изображены подчеркнуто сатирически и иронически. Коренным образом изменен образ дочери начальника края. В пятой редакции, так же как и в первом черновом варианте шестой (№ 151), о ней насмешливо-иронически сказано: «Барышня подошла к роялю и с аккомпаниментом бывшего директора своим из бочки выходящим голосом пропела вечную Stradell’y, выражающую совсем несвойственные всем присутствующим чувства, и с улыбкой приняла похвалы». В следующем черновом варианте (№ 152) о ней Толстой уже говорит с явной симпатией: она некрасива, но добродушна и миловидна и обладает приятным молодым голосом; она не «барышня», a замужняя женщина, жена чиновника особых поручений, занимающегося статистикой и инородцами, человека также добродушного и спокойного. Она «хорошо, просто пропела Страделлу» и «с доброй улыбкой» приняла похвалы англичанина. В окончательном же тексте о ней и ее муже сказано еще более сочувственно; оба они из всех присутствовавших на обеде были всего приятнее Нехлюдову. Здесь дочь, о пении которой кстати ничего не говорится, умиляет Нехлюдова застенчивой материнской гордостью своими детьми, которых она взволнованно и радостно показывает ему во время их сна.
————
В период работы над пятой и шестой редакциями романа Толстой знакомился с жизнью и бытом заключенных в сибирских тюрьмах, в частности политических, не только по письменным сообщениям, доставлявшимся ему, но и по соответствующим книгам. В присланной ему И. Д. Сытиным книге Н. М. Ядринцева «Русская община в тюрьме и ссылке», Спб., 1872, многие места Толстым отчеркнуты карандашом. Впрочем, сколько-нибудь значительных совпадений между текстом «Воскресения» и книгой Ядринцева нет. Быть может, из нее заимствованы в романе, некоторые областные сибирские слова, в роде «язви-те»,635 или сведения о том, что проходящие через этапы арестанты оставляют на стенах тюрем записки, в которых сообщают о своей судьбе636 (отчеркнуто Толстым). Так же мало почерпнул Толстой и из другой присланной ему Сытиным книги — Л. Мельшина (псевдоним П. Ф. Якубовича) «В мире отверженных», издание «Русского богатства», 2 тт., Спб., 1896 (в ней нет никаких пометок Толстого). В параллель с «Воскресением» могут быть поставлены лишь те места этой книги, где говорится о специфическом преследовании женщин со стороны стражи и арестантов, о людоедстве среди каторжных уголовных, и о раздаче в камерах тюрьмы Евангелий иностранным проповедником.637
Больше совпадений «Воскресение» имеет с книгой состоявшего в личном знакомстве с Толстым Д. Кеннана «Siberia and the Exile System», Лондон, 1891. Так, почти точно совпадают в обеих книгах описание сибирского полуэтапа и цыфры размещенных в его тюрьме арестантов.638 Встретившийся Кеннану в Томске административно-ссыльный сообщает ему о том, что он был сослан в Якутскую область за отказ присягнуть Александру III.639 За то же и туда же сослан был и фигурирующий в «Воскресении» Набатов.640 Кеннан и Толстой сходно говорят о крайней тесноте, в которой помещались заключенные в сибирских тюрьмах, принужденные спать на полу, под нарами и в проходах,641 у обоих фигурирует переполненная, текущая через край тюремная параша, около которой расположились спящие арестанты.642 При описании Иркутска у Кеннана упоминаются те же гостиницы (Дюка и «Сибирская»), что и в «Воскресении», в той главе, где идет речь о прибытии Нехлюдова с партией в город, в котором жил начальник края.643 По словам Кеннана, восточно-сибирский генерал-губернатор Анучин в донесении царю писал о продажности сибирской администрации. О том же начальник края говорит Нехлюдову.644 Один из сибирских чиновников говорил Кеннану: «Я без числа писал рапорты о злоупотреблениях и неустройствах в моем ведомстве, но этим мало чего или, вернее, ничего не добился. Может быть, когда вы опишете положение дел, это произведет большее впечатление, и что-нибудь и изменится».645 Начальник края говорит Нехлюдову: «А, он хочет видеть во всей прелести? Пускай видит. Я писал, меня не слушают. Так пускай узнают из иностранной печати».646 Наконец, характеристика у Толстого молодого купца-золотопромышленника, бывшего на обеде у начальника края вместе с Нехлюдовым, близко напоминает характеристику у Кеннана Иннокентия Кузнецова, сына богатого красноярского золотопромышленника.647
Кроме того, как явствует из записи Д. П. Маковицкого в неопубликованной части его «Яснополянских записок» (рукопись ГТМ), Толстой в период работы над «Воскресением» читал много книг по психологии. Под 16 августа 1905 г. у Маковицкого читаем: «С Лебреном648 Лев Николаевич говорил о психологии. Психологию Гефдинга649 Лев Николаевич находит лучшей из всех. Когда он писал «Воскресение», то прочел много психологий и эту нашел лучшей».
VII.
«Воскресение» — с иллюстрациями Л. О. Пастернака — стало печататься с № 11 «Нивы» от 13 марта 1899 г. Тут же, в № 11, от редакции было сделано следующее заявление: «С настоящего нумера мы приступаем к печатанию романа гр. Л. Н. Толстого: «Воскресение» на основании приобретенного нами у автора права первого печатания этого романа. Никому, следовательно, не разрешено печатать роман одновременно с «Нивою», за исключением некоторых заграничных изданий, которые приобрели вместе с нами это право у автора. Если же кто-нибудь приступит к одновременному с нами печатанию романа «Воскресение», то это будет контрафакциею, которую мы решили преследовать законным порядком». Первые две части романа были напечатаны в №№ 11—25, 27—29 и 31; третья — в №№ 49, 50 и 52. Перерыв печатания романа в №№ 26 и 30 объясняется тем, что текст «Нивы», в виду его сокращения из-за цензурных исключений, опережал текст заграничных изданий переводов. По просьбе Черткова 3 июня Толстой обратился к Марксу со следующей просьбой: «В виду того что сокращение текста «Воскресения», происходящее от цензурных пропусков, ускоряет печатание этого текста в «Ниве», так что заграничные издания, в которых все главы выходят целиком, опаздывают, я очень прошу вас: 1) насколько это возможно, точно держаться расписания глав, т. е. если, например, по расписанию надо печатать три главы и одна из них нецензурна, то печатать лишь две, потому что в противном случае вы опережаете заграничных издателей на одну главу, или уведомлять меня о том, почему это невозможно. 2) Я очень просил бы вас по окончании первой части «Воскресения» задержать печатание на одну неделю, чтобы дать возможность заграничным издателям стать в уровень с вашим, и 3) известить меня, сколько листов печати выходит в том, что теперь набрано. Я вполне уверен, что вы не откажете мне в моей просьбе, тем более что заграничные издатели, хотя и с потерей для себя, исполнили ваше желание, когда они стали опережать ваше издание. В противном случае духоборческая община, которой передана вся выручка от этого издания и которая очень нуждается, понесет новые потери». Маркс в ответ на это письмо предложил Толстому удовлетворить заграничных издателей путем сокращения количества глав в ближайших номерах «Нивы», без перерыва в печатании романа, но в письме к Марксу от 8 июня Толстой настаивал на своей просьбе, мотивируя ее еще и желанием получить маленький отдых от работы. Маркс уступил, и 26 № «Нивы» вышел без очередных глав «Воскресения». Затем, получив от Черткова телеграмму, в которой он извещал о том, что немецкий издатель намеревается разорвать контракт, если печатание в «Ниве» не будет временно приостановлено, и что ожидается такое же решение из Франции и Америки, Толстой в письме к Марксу от 24 июня просил его прервать печатание романа в «Ниве» уже не на одну неделю, а на две, предложив напечатать в журнале заявление автора об исключительных и непредвиденных обстоятельствах, заставивших его просить о задержке печатания «Воскресения» на две недели. В результате этого письма «Воскресение» не печаталось и в № 30 «Нивы». В обоих этих номерах редакция оповестила читателей, что в первом случае перерыв делается из-за желания автора сделать в романе некоторые дополнения и изменения, требующие более продолжительного времени, а во втором — вследствие полученного от Толстого письма, в котором он, в виду «исключительных и непредвиденных им обстоятельств», просит прервать печатание «Воскресения» еще на одну неделю.
Что касается перерыва на десять номеров подряд (39—48) и затем еще на один номер (51), то тот и другой были вызваны тем, что в процессе исправления корректур набранный текст не только по много раз исправлялся, но и значительно дополнялся новыми главами. Толстому изо дня в день, почти без отдыха, приходилось трудиться над романом, подчиняясь непривычным для него условиям работы на журнал, связанной определенными сроками и потому — при ее обилии и постепенно разрастающемся захвате темы — очень спешной и напряженной. Ко всему этому летом и осенью 1899 г. Толстой болел. В результате — задержка с отсылкой в «Ниву» окончательных корректур, сильно волновавшая Маркса. Отсутствие в редакции полностью третьей части, наново перерабатывавшейся Толстым, также тревожило Маркса, так как законченный текст романа через цензуру провести было легче, чем отдельные его главы. В связи с этим 20 июля Маркс писал Толстому (перевод с французского): «До сих пор я получил только 24 главы вашего романа,650 тогда как продолжение и конец должны бы уже давно быть у меня. В самом деле, вы не можете себе представить, насколько запаздывание ваших корректур задерживает типографию. Большая часть машин, предназначенная для печатания «Нивы», бездействует за отсутствием материала. Наша типография работает день и ночь, следовательно, для каждой машины имеется двойной персонал: мастер, накладчик, приемщики, и потому каждый день простоя дает несколько сот рублей убытка. В виду того что такое положение вещей тянется уже несколько месяцев, в результате получается значительная сумма. Но я жалуюсь не на этот убыток, а на то ужасное состояние неизвестности, в котором находимся мы все: я, вся редакция и вся типография. Получилось уже два неудачных номера, в которых мы не могли дать продолжения вашего романа: № 26 и № 30... Пожалейте же нас немножко, граф, и войдите в наше положение».651 5 августа Маркс телеграфировал: «Положения отчаянное, нужные лица разъезжаются, для ближайших номеров нет романа, телеграфируйте, ради бога, когда получим конец».652 На это Толстой отвечал телеграммой, текст которой не сохранился, а 8—9 августа, посылая Марксу текст шести глав второй части романа, писал ему: «Посылаю вам 6 глав. Остаются 2 главы второй части. Третья часть написана, но требует переработки. Если буду жив и здоров, то главы третьей части будут высылаться своевременно. Очень сожалею, что не могу исполнить вашего желания: прислать теперь конец». В ответ на телеграмму и, видимо, на письмо Маркс 11 августа писал Толстому о том, что слова «главы третьей части будут высылаться своевременно» он понимает так, что третья часть будет высылаться лишь постепенно, небольшими партиями, на один-два номера. «Это заключение, — говорит далее Маркс, — если оно верно, ставит нас в критическое и прямо отчаянное положение». Трудность положения заключается в том, что редакция «Нивы», по словам Маркса, не в состоянии сделать необходимые распоряжения на ближайшее будущее до тех пор, пока она не будет располагать окончательно установленным текстом всей третьей части, проведенным через цензуру.653
Эти настойчивые заявления Маркса, торопившего Толстого с окончанием романа, привели к тому, что Толстой решил отказаться от печатания в «Ниве» третьей части «Воскресения», тем более, что «Нива» систематически опережала заграничные издания, а это вызывало протесты со стороны иностранных издателей романа. 22 августа он обратился к Марксу со следующим письмом: «Главы 41 и 42 кончают вторую часть романа. Условия, при которых мне приходится работать над исправлением последних глав, до такой степени вследствии поспешности печатания для меня тяжелы, в особенности при моем нездоровьи, что я полагал бы зaкончить печатание в «Ниве» концом 2-й части, приложив к этому краткий в несколько строк эпилог. И потому я просил бы вас, получив от меня исправленные последние главы 41, 42, равно как и эпилог, выслать в Москву в Международный банк на мой счет причитающиеся зa превышающее 12 листов количество деньги [и] считать дело печатания в «Ниве» моего романа поконченным».
В недошедшем до нас письме Маркс, очевидно, согласился пойти навстречу Толстому и значительно отсрочить печатание в «Ниве» третьей части. 27 августа Толстой писал Марксу: «Вполне согласен на ваше предложение. Буду так же, как и прежде, по мере окончания их, высылать вам готовые главы, некоторые окончательно для печатания, некоторые же с просьбой вернуть их мне для исправления. Думаю, что я окончу исправление последней части к половине октября, но положим на всякий случай крайний срок 1-е ноября. Так как всех глав последней части будет около 20, то главы эти, рассчитывая по 3 в каждый №, поместятся до нового года во всяком случае».
Вторая часть романа была закончена печатанием в №37 «Нивы» от 11 сентября 1899 г. В № 38 журнала было сделано редакционное заявление, в котором сообщалось, что печатание «Воскресения» прерывается недель на шесть в виду недавней болезни Толстого, а также в виду того, что конец романа при пересмотре его автором значительно разросся, так что вместо предполагавшихся вначале нескольких заключительных глав получится целая новая часть, заключающая в себе около двадцати глав.
С 8 октября началась посылка в «Ниву» первых глав третьей части. В письме к Марксу от этого числа Толстой писал: «Посылаю вам 4 главы. Очень боюсь, что большая часть из них не пропустится цензурой. Вам удалось пропустить многое в предшествующем, что обыкновенно запрещается. Желаю вам успеха и для этой части. В виду того, что многое может быть не пропущено, я поспешу выслать вам следующие главы, тоже 4, которые, надеюсь, не встретят препятствий в цензуре. Я не переставая работаю и спешу сколько могу и сколько позволяет мне мое слабое нынешний год здоровье. Пословица говорит: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, а я говорю: скоро дело делается, а не скоро сказка сказывается. И это так и должно быть, потому что дела самые большие разрушаются, и от них ничего не остается, а сказки, если они хороши, живут очень долго... Всего никак не могу прислать, хотя оно и написано, потому что постоянно исправляю, изменяю, выкидываю».
В дальнейшем Толстой посылал в «Ниву» исправленные гранки набора ранее отосланных глав третьей части и новые главы в рукописи. Так, судя по его письмам к Марксу, 22 октября были посланы исправленные корректуры первых четырех глав и рукопись следующих — до девятнадцатой, 31 октября — все остальные главы в рукописи и переделанная восемнадцатая. В течение ноября и в первые числа декабря в «Ниву» посылались исправленные по несколько раз и по несколько раз набранные гранки набора глав третьей части. В письмах от 31 октября и 16 ноября Толстой писал Марксу о том, что набранные гранки от дальнейших авторских исправлений могут только выиграть в цензурном отношении. 12 декабря в «Ниву» были посланы последние исправленные в гранках главы с просьбой поскорее прислать набор их, без изменений и пропусков, для заграничных изданий, для которых, в виду спешности работы, не были сделаны копии с этих гранок последних глав. Посылаемый текст Толстой разрешил печатать, но оговорился, что было бы лучше, если бы две последние главы были присланы ему для нового просмотра.
Однако сейчас же после отсылки в «Ниву» последних глав романа Толстой принялся за переработку заключительных пяти его глав. Эта переработка была закончена 16 декабря, и Марксу телеграммой было сообщено о желательности внесения в текст этих пяти глав последних исправлений. Но в текст «Нивы» последняя редакция глав XXIV—XXVIII третьей части не попала. 21 декабря Маркс, ссылаясь на письмо к Толстому редактора «Нивы» Р. И. Сементковского от 19 декабря, в котором последний сообщал о строгостях, с которыми отнеслась цензура к третьей части «Воскресения», писал Толстому о том, что о внесении в текст «Нивы» последних поправок в заключительных главах нельзя было и думать, не говоря уже о том, что ко времени получения телеграммы 52-й номер находился в печати, и несколько десятков тысяч листов его уже были отпечатаны с одной стороны. Эти исправления Маркс обещал внести во второе отдельное издание «Воскресения». (Первое отдельное издание, по словам Маркса, уже напечатанное в ограниченном количестве экземпляров, будет содержать текст совершенно тождественный с текстом «Нивы».) Печатание романа в «Ниве» возобновилось с № 49, от 4 декабря.
Вскоре же после начала печатания в «Ниве» «Воскресения» Маркс обратился к Толстому с жалобой на то, что главы романа перепечатываются многочисленными русскими газетами тотчас же по отпечатании их в «Ниве», благодаря чему текст «Воскресения» в газетах, доставлявшихся подписчикам раньше, чем номера «Нивы», доходил до читателей быстрее, чем соответствующий текст в «Ниве». На этой почве между «Нивой» и подписчиками возникали нередко конфликты, о которых Маркс и сообщал Толстому, прося его воздействовать на газеты в том смысле, чтобы они не перепечатывали романа до окончания его печатания в «Ниве», и даже пытаясь вовлечь Толстого в судебную тяжбу с такими газетами. Уступая просьбам Маркса, Толстой 27 марта 1899 г. обратился в редакции газет с следующим письмом, напечатанным в «Ниве» и в ряде газет: ,,Перепечатывание немедленно по их выходе в «Ниве» печатаемых в этом журнале глав моего романа «Воскресение» я нахожу несправедливым по отношению к издателю «Нивы», приобревшему от меня право первого печатания этого романа, и потому, не изменяя заявленного мною отказа от права литературной собственности, я прошу гг. издателей русских газет и журналов подождать перепечатыванием этого романа до его окончания, которое последует приблизительно в июле месяце этого года. Исполнив эту мою просьбу, издатели очень обяжут меня, избавив от неприятного положения, в которое в противном случае они ставят меня по отношению к издателю «Нивы»“.
После этого письма количество немедленных перепечаток «Воскресения» из «Нивы» значительно сократилось.
Вслед зa окончанием печатания «Воскресения» в «Ниве» оно появилось в 1900 году в двух отдельных, совершенно тождественных по тексту изданиях Маркса. 1) «Воскресение. Роман в трех частях графа Л. Н. Толстого. Второе издание, исправленное по новым корректурам автора», Спб., и 2) «Воскресение. Роман в трех частях графа Л. Н. Толстого. (По новым корректурам автора.) С рисунками Л. О. Пастернака», Спб. Текст обоих отдельных изданий А. Ф. Маркса от текста «Нивы» отличается лишь в большей части LIV главы, меньшей части LV главы и во всей LVIII главе первой части, а также в последних пяти главах третьей части (см. т. 32 настоящего издания, стр. 453—456 и 463—470): эти главы напечатаны по последним авторским корректурам, по которым, как писал Маркс в упоминавшемся выше письме к Толстому от 21 декабря, не мог уже быть напечатан соответствующий текст в «Ниве». Кроме того, в тексте VII главы второй части исправлено неправильное расположение строк, вкравшееся в текст «Нивы» и указанное Толстым в письме его к Марксу от 10 июля 1899 г.654 (Другая указанная Толстым в письме к нему же от 10? мая 1899 г.655 ошибка еще в корректуре XLIX главы первой части — напечатание лишнего абзаца — ни в тексте «Нивы» ни в тексте отдельных изданий исправлена не была.)
Как указано выше, в письме к Толстому от 21 декабря Маркс сообщает, что им отпечатано уже отдельное издание «Воскресения», являющееся точным повторением текста романа, напечатанного в «Ниве». Но такое издание в свет не вышло.
Одновременно с «Нивой» «Воскресение» печаталось по-русски в издательстве В. Г. Черткова «Свободное слово» — по гранкам «Нивы». В течение 1899—1900 гг. издательством «Свободное слово» выпущено пять изданий «Воскресения». Первое издание — «Л. Н. Толстой. Воскресение. Роман. Изд. Владимира Черткова». Purleigh, Maldon, Essex, England, 1899, выходило отдельными выпусками (всего в количестве тринадцати); четвертое, разделенное на два тома, было снабжено тридцатью тремя иллюстрациями Л. О. Пастернака.
Окончательный текст романа в обе редакции доставлялся следующим образом. Авторские исправления, сделанные в корректурах, переносились переписчиками на дублетные гранки, часто вновь исправлявшиеся Толстым, затем один экземпляр этих гранок отправлялся в «Ниву», другой — В. Г. Черткову; корректуры же с авторскими исправлениями частью оставались у автора, частью также пересылались Черткову. В ряде случаев в обе редакции отправлялись гранки разновременной правки, причем Черткову — более поздней. Иногда от Толстого посылались в «Ниву» дополнительные распоряжения насчет исправления тех или иных мест текста, исправленных в корректурах, отправленных за границу, но не исправленных в корректурах, посланных в «Ниву». Однако не все такие исправления редакцией «Нивы» были введены в текст. В одном случае в «Ниву» с сопроводительным письмом Т. Л. Толстой656 была послана в рукописи новая редакция X главы первой части романа (текст обвинительного акта), отменявшего собой корректурный текст, но к Черткову в Англию эта редакция, очевидно по недосмотру, послана не была.
Гранки одной главы, именно XXXVII первой части (воспоминания Катюши в тюрьме о том, как она встречала поезд, в котором проезжал возвращающийся с войны Нехлюдов), видимо по оплошности, были посланы в обе редакции с текстом не последней их авторской правки, а предпоследней; гранки же с окончательной правкой остались у автора.
После первой печатной публикации «Воскресения» Толстой не возвращался больше к работе над его текстом. В письме к Черткову от 31 декабря 1899 года он писал: «Перемен и добавлений к «Воскресению» я не буду, да я думаю, и не могу делать: пуповина отрезана» (АЧ).
Когда через несколько месяцев после напечатания «Воскресения» Г. А. Русанов, готовя новое издание «Воскресения», в которое он намерен был ввести кое-что из того, что было в заграничном английском издании и не попало в русское, обратился к Толстому непосредственно и через посредство его жены Софьи Андреевны,657 Толстой, видимо, чисто пассивно отнесся к большей части запросов Русанова и не принял активного участия в новой редакции текста романа, лишь разрешив Русанову в XXVI главу третьей части внести часть текста, напечатанного в «Ниве», исключенного в последующих корректурах и потому не вошедшего в отдельные издания романа.
VIII.
Как известно, «Воскресение» в «Ниве» печаталось с большим количеством цензурных искажений, перешедших механически и в отдельные издания А. Ф. Маркса.
Эти искажения сводились к исключению целых глав или значительных частей их, пропуску отдельных, иногда очень больших абзацев и фраз, замене одних слов другими. Так, в «Ниве» целиком выпущены главы XXXIX и XL первой части (описание богослужения в тюремной церкви), за исключением одной лишь фразы XXXIX главы: «Началось богослужение», присоединенной к главе XXXVIII, и глава XXVII второй части (визит Нехлюдова к Топорову); глава XXVI этой части (рассказ тетки Лидии Шустовой о своем одиночном заключении), главы третьей части — VI (рассказ Крыльцова о казни Лозинского и Розовского), XIX (итоги наблюдений Нехлюдова над ужасами тюремной системы), XXI (разговор на пароме со стариком-сектантом), XXVIII (заключительная, с цитатами из Евангелия) — сокращены на три четверти и более. Очень большие исключения сделаны в XIII главе первой части (всё, что касается отрицательной характеристики военной службы и военной среды), в XXIII главе второй части (три больших абзаца, в которых идет речь об отношениях Селенина к религии и в частности к православию), в третьей части — в главах V (всё, что говорится об отношении Нехлюдова к политическим до и после знакомства с ними), XVIII (сцена, рисующая возбуждение Крыльцова в связи с преследованиями правительством политических), XXVII (обличительные речи старика-сектанта против властей). Эти исключения порой достигают половины объема глав в их подлинном виде.
Цензурой исключалось не только всё то, что прямо задевало престиж русской правительственной системы и церкви, но даже то, что косвенно и порой отдаленно этот престиж колебало или подрывало авторитет представителей государства и церкви. Так, в словах Толстого о том, что в тюрьме, где содержалась Маслова, был «удручающий тифозный воздух», слово «тифозный» исключается; исключаются слова, относящиеся к товарищу прокурора Бреве: «и даже, как все служащие в России немцы, особенно предан православию»; в словах, относящихся к секретарю суда: «просматривал запрещенную статью» выбрасывается слово «запрещенную». В том месте, где речь идет о председателе суда, вынимающем билетики из стеклянной вазы, выпущено не только указание на то, что он делал это «с жестом фокусника», но и то, что у него были руки, сильно поросшие волосами; устраняется эпитет «женолюбивый» в применении к тому же председателю и замечание, что председатель обратился с вопросом к Масловой «как-то особенно приветливо»; устранено всё, что рисует в невыгодном свете старика-священника, приводящего присяжных к присяге, и т. д. Так как «Нива» была журналом, предназначенным для «семейного чтения», то из нее и тем самым из отдельных изданий «Воскресения», принадлежавших Марксу, изгонялось всё то, что, по мнению издателя и редакции, для семейного чтения не годилось. Весь текст романа, напечатанный в «Ниве», в этом отношении также подвергся очень строгой и щепетильной цензуре. Из него не только исключаются такие слова, как «испражнения», «проститутка», «дома терпимости», «прелюбодеяние», «половая жизнь», но и слово «соблазнил» всюду заменяется словами «увлек» или «обманул» и т. д. Вообще в интересах «благоприличия» и «пристойности» всякая мало-мальски реалистическая фраза и слово, называющие вещи собственным именем, обесцвечены или затушеваны.
Все приведенные примеры этой всесторонней цензуры взяты лишь из первых десяти глав первой части, но они характерны для всего нивского текста романа. Цензурная чистка «Воскресения» в первую очередь и главным образом протекала в недрах самой редакции «Нивы», на которую сам Толстой возложил эту работу. В письме к Марксу от 7 ноября 1898 г. он писал: «В повести есть много мест нецензурных, и чем дальше я над ней работаю, тем этих нецензурных мест становится больше. Но это не должно препятствовать помещению повести в «Ниве». Для этого нужно поручить просмотр повести литератору, знающему требования цензуры, с тем чтобы этот литератор-редактор исключал все те места, которые он считает совсем нецензурными, и изменял сомнительные места так, чтобы они не представляли препятствий в цензурном отношении. Сделав же эти изменения, я просил бы прислать их ко мне для просмотра».
Таким знающим требование цензуры литератором, занявшимся «домашней» цензурой «Воскресения», оказался редактор «Нивы» Р. И. Сементковский». В своих воспоминаниях он сообщает, что Толстой относился довольно добродушно к тому цензурному вмешательству, которое производилось над текстом «Нивы» в «Воскресении». «Выкинете одно-два слова, — говорил он Сементковскому при свидании с ним, — ан смотришь — спасли целую страницу».658 Однако вряд ли дело было так, как пытается его представить Сементковский. Дочь Толстого Марья Львовна в письме к С. Н. Толстому, написанном, видимо, в конце декабря 1899 г., передает просьбу отца не бранить его за «Воскресение» и добавляет к этому: «Оно так изуродовано цензурой, что места некоторые совсем потеряли смысл» (ГТМ). Такое определение крайне вредного влияния цензуры на роман, как явствует из контекста письма, принадлежит самому Толстому. Тем самым роль Сементковского в цензурном обезвреживании «Воскресения» нашла у Толстого подлинную и заслуженную оценку. Можно думать, что Сементковский из-за цензурного страха был не в меру подозрителен и в своем чрезмерном усердии черкал синим карандашом, быть может, и то, чего не вычеркивала бы цензура официальная, — тем более, что в этом он находил для себя поддержку в издателе «Нивы» Марксе, писавшем в феврале 1899 г. в газеты «Berliner Literärisches Echo» и «Börsenblatt für den Deutschen Buchhandel» (перевод с немецкого): «Я бы сам зачеркнул очень немногие места, зачеркнутые цензурой, в интересах читателей и читательниц, как это вполне и одобрил сам гр. Толстой, так как эти места неудобны в семейном кругу, а «Нива» есть прежде всего семейный журнал». Далее, указав на ряд мест в романе, неприемлемых по его мнению с точки зрения политической и моральной цензуры, Маркс добавляет: «Если несколько сильных мест будут вычеркнуты цензурой, то великолепный роман не только ничего не потеряет в своем выдающемся литературном значении, но скорее выиграет от этого».
Определить, какая доля искажений принадлежала «домашней» цензуре и какая официальной, не представляется возможным за отсутствием соответствующего документального материала. Мы располагаем на этот счет лишь самыми общими данными только относительно третьей части романа — в письмах к Толстому Маркса и Сементковского. Первый писал 20 ноября 1899 г.: «Я предвидел и писал вам о тех затруднениях, которые, вероятно, встретятся со стороны цензуры по отношению к третьей части «Воскресения». Но они оказались далеко серьезнее, чем можно было ожидать, и третьей части пришлось пройти через все цензурные инстанции, причем в последних обнаружились такие колебания и сомнения, что у нас были опасения за судьбу конца «Воскресения». Однако, после долгих хлопот с нашей стороны и совещаний в указанных инстанциях, удалось всё-таки провести всю третью часть, притом с сравнительно весьма небольшими пропусками: кроме казни, вычеркнуто текста лишь около восьмидесяти строк.659 Но дело в том, и именно об этом я хочу довести до вашего сведения, что теперь в тексте больше не может быть сделано никаких дополнений или изменений, которые вызвали бы вновь надобность в представлении текста на новое рассмотрение и разрешение цензуры... Я уверен, глубокоуважаемый Лев Николаевич, что вы оцените всю серьезность положения и что сообразно с этим сделаете необходимые исправления в остальных главах, с семнадцатой до конца, которые очень вас прошу прислать в самом скором времени».660 19 декабря Сементковский писал: «считаю своим долгом разъяснить вам, почему последние главы романа «Воскресение» появились в таком сокращенном виде, который не мог не оскорбить вашего авторского чувства. Известная вам перемена в составе лиц, ведающих дела этого рода,661 расстроила мои расчеты. Если уже раньше появление тех или других мест романа наталкивалось на почти непреодолимые препятствия, то теперь борьба стала почти невозможна. Еще одна из последних редакций главы XXVIII (отрицание судебного возмездия в связи с евангельским учением), главы XIX (влияние тюрем) и тех глав, в которых выводится старик-сектант, прошла сравнительно благополучно; но окончательная редакция этих глав была решительно отвергнута, и мне лишь с большим трудом удалось сохранить то, что появилось в «Ниве». Совесть моя чиста: я сделал всё, что мог, но очень меня печалит, что, хотя не по моей вине, вам нанесен удар в такое время, когда вы больны и нуждаетесь в успокоении. Простите меня, глубокоуважаемый Лев Николаевич, если я сделал мало для появления вашего романа в возможно более полном виде; но прошу вас в то же время верить, что я не щадил никаких усилий, чтобы исполнить свой долг».662
Кое что из зачеркнутого в гранках синим карандашом, что казалось безобидным, Толстой на первых порах хотел спасти от цензурного veto, подчеркнув красным карандашом, рядом с цензурным синим, то, что ему представлялось с цензурной точки зрения безобидным. Были подчеркнуты красным карандашом слова «женолюбивый» — эпитет председателя, слова «как-то особенно приветливо», связанные с тем же председателем, и следующие напечатанные здесь курсивом слова во фразе, относящиеся к Нехлюдову: «Он молился, просил Бога помочь ему
Не пропущены цензурой в «Ниве» и в отдельных изданиях Маркса и две иллюстрации Л. О. Пастернака, относящиеся к третьей части романа, — зарисовка политических на полуэтапе и эпизод раздачи англичанином Евангелий в камере каторжных.
До сих пор предполагалось, что бесцензурный текст «Воскресения» дан в английском его издании «Свободного слова». Однако, как убеждает изучение текста романа по авторским корректурам, английское издание «Воскресения» (и тем самым все его русские перепечатки) содержит в себе 51 цензурное искажение. Случилось это в результате следующей техники одновременного печатания романа в России, в «Ниве», и зa границей, у Черткова.
Обычно редакция «Нивы» отправляла Толстому первый набор гранок романа с зачеркнутыми или исправленными синим карандашом местами текста, которые редакции представлялись цензурно недопустимыми. Толстой исправлял корректуру, в огромном большинстве случаев не считаясь с этими вычеркиваниями и исправлениями, и В. Г. Черткову в Англию посылались из Москвы или Ясной поляны дублетные экземпляры корректур в большинстве с неприкосновенным авторским текстом. Но в отдельных случаях редакцией «Нивы» Толстому присылался новый набор корректур, в котором были уже совершенно устранены цензурно неприемлемые места, и в «Ниву» обратно и В. Г. Черткову посылался текст этих новых корректур без всяких видимых следов цензурных изъятий. (В одном случае корректуры были посланы В. Г. Черткову не от Толстого непосредственно, а через редакцию «Нивы».)663 Это было первой причиной того, что в издание «Свободного слова» частично проникли те же цензурные искажения, какие были в тексте «Нивы». Вторая причина проникновения в это издание таких искажений крылась в том, что иногда всякого рода цензурные изменения не доводились до сознания Толстого: исправленные Толстым гранки, заключавшие в себе пока неприкосновенный авторский текст, набирались вновь, затем подвергались цензурным операциям, после чего еще раз набирались, и этот последний набор, совершенно затушевывавший цензурное вмешательство, посылался Толстому. Так как в этих случаях цензурные искажения были в большинстве количественно не так уж велики по сравнению с теми, которые отмечались синим карандашом, то Толстой, видимо, просто не замечал их, и дублетные гранки с этими незамеченными цензурными искажениями обычным порядком отправлялись В. Г. Черткову для печатания.
Погребенные в цензурованных гранках куски текста «Воскресения», до сих пор не видевшие света, достигают иногда размера около печатной страницы. Таково, например, размышление Нехлюдова в XXXIV главе первой части о тюремном наказании в связи с судом над мальчиком, укравшим половики.
В других случаях исчезли отдельные абзацы, фразы, слова или одни слова заменены другими. Так, в XXXVI главе первой части исчез следующий абзац, объяснявший, почему Маслова оказалась не в доме предварительного заключения, как сказал об этом Нехлюдову прокурор, а в пересыльной тюрьме: «Прокурор забыл, что месяцев шесть тому назад жандармами, как видно, было возбуждено раздутое до последней степени политическое дело, и все места дома предварительного заключения были захвачены студентами, врачами, рабочими, курсистками и фельдшерицами».
В главе XIV той же части Нехлюдов в разговоре с адвокатом высказывает предположение, что сенат исправит судебную ошибку, допущенную в отношении Масловой. Во всех печатных текстах вслед за этим читается такой ответ адвоката: «Это смотря по тому, кто там в данный момент будет заседать». В окончательных же авторских корректурах читаем следующее:
«— Это смотря по тому, какие там в данный момент будут заседать богодулы.
— Как богодулы?
— Богодулы из богадельни».
В главе LVII той же части исчезла следующая фраза: «Казалось, служа в гвардейском, близком к царской фамилии, полку, Масленникову пора бы привыкнуть к общению с царской фамилией, но, видно, подлость только усиливается повторением».
В главе IX второй части во всех печатных текстах читаем следующий вопрос, обращенный Нехлюдовым к крестьянам:
«— Ну вот, — сказал Нехлюдов, — вы мне скажите, если бы землю раздать крестьянам... как бы вы сделали?»
В окончательных же авторских корректурах читается так:
«— Ну вот, — сказал Нехлюдов, — вы мне скажите, если бы царь сказал землю отобрать от помещиков и раздать крестьянам...
— А разве слушок есть? — спросил тот же старик.
— Нет, от царя ничего нет. Я просто от себя говорю: что если бы царь сказал: отобрать от помещиков землю и отдать мужикам, — как бы вы сделали?»
В той же главе после слов Нехлюдова: «Если всем разделить поровну, то все те, кто сами не работают» — выпали всюду следующие слова: «господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, все городские люди».
В главе XIV той же второй части в окончательных корректурах тетушка Нехлюдова Катерина Ивановна говорит о том, что ее двоюродный брат Левушка служит «в департаменте дураков — герольдии». Вместо этого всюду в печатных текстах читаем просто: «в департаменте герольдии», и т. д., и т. д.
Цензурные выкидки, делавшиеся почти всегда механически, путем устранения отдельных строк и целых абзацев, порой приводили к тому, что в кастрированном тексте искажался смысл. Приведем примеры.
В I главе второй части романа рассказывается о поездке Нехлюдова в его имение Кузминское перед отправлением с Масловой в Сибирь. В начале главы говорится о бедственном материальном положении кузминских крестьян. Во всех печатных текстах об этом читается так:
«Отношения крестьян к землевладельцу были таковы, что крестьяне находились в полной зависимости у конторы. Нехлюдов знал это со времен студенчества, когда он исповедовал и проповедовал учение Генри Джорджа и на основании этого учения отдал отцовскую землю крестьянам».
В этом отрывке явная нескладица. Указание на то, что крестьяне находились в полной зависимости от конторы, сопровождается как будто за волосы притянутой фразой: «Нехлюдов знал это со времен студенчества, когда он исповедовал и проповедовал учение Генри Джорджа» и т. д.
Нескладица эта получилась в результате механического изъятия целого ряда фраз. Первоначально соответствующее место читалось так (исключенное цензурой печатаем курсивом):
«Отношения крестьян к землевладельцу были таковы, что крестьяне находились,
Неискаженный текст, как видим, дает вполне ясный ответ на вопрос о том, что же знал Нехлюдов со времен студенчества. В этом случае, как и в приведенных выше, восстановление правильного чтения делается без труда, просто механическим включением в искаженный текст выпавших из него кусков. Но бывают случаи более сложные и для текстолога более ответственные.
В главе XI второй части (разговор Нехлюдова с адвокатом по делу Федосии Бирюковой и сектантов) цензорским карандашом зачеркнуты следующие, напечатанные здесь курсивом, слова:
«— Ну-с, другое дело — прошение на Высочайшее имя Федосии Бирюковой — написано; если поедете в Петербург, возьмите с собой, сами подайте и попросите. А то сделают запрос
—
—
— Нет вот мне еще пишут
— Вы, я вижу, сделались воронкой, горлышком, через которое выливаются все жалобы острога, — улыбаясь сказал адвокат. — Слишком уж много, не осилите.
— Нет, да это поразительное дело, — сказал Нехлюдов и рассказал вкратце сущность дела:
—
Вместо зачеркнутого цензурой «до высших чинов» и т. д. Толстой в корректуре написал: «до лиц, имеющих влияние в комиссии прошений», а вместо: «люди в деревне собрались читать Евангелие», кончая словами: «и их предали суду» — «которая состояла в том, что в деревне один грамотный крестьянин стал читать Евангелие и толковать его своим друзьям. Духовенство сочло это преступлением. На него донесли».
В текст «Нивы» не попало всё зачеркнутое цензурой, не попало и исправление Толстого. В текст же «Свободного слова» вошли оба авторские исправления и из зачеркнутого цензурой только конец приведенной цитаты от слов: «судебный следователь допрашивал». Но совершенно очевидно, что оба исправления Толстого должны рассматриваться как вынужденные и обусловленные цензурным вмешательством. В первом случае мы имеем дело с явной уступкой цензурным требованиям, во втором же — исправление привело к явной несогласованности с последующим текстом. Если принять исправление, то непонятными становятся дальнейшие слова Нехлюдова в той же главе: «ну, я понимаю урядника, которому велено, но товарищ прокурора»664 и т. д. Кроме того, в дальнейшем всюду говорится о хлопотах Нехлюдова за
Другой пример.
В главе XV той же второй части идет речь о том, что Нехлюдов отправляется к Mariette с намерением просить ее похлопотать перед мужем об освобождении Лидии Шустовой. В этом месте цензурой вычеркнуты следующие, набранные здесь курсивом, слова:
«и Нехлюдову было, как всегда, мучительно тяжело
Вместо зачеркнутого, явно идя навстречу цензурным требованиям, Толстой написал: «обращаться с просьбой к человеку, которого он не уважал». Эта явно компромиссная поправка вошла во все печатные тексты «Воскресения». Как и в предыдущем случае, в соответствующем месте романа должна быть восстановлена, как основная, первая, зачеркнутая цензурой редакция.
Наконец, в одном случае мы имеем дело с таким вмешательством цензуры, результаты которого уже непоправимы.
В LVII главе первой части романа идет речь о том, что Нехлюдов приезжает к своему товарищу по полку вице-губернатору Масленникову по тюремным делам. Масленников, встретив Нехлюдова, увлекает его сначала в гостиную, где у его жены собралось светское губернское общество, и говорит: «Дело после; что прикажешь — всё сделаю». Поговорив в гостиной сколько нужно было для того, чтобы соблюсти приличие, Нехлюдов просит Масленникова выслушать его, и они удаляются в японский кабинетик. Следующая глава начинается так:
«— Ну-с, je suis à vous.665 Хочешь курить? Только постой, как бы нам тут не напортить, — сказал он и принес пепельницу.
— Ну-с?
— У меня к тебе два дела.
— Вот как.
Лицо Масленникова сделалось мрачно и уныло. Все следы того возбуждения собачки, у которой хозяин почесал за ушами, исчезли совершенно».
Из приведенного текста совершенно неясно, отчего лицо Масленникова сделалось мрачно и уныло и почему исчезли следы того возбуждения, в котором он перед этим пребывал. Ведь Масленников знал, что Нехлюдов приехал к нему по делу и что этот деловой разговор, на время отложенный, всё равно состоится. И Масленников, судя по предыдущей главе, охотно готов выслушать Нехлюдова: «что прикажешь — всё сделаю», говорит он. Дело разъясняется приведением зачеркнутого цензурой соседнего куска текста. Вслед зa словами: «— Вот как» цензурным синим карандашом в гранке зачеркнут следующий отрывок:
«— Во-первых, я был в конторе в то время, как там было свидание политических, и ко мне подошла одна политическая.
— Кто это?
— Марья Павловна Медынцева.
— О, это очень важная преступница, как же тебя пустили к ней, — сказал Масленников и вспомнил, что он вчера читал не ему адресованные, а переданные ему для прочтения, по своей обязанности, письма и в том числе интимное письмо Медынцевой к своей матери. Хотя он и считал, что обязанность честного человека не читать чужие письма не существовала для него, как человека государственного, и хотя чтение письма Медынцевой было очень интересно, ему было совестно в глубине души зa то, что он читал чужие письма. И это воспоминание было ему неприятно: он нахмурился.
— Но как же ты мог увидаться с ней?
— Ну, всё равно, от кого я узнал. Только мне рассказали, что на-днях взяли одну женщину-врача, Дидерих, и прямо пытают.
И Нехлюдов рассказал всё, что он слышал».
Выброшенный цензурою текст вполне удовлетворительно объясняет причины перемены настроения Масленникова.
Толстой, если не под прямым воздействием цензурной выкидки, то под косвенным ее воздействием в уста Нехлюдова вложил уже другую фразу: «Я опять о той же женщине» (т. е. о Масловой, которую Нехлюдов просит перевести в больницу в качестве сиделки). Получившаяся при этом невразумительность текста, видимо, не обратила на себя внимания Толстого. Восстановление в окончательном тексте зачеркнутых цензурой строк уже невозможно не только потому, что теперь Нехлюдов обращается к Масленникову с другой просьбой, но и потому, что в дальнейшей работе над романом эпизод, зачеркнутый цензурой, был значительно распространен и переработан, и Дидерих заменила Лидия Шустова, о которой речь пошла уже во второй части романа (главы XXV и XXVI). Приведенный пример, разумеется, не иллюстрирует собой воздействия цензурного вмешательства на самое развитие толстовского замысла; но он, как и пример с сектантами, показателен в том отношении, что наглядно обнаруживает, каким образом чисто механические вычеркивания цензурного карандаша определяли собой иногда механическое же отношение к тексту самого Толстого, что порой влекло за собой невразумительность тех или иных мест романа.
В. Д. Бонч-Бруевич, сличив тексты «Воскресения» в издании Маркса и «Свободного слова», насчитал во всех трех частях романа всякого рода цензурных искажений, пропусков и перифраз — 497, причем всем этим искажениям подверглось 10240 слов.666 Цыфры В. Д. Бонч-Бруевича в результате знакомства с корректурами романа соответственно увеличиваются, в первом случае — на 53, во втором — на 918. Из 123 глав романа без всяких искажений были напечатаны лишь следующие 25: часть первая — V, XIV, XVI, XXIV, XXV, XXXVIII, XLIII, XLVII, LI (9 глав из 59), часть вторая — II, III, IV, V, XXXIV, XXXV, XXXVI, XXXVIII, XXXIX, XLI, XLII (11 глав из 52), часть третья — X, XVI, XX, XXV, XXVII (5 глав из 25). (Полный перечень цензурных вариантов см. в 32 томе настоящего издания, стр. 471—505.)
Рядом с цензурными искажениями «Воскресения» шли искажения и исправления его редакторами, выправлявшими грамматические и стилистические особенности языка Толстого, казавшиеся им неудачными. Впервые такие исправления в первых тридцати семи главах романа в количестве 119 сделаны были, следует полагать, с разрешения Толстого, в гранках набора еще до отсылки их в печать. Они написаны рукой А. П. Иванова и А. А. Русановой после того, как в основном авторская правка соответствующих корректур была закончена. Автором этих исправлений был, нужно думать, друг Толстого Г. А. Русанов, который, будучи разбит параличем, не в состоянии был писать сам и поручал это делать своей жене и переписчику рукописей Толстого А. П. Иванову. Русанов, человек литературно-образованный, Толстому близкий, его единомышленник и преданный почитатель, несомненно мог взяться за это дело, как брались в других случаях за него по поручению Толстого П. И. Бартенев, H. H. Страхов, Н. Я. Грот, В. Г. Чертков. Авторство именно Русанова в указанных исправлениях косвенно подтверждается тем, что в нанесении исправлений участвовала его жена, а также следующими строками его письма к Толстому от 31 декабря 1897 г., написанными в связи с работой Толстого над «Что такое искусство?»: «Е. В. Вульф, от которого я получил корректуры, сообщил мне, что вы просили Е. В. поправлять при чтении опечатки. Это навело меня на мысль предложить вам мои услуги по исправлению корректур вашего сочинения (по исправлению грамматических ошибок, знаков препинания, перевранных слов). Я сделал бы это старательно и счел бы для себя большой радостью и честью» (АТБ).
Очень вероятно поэтому, что Толстой, воспользовавшись таким предложением Русанова, поручил ему сделать грамматические исправления в «Воскресении».
В ряде случаев исправления Русанова с точки зрения обычных грамматических и стилистических требований не могут вызвать возражений. Так, например, в тех случаях, когда у Толстого стояли близко друг к другу два или три одинаковых существительных, Русанов одно или два существительных заменял соответствующим местоимением. Приведем образцы других его исправлений. Вместо толстовского «И для Масловой теперь уже и не было вопроса» у Русанова — «Для Масловой теперь уже не было и вопроса»; вместо «И когда Маслова представила себе себя» — «И когда Маслова вообразила себя», вместо «И на утвердительный ответ товарища прокурора жестом показал товарищу прокурора, что он передает ему свое право спрашивать» — «И на утвердительный ответ товарища прокурора жестом показал ему, что он может спрашивать»; вместо «У него не было не только желания физического обладания ею» — «У него не только не было желания физического обладания ею»; вместо «Про эпизод же с Катюшей, что он мог подумать жениться на ней». — «Об эпизоде же с Катюшей, о том, что ему могла прийти мысль жениться на ней» и т. д., в том же роде. На ряду с этим сделаны исправления, которые трудно объяснить иначе, как личным вкусом исправлявшего. Так, «и тотчас велел подать себе коньяку», исправлено на «и сейчас же велел подать себе коньяку»; «когда же он тратил» — на «а когда он тратил» и т. д. В иных случаях исправления Русанова обезличивали толстовский текст или вообще явно ухудшали его. Например, «сын большой землевладелицы», исправлено на «сын крупной землевладелицы», хотя во всех подходящих сочетаниях в романе Толстой употребляет именно слово «большой» а не «крупный»; «Светло-Христова Воскресения» исправлено на «Светлого Христова Воскресения»; «укорительно» на «укоризненно». Во фразе «Разорву эту ложь, связывающую меня, чего бы это мне ни стоило, и признаю всё, и всем скажу правду, и сделаю правду» — после слова признаю вставлено «правду», отчего фраза утратила смысл, и т. д. (Полный перечень русановских исправлений в сопоставлении с подлинным авторским текстом см. в 32 томе настоящего издания, стр. 507—520.)
Несмотря на то что большая часть этих исправлений зрительно была выделена из общей массы авторских исправлений и таким образом формально доведена до сведения Толстого (они были подчеркнуты, хотя и не всюду, красным карандашом или написаны черным карандашом), но поскольку эти исправления, захватывая менее 1/3 части романа, не были систематическими и поскольку Толстой обнаружил к ним чисто пассивное отношение, не оспорив ни одного из них, несмотря на явную их неоправданность в иных случаях, они должны быть удалены из основного текста романа.
В гораздо большей степени, чем Русанов, притом уже совершенно без ведома Толстого, делал грамматические и стилистические исправления толстовского текста редактор «Нивы» Р. И. Сементковский. Им сделано свыше тысячи таких исправлений. Сементковский не ограничился данным ему правом приспособлять толстовский текст к требованиям цензуры и пошел значительно дальше, подводя всё «Воскресение» к нормам условно правильного, общепринятого литературного языка, как понимал этот язык редактор и критик «Нивы», или даже просто сообразно своему вкусу. Приведем несколько образцов исправлений Сементковского, ограничиваясь лишь первой частью романа. Вместо толстовского «проговорил сам с собой Нехлюдов» — в «Ниве»: «сказал себе Нехлюдов»; вместо «совершенно такие же, какими были настоящие» — «словно они были настоящие»; вместо «слегка ступая» — «мягко ступая»; вместо «должна была объяснить» — «пришлось объяснить»; вместо «обещал ей» — «дал ей обещание»; вместо «Масловой захотелось плакать» — «Маслова чуть не заплакала»; вместо «оголенными саблями» — «саблями наголо»; вместо «если бы тогда нашелся человек» — «стоило найтись человеку»; вместо «божественным собою» — «божественным я»; вместо «старообразный» — «на вид уж не молодой»; вместо «умилялись на его мягкие, а иногда порывистые движения» — «умилялись его мягкими, а иногда порывистыми движениями»; вместо «портить» — «испортить»; вместо «был девственником» — «был целомудренным»; вместо «туалетных инструментов» — «туалетных принадлежностей»; вместо «была подтверждением справедливости» — «подтверждала справедливость»; вместо «Федосья, простоволосая, с своими длинными косами» — «простоволосая, со своими длинными косами Федосья»; вместо «играл своим чувством любования самого на себя, на свое раскаяние» — «играл своим чувством, любовался самим собою, своим раскаянием»; вместо «рассиял» — «просиял», и т. д., и т. д. И так на протяжении всех трех частей романа.667
Любопытно отметить, что два рисунка художника Л. О. Пастернака, иллюстрировавшего текст «Воскресения», в связи с такого рода поправками Сементковского (а быть может, и просто в результате опечаток) оказались несоответствующими подлинному толстовскому тексту. Так, иллюстрация к XIV главе первой части изображает две фигуры (кроме ямщика), едущих в санях к тетушкам Нехлюдова в страстную субботу — священника и дьякона — в связи со следующим текстом «Нивы»: «Вечером в субботу, накануне Светлого Христова Воскресения, священник с дьяконом, как они рассказывали, насилу проехав в санях по лужам те три версты, которые отделяли церковь от тетушкиного дома, приехали служить заутреню». В подлинном же толстовском тексте (и в издании «Свободного слова») говорится, что к тетушкам приехали «священник с дьяконом и дьячком», т. е. в санях, кроме ямщика, должны были находиться три фигуры. Иллюстрация к XXIV главе той же первой части изображает стоящую Маслову, которую трогает зa рукав халата жандарм. Эта иллюстрация находится в связи с тем, что читается в «Ниве»: «Когда Картинкин и Бочкова вышли, она всё еще стояла на месте и плакала, так что жандарм должен был тронуть ее за рукав халата». В подлинном же толстовском тексте (и в издании «Свободного слова») вместо «стояла» стоит «сидела».
Исправления — почти исключительно грамматические — делались и В. Г. Чертковым в тексте романа, печатавшемся издательством «Свободное слово», но, во-первых, этих исправлений неизмеримо меньше, чем в тексте «Нивы», во-вторых, Чертков их делал на основании еще задолго до этого данных ему Толстым полномочий грамматически и стилистически исправлять его сочинения.
Само собой разумеется однако, что исправления не только Сементковского, но и Черткова подлежат исключению из текста романа, поскольку те и другие не были сообщены Толстому до напечатания романа и таким образом активно им не санкционированы.
Из предыдущего явствует, что тексты романа в изданиях Маркса и Черткова во многом не совпадают. Помимо разночтений, вызванных сугубым вмешательством в русское издание «Воскресения» цензуры, а также обусловленных индивидуальными исправлениями редакторов, в текстах обоих издательств были разночтения, вызванные еще тем, что, как указано выше, Марксу и Черткову в ряде случаев посылались корректуры разновременной стадии их авторской правки. Наконец, причина разночтений в обоих изданиях крылась и в том, что авторские поправки, наносившиеся разными переписчиками на дублетные экземпляры гранок, не всегда точно и не всегда одинаково воспроизводились, а наборщики «Нивы» и «Свободного слова» не всегда одинаково разбирались в корректурных исправлениях.
Многочисленные последующие издания «Воскресения» в России до 1913 года представляли собой перепечатку текста отдельных изданий Маркса. В тексте «Воскресения», напечатанном в XVII томе «Полного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого» под редакцией и с примечаниями П. И. Бирюкова, издание И. Д. Сытина, М. 1913 (и в XI томе издания под той же редакцией, выпущенного в качестве приложения к газете «Русское слово» и журналу «Вокруг света», М. 1913) ряд цензурных пропусков восстановлен. Невосстановленные цензурные изъятия обозначены многоточиями и рядами точек.668 Текст романа в издании Сытина — комбинированный по изданиям Маркса и Черткова. В тексте романа, напечатанном в издании «Просвещения»: «Л. Н. Толстой. Собрание сочинений». Редакция, вступительные статьи и примечания А. М. Хирьякова, серия II, том четвертый, Спб. 1913, также восстановлен ряд цензурных пропусков, но во многих случаях иначе, чем в издании Сытина. Оставшиеся цензурные пропуски и здесь обозначены многоточиями и рядами точек. Текст, как и у Сытина, — комбинированный. Такой же комбинированный, т. е. искусственный текст романа — и в заграничном бесцензурном издании (1912 г.) — «Л. Н. Толстой. Воскресение. Роман в трех частях. Единственное полное издание». Берлин. Издание т-ва И. П. Ладыжникова. Комбинацию текстов изданий Маркса и Черткова представляет собой и издание книгоиздательства «Народная мысль»: «Л. Н. Толстой. Воскресение. Роман. Текстовая реставрация Б. С. Боднарского. Первое полное русское издание». М. 1918. Цензурные изъятия, имевшиеся в «Ниве», здесь напечатаны (не систематически однако) курсивом. Та же комбинация текстов марксовского и чертковского издания и в тексте «Воскресения», напечатанном в издании: «Л. Толстой. Полное собрание художественных произведений. Редакция К. Халабаева и Б. Эйхенбаума, примечания В. Срезневского, т. XIII. Государственное издательство M.-Л. 1929». В текст внесены исправления, сделанные по части наборной авторизованной рукописи (главы I—XLIII). В приложении к тексту романа напечатаны пять впервые публикуемых вариантов из той же части наборной рукописи и все ранее опубликованные варианты отдельных глав. Впервые неискаженный текст «Воскресения» — по авторским корректурам и рукописям — напечатан в 32 томе настоящего издания.
IX.
Как сказано выше, «Воскресение» одновременно с печатанием в России печаталось и за границей — на английском, французском и немецком языках. С самого начала делом издания переводов «Воскресения» заведывал сотрудник Черткова по издательству англичанин Герберт Арчер, но в начале 1899 года он уехал в Канаду к духоборам, и Толстой по просьбе Черткова просил взять на себя сношения с переводчиками тогдашнего своего единомышленника, переводчика его произведений на английский язык, Эйльмера Моода. Но Моод отказался от предложения Толстого, объяснив свой отказ затруднительностью для него участвовать в поглощающем много времени и сил деле, связанном с собиранием и добыванием денег; кроме того, свой отказ Моод мотивировал несогласием с Чертковым по вопросу об авторском праве. В ответ на это Толстой писал Мооду 12 января 1899 года: «О вашем отказе участвовать в деле печатания перевода «Воскресения» очень жалею, хотя и понимаю мотивы вашего отказа. Во всем этом деле есть что-то неопределенное, неясное и
В конце концов основная — очень сложная — работа по ведению переговоров с заграничными издателями и рассылка им отдельных частей романа по мере получения их из России взята была на себя В. Г. Чертковым, пользовавшимся в сношениях с переводчиками и издателями помощью П. И. Бирюкова и специальных агентов в Лондоне и в Америке. На долю Черткова выпала и очень хлопотливая миссия улаживания всевозможных инцидентов, возникавших преимущественно в связи с тем, что печатание «Воскресения» в «Ниве» значительно опережало печатание романа в заграничной прессе, что противоречило договору Черткова с иностранными издателями.
Заграничные издатели при переговорах с Чертковым и его сотрудником В. Д. Бонч-Бруевичем о печатании «Воскресения» на иностранных языках требовали для ознакомления первые главы романа и конспект всего его содержания. Но в связи с просьбой Черткова выслать краткое изложение «Воскресения», составленное кем-либо из знакомых с его содержанием, Толстой в письме к нему от 15 октября 1898 года категорически отказался выполнить требование издателей. Он писал: «Мне было неприятно и, покаюсь, оскорбительно ваше требование давать читать первые главы издателям. Я бы никогда не согласился на это и удивляюсь, что вы согласились на это. А уж конспекты для меня составляют что-то невообразимое. Хотят они или не хотят, а подавать на их одобрение, я удивляюсь, что вы, любя меня, согласились. Я помню, мне еще американские издатели не раз писали письма с предложениями очень большой платы, и я полагал, что дело так и будет и так и поведется вами, но если надо показывать товар и дожидаться le bon plaisir671 покупщиков, то, как мне ни желательно собрать деньги для духоборов, я не могу на это согласиться, потому что это и не практично и есть средство, кроме унижения без всякой причины, еще продешевить товар... Насчет конспекта повести соображения тоже теоретические, потому что первая часть написана, вторая же, пока не написана, не может считаться окончательно написанной, и я могу ее изменить и желаю иметь эту возможность изменить. Так что мое возмущение против конспектов и предварительного чтения есть не гордость, а некоторое сознание своего писательского призвания, которое не может подчинить свою духовную деятельность писания каким-либо другим практическим соображениям. Тут что-то есть отвратительное и возмущающее душу» (AЧ). Возражая на это, Чертков отвечал Толстому: «Я сам и не думал, чтобы вы дали им конспект того, что будете писать, и удивляюсь, как вы могли заподозрить меня в этом. Я только хотел, чтобы не вы, а другой составил конспект того, что
Технически передача материала в иностранные издательства была налажена следующим образом. Вначале Черткову в Англию посылались из России в рукописи отдельные главы романа, которые у Черткова переписывались в нескольких экземплярах и сейчас же раздавались переводчикам. Всего было прислано в Англию в рукописи шестьдесят глав; затем вместо рукописи присылались исправленные гранки «Воскресения», набранные «Нивой», которые таким же способом переписывались и в переписанном виде поступали в пользование переводчиков. При получении Чертковым новых корректур уже ранее прокорректированного текста поправки, бывшие в этих новых корректурах, немедленно сообщались переводчикам, но в таких случаях издательства уже не успевали воспользоваться этими поправками, почему некоторые части текста романа переводились с оригинала не окончательно отредактированного. В большинстве стран «Воскресение» предварительно печаталось в периодических изданиях.
Во Франции вначале на право первой публикации «Воскресения» претендовал журнал «Illustration». 9 октября 1898 года Толстой писал Черткову: «Во французскую Иллюстрацию я согласен отдать (хотя бывший на-днях у нас редактор из «Monde illustré» говорит, что дешево франк за строку) и пишу нынче редактору «Illustration» Marc, что я поручаю вам с ним кончить дело, а что иллюстрации взялся делать Пастернак, как лучший иллюстратор» (AЧ). Однако соглашение с «Illustration» не состоялось и право первого печатания романа во Франции было предоставлено Чертковым газете «Echo de Paris» за 12 000 франков. Роман печатался здесь в переводе Теодора де-Визева, взявшего на себя эту работу по приглашению С. Л. Толстого. Перевод сделан не с окончательного текста; сцена богослужения в тюремной церкви в переводе Визева отсутствует, видимо потому, что «Echo de Paris» была консервативной и клерикальной газетой.
В связи с задержкой в отсылке материала за границу и необходимостью регулировать одновременное появление в заграничной печати одних и тех же глав романа, в печатании «Воскресения» в «Echo de Paris» произошел перерыв, ответственность за который издатель газеты Симон возлагал на переводчика. По просьбе Черткова Толстой в письме к Симону от 5 октября 1899 года,673 извиняясь перед ним за задержку в получении редакцией газеты текста романа, объяснил, что повинен в этой задержке не Визева, а он, Толстой. По отпечатании в газете «Воскресение» в переводе де-Визева вышло отдельной книгой в двух томах: «Comte Léon Tolstoï. Résurrection, Roman traduit du russe par Théodor de Wyzewa», Paris, Perrin et C-ie, Libraires-Editeurs, 1900. В течение 1900 года вышло пятнадцать изданий этого перевода. Одновременно с переводом де-Визева вышел во Франции и перевод Е. Гальперина-Каминского с иллюстрациями Л. О. Пастернака: «Comte Léon Tolstoï. Résurrection, traduit du russe par E. Halperine-Kaminsky. Edition définitive par l’auteur. Illustrations de Léonid Pasternak». Paris, Ernest Flammarion, éditeur. Этот перевод значительно точнее перевода де-Визева и не содержит в себе пропусков. Его, как наиболее полный и точный, Толстой в письме от 20 июня 1900 года рекомендовал Элизэ Реклю, обратившемуся к нему с запросом о том, какой из существующих французских переводов является лучшим.674 Самому Гальперину-Каминскому Толстой писал 24 июля этого же года: «Вы спрашивали меня о вашем переводе «Воскресения». Я не читал его всего, но, просматривая в тех местах, где выпущено в других изданиях и переводах, убедился, что ваш совершенно полон и точен, так как сделан с самого верного английского издания. Вы же всегда переводите очень точно и старательно».675
В Германии договор на печатание «Воскресения» был заключен с Ф. Фонтаном, стоявшим во главе издательства «Deutsche Verlagsanstalt». Роман печатался в газетах и журналах и выходил отдельными выпусками в переводе В. Тронима и И. Фрапана. Вслед за тем он вышел отдельной книгой: «С-te Leon Tolstoy. Auferstehung. Erste vollständige im Auftrage des Verfassers hergestellte Uebersetzung von W. Tronim und J. Frapan». Berlin 1900. Тогда же вышел в трех томах перевод «Воскресения», сделанный В. Чумиковым: «Leo Tolstoi, Auferstehung. Nach der einzigen ungekürzten Originalausgabe mit Genehmigung des Verfassers übersetzt von Wladimir Czumikow». Verlegt bei Eugen Diederichs in Leipzig, 1900. К переводу приложены два исключенных Толстым варианта, напечатанных в «Листках Свободного слова» — «Экзекуция» и «В казематах». Издание снабжено послесловием переводчика, в котором, между прочим, идет речь о цели, с которой Толстой предпринял печатание романа в оригинале и в переводах. В связи с предпринятым переводом Чумиков обратился к Толстому с письмом от 18 апреля 1899 г., в котором просил его сообщить, не встретится ли с его стороны по этому поводу возражений, и Толстой, как видно из письма Чумикова, на предшествующий его письму телеграфный запрос телеграммой же посоветовал ему обратиться за разрешением к П. И. Бирюкову.676 О переговорах Чумикова с Бирюковым нам ничего неизвестно. На письмо Чумикова Толстой, видимо, не ответил.
В течение 1899—1900 гг. вышло около двенадцати переводов «Воскресения» на немецкий язык. Из них отметим следующие: «Graf Leo Tolstoi’s neuester grosser Roman Auferstehung». Leipzig. Verlag von Wilhelm Friedrich, 1899, в пятнадцати выпусках; «Auferstehung. Roman von Graf Leo N. Tolstoi. Aus dem Russischen übersetzt von L. A. Hauff». Berlin. Verlag von Otto Janke, 1900; «Auferstehung. Roman von Graf L. N. Tolstoi. Mit Genehmigung des Herrn A. F. Marks aus der «Niva» übersetzt von Arnold Hollmann». Нам известно это последнее издание, разрешенное Марксом к выпуску на немецком языке, по экземпляру Государственного Толстовского музея. Оно представляет собою сброшюрованный оттиск, заключающий в себе лишь двадцать восемь первых глав, без обложки и без указания места и года издания. Появились ли в этом издании остальные главы, мы не знаем. Любопытна помета на первой странице: «Nachdruck verboten» [«Перепечатка воспрещается»].
Печатание «Воскресения» в Германии сопровождалось осложнениями, происшедшими по вине издателя «Нивы» А. Ф. Маркса, который в целях наживы стал отправлять в Германию, как видно из предыдущего, корректуры «Воскресения» для публикации их там в немецком переводе. В одном немецком журнале перевод первых глав романа появился ранее 1 марта — срока, выговоренного Фонтаном при договоре с Чертковым. Один лейпцигский издатель объявил, что у него будет появляться «полный» перевод «Воскресения» через три дня после выхода соответствующих глав романа в «Ниве». Эти действия Маркса, нарушая интересы Фонтана, вызвали со стороны последнего протест, направленный им на имя Черткова. После этого Чертков в газете «Berliner Literarischer Echo» от 27 февраля 1899 года напечатал заявление, в котором сообщал о том, что в России роман публикуется со значительными цензурными купюрами, что переводы, делаемые в Германии по тексту «Нивы», также будут урезанными и что единственно полные переводы на тот или иной язык появятся лишь в тех периодических изданиях, с которыми договаривался он, Чертков, или его доверенные. С своей стороны Фонтан в газете «Börsenblatt für den Deutschen Buchhandels», 1899, № 55, поместил объявление о печатании «Воскресения» его фирмой с указанием на неполноту публикации романа — вследствие цензурного вмешательства — в «Ниве». В ответ на заявление Черткова и Фонтана Маркс в № 62 «Börsenblatt» зa тот же год напечатал свое опровержение. В дальнейшем Маркс и Фонтан в той же газете напечатали еще по одному полемическому заявлению. 2 марта 1899 года Маркс обратился с жалобой на Черткова и Фонтана к Толстому, прося его обратиться к Черткову с предложением взять свое заявление назад. В ответ на письмо Маркса Толстой 3 марта написал ему: «Получив ваше письмо, тотчас же написал Черткову, прося его сделать что нужно для отрицания неправильного объявления немецкого издателя». 5 марта Толстой, пересылая Черткову письмо Маркса, надписал на нем: «Сейчас получил это письмо. Если можно, сделайте, милый друг, такое объявление, распоряжение, письмо, которое удовлетворило бы Маркса» (AЧ). На следующий день телеграммой на имя Черткова Толстой подтвердил свою просьбу. В связи с этой телеграммой 10 марта он писал Черткову: «Не сердитесь на меня, пожалуйста за телеграмму... Очень мне и трудно, и скучно, и одиноко. И боюсь я неприятности, т. е. того, чтобы люди на меня сердились. А люди сердятся. Всё деньги. Не нужно было и Духоб[орам] деньги. Лучше бы было, если бы они оставались на месте и страдали, и для нас и для мира. Но так [как] мы — я — живу дурно, в роскоши и роскошной среде, то мне нельзя было не делать. А делаю, и всё выходит скверно и грех» (AЧ). 7 ? марта Толстой писал Марксу о том, что, получив телеграмму, ответил на нее так: «Разница в объеме версии моего романа, появляющейся в «Ниве», и той, которая появится за границей — в издательстве «Deutsche Verlagsanstalt» — будет незначительна» (текст по-французски). От кого была получена упоминаемая Толстым телеграмма и кому был направлен ответ на нее, — неизвестно.677
В ответ на письмо и телеграмму Толстого Чертков писал ему 13 апреля н. с.: «Я никаких заявлений и писем
В Англии «Воскресение» в переводе Луизы Моод, жены Эйльмера Моода, с авторизацией Толстого, выходило отдельными выпусками, составившими затем книгу: «Leo Tolstoy. Resurrection, A Novel». Brotherhood Publishing Co. London. 1899—1900. Каждый выпуск сопровождался следующим объявлением издательства (перевод с английского): «Доход от этого издания, выпускаемого отдельными частями стоимостью в пенни, будет посвящен помощи духоборам, которые поселяются сейчас в Канаде. За отказ от участия в войне духоборы испытывали от русского правительства самые ужасные и жестокие преследования, вследствие чего более тысячи погибло. Для подробного ознакомления прочтите «Christian Martyrdom in Russia», изданную Владимиром Чертковым, содержащую заключительную главу и письмо Льва Толстого». Вслед затем тот же перевод вышел в другом лондонском издательстве с иллюстрациями Л. О. Пастернака: «Leo Tolstoy. Resurrection. A Novel. Translation by Louise Maude. With thirty three illustrations by Pasternak». London, Francis Riddel Henderson, 1900. В письме от 11 ноября 1899 года Эйльмер Моод писал Толстому о том, что Луиза Моод, при условии закрепления за ней права литературной собственности на ее перевод, готова взять на себя издание «Воскресения», для чего необходимо предоставление ей рукописи или исправленных корректур за месяц до напечатания романа в России. В ответ на это письмо Толстой писал Мооду 15 декабря 1899 года: «Насчет «Воскресения» и его перевода, простите меня, если я не исполню вашего желания. Всё это затеянное мною денежное дело, в котором я теперь раскаиваюсь, до такой степени было мне мучительно тяжело, что теперь, когда оно окончено, я решил уже больше ничего не делать для него и вернуться вполне к моему прежнему отношению к моим писаниям, т. е. предоставить всем делать с ними что кто хочет, самому не вмешиваться в это дело. Передайте, пожалуйста, мой сердечный привет вашей жене и мои извинения за то, что я причинил ей так много неприятностей моей нерешительностью и поправками, — ей, которая так внимательно, превосходно переводит».681
В Америке право первой публикации «Воскресения» было предоставлено Чертковым за 10 000 рублей журналу «The Cosmopolitan Magazine». Вопреки принятому на себя издателем журнала Джоном Уокером обязательству точно следовать в своей публикации оригиналу, перевод стал печататься в журнале с рядом переделок и пропусков, вызванных боязнью шокировать моральные чувства буржуазного американского читателя. Там, например, радикально изменена была сцена соблазнения Катюши Масловой. Чертков, узнав об искажениях, которым подверглось «Воскресение» в «Cosmopolitan», телеграфно порвал контракт и вернул чек на полученный им задаток. Основываясь на том, что разрыв контракта исходил не от автора, Уокер протестовал против действий Черткова, угрожая ему судом. По просьбе Черткова Толстой подписал следующее составленное Чертковым заявление в американские газеты (перевод с английского): «В виду искажения, которому подвергся мой роман «Воскресение» в руках редактора «Cosmopolitan», где началось печатание его, и так как это совершенно противоречит моему ясно выраженному желанию, сообщенному редакторам другом моим В. Чертковым, я вынужден лишить моей авторизации издание этого произведения в том виде, в каком оно появилось на страницах «Cosmopolitan». Посылая Черткову это заявление, Толстой писал ему 13 апреля 1899 года: «Посылаю вам, дорогой друг, подписанное письмо в Американские газеты; только признаюсь, лучше бы было, если бы можно было обойтись без него. Так неприятно ссориться, кого-то — кого я и не знаю — обижать. Да и можно ли в газетах добиться и высказать правду. В этом мире всегда более наглый и бессовестный aura le dernier mot.682 Как бы не было так и здесь. То же, что вы возвратили их и остановили печатание, очень хорошо».683
На это письмо Чертков 9 мая н. ст. отвечал: «С тех пор, как я вчера начал это письмо, опять пришлось заняться «делами» — выяснение своего и нашего отношения к происшедшей катастрофе с печатанием «Воскресения» в «Cosmopolitan». Результат этого вчерашнего занятия посылаю вам при сем в виде копий с писем, посланных мною к Crosby и двум агентам, лондонскому Dillon-Woon’у и американскому Reynolds’y, участвовавшим в этом деле. Если вы будете иметь терпение всё это прочесть, то увидите, какое решение я принял. Если вы с ним согласны, то ничего не телеграфируйте мне. Если же вы предпочли бы, чтобы, несмотря на жалкое положение Reynolds’a, Crosby не было предоставлено право довести дело печатания до конца с «Cosmopolitan», то телеграфируйте мне немедленно... и я тогда перешлю эту телеграмму Crosby, и дело с «Cosmopolitan» будет окончательно расстроено. Надобно однако иметь в виду, что даже и в этом последнем случае невозможно будет предпринять никакого другого издания в Соединенных Штатах до окончания выхода романа, когда мы его выпустим там отдельной книгой, так как издатель «Cosmopolitan» будет в таком случае очень зол на нас и никому не даст возможности приняться за периодические выпуски романа, тем более, что он знает, что преследовать судом мы не будем. Если же вам некогда прочесть всю эту скучную английскую корреспонденцию и достаточно доверяете мне, чтобы положиться на мое решение по поводу письма Crosby ко мне (которое во всяком случае прочтите), то будьте уверены, что я предпринял свое решение обдуманно, хладнокровно, «unselfishly»684 и руководясь исключительно внушениями того духа, который нас с вами соединяет воедино» (АТБ). Как можно догадываться по содержанию этого письма, Чертков в силу указанных им соображений решил не препятствовать дальнейшей публикации «Воскресения» на страницах «Cosmopolitan» и не публиковать заявления Толстого, но сам устранился от сношений с редактором журнала Уокером, передав эти обязанности — по предварительному сговору — американскому писателю и общественному деятелю Эрнесту Кросби. Толстой, видимо, согласился с соображениями Черткова и 5 мая писал ему: «С американскими издателями делайте как находите нужным. Я лично не запретил бы. В будущем нельзя же запретить» (AЧ).
8 июня н. ст. Э. Кросби извещал Толстого, что редактор «Cosmopolitan» очень раздражен приостановкой в доставке ему Чертковым рукописи «Воскресения» и что невыполнение Чертковым взятых на себя обязательств может привести к судебному процессу.685
Вскоре после этого и сам Уокер обратился к Толстому с письмом, в котором протестовал против действий Черткова и жаловался на задержки в доставке рукописей и на невозвращение ему денег в связи с расторжением контракта. Толстой ответил ему следующим письмом от 10 июля (перевод с английского): «Всё дело, касающееся издания моего романа, было полностью поручено моему уважаемому другу В. Черткову, а потому я мало или даже почти ничего не знаю о подробностях этого дела. Что касается задержек при печатании, о которых вы упоминаете в заявлении в вашем журнале, то они были вызваны, я думаю, во-первых, трудностью пересылки рукописи нескольким переводчикам для одновременного издания и, во-вторых, тем, что перед отправкой рукописи я пересматривал каждую главу, что являлось основной причиной задержки. Таким образом, главная причина всех этих недоразумений может быть приписана мне или трудности нового дела, но ни в коем случае не моему уважаемому другу г. Черткову, который бескорыстно и самоотверженно предпринял, несмотря на свои сложные занятия, трудную задачу добывания денег, необходимых для помощи очень нуждающимся русским изгнанникам, для которых это издание предназначалось. Как бы то ни было, очень сожалею о неприятностях, причиненных вам всем этим делом. Я думаю, что деньги в настоящее время вам уже возвращены; во всяком случае, с этой же почтой сообщу о том г. Черткову».686
В упомянутом письме к Черткову от 26 июля 1899 года Толстой сообщил ему о получении им письма Уокера, приложив к своему письму самое письмо Уокера и свой ответ на него, а 8 августа Черткову напомнил: «Я послал вам письмо из «Cosmopolitan». Деньги возвращены ли ему? Сколько греха от этого издания» (AЧ).
В октябре того же года Уокер еще раз обратился к Толстому с просьбой о возврате ему денег, полученных Чертковым, который в ответ на эти претензий сообщил о том, что он давно вернул деньги американскому агенту, очевидно задержавшему передачу их по назначению.
«Воскресение», прекратившись печатанием в «Cosmopolitan», № 1, стало печататься в журнале «The Clarion» с 25 марта 1899 года по 3 марта 1900 года, с измененным заглавием («Resurrection» вместо «The Awakening»). Затем оно вышло отдельным изданием: «Leo Tolstoy. The Awakening», Street and Smith, New-York, 1900, с указанием на то, что издание не искажено цензурой.
После расторжения контракта с «Cosmopolitan» Чертков при посредстве Эрнеста Кросби вступил в соглашение относительно печатания в Америке «Воскресения» с издательством «Dodd, Mead and Со». В связи с этим Кросби писал Толстому 8 июня н. ст. 1899 года (перевод с английского): «Дорогой граф Толстой, у меня был разговор с одним из представителей фирмы «Dodd, Mead and Со», получившей право на публикацию «Воскресения» отдельной книгой за крупную сумму, кажется, четыре тысячи долларов, которую мне очень хочется выручить для духоборов. Это одна из лучших издательских фирм Америки. Издательство хотело бы напечатать точный перевод Моода, но, считаясь с тем, что обычаи Америки отличаются от русских, оно боится, что откровенная передача тех мест, в которых говорится о половой любви, может привести к судебному процессу и повредить издательству... Оно хотело бы получить от вас разрешение сгладить текст самым незначительным образом, но так, чтобы вопросы пола в части повествовательной раскрывались менее откровенно. Представить эти изменения на ваше усмотрение не будет времени, так как все «пираты» книжной торговли будут ждать случая опередить. Издательство спрашивает, не поручили ли бы вы мне это щекотливое дело? Я не прошу лично, но это обеспечило бы духоборам большую сумму денег. Если вы согласитесь, то напишите, пожалуйста, собственноручно на отдельном листе следующее: «Этот английский перевод «Воскресения» печатается фирмой «Dodd, Mead and Company», с моей авторизацией. Лев Толстой». Если вы это пришлете, то я буду разрешать только те изменения, которые, по-моему, вы одобрили бы и которые касались бы исключительно описания любовных сцен».687 Просимая Кросби авторизация Толстым была дана и напечатана по-английски факсимильно в книге «Resurrection. A Novel by Leo Tolstoy, Author of Anna Karenina», «War and Peace», etc. Translated by Mrs Louise Maude. With illustrations by Pasternak». New-York, Dodd, Mead and Co, 1900. Тот же набор книги, с предисловием Л. Моода, но без иллюстрации Пастернака был отпечатан издательством Grosser&Duwlap (New-York). О согласии на авторизацию Толстой известил Черткова в письме, написанном в июне 1899 года: «Надеюсь, что с Американским издательством процесса не будет. Crosby пишет, что вы согласились высылать ему рукопись, а также о том, что разрешили в Америке Dodd, Mead and Company. Я ему пишу по его просьбе так: «This Englich version of «Resurrection» is published by D., M.&C. by my authority». Вы ничего не имеете против?» (AЧ).
Все такого рода осложнения и недоразумения, возникавшие в связи с печатанием «Воскресения» в переводах на иностранные языки, доставляли Толстому очень много беспокойств и огорчений, под влиянием которых 7 июля 1899 года он, решив разорвать контракты с иностранными издателями, написал Черткову следующее письмо: «Дела с переводами замучали меня. Воображаю поэтому, как они замучали вас. Нынче я думал вот что: бросить все контракты с переводчиками и написать в газеты следующее:
«Печатание романа «Воскресение» предпринято было мною с целью оказания помощи пострадавшим от гонения и терпевшим тяжелую нужду Духоборам. Нужда эта до сих пор не прекратилась. Первое право печатания было для этой цели продано мною в «Ниву», а также и право первого печатания переводов в Англии, Америке, Франции и Германии. Гонорар зa первое право печатания в русском журнале был получен и поступил в духоборческий фонд, но первое печатание переводов, которое должно было быть одновременно и кроме того соображаемо с выходом частей романа в России, встретило так много затруднений и вследствии исправлений и изменений, которые я делал в романе, как и вследствии необъяснимой пропажи на почте высылаемых частей романа, что мы вынуждены были отказаться от платимого издателями за право первого печатания гонорара и тем лишили Духоборов значительной суммы, на которую мы рассчитывали и которая им крайне необходима, так как нужда их в настоящее время не только не прекратилась, но еще усилилась после истраченных ими последних средств для переезда в Канаду. Нужда эта так велика, что в настоящее время Духоборы, не имея средств для приобретения скота, сами с женами запрягаются в плуги и пашут человеческой силой под посев свою землю. В виду этого прошу как издателей, которые будут перепечатывать роман и переводы с него, равно и читателей романа вспомнить тех людей, для которых мною начато было это печатание, и по мере сил и желания помочь Духоборам, внося свою лепту в Духоборческий фонд в Англии.... Адрес».
Что нибудь в этом роде. Как вы думаете?» (AЧ).
Получив от Толстого этот проект обращения в иностранные газеты, Чертков переписал его с некоторыми изменениями, самым существенным из которых была замена слов «мы вынуждены были отказаться от платимого издателями зa право первого печатания гонорара» словами «мы вынуждены были лишиться значительной части предполагаемого гонорара от издателей», что вовсе устраняло мысль о разрыве контрактов. Возвращая исправленный проект обращения, Чертков предложил Толстому дополнить его упоминанием о том, за что пострадали духоборы, так как большинство читателей обращения ничего о них не будет знать. Толстой, учтя этот совет, еще раз исправил текст обращения,688 но обратно Черткову его не послал. Вскоре от Черткова было получено письмо от 2 августа н. ст., в котором он писал о том, что, несмотря на большое облегчение, какое он и его сотрудники испытали бы в результате расторжения контракта с заграничными издательствами, такой шаг является — по ряду соображений — неприемлемым: с делом издания романа на иностранных языках связано большое количество людей, прежде всего переводчики, для которых разрыв с иностранными издательствами был бы бедствием; с другой стороны, издатели вследствие самовольного нарушения договоров могли бы начать судебное дело, тем более, что от французского издательства часть денег уже получена и израсходована на нужды духоборов. Вместе с тем, по мнению Черткова, дело значительно упростилось благодаря тому, что Толстой обрабатывает роман по корректурам «Нивы» до последней минуты, и потому Чертков лишен возможности доставлять рукопись издателям своевременно, так, чтобы текст романа появлялся у них одновременно с «Нивой». Теперь, когда всем стало очевидным, что иностранные публикации «Воскресения» не могут поспевать за «Нивой», остается только спокойно посылать части романа по мере получения их в Англии, сообщив заграничным издателям, что иначе доставка налажена быть не может, так как «Воскресение» в «Ниве» получается и печатается прямо от пера Толстого. Таким образом самим издателям будет предоставлена возможность отказаться от контракта, если они этого захотят, и немецкие издатели, по слухам, собираются уже это сделать. Если инициатива в этом деле будет проявлена со стороны издателей, устранится перспектива судебного процесса и возможность нареканий с их стороны.689 Толстой, очевидно, согласился с доводами Черткова и 26 июля писал ему: «Письмо об издании — уничтожении контракта не буду писать. Если это вас не освободит, то не зачем» (AЧ).
————
Подвигаясь к концу своей работы, Толстой в письме к Л. А. Сулержицкому от 5 октября 1899 года как бы подводит итоги тех неприятных переживаний, которые у него были связаны с этой работой: «Не то, что я мрачен и грустен — я не могу быть таким (мне, слава Богу, хорошо на душе), но нет энергии, охоты работать, а какая есть, всю пускаю на колесо обязательной работы «Воскресения», к которой меня подгоняют и рвут со всех сторон. Много было приятного мне в этой работе, в самой работе, но в отношениях с людьми, с издателями было неприятного очень много».690
Потративший массу труда и энергии на отделку и радикальную переработку рукописи романа, когда принято было решение ее печатать, непрестанно подгоняемый в своей работе необходимостью окончить ее к определенному сроку и связанный в своих творческих возможностях условиями спешной доставки материала в русский журнал и заграничным издателям, Толстой естественно испытывал физическое и нравственное облегчение, когда сдача всего романа в печать поставила механический предел дальнейшим его поправкам, переделкам и дополнениям и дала ему возможность сосредоточиться над новыми трудами, которые ждали своей очереди.
Впрочем, вскоре Толстого вновь потянуло к «Воскресению», и он задумал было писать его продолжение. 23 июня 1900 г. он записывает в дневник: «Ужасно хочется писать художественное, и не драматическое, а эпическое — продолжение «Воскресения»: крестьянская жизнь Нехлюдова». Судя по последним словам этой записи, Нехлюдов должен был «опроститься» и жить земледельческим трудом. Вероятно, в связи с этим замыслом находится и более ранняя дневниковая запись Толстого — 5 мая 1900 г.: «Думаю о крестьянском романе». 28 ноября того же года в дневнике записано: «Драму «Труп»691 надо бросить. А если писать, то ту драму692 и продолжение «Воскресения». Почти через четыре года, 17 июля 1904 г., Толстой записывает в дневник: «Был в Пирогове... Дорогой увидал дугу новую, связанную лыком, и вспомнил сюжет Робинзона — сельского общества переселяющегося. И захотелось написать 2-ю часть Нехлюдова. Его работа, усталость, просыпающееся барство, соблазн женский, падение, ошибка, и всё на фоне робинзоновской общины». На следующий день, 18 июля, там же записано: «Ах, как бы хотелось написать II-ю часть Нехлюдова!» Однако намерение продолжать «Воскресение» не было осуществлено, и Толстой в дальнейшем нигде об этом намерении не говорит.
ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ И КОРРЕКТУР, ОТНОСЯЩИХСЯ К «ВОСКРЕСЕНИЮ».
Рукописи и корректуры, относящиеся к «Воскресению», хранятся в основном собрании Государственного Толстовского музея, папки 1388 и 4939, и в принадлежащем ему архиве В. Г. Черткова, папки 14, 43—45, 49—58 (сокращенное обозначение обоих собраний — ГТМ), в архиве Толстого в Публичной библиотеке СССР имени Ленина, папка XXX (сокр. обозн. АТБ), в Институте русской литературы Академии наук СССР, шифр 10402. XIV С. 167. (сокр. обозн. ИЛ) и в Литературном музее при Публичной библиотеке СССР имени В. И. Ленина, шифры 1237, 2166/15, 2223, 2460 (сокр. обозн. ЛМ), в Ивановском музее (г. Иваново), 1 лист. Кроме того, отдельные, большей частью разрозненные рукописи и корректуры романа находятся в Москве у А. Б. Гольденвейзера, А. Е. Розинера, А. И. Толстой-Поповой, С. Л. Толстого и К. С. Шохор-Троцкого.
1. Автограф ГТМ на 20 листах в 4° (2 чистых), исписанных с обеих сторон, без заглавия. Расшитая тетрадь. Исписанные листы нумерованы посторонней рукой по страницам синим карандашом (1—35). В тексте страницы, обозначенной цыфрой 7, после слов: «всми силами своей души», стр. 6, строка 30, сделана большая вставка на 5 листах на другой бумаге и другими чернилами сравнительно с основной рукописью (последняя страница вставки чистая). В этой вставке, начинающейся: «Он зналъ, что ему надо хать» и кончающейся: «Онъ убжалъ. Она вернулась», стр. 10, строка 9, написан эпизод пасхальной заутрени и рассказано то, что предшествовало физическому сближению Нехлюдова с Катюшей. В тексте страницы, обозначенной цыфрой 19, после слов: «Береги себя», стр. 12, строка 9, сделана вторая вставка, на 1 листе, также на другой бумаге и другим чернилами, начинающаяся: «Катюша промолчала». Обе эти вставки, судя по формату бумаги и цвету чернил, были сделаны после того, как большая часть рукописи была написана. Текст, написанный на 24-й странице, потом перенесен был ниже, вслед за текстом страницы 26-й. В самом начале рукописи рукой Толстого помечено: «26 Декабря 89. Я[сная] П[оляна]». В рукописи много исправлений, зачеркнутых мест и приписок на полях.
Текст этого автографа, представляющий собой первую незаконченную редакцию повести, без воспроизведения зачеркнутых вариантов, был напечатан H. H. Гусевым в редактированном им юбилейном сборнике «Лев Николаевич Толстой». Труды Толстовского музея. Госуд. изд., М.-Л. 1928, стр. 21—36. Печатаем его вновь на стр. 3—18, воспроизводя и зачеркнутые варианты.
2. Рукопись ГТМ на 17 ненумерованных листах в 4°, исписанных с обеих сторон рукой Е. И. Попова и исправленных рукой Толстого.
3. Автограф ГТМ на 31 листе в 4°, исписанном с обеих сторон, с небольшим количеством исправлений. Первые четыре листа, написанные черными чернилами, не нумерованы; остальные, написанные сначала светлофиолетовыми, затем черными чернилами, нумерованы рукой Толстого по листам цыфрами от 1 до 23. Между листами, пронумерованными цыфрами 13 (1) и 14, вставлены два полулиста писчей бумаги, согнутые пополам, исписанные рукой Толстого с обеих сторон и пронумерованные цыфрами 13 (2), 13 (3) (первый полулист) и 13 (4) (второй полулист). Заглавие — «Воскресеніе»; далее эпиграф: «Іоанна XI, 25, 26. Я есьмъ воскресеніе и жизнь».
Текст данной рукописи представляет собой вторую незаконченную редакцию повести. Печатаем (стр. 19—22) начало этой рукописи, которое, будучи переписано в следующей рукописи, целиком отброшено Толстым, не подвергшись даже авторской правке. Впервые это начало опубликовано Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты». Редакция и комментарии Н. К. Гудзия и Н. Н. Гусева. Предисловие И. М. Нусинова «Academia» — ГИХЛ, 1933, стр. 173—177.
4. Рукопись ГТМ на 15 большей частью нумерованных листах в 4° (один чистый), исписанных с одной стороны рукой М. Л. Толстой и исправленных рукой Толстого. После заглавия — «Воскресеніе» и эпиграфа из Евангелия от Иоанна
5. Рукопись ГТМ на 103 большей частью ненумерованных листах в 4°, исписанных рукой М. Л. Толстой, В. Г. Черткова, А. Л. Толстой, Е. И. Попова (всё с одной стороны) и Толстого (с обеих сторон). Переписанное переписчиками исправлено рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на оборотных сторонах листов и на отдельных вставках. Систематическая нумерация отсутствует. Последние 25 листов нумерованы рукой Толстого (1—25). Систематического деления на главы нет. В процессе текстовых комбинаций листы разрезывались на части, оставшиеся в данной рукописи или переходившие в другие. Данная рукопись составилась следующим образом. Текст первых 17 листов представляет собой копию текста, почти сплошь заново написанного рукой Толстого в рукописи № 4, начиная с л. 8 об. («Что это какая нынче корреспонденція?»). Текст на л. 18 вырезан из рукописи № 4. Следующие 20 листов составились из 16 листов, переложенных сюда из рукописи № 4 (нумерованы 13—28), 2 листов вставки и 2 листов, на которых наново переписан сильно исчерканный текст листов, в рукописи № 4 нумерованных цыфрами 16 и 24. Всё это, за исключением небольшого отрывка текста, написанного на обороте листа рукой В. Г. Черткова, написано рукой М. Л. Толстой. Следующие 17 листов, написанные рукой T. Л. Толстой, — копия авторизованного текста рукописи № 2, начиная со слов: «Было это такъ». Недостающие здесь последние 8 листов из этой рукописи переложены в рукопись № 6 и часть одного листа переложена в рукопись № 7. Туда же переложены 51/2 листов, извлеченных ранее из рукописи № 2. Кроме того, на 50-м листе наклеена вырезка из листа 5 рукописи № 2, написанная рукой Е. И. Попова. Текст следующих 35 листов представляет собой написанную рукой М. Л. Толстой копию текста рукописи № 3, от слов: «Да, это была она», до конца, с двумя вставками рукой Толстого на двух отдельных листах. Из этой копии один лист утрачен, один лист и четыре вырезки из листов переложены в рукопись № 8, один лист и одна вырезка — в рукопись № 11. Некоторые листы и части их перечеркнуты здесь синим карандашом для обозначения того, что они переписаны. Вслед за окончанием копии идет автограф, начинающийся на том же листе, на котором кончается копия, и занимающий 12 листов. Он продолжает текст копии и заканчивает собой текст повести. Таким образом данная рукопись представляет собой первую законченную черновую редакцию «Воскресения».
Печатаем ее текст полностью (стр. 23—94), включая в него весь материал, перенесенный позднее в следующие рукописи. Впервые он опубликован Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 81—172.
6. Рукопись на 78 большей частью нумерованных (непоследовательно) листах в 4°, частично урезанных, исписанных с одной стороны рукой H. H. Иванова, В. Г. Черткова, Т. Л. Толстой и исправленных рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на чистых оборотных страницах и на двух отдельных листах. 77 листов этой рукописи хранятся в ГТМ, 1 лист в ЛМ. Вслед за заглавием («Воскресеніе») и эпиграфом из Евангелия от Иоанна
Извлекаем из этой рукописи варианты №№ 2, 4, 10, собственноручно написанные Толстым.
7. Рукопись на 119 листах, частью урезанных, исписанных с одной стороны рукой H. Н. Иванова, М. Л. Толстой, В. Г. Черткова, A. Л. Толстой, П. И. Бирюкова и Е. И. Попова и исправленных рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на чистых оборотных страницах и на отдельных вставных листах. 117 листов этой рукописи хранится в ГТМ, 13 листов — в АТБ и 3 листа — в ЛM. Вслед за заглавием — «Воскресеніе» и эпиграфом из Евангелия от Иоанна —
Извлекаем отсюда варианты №№ 5, 7, 17, 18 и 23.
8. Рукописный материал, хранящийся в ГТМ, АТБ и в Ивановском музее (в последнем 1 лист) на 252 в большинстве ненумерованных листах в 4° и 189 обрезках, исписанных большей частью с одной стороны рукой Толстого, Е. И. Попова, Н. Н. Иванова, В. Г. Черткова, М. Л., T. Л. и С. А. Толстых, П. И. Бирюкова, М. А. Шмидт и двух неизвестных (а, б) и исправленных рукой Толстого. Вслед за заглавием («Воскресеніе») и эпиграфом из Евангелия от Иоанна —
Извлекаем отсюда варианты №№ 3 (гл. II), 6, 8 (гл. III), 12 (гл. IV), 13 (гл. V), 19 (гл. VIII), 24—26, 30—33 (гл. IX), 34—37 (гл. X), 38—42 (гл. XI).
9. Автограф ГТМ на 4 ненумерованных листах в 4°, исписанных с обеих сторон. Вслед зa заглавием «Воскресеніе» —
Текст рукописи печатаем целиком (вариант № 1). Впервые он опубликован Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 177—185.
10. Рукопись ГТМ на 7 нумерованных листах в 4°, исписанных с одной стороны рукой М. Л. Толстой и М. А. Шмидт, с многочисленными исправлениями рукой Толстого.
11. Рукопись ГТМ на 446 листах в 4°, исписанных с одной стороны рукой М. Л. Толстой, М. В. Сяськовой, М. А. Шмидт, М. Н. Ростовцевой, A. Л. Толстой, Е. И. Попова, П. И. Бирюкова, С. А. Толстой, В. Г. Черткова, H. H. Иванова, А. А. Курсинского, H. Л. Оболенского и трех неизвестных (а, б, в) с дважды сделанными исправлениями и дополнениями рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на оборотных чистых страницах и на отдельных листах. Вслед за заглавием — «Воскресеніе»
Извлекаем отсюда варианты №№ 9, 11 (III гл.), 14, 15 (V гл.), 16 (VI гл.), 20—22 (VIII гл.), 27—29 (IX гл.), 43 (целиком XIII гл.), 46, 47 (XIV гл.).
12. Рукопись ГТМ на 166 ненумерованных листах в 4°, исписанных с обеих сторон рукой неизвестного (г) и М. А. Шмидт, без исправлений рукой Толстого. 17 страниц — чистые. Вслед за заглавием — «Воскресеніе» —
13. Рукопись ГТМ на 129 нумерованных (1—126) листах в 4°, исписанных большей частью с обеих сторон рукой С. А. Толстой, с исправлениями, сравнительно немногочисленными, рукой Толстого. 3 листа (ненумерованных) — чистые. Вслед за заглавием: «Воскресеніе» —
14. Рукопись на 185 нумерованных переписчиком листах в 4° (расшитая тетрадь), исписанных с одной стороны рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на оборотах листов и на шести вставках. Несколько листов урезано, несколько склеено из двух частей. 173 листа этой рукописи хранятся в ГТМ, 12 листов (последние) — в ЛМ.
Из этой рукописи извлекаем варианты №№ 48 (II гл.), 49 (XII гл.), 52, 54 (XIII гл.). Вариант № 52 впервые опубликован Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 183—186.
15. Автограф ГТМ на 9 листах в 4°, исписанных с обеих сторон. Последние 3 страницы — чистые. После цыфры 12, означающей № главы,
Печатаем ее целиком (вариант № 56). Впервые она опубликована Н. К. Гудзием в книге: «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 186—196.
16. Автограф ГТМ на 3 листах (1 — почтового формата, 1 — в 4°, 1 — в 8°), исписанных с обеих сторон. Первый лист нумерован карандашом цыфрой 1, второй и третий, также карандашом, последовательно цыфрами 3 и 4 (нумерация сделана посторонней рукой).
17. Автограф ГТМ на 1 листе в 4°, исписанном с обеих сторон. Вслед за цыфрой 9, обозначающей номер главы,
18. Рукопись ГТМ на 100 нумерованных листах в 4°, исписанных с одной стороны рукой А. П. Иванова, H. Л. Оболенского и М. Л. Толстой и исправленных рукой Толстого. В конце его же рукой продолжение текста рукописи. 1 лист урезан, 1 урезанный лист представляет собой вставку-автограф. Вслед за заглавием — «Воскресеніе»
19. Рукописный материал ГТМ на 187 частью урезанных листах большого почтового формата и в 4°, исписанных с одной стороны рукой А. П. Иванова, Н. Л. Оболенского, М. Л. Толстой, С. А. Стахович, В. А. Кузминской и М. А. Стаховича и исправленных рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на оборотах листов и частью на отдельных чистых листах.
Извлекаем отсюда варианты №№ 50, 51, 53, 57, 58, 62.
20. Рукопись на 388 нумерованных листах большого и малого почтового формата и в 4°, частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей, хранящаяся, за исключением одного листа, в ГТМ. (1 лист хранится в АТБ.) Исписана с одной стороны рукой М. Л. Толстой, H. Л. Оболенского, М. А. Стаховича, Т. Л. Толстой, М. А. Шмидт, С. А. Стахович и В. А. Кузминской и исправлена и дополнена рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на оборотных страницах и на отдельных вставных листах. Вслед зa заглавием — «Воскресеніе» — начало: «Какъ ни старались люди».
Извлекаем из этой рукописи вариант № 55.
21. Автограф ГТМ на 3 листах почтовой бумаги, исписанных с обеих сторон. Нумерован по листам карандашом рукой Толстого (1—3).
Извлекаем отсюда вариант № 71 (начало рукописи).
22. Рукопись на 224 листах разного формата, исписанных частью с одной стороны, частью с обеих, рукой А. П. Иванова, В. А. Кузминской, H. Л. Оболенского, М. Л. Толстой, неизвестного (д), М. А. Стаховича, Толстого и исправленных рукой Толстого. 223 листа этой рукописи хранятся в ГТМ, l лист — в АТБ. После заглавия — «Воскресеніе» —
Извлекаем из этой рукописи варианты №№ 66, 70, 81, 83, 85, 88, 89, 90, 92. Вариант № 81 впервые опубликован Н. К. Гудзием в книге: «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 218—221; вариант № 90 частично опубликован К. С. Шохор-Троцким в сборнике «Толстой. Памятники творчества и жизни». 2. М. 1920, стр. 10—12; вариант № 92 напечатан Н. К. Гудзием в сборнике «Звенья», III—IV, под редакцией В. Д. Бонч-Бруевича, Л. Б. Каменева и А. В. Луначарского, изд. «Academia», М.-Л. 1934, стр. 823—824.
23. Рукописный материал ГТМ на 93 листах в 4° большого и малого почтового формата, исписанных частью с одной стороны, частью с обеих рукой С. А. Толстой, Н. Л. Оболенского, А. П. Иванова, М. Л. Оболенской и исправленных и дополненных рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на чистых оборотах листов и на отдельных листах. 82 листа этого материала хранятся в ГТМ и 11 листов в АТБ.
Извлекаем из этого материала вариант № 84, относящийся к тексту XXXII главы второй части применительно к печатному тексту.
24. Рукопись на 440 листах большей частью большого почтового формата и в 4°, исписанных сначала с обеих сторон, затем с одной рукой А. П. Иванова, Н. Л. Оболенского, М. Л. Оболенской, В. А. Кузминской, М. А. Шмидт, Т. Л. Толстой, М. К. Толстой, двух неизвестных (е, ж), С. А. Толстой, М. А. Маклаковой и Н. Н. Ге-младшего и исправленных и дополненных рукой Толстого поверх зачеркнутых строк, на полях, на чистых оборотах листов и на отдельных вставных листах. 6 листов — чистые. 398 листов этой рукописи хранится в ГТМ, 41 лист — в АТБ, 1 лист находится у К. С. Шохор-Троцкого. Вслед зa заглавием «Воскресеніе»
Извлекаем из нее варианты №№ 63—65, 67, 68, 71—73, 75, 76, 77, 79, 80, 82, 86, 87. Варианты №№ 63—65 впервые опубликованы по тексту рукописи № 25 в приложении к тексту «Воскресения», напечатанному в XIII томе полного собрания художественных произведений Толстого под редакцией К. Халабаева и Б. Эйхенбаума. Госуд. изд., M.-Л. 1929, стр. 383—384; варианты №№ 71, 73, 75 впервые опубликованы Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 196—200, 200—202, 207—208; варианты №№ 71 и 80 впервые напечатаны им же в сборнике «Звенья», III—IV, стр. 799—803, 809—812. Кроме того, А. М. Хирьяковым в «Летописи», 1915, декабрь, стр. 249—250, опубликован текст листа, находящегося теперь у К. С. Шохор-Троцкого и содержащего в себе конец рассказа старика-сектанта о революционере Синегубе. Этот текст, получившийся в результате авторского исправления соответствующего текста в варианте № 90, заключает в себе лишь второстепенные стилистические варианты.
25. Рукопись на 338 листах (2 чистых) большого почтового формата и в 4°, исписанных большей частью с одной стороны, преимущественно копировальными чернилами, рукой А. П. Иванова, М. Л. Оболенской, Н. Л. Оболенского, Е. В. Оболенской, М. К. Толстой, С. А. Толстой, Т. Л. Толстой, М. А. Маклаковой и двух неизвестных (з, и) и исправленная рукой Толстого. Первые 137 листов (главы 1—40) хранятся в ИЛ, остальные листы — в ГТМ. Нумерация в большинстве по листам (1—57, 1—80, 1—130, 1—8, 1—19, 1—38, 1—6, 1—6, 1—3). Копия рукописи № 24, из которой, как указано выше, несколько листов были переложены непосредственно в описываемую рукопись. С этой рукописи, судя по типографским пометам, производился набор для текста «Нивы». На первом листе дата, вероятно рукой А. Ф. Маркса, очевидно получения начала рукописи — 26 октября 1898 г. В начале текста 88-й главы дата той же рукой — 6 февраля 1899. В рукописи, в конце, недостает текста более чем пяти глав. Вслед зa 89-й главой идет «Эпилог», обрывающийся на незаконченном диалоге, а затем текст главы, помеченной цыфрой VI, переделанной из XCVI. В таком именно виде конец рукописи был отправлен в набор, что явствует, во-первых, из того, что последние 16 листов имеют внизу дополнительную сплошную нумерацию (1—16), во-вторых, из того, что набор в гранках «Нивы» точно воспроизводит всю рукопись, так что в нем за последней фразой «Эпилога»: «— И вы тут, — обратилась она к Нехлюдову» следует текст главы, обозначенной цыфрой VI: «Придя домой после этого ужасного вечера» и т. д. Исправления рукой Толстого касаются преимущественно деталей текста; они не были тщательными и систематическими, судя по тому, что некоторые неразобранные и искаженные переписчиками места не исправлены и пропущенные из-за их неразборчивости слова не вписаны. Кое-где исправления, сделанные рукой Толстого карандашом, переписчиками обведены чернилами или стерты резинкой, будучи предварительно переписаны. На 63 листе на полях против начальных строк текста акта исследования внутренностей Смелькова рукой Толстого карандашом написано: «Можетъ ли перервать предсдатель?»
Извлекаем отсюда варианты №№ 69, 74, 78. № 74 впервые полностью опубликован Н. К. Гудзием в сборнике «Звенья», III—VI, стр. 803—809; ранее конец этого варианта, от слов: «Я бы рада для вас сделать всё» напечатан С. М. Брейтбургом в историко-литературном временнике «Атеней», книга третья, Л., 1926, стр. 81—82. Вариант № 78 впервые напечатан Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 208—218.
26. Рукопись ИЛ на 32 листах папиросной копировальной бумаги большого почтового формата, исписанных рукой С. А. Толстой и М. К. Толстой. Заключает в себе текст глав 72—76 по первоначальному счету. Копия текста соответствующих глав рукописи № 25. На первых двух листах рукой Толстого карандашом сделаны поправки, обведенные карандашом же рукой М. Л. Оболенской. Эти исправления, преимущественно стилистического характера, не были использованы в дальнейшей работе над романом. Это рукопись, очевидно, посланная А. Ф. Марксу 18 декабря 1898 г. со следующим сопроводительным письмом H. H. Ге-младшего: «Граф Лев Николаевич просит передать вам, что посылаемый теперь экземпляр пяти (LXXII—LXXVI) глав лучше раньше высланного вам, но что в этом лучшем экземпляре нет тех поправок, которые есть в прежнем, и что их надо в него внести».
27. Корректура на 179 почти всегда нумерованных (1—40, 41/1—161/121, 1—34) гранках с 104 вкладными рукописными листами, хранящаяся в ГТМ. Исправлена рукой Толстого и частично А. П. Иванова. Вкладные листы исписаны рукой Толстого и переписчиков — А. П. Иванова, H. H. Ге-младшего и М. А. Маклаковой. Переписанное исправлено рукой Толстого. Печатный набор рукописи № 25. Начиная с главы LXXXVIII по счету наборной рукописи между текстом рукописи и текстом гранок встречаются некоторые отличия: в гранках выпущено несколько фраз, несомненно из цензурных соображений, и подзаголовок «Эпилог». По всей вероятности, эти изъятия были сделаны в предварительном наборе последних глав, не посланном редакцией «Нивы» Толстому и до нас не дошедшем. 18 гранок переложены отсюда в корректуру № 28, часть гранки 107 и гранка 108 — в корректуру № 41. Гранка 99 отсутствует. На гранках пометки рукой постороннего: сначала «Своя», затем «Нива», затем «Англия». Несколько гранок — без обозначения их направления. Небольшое количество гранок урезано, к нескольким гранкам приклеены листы с рукописными текстами. Места, неприемлемые в цензурном отношении на первых 144 гранках, зачеркнуты синим карандашом (Р. И. Сементковским), его же рукой, также синим карандашом, написаны некоторые необходимые по смыслу слова в тех случаях, когда зачеркивание ломало текст. Некоторые из зачеркнутых строк, которые представлялись Толстому не слишком одиозными для цензуры, подчеркнуты вновь красным карандашом. (См. об этом письмо Толстого к Марксу от 16 января 1899 г.) На 41 и 96 гранках рукой А. Ф. Маркса написано: «Erste Redaction» [«Первая редакция»] и поставлены даты, очевидно возвращения корректур — на 41 гранке — 12 ноября 1898 г., на 96-й — 8 декабря 1898 г. Исправления рукой Толстого — черными чернилами и отчасти карандашом — многочисленны. Кроме авторских исправлений, в корректуре, на первых 77 гранках, большей частью чернилами, реже черным карандашом, сделаны исправления, преимущественно слога, пунктуации и в редких случаях ошибок наборщика, рукой А. П. Иванова и А. А. Русановой. Исправленное чернилами подчеркнуто почти всюду красным карандашом, очевидно затем, чтобы обратить на это внимание Толстого. На 65 гранке против зачеркнутых синим карандашом, как нецензурных, слов текста: «вселиться в него» и далее: «Бог, живший в нем, проснулся в его сознании. Он почувствовал себя Им» рукой Толстого сделано пояснение: «Приди и вселися въ ны и очисти ны отъ всякія скверны — извстная молитва». На 30 гранке после слов «опять швырянье денег» вместо зачеркнутого «всякого рода увеселения» рукой Толстого написано: «вино, карты, женщины» с его же пометкой: «Не для Нивы». Такая же пометка на 66 гранке против добавления: «содержательница дома терпимости», сделанного рукой Толстого после слов: «Деньги эти прислала Китаева». На гранке 15 вместо зачеркнутых Сементковским нецензурных строк Толстым написан новый вариант их с пометкой: «для Нивы». Почти весь текст X главы (гранки 20 и 21), с самого начала (изложение обвинительного акта), зачеркнут и вместо него приложен новый текст, написанный рукой А. П. Иванова на 2 листах почтовой бумаги большого формата (с обеих сторон) и исправленный в нескольких местах рукой Толстого. Исправления сделаны большей частью в цензурных видах (устранены, напр., всюду слова «дом терпимости», «проститутка»). Всюду при такого рода исправлениях рукой Толстого помечено: «для Нивы». На 20 гранке его же рукой против начала текста зачеркнутой X главы написано: «Всё дальнйшее по рукописи». К гранке 50, к тексту главы XXIII, приложены написанные на 2 листах в 4° рукой Н. В. Давыдова предложенные присяжным вопросы о виновности подсудимых и ответы на них (последние зачеркнуты). Авторство этих вопросов и ответов принадлежит Давыдову. В тексте вопросов — одна поправка рукой Толстого. Вопросы эти вместе с контекстом (XXIII глава) переписаны рукой А. А. Русановой, и переписанное приклеено к гранкам 50 и 51. В этой копии есть места, не покрывающиеся текстом корректур, так что, очевидно, А. А. Русанова переписывала с недошедшего до нас текста, который, быть может, представлял собой недошедшую до нас комбинацию текста Толстого и текста Давыдова. На 53 гранке рукой А. А. Русановой обозначены статьи, по которым прокурор предлагал подвергнуть наказанию Картинкина и Бочкову, а на 54 — рукой А. П. Иванова написан текст приговора суда, представляющий собой, очевидно, копию с недошедшего до нас текста того же Н. В. Давыдова. К 58 гранке приложена вставка, на которой рукой Толстого на обеих сторонах листа большого почтового формата написано начало первоначальной XXX главы 1-й части, взамен зачеркнутого в гранке 67 и отчасти 68. Корректурный текст этой главы был затем значительно исправлен и дополнен; дополнительный текст перечеркнут для обозначения того, что он переписан. Вся эта глава была затем несколько раз переписана и исправлена рукой Толстого, и переписанное и исправленное в последний раз заменило собой текст XXX главы в гранках (описание исправленных копий XXX главы см. ниже, №№ 30—35). Глава о богослужении (здесь XXXVI) радикально переделана и дополнена. Дополнения — на полях гранок и на оборотной стороне одной из гранок. Начиная с 90-й гранки и кончая 103-й, рукой А. П. Иванова и М. А. Маклаковой нанесены непоследовательно исправления, сделанные Толстым на соответствующих гранках корректуры № 28 и частично № 29. К гранке 98 рукой Толстого сделана вставка на лицевой стороне клочка бумаги. На обороте этой гранки и на двух клочках бумаги больше чем на половину Толстым заново написана глава, в которой рассказывается о свидании с политическими (соответствует LV главе первой части печатного текста). На гранках 110—113 текст главы XLIX и части XL (по тексту корректуры) сбоку отчеркнут Толстым карандашом с пометкой: «пр[опустить]». Исключенное на гранках 120—122 начало LV главы (по тексту корректуры) присоединено к предыдущей главе, большая же часть главы перечеркнута черным карандашом. На обороте 146 гранки к главе LXVI (по тексту корректуры) написано дополнение, после которого поставлена цыфра LXIX, вслед за которой идут полторы строки, к которым приспособлен текст гранок 96—102, заключающий в себе главы, в которых описывается свидание с политическими. Таким образом здесь этот эпизод отнесен ко времени после возвращения Нехлюдова из поездки по своим имениям. На гранке 147, по новому счету 6-й, в главе, где идет речь о разборе дела Масловой в сенате, впервые введена фигура товарища обер-прокурора Селенина, и затем идет на 5 листах автограф главы LXXX, в которой дана его характеристика, в соответствии с XXIII главой второй части печатного текста. На гранке 167, по новому счету 26, типографская дата 19 января 1899 г. и пометка: «Что привез Сементковский». Начиная с этой гранки, открывающей XC главу, сбоку красным карандашом начинается еще один счет, от цыфры 1. Гранка 31 по новому счету сбоку помечена цыфрой 6 и затем под цыфрами 7/20 идет продолжение текста этой гранки, написанное на 14 листах сначала рукой Н. Н. Ге-младшего и исправленное рукой Толстого (извлечено из рукописи № 24, глава ХСІІІ по новому счету) и рукой Толстого (главы ХСІІІ и ХСV; все три главы см. в вариантах, № 108). Далее следует две гранки, из которых первая занумерована красным карандашом цыфрой 21, другие же две не занумерованы никак. Эти гранки, заключающие в себе текст глав, помеченных цыфрами XСVI и ХСVІІІ, урезаны и значительно пополнены новым текстом. К последней гранке на отдельном листе сделана вставка. Вслед за этим идет 74 листа — рукопись, написанная частично рукой переписчиков и исправленная Толстым и частично рукой Толстого; она перемежается несколькими гранками. Весь этот материал пронумерован синим карандашом цыфрами от 2 до 63 (листы, которые следовало в дальнейшем изъять, не пронумерованы). На первом листе, кроме того, поставлена цыфра 31 (1), продолжающая прерванную нумерацию гранок. Этот материал представляет исправленную и значительно дополненную Толстым копию предыдущего текста, начиная со слов: «Перездъ по желзной дорог» и далее копию последних глав рукописи № 22, относящихся к тексту третьей части романа. Частично он первоначально входил в состав рукописи № 24. В состав этого материала вошел рассказ о повешении Лозовского и Розинского, переписанный рукой А. П. Иванова, исправленный рукой Толстого и приспособленный им к ходу повествования. Часть этого исправленного рассказа была отброшена Толстым.
Извлекаем из этой корректуры варианты №№ 93—118. Из них №№ 106, 108, 109, 118 впервые опубликованы Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 222—226, 236—246, 251—252, 256—259; №№ 112 и 113 — им же в журнале «Каторга и ссылка», 1932, №№ 8—9, стр. 74—78, № 115 — В. И. Срезневским в журнале «Летопись» 1916, № 4, стр. 64—69.
28. Корректура на 125 нумерованных (1—114), частью урезанных гранках с 11 вкладными рукописными листами. Весь этот материал, кроме трех гранок, хранящихся в АТБ, хранится в ГТМ. Это второй экземпляр (неполный) гранок первоначального набора, на который нанесены рукой A. П. Иванова и М. А. Маклаковой исправления, сделанные рукой Толстого и рукой А. А. Русановой и А. П. Иванова в корректуре № 27 и частично в № 29. Часть этих исправлений перенесена на отдельные листы, наклеенные на гранки. Так как в корректуру № 28 попали не все авторские исправления, сделанные в корректуре № 27, то очевидно, что корректура № 27 исправлялась Толстым, по крайней мере, дважды. На первых 65 гранках следы набора. Начиная с 86 гранки в корректуре сделаны новые исправления рукой Толстого чернилами и отчасти карандашом. Некоторые гранки (80, 92, 97—101, 103) представлены двумя экземплярами. Гранки, подвергшиеся усиленной правке, переписаны, иногда несколько раз, на отдельных листах большого почтового формата рукой А. П. Иванова и исправлены рукой Толстого. К рукописной копии 99 гранки рукой Толстого написана вставка на двух листах большого почтового формата. Первые 28 гранок имеют каждая пометку: «Нива», сделанную кое-где рукой Толстого. В этих гранках цензурные зачеркивания синим карандашом, такие же, как и в корректуре 27. На гранках 29—79 пометка: «Англия». Остальные гранки имеют пометку «Нива», большей частью зачеркнутую и замененную пометкой «Своя». В них — цензурные зачеркивания синим карандашом. Вторые экземпляры указанных выше гранок снабжены пометкой «Англия». Последняя гранка занумерована цыфрой 114.
29. Корректура ЛМ на 78 нумерованных (1—80) гранках (одна гранка нумерована цыфрами 67—69), с двумя вкладными листами большого почтового формата, на которых рукой А. П. Иванова с обеих сторон написан текст X главы (в начале 1-го листа типографская дата 24 января 1899 г.).
30. Рукопись ГТМ на 8 нумерованных через лист (1—4) листах в 4°, исписанных, кроме последнего листа, с обеих сторон рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого.
31. Рукопись ГТМ на 6 нумерованных через лист (1—3) листах в 4° (один чистый), исписанных с обеих сторон рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого.
32. Рукопись ГТМ на 16 нумерованных (1—15) листах в 4° (один чистый), исписанных с обеих сторон рукой М. А. Маклаковой и А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого.
33. Рукопись ЛМ на 13 нумерованных (1—13) листах в 4°, исписанных с обеих сторон рукой А. П. Иванова, с исправлениями рукой Толстого.
34. Рукопись ГТМ на 10 нумерованных (1—10) листах большого почтового формата, исписанных, кроме последнего листа, с обеих сторон рукой М. А. Маклаковой и исправленных рукой Толстого.
35. Рукопись, находящаяся у А. Е. Розинера, на 19 нумерованных (1—19) листах тонкой копировальной бумаги, исписанных рукой М. А. Маклаковой и исправленных рукой Толстого. Копия предыдущей рукописи, сделанная посредством копировального пресса. На листах следы типографского набора. На первом листе пометка рукой постороннего: «Нива». В тексте несколько цензурных исправлений рукой Р. И. Сементковского.
36. Рукопись ГТМ на 7 нумерованных (1—7) листах большого почтового формата, исписанных с обеих сторон рукой М. А. Маклаковой и С. А. Толстой и исправленных рукой Толстого.
37. Рукопись ГТМ на 3 листах в 4°, исписанных, кроме последнего листа, с обеих сторон рукой М. А. Маклаковой и исправленных рукой Толстого.
38. Рукопись ГТМ на 8 нумерованных (81—87) листах большого почтового формата (один чистый), исписанных, кроме предпоследнего листа, с обеих сторон рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого. К л. 5 об. приложена вставка, написанная рукой Толстого на листе почтовой бумаги, на лицевой его стороне.
39. Рукопись ГТМ на 9 нумерованных (81—86—86/1—86/2—87) листах большого почтового формата (один чистый, один урезан), исписанных с обеих сторон рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого. К л. 5 об. приложена вставка, написанная рукой Толстого на обеих сторонах листа почтовой бумаги.
40. Рукопись ГТМ на 2 нумерованных (85—86) листах большого почтового формата, исписанных с обеих сторон рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого.
41. Рукопись ГТМ на 6 нумерованных (80—85) листах большого почтового формата, исписанных с обеих сторон рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого.
42. Рукопись ГТМ на 14 нумерованных (80—93) листах большого почтового формата (один лист разрезан на две части), исписанных с одной стороны рукой неизвестного (к) и исправленных рукой Толстого.
43. Рукопись ГТМ на 9 нумерованных (80—88) листах, исписанных с одной стороны рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого.
44. Рукопись ГТМ на 3 нумерованных (86—88) листах большого почтового формата, исписанных с одной стороны рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого.
45. Корректура ГТМ на 15 нумерованных (64—79) гранках, из которых одна разрезана на две части, с исправлениями рукой Толстого. Гранка 67 отсутствует. Гранка 70 также отсутствует, но вместо нее в корректуру вложена заменяющая ее рукопись на 2 листах большого почтового формата, написанная рукой А. П. Иванова, исправленная рукой Толстого и обозначенная цыфрой 70.
46. Второй экземпляр той же корректуры на 14 нумерованных (64—79) гранках, хранящихся в ГТМ. Гранка 70 отсутствует и заменена рукописью на 2 листах большого почтового формата, исписанных рукой А. П. Иванова и исправленных рукой Толстого; рукопись обозначена цыфрой 70. Гранка 71 и большая часть 72 (начало) переложены в корректуру № 48. В данную корректуру рукой Т. Л. Толстой, А. П. Иванова, М. А. Маклаковой и самого Толстого нанесены авторские исправления, сделанные в первом экземпляре корректуры (№ 45). Кроме того, рукой Толстого сделано несколько новых исправлений. На 64 гранке рукой Т. Л. Толстой, в согласии с пометой Толстого, сделана вставка, списанная с текста 66 гранки корректуры № 27. В корректуру внесены рукой А. К. Чертковой некоторые исправления, не покрываемые авторскими исправлениями, сделанными в корректуре (№ 45): они перенесены сюда из корректуры № 48. В разных местах рукой А. А. Русановой сделаны исправления стиля, орфографии, пунктуации и опечаток, подчеркнутые красным карандашом. Цензурные изъятия в корректуре восстановлены. На гранках 64—69 и на заменяющей гранку 70 рукописи — следы набора.
47. Корректура, чередующаяся с вставными рукописными листами, хранящаяся в ГТМ. 27 гранок (одна урезана) и 21 вставной лист in F° и большого почтового формата, исписанный рукой H. H. Ге-младшего, М. А. Маклаковой и М. А. Кузминской (?) и исправленный рукой Толстого.
48. Корректура ГТМ на 52 нумерованных (1—35, 35/2, 35/3—50) гранках, часть которых, в виду перестановок в тексте, разрезана на две части (часть гранки при счете считаем за целую гранку).
49. Корректура ГТМ на 2 нумерованных (31—32) гранках, к которой приложена рукопись, написанная на 2 лл. in F° рукой Н. В. Давыдова, исправленная рукой Толстого и представляющая собой составленный Н. В. Давыдовым текст жалобы, поданной Масловой в уголовный кассационный департамент сената. На рукописи пометка: «Къ 32», т. е. «к гранке 32».
50. Рукопись ГТМ, чередующаяся с корректурой. Всего 5 нумерованных (1—5) листов.
51. Рукопись ГТМ на 8 частично нумерованных (1—7) листах (7 — большого почтового формата и 1 — в 4°), исписанных частью с обеих сторон, частью с одной стороны рукой Толстого (6 листов) и H. Н. Ге-младшего (2 листа). Между 2-м и 3-м листом вставлена часть гранки, текст которой исправлен и дополнен рукой Толстого на полях и на оборотной стороне.
52. Рукопись ГТМ, чередующаяся с корректурой. Всего 69 нумерованных листов. Окончательная нумерация рукописных листов и гранок сделана красным карандашом (1—69). Меньшая часть текста относится к первой части романа, большая — ко второй.
Извлекаем отсюда варианты №№ 121 и 123.
53. Корректура ГТМ, чередующаяся с рукописью. Всего 25 листов, окончательно нумерованных красным карандашом цыфрами 1—25.
Извлекаем отсюда варианты №№ 119 и 120.
54. Корректура ГТМ на 52 нумерованных, частью урезанных, частью склеенных из двух частей гранках, с исправлениями рукой Толстого. Гранки 2 и 3 отсутствуют (на 4-й гранке рукой постороннего помечено: «вынута глава 47 о сечении»), две гранки, склеенные из двух частей, пронумерованы каждая двумя цыфрами (23 и 24, 28 и 29).
55. Корректура ГТМ на 38 нумерованных синим карандашом (I—38) гранках, большей частью урезанных.
56. Корректура ГТМ на 38 нумерованных синим карандашом (I—38) гранках, большей частью урезанных. Второй экземпляр корректуры № 60, на который рукой Н. Н. Ге-младшего и частично Толстого нанесены авторские исправления, сделанные в корректуре № 55 рукой А. К. Чертковой, и где, кроме того, сделаны рукой Толстого новые исправления. 15-я гранка переписана на отдельном листе рукой Н. Н. Ге-младшего и исправлена рукой Толстого. В корректуре сделано синим карандашом несколько цензурных выкидок. На гранках следы типографского набора. На 1-й гранке рукой А. К. Чертковой написано: «Новая корректура. 12 июня».
57. Отпечатанный экземпляр № 24 журнала «Нива», хранящийся в ГТМ и содержащий в себе две последние главы первой части романа и две первые главы второй части. В тексте глав второй части — исправления, сделанные рукой Толстого и М. А. Кузминской. Последние являются, очевидно, копией авторских исправлений, сделанных в недошедшем до нас или необнаруженном еще экземпляре того же текста. На первой странице журнала рукой Толстого сначала помечено: «Для Нивы»; затем эта пометка зачеркнута и вместо нее его же рукой написано: «Чертк[ову]». По этому тексту делался набор соответствующих глав романа в издании «Свободного слова».
58. Отпечатанный экземпляр № 24 журнала «Нива», хранящийся в ГТМ и содержащий в себе главы III—VI второй части романа. В тексте всех глав исправления рукой Н. Л. Оболенского, являющиеся, очевидно, копией авторских исправлений, сделанных в недошедшем до нас или не обнаруженном еще втором экземпляре того же текста. В текст VI главы вклеен рукописный лист, исписанный также Н. Л. Оболенским и представляющий собой вариацию текста, в редакции «Нивы» относящегося к VII главе. В него частично вошли цензурные выкидки, отмеченные в корректуре № 55; относительно же других цензурных выкидок сделаны указания синим карандашом, что эти выкидки должны быть введены в текст. На первой странице журнала рукой Толстого помечено: «Черт[кову]». По этому тексту делался набор соответствующих глав романа в издании «Свободного слова».
59. Сверстанный корректурный экземпляр № 26 (по первоначальному счету) журнала «Нива», хранящийся в ГТМ и содержащий в себе текст VII—IX глав второй части романа. (Впоследствии, по просьбе Толстого, этот текст перенесен был в № 27 журнала; в № 26 «Воскресение» не печаталось.) В тексте исправления рукой Толстого. Наиболее крупные исправления переписаны рукой Н. Л. Оболенского, частью на страницах корректуры, причем написанное Толстым зачеркнуто, частью на отдельных полосах бумаги, наклеенных поверх написанного Толстым. Рукой М. Л. Оболенской сюда перенесено одно исправление, сделанное рукой Толстого в корректуре № 60. На отдельном листе рукой Н. Л. Оболенского написан текст, содержащий эпизод спора приказчика с бабой из-за коровы, отнесенный здесь к VII главе. По тексту этой корректуры главы VII — IX второй части романа были напечатаны в № 27 «Нивы».
60. Второй экземпляр сверстанного корректурного экземпляра № 26 (по первоначальному счету) журнала «Нива», хранящийся в ГТМ. В тексте исправления, перенесенные рукой H. Л. Оболенского, М. А. Шмидт и неизвестного (л) из корректуры № 59, и одно дополнительное исправление, сделанное рукой Толстого. Как и в предыдущей корректуре, наиболее крупные исправления написаны на отдельных полосах бумаги, наклеенных на полях корректуры. Эпизод спора приказчика с бабой отсюда удален. На первой странице рукой Толстого написано: «Черт[кову]». По тексту этой корректуры делался набор глав VII—IX второй части романа в издании «Свободного слова».
Извлекаем отсюда вариант № 122.
61. Корректура ГТМ на 23 частью урезанных гранках и 8 вложенных в гранки рукописных листах, исправленная рукой Толстого, Н. Л. Оболенского и Н. Н. Ге-младшего.
Извлекаем отсюда вариант № 125, относящийся к XIX главе второй части романа. Он впервые опубликован В. Г. Чертковым в «Листках Свободного слова», 1900, № 11, стр. 8—10.
62. Корректура ГТМ на 6 гранках, из которых две урезаны. Второй экземпляр первых шести гранок предыдущей корректуры.
63. Рукописный материал ГТМ на 28 листах в 4°, часть которых урезана, часть склеена из нескольких частей. Исписан с одной стороны рукой М. А. Шмидт и С. А. Толстой и исправлен рукой Толстого. Его же рукой написана вставка, содержащая текст разговора Нехлюдова с извозчиком по пути в острог. На один из листов наклеена вырезка из корректуры № 59. Разрозненные листы, иногда по два и по три раза переписанные и исправленные. Первоначально этот материал, содержащий в себе отдельные части текста, относящегося к главам X—XIII второй части применительно к печатному тексту, входил в состав рукописи № 64, но, будучи наново переписан, удален из нее.
Извлекаем отсюда вариант № 124, относящийся к XIII главе второй части романа.
64. Рукопись ГТМ на 22 листах в 4°, частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей, исписанных с одной стороны рукой М. А. Шмидт,
Н. Н. Ге-младшего, неизвестного (м) и С. А. Толстой и исправленных рукой Толстого. На двух листах наклеены вырезки из корректуры № 59. К рукописи примыкают 2 гранки, из которых последняя урезана.
Рукопись в конечном счете является копией текста корректуры № 62. Рукописный материал № 63 — посредствующая стадия в формировании этой копии. Текст гранок — новый набор соответствующих гранок корректуры № 61, занумерованных цыфрами 45 и 46.
65. Корректура ГТМ на 11 нумерованных (1—11) гранках, частично с обрезанными полями, с исправлениями рукой Толстого.
66. Корректура ГТМ на 26 нумерованных (1—8/1, 8/2—22, 23, 24, 24) гранках.
67. Корректура ГТМ на 13 нумерованных (22—46) гранках, исправленных рукой Толстого и в двух местах — рукой Н. Н. Ге-младшего.
68. Корректура ГТМ на 22 гранках, которой предшествуют два рукописных листа. Всё нумеровано цыфрами 25—46.
69. Корректура ГТМ на 17 частью урезанных гранках и двух рукописных листах, из которых один написан рукой Н. Н. Ге-младшего, другой — вставка — рукой Толстого. Всё нумеровано цыфрами 24—40. Начала корректуры недостает. Гранка с номером 37 отсутствует.
70. Корректура ГТМ на 20 большей частью урезанных гранках, чередующихся с 9 рукописными листами, из которых 2 — автографы Толстого. Гранки и листы нумерованы (22—38), некоторые целиком дублированы.
71. Рукопись ГТМ на 5 нумерованных (33/2—34), частью урезанных, частично склеенных из нескольких частей листах размера гранок, исписанных рукой Н. Н. Ге-младшего и исправленных рукой Толстого. Один лист (32/3) переложен отсюда в рукопись № 70. На первом и последнем листе наклеены три печатные вырезки из гранок.
Извлекаем отсюда вариант № 126, впервые опубликованный Н. К. Гудзием в сборнике «Звенья», III—IV, стр. 815—816.
72. Рукопись ГТМ на 19 нумерованных, большей частью урезанных, частично склеенных из нескольких частей листах размера гранок, исписанных рукой Н. Н. Ге-младшего, Т. Л. Толстой и С. А. Толстой и исправленных рукой Толстого. На трех листах наклеены три печатные вырезки из гранок. К тексту 3-го и 4-го листа приложена вставка-автограф на листе почтовой бумаги.
Печатаем ее целиком в вариантах (№ 128). Кроме того, из этой рукописи извлекаем еще вариант № 127. Оба варианты впервые опубликованы Н. К. Гудзием в сборнике «Звенья», III—IV, стр. 816—819, 815.
73. Рукопись ГТМ размера гранок, исписанная рукой Н. Н. Ге-младшего, Т. Л. Толстой, С. А. Толстой и неизвестного (н), чередующаяся с цельными гранками или частями гранок, приклеенными к рукописным текстам. Всё исправлено рукой Толстого. Всего 38 листов, включая и два листа в 4°, на которых написаны вставки-автографы. Большая часть листов урезана или склеена из нескольких частей. Весь материал нумерован цыфрами 32/2—49.
74. Рукопись ГТМ размера гранок, исписанная рукой Н. Н. Ге-младшего, А. Л. Толстого, Т. Л. Толстой и двух неизвестных (н, о), чередующаяся с цельными гранками или частями гранок, приклеенными к рукописным листам. Всё исправлено рукой Толстого, частично красным и синим карандашом, большей частью обведенным чернилами рукой Толстого и Н. Н. Ге-младшего. Всего 46 листов, частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей. Весь материал нумерован цыфрами 22/1—49.
75. Рукопись ГТМ размера гранок, исписанная рукой Н. Н. Ге-младшего, неизвестного (н), A. Л. Толстого, Т. Л. Толстой и А. Б. Гольденвейзера и чередующаяся с цельными гранками или частями гранок, приклеенными к рукописным листам. Всего 46 листов. Второй экземпляр № 74, совершенно сходный с ним по монтажу. На рукопись переписчиками нанесены авторские исправления, сделанные в № 74. Несколько листов № 74 на которые пришлось большое количество исправлений, в № 75 переписано. На нескольких листах небольшое количество исправлений рукой Толстого синим и красным карандашом и чернилами. На первом листе типографская дата — 12 июля 1899 г. На оборотных сторонах многих листов помета рукой Н. Н. Ге-младшего: «Марксу». На всем материале следы типографского набора.
76. Корректура ГТМ на 6 нумерованных гранках (нумерация двойная: 26—31 и 1—6), за которой следует рукопись на 9 листах.
77. Рукопись ГТМ на 4 листах размера гранок, исписанная с одной стороны рукой О. К. Толстой и исправленная рукой Толстого, за которой идет связанный с ней корректурный текст на 4 гранках, с исправлениями, сделанными рукой неизвестного (о) и Толстого. Всё нумеровано цыфрами 26—31 (некоторые цыфры дублированы). Вслед за этим — рукопись на 17 окончательно нумерованных (32—48) листах в 4° (из них один урезан, один склеен из двух частей), исписанная с одной стороны рукой М. А. Шмидт и исправленная рукой Толстого на полях, поверх зачеркнутых строк, на оборотах листов и на одном чистом листе. В середине текста рукой Толстого написано: «Часть III, глава I. Прошло три мсяца» и т д В дальнейшем его же рукой перед словами «Отношеніе Нехлюдова къ Масловой» написано: «Глава II».
78. Рукопись ГТМ на 8 частью склеенных из нескольких частей нумерованных (26—28/2) листах размера гранок, исписанных с одной стороны, кроме последнего листа, рукой Н. Н. Ге-младшего и О. К. Толстой и исправленных рукой Толстого.
79. Корректура ГТМ на 15 нумерованных (1—15) гранках, исправленных рукой Н. Н. Ге-младшего, А. Б. Гольденвейзера и Толстого. Вслед за последней гранкой — условным обозначением прикрепленный к ней автограф новой — XLI главы, соответствующей главам XLI и XLII печатного текста второй части романа, на 4 листах почтовой бумаги, исписанных, кроме первого листа, с обеих сторон.
80. Корректура в гранках, чередующаяся с рукописными листами размера гранок, частью сплошными, частью в соединении с вырезками из гранок, с исправлениями рукой Толстого. Всего 62 нумерованных листа, частично урезанных и разрезанных на несколько частей, частично склеенных из нескольких частей. Основная нумерация — от 1 до 15/10
Извлекаем отсюда вариант № 129.
81. Корректура в гранках ГТМ, чередующаяся с рукописными листами размера гранок, с исправлениями рукой Толстого чернилами и красным, синим и черным карандашом. Всего 41 нумерованный (1—15/10) лист.
82. Корректура в гранках ГТМ, чередующаяся с рукописными листами размера гранок, с исправлениями рукой Толстого чернилами и красным и синим карандашом. Всего 27 нумерованных (1—13/1) листов.
83. Корректура в гранках ГТМ, чередующаяся с рукописными листами размера гранок, с исправлениями рукой Толстого (черным карандашом). Всего 27 нумерованных листов (окончательная нумерация красным карандашом — 1—27). Копия № 82 в соединении с пятым экземпляром соответствующих гранок и их частей, на которые рукой М. А. Маклаковой, Н. Н. Ге-младшего и О. К. Толстой нанесены авторские исправления и их же рукой и рукой С. А. Стахович и Ю. И. Игумновой и неизвестного (м) переписаны рукописные листы из № 82. Монтировка материала та же, что и в №№ 80—82. На оборотной стороне листа рукой Н. Н. Ге-младшего сделана пометка: «Марксу». На всем материале следы типографского набора.
84. Рукопись ГТМ на 13 нумерованных (1—13), частью склеенных из нескольких частей листах размера гранок, исписанных с одной стороны рукой Н. Н. Ге-младшего, М. А. Кузминской, неизвестного (о), Т. Л. Толстой, Ю. И. Игумновой, И. К. Дитерихс и исправленных рукой Толстого.
85. Корректура ГТМ на 7 нумерованных (1—7) гранках.
86. Корректура ГТМ на 7 нумерованных (1—7) гранках. Второй экземпляр предыдущей корректуры, на который рукой Н. Н. Ге-младшего, O. K. Толстой и Т. Л. Толстой нанесены исправления, сделанные в корректуре № 85. На 6 гранке одно исправление сделано рукой Толстого (оно переписчиком перенесено и в корректуру № 85). На обороте последней гранки рукой Н. Н. Ге-младшего сделана пометка: «Марксу». На первой гранке типографская дата — 25 августа 1899 г. На всех гранках следы типографского набора.
87. Рукопись ГТМ на 2 нумерованных синим карандашом (38—39) листах размера гранок, исписанных с одной стороны рукой Н. Н. Ге-младшего и исправленных рукой Толстого.
88. Рукопись ГТМ на 2 ненумерованных листах размера гранок (второй лист склеен из двух частей), исписанных рукой Н. Н. Ге-младшего и М. А. Шмидт и исправленных рукой Толстого.
89. Автограф АТБ на 1 листе почтовой бумаги, исписанном с обеих сторон.
Печатаем ее целиком в вариантах (№ 138).
90. Рукопись ГТМ на 23 листах, исписанных большей частью с одной стороны рукой М. А. Шмидт, Н. Н. Ге-младшего и Толстого и исправленных рукой Толстого. 4 листа — размера гранок, 15 — полосы, вырезанные из листов того же размера, остальные, исписанные исключительно рукой Толстого, — в 4° и почтового формата. Все листы, кроме последнего, окончательно нумерованы рукой Толстого красным карандашом и чернилами (1—17). Некоторые цыфры дублированы. Текст поделен на пять глав (II—VI).
Извлекаем из нее варианты №№ 132 и 133.
91. Рукописный материал ГТМ на 21 листе, исписанном с одной стороны рукой М. А. Маклаковой, Н. Н. Ге-младшего, неизвестного (п), О. К. Толстой и А. Б. Гольденвейзера и исправленном рукой Толстого. 5 листов размера гранок, остальные — полосы, вырезанные из листов того же размера. Среди этих полос — одна вставка-автограф. Весь этот материал первоначально входил в состав рукописи № 92, откуда изъят после того, как был наново переписан и заменен переписанным.
Извлекаем отсюда вариант № 139.
92. Рукопись ГТМ на 88 окончательно нумерованных синим карандашом (1—88), частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей листах, исписанных рукой М. А. Маклаковой, Н. Н. Ге-младшего, С. А. Стахович, О. К. Толстой, А. Д. Архангельского, А. Б. Гольденвейзера, Т. Л. Толстой, Толстого и исправленных рукой Толстого. Написанное переписчиками написано с одной стороны на листах размера гранок, значительная часть которых разрезана на отдельные полосы, часть склеена из нескольких частей. Написанное рукой Толстого написано на разного размера листах, частью с одной стороны, частью с обеих (всего 24 листа). Помимо окончательной нумерации рукописи рукой Толстого и посторонних лиц, имеется первоначальная нумерация отдельных листов.
Извлекаем из этой рукописи варианты №№ 130, 134, 140, 141—146, 149, 153—155. Вариант № 134 впервые опубликован в газете «Русское слово» 1916 г., № 257 от 6 ноября; вариант № 140 в большей своей части впервые опубликован Н. К. Гудзием в журнале «Каторга и ссылка», 1932, №№ 8—9, стр. 79—83; вариант № 149 впервые напечатан им же в сборнике «Звенья», III—IV, стр. 820—823.
93. Рукопись ГТМ на 108 листах, частично урезанных, размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой Н. Н. Ге-младшего, О. К. Толстой, М. К. Толстой, Ю. И. Игумновой, А. Д. Архангельского, М. В. Булыгина, неизвестного (о) и С. А. Толстой и исправленных рукой Толстого чернилами и карандашом. Его же рукой сплошь написаны 4 вставки в рукопись. В начале рукопись окончательно нумерована рукой Толстого красным карандашом. Непрерывная нумерация идет от 1 до 61; затем идут листы, нумерованные его же рукой цыфрами 86 и 87. (Листов 62—85 недостает.) На следующих листах, кроме 7 последних, нумерация несистематическая, рукой посторонних. Здесь многих листов также недостает (отсутствует текст глав с нумерацией 19, 21, 22; последняя глава занумерована цыфрой 23). 5 листов отсюда переложено в рукопись № 91.
Извлекаем отсюда варианты №№ 131, 137, 150.
94. Рукопись ГТМ на 5 нумерованных рукой Толстого красным карандашом, частью урезанных листах размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой С. А. Толстой и О. К. Толстой и исправленных рукой Толстого.
95. Рукопись ГТМ на 29 нумерованных посторонней рукой синим карандашом частью урезанных листах размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой А. Д. Архангельского, Ю. И. Игумновой, неизвестного (р), М. К. Толстой и A. Л. Толстого и исправленная рукой Толстого.
Извлекаем отсюда вариант № 135, впервые опубликованный Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 246—251.
96. Рукопись ГТМ на 4 листах размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой Н. Н. Ге-младшего и М. К. Толстой и исправленных рукой Толстого.
97. Рукопись ГТМ на 5 листах размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой О. К. Толстой и А. Б. Гольденвейзера и исправленных рукой Толстого.
98. Рукопись ГТМ на 145 листах, частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей, размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой М. К. Толстой, О. К. Толстой, А. Д. Архангельского, А. Б. Гольденвейзера, Ю. И. Игумновой, С. А. Толстой, Н. Н. Ге-младшего, А. Л. Толстого, А. Л. Толстой и неизвестного (п) и исправленная рукой Толстого. Первая глава нумерована рукой Толстого; остальные главы или нумерованы (посторонней рукой) каждая отдельно или вовсе не нумерованы.
Извлекаем отсюда вариант № 136.
99. Рукописный материал на 86 частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей листах размера половины гранок, исписанных рукой С. А. Толстой, О. К. Толстой, А. Л. Толстого, Ю. И. Игумновой, А. Д. Архангельского и М. А. Шмидт и исправленных рукой Толстого. Его же рукой написана вставка на листе бумаги, оборотная сторона которого занята машинописной копией текста письма Толстого к сектанту. Первые 80 листов этого материала хранятся в ГТМ, последние 3 — находятся у А. И. Толстой-Поповой.
100. Рукопись ГТМ на 186 частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей листов размера половины гранок, исписанных с одной стороны рукой С. А. Толстой, О. К. Толстой, Ю. И. Игумновой, А. Л. Толстого, Т. Л. Толстой, М. А. Шмидт, А. Д. Архангельского, М. К. Толстой и исправленных рукой Толстого чернилами и карандашом. Первые четыре главы нумерованы каждая отдельно. Главы V—XIX окончательно нумерованы сплошной нумерацией синим карандашом (1—91), главы XX—XXVIII нумерованы таким же карандашом также сплошной нумерацией (1—63).
101. Корректура ГТМ на 9 нумерованных печатными цыфрами (1—9) гранках, с исправлениями рукой Толстого.
102. Корректура ГТМ на 9 нумерованных печатными цыфрами (1—9) гранках. Второй экземпляр корректуры № 101, на который нанесены рукой О. К. Толстой авторские исправления с № 101.
103. Корректура ГТМ на 11 частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей, окончательно нумерованных посторонней рукой карандашом (I—11) гранках, с исправлениями рукой Толстого. На полях посторонней рукой в ряде случаев карандашом поставлены вопросительные знаки.
104. Корректура ГТМ на 7 частью урезанных, окончательно нумерованных посторонней рукой черным карандашом (1—7) гранках, с исправлениями рукой О. К. Толстой, М. К. Толстой, М. А. Шмидт и Толстого.
105. Корректура ГТМ на 7 частью урезанных, окончательно нумерованных рукой Толстого красным карандашом (1—7) гранках, с исправлениями рукой О. К. Толстой, Т. Л. Толстой и Толстого.
106. Рукопись, написанная на пишущей машинке на 8 листах, с исправлениями рукой Толстого. 5 листов этой рукописи хранятся в АТБ, 3 листа находятся у С. Л. Толстого.
107. Корректура ГТМ на 8 нумерованных печатными цыфрами (1—8) гранках, исправленных рукой Толстого.
108. Корректура ГТМ на 1 гранке, нумерованной печатной цыфрой 8.
109. Корректура ГТМ на 5 гранках с исправлениями рукой О. К. Толстой и Толстого. К 1 гранке приложена вставка, написанная рукой Толстого на листе почтовой бумаги и на полях гранки переписанная О. К. Толстой. Гранки окончательно нумерованы посторонней рукой карандашом (7—11).
110. Корректура ГТМ на 25 окончательно нумерованных рукой Толстого красным карандашом гранках и рукописных листах размера гранок (1—25), с исправлениями рукой Толстого, М. К. Толстой и О. К. Толстой. Гранки частично урезаны, частично склеены из нескольких частей.
111. Рукопись ГТМ на 3 листах размера гранок, исписанных рукой М. А. Шмидт и исправленных рукой Толстого, и примыкающая к ней корректурная гранка.
112. Корректура ГТМ на 3 гранках, исправленная рукой О. К. Толстой и Толстого. Первая гранка, занумерованная печатной цыфрой 24, снизу урезана. Следующие 2 гранки занумерованы печатными цыфрами 27 и 28. Урезанная часть гранки, занумерованной цыфрой 24, и гранки, занумерованные цыфрами 25 и 26, переложены в корректуру № 115. На первой гранке рукой Толстого сделано условное обозначение, отсылающее к вставке в гранку. Вставка эта не сохранилась.
113. Рукопись ГТМ на 4 нумерованных посторонней рукой синим карандашом (1—4) листах размера гранок, исписанных рукой А. Л. Толстого и О. К. Толстой и исправленных рукой Толстого.
114. Рукопись ГТМ на 4 нумерованных посторонней рукой синим карандашом (1—4) листах, исписанных рукой А. Л. Толстого и О. К. Толстой и исправленных рукой Толстого.
114. Корректура ГТМ на 3 нумерованных (35/б—37) гранках (первая урезана) с исправлениями рукой Толстого и (на последней гранке) рукой О. К. Толстой. К первой гранке приложена вставка, написанная рукой Толстого на обеих сторонах листа почтовой бумаги.
Текст корректуры печатаем целиком в вариантах (№ 147). Недостающий конец его извлекаем из корректуры № 116. Впервые этот вариант опубликован Н. К. Гудзием в книге «Лев Толстой. Неизданные тексты», стр. 252—256.
116. Корректура ГТМ на 4 нумерованных (35, 36, 37, 37а) гранках, исправленная рукой О. К. Толстой.
117. Корректура ГТМ на 16 частично урезанных гранках, окончательно нумерованных, кроме последней, рукой Толстого черным карандашом 1—5, 51, 52—13), исправленная его же рукой и рукой О. К. Толстой.
118. Корректура ГТМ на 3 нумерованных печатными цыфрами гранках (21—23), исправленных рукой О. К. Толстой и Толстого.
119. Рукопись ГТМ, перемежающаяся с гранками. Всего 15 окончательно нумерованных посторонней рукой синим карандашом (9—23) листов. 10 рукописных листов размера гранок, частично склеенных, исписаны с одной стороны рукой А. Л. Толстого, М. А. Шмидт, О. К. Толстой и Ю. И. Игумновой. 5 гранок исправлены рукой О. К. Толстой и Толстого.
120. Корректура ГТМ на 14 нумерованных печатными цыфрами (1—14) гранках, исправленных рукой Толстого.
121. Корректура ГТМ на 14 нумерованных (1—14) рукой Толстого красным карандашом гранках.
122. Рукописный материал ГТМ, среди которого — 2 гранки. Всего 11 нумерованных посторонней рукой листов.
123. Корректура ГТМ, чередующаяся с рукописными листами размера гранок. Всего 30 нумерованных с посторонней рукой (1—31) листов (один лист нумерован двумя рядом стоящими цыфрами, 15 и 16).
124. Корректура ГТМ на 11 окончательно нумерованных посторонней рукой синим карандашом (1—11) гранках с исправлениями рукой Толстого и О. К. Толстой. Исправления последней — корректурно-технического характера.
125. Корректура ГТМ на 10 окончательно нумерованных посторонней рукой синим карандашом (1—10) гранках.
126. Корректура ГТМ на 9 окончательно нумерованных посторонней рукой (1—9) гранках с исправлениями рукой Толстого, Ю. И. Игумновой, О. К. Толстой, С. Л. Толстого и М. А. Маклаковой.
127. Корректура ГТМ на 9 окончательно нумерованных посторонней рукой (1—9) гранках.
128. Корректура ГТМ на 2 нумерованных печатными цыфрами (1—2) гранках, с исправлениями рукой Л. Н. Толстого и А. Л. Толстого. Начало: «Марья Павловна тотчасъ же встала».
129. Корректура ГТМ на 2 нумерованных печатными цыфрами (1—2) гранках.
130. Корректура ГТМ на 17 нумерованных печатными цыфрами, частью урезанных гранках с исправлениями рукой Л. Н. Толстого и A. Л. Толстого.
131. Рукопись ГТМ на 4 нумерованных (1, 2, 2, 3) листах размера гранок, исписанных с одной стороны рукой Ю. И. Игумновой и исправленных рукой Толстого. Лист, занумерованный цыфрой 2, переписан и исправлен дважды.
132. Рукопись ГТМ на 3 нумерованных (6, 6, 7) листах размера гранок (2 из них склеены из нескольких частей), исписанных рукой М. А. Шмидт и Ф. А. Страхова и исправленных рукой Толстого. Лист, занумерованный цыфрой 6, переписан и исправлен дважды. К первому из этих листов примыкает полоса бумаги, вырезанная из него, переписанная наново, в виду пришедшегося на нее большого количества поправок, и замененная переписанной полосой, вклеенной в лист.
133. Рукопись ГТМ на 4 листах размера гранок (2 из них склеены из нескольких частей) и 2 полосах бумаги, вырезанных из таких же листов, исписанных с одной стороны рукой А. Л. Толстого, Ю. И. Игумновой и М. А. Шмидт и исправленных рукой Толстого. Первый лист не нумерован, остальные три нумерованы цыфрами 6, 6, 7; лист, нумерованный цыфрой 6, переписан и исправлен дважды. Две полосы — вырезанные части листов, замененные их копиями, вклеенными в соответствующие листы.
134. 6 листов разного размера, исписанных с одной стороны рукой A. Л. Толстого, С. А. Толстой, Ю. И. Игумновой и М. А. Маклаковой и исправленных рукой Толстого, и 7 гранок вырезок из них, исправленных рукой Толстого, М. А. Маклаковой и М. А. Шмидт. Всё хранится в ГТМ и первоначально входило в № 135, но затем, будучи заменено вновь переписанным материалом и вторыми экземплярами соответствующих гранок, исключено из № 135.
Извлекаем отсюда вариант № 152.
135. Корректура ГТМ на 19 нумерованных (1—19) листах и гранках.
136. Корректура ГТМ на 20 нумерованных печатными цыфрами гранках (21—23, 1—17), с многочисленными исправлениями карандашом рукой Толстого. Верхняя половина первой гранки отрезана.
137. Корректура ГТМ на 18 нумерованных (1—18) листах размера гранок, частично урезанных, частично склеенных из нескольких частей, и 8 гранках.
138. Корректура ГТМ на 18 нумерованных (1—18) гранках (урезанных) и листах, большей частью размера гранок, иногда склеенных из нескольких частей. К 5-му листу относится 5 полос бумаги, вырезанных из этого листа и замененных вновь переписанными и вклеенными на место вырезанных.
139. Корректура ГТМ на 17 нумерованных (1—17) гранках и листах размера гранок, частью урезанных. К третьей гранке относится 1 полоса бумаги, замененная вновь переписанной и подклеенной к гранкам.
140. Рукопись ГТМ на 2 листах копировальной бумаги большого формата, написанная на пишущей машинке, без исправлений.
141. 19 полос бумаги, вырезанных из рукописных листов и из полей гранок корректуры № 142, исписанных рукой А. Л. Толстого, Ф. А. Страхова и Ю. И. Игумновой и исправленных рукой Толстого. Хранятся в ГТМ.
142. Корректура ГТМ на 21 нумерованных (1—21) рукой Толстого гранках и листах размера гранок, частью урезанных, частью склеенных из нескольких частей.
143. 25 листов, извлеченных из рукописи № 144. Хранятся в ГТМ. Склеенные из нескольких полос, вырезанных из рукописных листов и одной гранки, листы большого формата почтовой бумаги, вырезанные из рукописных листов и полей гранок, исписанные рукой Ю. И. Игумновой, М. А. Шмидт, О. К. Толстой, А. Л. Толстой и С. А. Толстой и исправленные рукой Толстого. 2 листа здесь извлечены из № 99 и подклеены к части гранки, извлеченной из корректуры № 130. На последнем листе, в конце текста, рукой Толстого написано: «Конецъ. 12 Декабря 1899. Левъ Толстой».
144. Рукопись ГТМ на 21 нумерованных (1—21) посторонней рукой, частично склеенных из нескольких частей, частично урезанных, листах (среди них одна гранка), исписанных рукой Ю. И. Игумновой, С. Л. Толстого, Ф. А. Страхова, М. А. Шмидт, А. Л. Толстой, М. Л. Оболенской, Н. Л. Оболенского и А. Л. Толстой и исправленных рукой Толстого.
145. Корректура ГТМ на 11 нумерованных печатными цыфрами (8—18) гранках с исправлениями рукой Толстого, O. K. Толстой и Н. Л. Оболенского. Гранки 1—7 переложены в корректуру № 149. Набор текста корректуры № 142.
146. Автограф ГТМ на 4 листах разного формата, исписанных большей частью с одной стороны.
147. Корректура ГТМ на 4 нумерованных печатными цыфрами (15—18) гранках, исправленных рукой Ю. И. Игумновой, А. Л. Толстого и О. К. Толстой.
148. 5 разрозненных урезанных гранок, хранящихся в ГТМ. Вторые и третьи экземпляры соответствующих гранок корректуры № 145, откуда рукой A. Л. Толстого, Ю. И. Игумновой и H. Л. Оболенского сюда перенесены авторские исправления; рукой Толстого сделаны новые исправления. Первоначально эти гранки входили в состав корректуры № 149, но затем, будучи заменены дублетными экземплярами, удалены из нее.
149. Корректура ГТМ на 18 нумерованных посторонней рукой (1—18) гранках, с урезанными большей частью полями.
150. Корректура ИЛ в верстке, состоящая из 5 листов (10 страниц) текста, приготовленного для отдельного (2-го) издания «Нивы». Сохранились следующие страницы: 507—510, 515—519. (Последняя страница, чистая, не нумерована.)
151. Корректура ИЛ в верстке, 1 лист (2 страницы, нумерованные цыфрами 517 и 518).
Кроме того, к «Воскресению» относится следующий рукописный материал, заключающий в себе различные записи и вопросы.
1. Автограф ГТМ на 1 листе в 4°, исписанном с одной стороны поперек страницы. Заключает в себе хронологию событий жизни Нехлюдова.
Печатаем его в отделе ,,Записей и вопросов, относящихся к «Воскресению»'', под № 1.
2. Автограф ГТМ на 2 листах в 4°; 2 страницы исписаны, 2 чистые. Заключает в себе вопросы и записи, относящиеся к тюремному быту.
Печатаем там же, под № 2.
3. Автограф АТБ на переднем форзаце записной книжки 1898 г., на подклеенном отдельном листке. Заключает в себе 19 вопросов, относящихся к «Воскресению». Многие из этих вопросов тождественны с теми, какие находятся на оборотной стороне листа рукописи № 20, нумерованного цыфрой 336 (см. стр. 433) и которые напечатаны под № 3.
Печатаем там же, под № 4.
4. Автограф АТБ на 1 листе почтовой бумаги, на одной странице. На той же странице и на обороте — черновой текст, относящийся к письму Толстого к шведам о Гаагской конференции, написанному в 1899 году. Заключает в себе 5 вопросов, касающихся перевозки арестованных.
Печатаем там же, под № 5.
5. Автограф ГТМ на 1 клочке бумаги, исписанном с одной стороны. Текст его очень сходен с предыдущим.
Печатаем там же, под № 6.
6. Записи в разных местах записной книжки 1898—1899 гг. рукой Толстого (АТБ), относящиеся к «Воскресению», и выписки областных сибирских слов и выражений, подобранных для «Воскресения».
Печатаем там же, под № 7.
7. Автограф ГТМ на 1 листе в 4°, исписанном с одной стороны. Запись карандашом, относящаяся к эпизоду отправки арестантов из тюрьмы на вокзал, когда, как сказано в черновой редакции, Нехлюдов узнал, что умерли две женщины от солнечного удара.
Печатаем там же, под № 8.
————
СЛОВАРЬ ТРУДНЫХ ДЛЯ ПОНИМАНИЯ СЛОВ.
Австрияки — в устах старика-сектанта — старообрядцы, принимающие церковную иерархию, принадлежащие к так называемому «австрийскому согласию», названному так потому, что глава церкви — митрополит — жил в Австрии.
Агнец — ягненок, символ непорочности, в церковном богослужении — вынутая на проскомидии (см.) часть просфоры.
Азям (озям) — сермяга, долгополый кафтан.
Акафист — церковная хвалебная песнь и молитвы Иисусу, богородице и святым.
Амвон — в церкви возвышенное место перед иконостасом.
Аналой — высокий покатый столик, на который кладутся богослужебные книги или иконы.
Апопонакс — особый сорт духов, имевший большое распространение в 1870—1880-х годах.
Балясник — изгородь из точеных столбиков.
Беспоповцы — общее название нескольких старообрядческих толков, обходящихся без церковной иерархии.
Вахтер — старший сторож при казенном учреждении, старший из тюремной стражи.
Веймутова, или белая сосна — из семейства хвойных. Родина ее в Северной Америке. Употребляется как мачтовый, пильный и поделочный лес.
Духоборы (духоборцы) — русская секта рационалистического направления, отрицающая обряды, таинства, божественность Христа и пр. Евангелие и историю Христа духоборы понимают «духовно». Возникновение этой секты относится к 1740—1750 гг.
Евангелики (Евангелисты) — последователи секты, считающие евангельское учение основой веры; сущность же его они видят в учении об искуплении. Секта эта проникла в Россию из Англии. Первый проповедник ее был лорд Редсток, по имени которого его последователи назывались «редстокистами». Русским преемником Редстока был В. А. Пашков, также собравший круг последователей, называвшихся вначале «пашковцами».
Елань — возвышенная голая и открытыя равнина.
Епархия — церковная территориальная единица, управляемая архиереем.
Епитрахиль — часть облачения священника, в виде узкого длинного передника, надеваемого на шею.
Зерцало — трехгранная призма с орлом и с тремя указами Петра I на столе всякого присутственного места в царской России.
Канифас — название льняной, полосатой ткани.
Комель — нижний, толстый конец дерева.
Коралики (коральки) — продолговатая булка из плетеного теста.
Кострец — нижняя часть крестца, крестцовая кость, составляющая продолжение позвонков.
Котильон — кадриль, между фигурами который вставляются другие танцы: мазурка, вальс и др.
Коты — обувь в роде башмаков.
Лацканы — отвороты на груди у сюртука.
Ломберный стол — картежный стол, покрытый сукном.
Мартиролог — буквально — сборник повествований о мучениках, в переносном смысле — перечень пережитых кем-либо страданий.
Молокане — русская секта, представляющая собой ответвление секты духоборов. Название усвоено секте официальными духовными властями на том основании, что сектанты пьют постом молоко. Сами сектанты называют себя «духовными христианами».
Монплезир — удовольствие, отрада.
Мурцовка — похлебка, приготовленная из воды, хлеба и иногда луку.
Мутовка— снаряд для взбалтывания жидкости (в частности для взбивания масла), представляющий собой палочку с рожками на конце.
Мыза — дача или отдельный загородный дом с хозяйством.
Народовольцы — члены революционной организации «Народная воля», возникшей после раскола «Земли и воли» (1879). Народовольцы являлись сторонниками террора, как средства дезорганизации правительства, чем и отличались от «чернопередельцев» (см. «Черный передел»).
Наручни — ручные кандалы.
Обкладчик — участник охоты, выслеживающий медведя, отыскивающий его берлогу.
Озям. См. Азям.
Охотницкий колокол — любительский колокол, отличающийся особым качеством звона.
Пангенезис — гипотеза (Дарвина), по которой все клетки организма выделяют частицы для образования половых клеток, чем объясняется наследственная передача индивидуальных свойств.
Поповцы — общее название нескольких старообрядческих толков, сохранивших церковную иерархию.
Поручи — нарукавники (в облачении священнослужителей).
Посконина — крестьянский рубашечный холст.
Поскотный двор — загон для скота, огороженный жердяной изгородыю, отделяющей его от других угодьев.
Примёр — новинка.
Причт — священно- и церковно-служители одного прихода.
Проскомидия — часть литургии (обедни), в которой готовятся «дары» на жертвеннике для освящения.
Прюнель (прюнелевые башмаки) — плотная шерстяная материя для обуви.
Рапсодия — музыкальное произведение, в основе которого лежит большею частью старинный народный мотив или содержание которого взято из народной жизни.
Серафим — название одного из высших ангельских чинов.
Серсо — детская игра, состоящая в подбрасывании небольшого кольца при помощи палочки одним из играющих и ловле его на такую же палочку партнером.
Соскать — скрутить, ссучить, свить.
Статс-секретарь — секретарь при государе (почетное звание) или лицо, стоящее во главе одного из отделений государственной канцелярии при государственном совете.
Стихарь — нижнее облачение у священников и епископов и верхнее — у дьяконов и церковнослужителей.
Стригунок — жеребенок в возрасте больше года, которому в эту пору остригают гриву.
Субботники — русская секта, усвоившая существенные черты иудейской религии и празднующая субботу.
Субретка — горничная особенно бойкая, плутоватая и хитрая.
Тесак — короткая сабля, палаш с толстым обухом.
Флигель-адъютант — штаб- или обер-офицер в должности адъютанта при государе.
Херувимы — высший ангельский чин по учению православной церкви.
Хлысты — русская мистическая секта, имеющая своих пророков, христов, богородиц, практикующая на собраниях хождение в «духе» (род священных плясок). Название секте усвоено официальными духовными властями. Сами сектанты считают его оскорбительным и называют себя «людьми божьими», а также «старым Израилем» или «новым Израилем».
Черный передел — революционная организация, возникшая после раскола (1879) «Земли и воли», в противовес народовольцам (см.), отрицавшая необходимость террора и стоявшая на прежней землевольческой точке зрения — пропаганды революционных идей главным образом среди крестьянства.
Шанжан — платье из шелковой материи, на свету меняющей цвет.
Шаники — местное, сибирское название лепешек.
Шифоньерка — шкафчик для хранения принадлежностей женского туалета.
Штундисты — рационалистическая секта, отвергающая обряды и таинства. Распространилась на юге России в 1860 гг.
Элукубрация — ироническое название кропотливого сочинения; разглагольствование.
Ярушник — яровой печеный хлеб-овсяник или ячневик.
————
УКАЗАТЕЛЬ СОБСТВЕННЫХ ИМЕН.
В настоящий указатель введены имена личные и географические, названия исторических событий (войн, революций и т. п.), учреждений, издательств, заглавия книг, названия статей, журналов, газет, произведений слова, скульптуры, музыки, имена героев художественных произведений не Толстого и Толстого, когда они упоминаются не в тех произведениях, где они выведены, а также, когда они приведены в комментарии. Знак || означает, что цыфры страниц, стоящие после него, указывают на страницы текста не Толстого.
Агеев Афанасий Николаевич (1861—1908) — крестьянин деревни Казначеевка, Крапивенского уезда, Тульской губ., сочувствовавший взглядам Толстого — || 348.
Акимова Таисия Михайловна. См. Вольфсон Т. М.
Александр ІІ (1818—1881) — император всероссийский— || 371, 384.
Александр III (Александр Александрович) (1845—1894) — император всероссийский — 174, 310, || 347, 371, 383, 391.
Алекандра Невского орден — || 371.
Александра Федоровна (1872—1918) — императрица, жена Николая II — 167, 172.
Алжир — французская колония на севере Африки, простирающаяся вдоль берегов Средиземного моря — 27.
Америка — 27, 93, || 363, 378, 393, 411, 417, 419, 420.
Амурская область — в Восточной Сибири, по левому берегу среднего течения р. Амура — 94, || 345.
Ананьина Мария Александровна (ок. 1849—1899) — акушерка-фельдшерица; член народовольческого кружка. Привлекалась по делу о покушении на жизнь Александра III в 1887 г. — || 383.
Англия — 312, || 346, 352, 354, 360, 363, 372, 397, 402, 412, 413, 416, 420, 421, 438, 440, 441, 446.
Анна — по преданию жена Иоакима, мать Марии — матери Иисуса Христа — 150, 154, 166.
Анучин Дмитрий Григорьевич (1833—1900) — в 1879—1885 гг. генерал-губернатор Восточной Сибири — || 392.
Арбат — улица в Москве — 63.
Арбатские ворота в Москве — 64.
Армфельдт Анна Васильевна, рожд. Дмитровская (1821—1888) — дочь помещика; с 1841 г. жена профессора Московского университета А. О. Армфельдт — || 367.
Армфельдт Наталья Александровна (1850—1887) — дочь А. В. Армфельдт (см.). В 1872 г. арестована по процессу Дебагория-Мокриевича; в 1879 г. сослана на Кару на четырнадцать лет, где умерла от чахотки — || 367.
Арсеньева Валерия Владимировна. См. Волкова В. В.
Архангельская губерния (Архангельский край) — 291.
Архангельский Андрей Дмитриевич (р. 1879 г.) в то время учитель М. Л. Толстого; ныне академик-геолог — || 459, 460, 461.
Архив Толстого в Публичной библиотеке СССР имени В. И. Ленина (АТБ) — || 329—331, 347, 353, 360, 361, 363, 365, 377, 380, 382—384, 402, 407, 412, 418, 423, 427, 433, 434, 435, 440, 458, 460, 474.
Архив В. Г. Черткова в Государственном Толстовском музее (и у В. Г. Черткова) (AЧ) — || 329, 354—356, 360—365, 377—379, 384, 398, 402, 412, 413, 415, 418—423.
Арчер Герберт — сотрудник В. Г. Черткова по издательству, англичанин — || 363, 411.
«Атеней», книга третья, Л. 1926 — || 437.
Афанасий. См. Агеев А.
Афон — полуостров, вдающийся в греческий Архипелаг; монашеский центр. На Афоне расположено свыше двадцати монастырей и скитов. — 25, || 341.
Афонский монастырь. См. Афон.
Бардина Софья Иларионовна (1853—1883) — революционерка-народница, пропагандистка, участница дела «50» — 282, 284, 287.
Бартенев Петр Иванович (1829—1912) — историк, редактор-издатель «Русского архива» — || 407.
Бах Иоганн-Себастиан (1685—1750) — немецкий композитор — 313.
Бедекер Фредерик Вильям (1823—1906) — английский проповедник — || 372.
Беккер — название русской фирмы, имевшей фабрику роялей и пианино в Петербурге — 102.
Берлинский конгресс — происходивший в 1878 г. с 13 июня по 13 июля в Берлине конгресс шести держав и Турции для рассмотрения заключенного 3 марта 1878 г. между Россией и Турцией договора — || 371.
Бетховен Людвиг (1770—1827) — немецкий композитор («5-я симфония») — 314.
Бирюков Павел Иванович (1860—1931) — друг и биограф Толстого — || 330, 331, 334, 355, 378, 411, 414, 427, 428.
— «Биография Льва Николаевича Толстого», т. III, Гиз, М. 1922 — || 334.
«Богородица» — церковная молитва — 148.
Богословский Арсений Ананьевич (1854—1880) — революционер. 21 февраля 1880 г. приговорен к смертной казни. Подал прошение о помиловании, предварительно выдав своих товарищей. Смертная казнь была заменена ему каторгой на пятнадцать лет, но он вскоре после суда умер — || 386.
Бодлер Шарль-Пьер (1821—1867) — французский поэт — 313.
Бодянский Александр Михайлович (1845?—1916) — харьковский помещик; автор рассказов и статей по религиозным вопросам — || 348.
Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич (р. 1873 г.) — писатель, исследователь русского сектантства — || 407, 412.
— «По поводу русского издания «Воскресения» Л. Н. Толстого» — || 407.
Брейтбург Семен Моисеевич — || 437.
Буланже Павел Александрович (1864—1952) — близкий знакомый Толстого — || 355, 363, 377.
Булыгин Михаил Васильевич (р. 1863) — близкий знакомый Толстого — || 459.
Бутырский замок (тюрьма) в Москве (пересыльная московская тюрьма) — 71, 77, 89, 128, || 341, 344, 379, 380, 381, 425.
Валерьян. См. Толстой Л. Н. «Дворянское семейство».
Василий Великий (329—378) — архиепископ кесарийский, один из трех «вселенских учителей» Восточной церкви, автор многих богословских сочинений — 150.
Васильевский остров в Петербурге — 228, 230, 271.
Васнецов Виктор Михайлович (1848—1926) — художник — 112.
«Верую во единого бога отца». См. «Символ веры».
Веселитская Лидия Ивановна (р. 1857 г.) — писательница (псевд. Микулич) — || 353.
Ветрова Мария Федосеевна (1870—1897) — революционерка. Кончила жизнь самосожжением в Петропавловской крепости — || 373.
Визева Теодор (Théodor de Wyzewa) — литератор, переводчик «Воскресения» на французский язык — || 405, 413.
Виноградов Иван Михайлович — надзиратель московской Бутырской тюрьмы — || 380.
Владимирская божья матерь — одна из древнейших русских икон богородицы греческого письма — 218.
Власов Андрей Васильевич (р. 1845 г.) — член секты «бегунов» — || 390.
«Вокруг света» — журнал — || 410.
«Волжский вестник» — газета — || 340.
Волкова Валерия Владимировна, рожд. Арсеньева (1836—1909) — || 335.
Волоколамский уезд Московской губернии — 65.
Волхонка — улица в Москве — 63.
Вольфсон Таисия Михайловна, рожд. Акимова — революционерка-террористка, член кружка, подготовлявшего покушение на царя Николая II, приуроченного к коронации 1896 г. В 1895 г. арестована и приговорена к пяти годам крепости и ссылке в Якутию на десять лет — || 383.
Воронеж — || 347.
«Воскресший Рокамболь» — роман Понсон дю-Тераль. См. Понсон дю-Тераль.
Всероссийское общество красного креста (Красный крест) — организация, имевшая своей целью помощь больным и раненым на войне — 71, 72.
Второе отделение собственной его императорского величества канцелярии — учреждение, ведавшее сначала упорядочением действующего законодательства, а потом и составлением новых законопроектов, просуществовавшее с 1827 по 1882 г., когда функции его были переданы вновь образованному кодификационному отделу при государственном совете — 137.
Вульф Е. В. — || 407.
Гаагская мирная конференция — конференция в 1899 г. в Гааге — || 378, 474. Гайдебуров Павел Александрович (1841—1893) — журналист, с 1869 г. издатель «Недели» — || 353.
Гальперин-Каминский Илья Данилович (Е. Halpérine-Kaminsky) (p. 1858 г.) — литератор, переводчик «Воскресения» на французский язык — || 413.
Галя. См. Черткова А. К.
Гаша. См. Трубецкая А. М.
Ге Зоя Григорьевна. См. Рубан-Щуровская З. Г.
Ге Николай Николаевич (р. 1857 г.) — сын художника H. H. Ге; близкий знакомый семьи Толстых — || 382, 384, 385, 412, 435, 437, 439, 444—446, 448—455, 457, 460.
Гейдельберг — город в Германии (герц. Баден) — 27.
Георгий. См. Георгиевский крест.
Георгиевский крест (Георгий) — военный орден в царской России — 140.
Георгий Александрович (наследник) (1871—1899) — цесаревич и великий князь, сын императора Александра III — 172.
Германия — 105, || 414, 415, 420.
Герцен Александр Иванович (1812—1870) — писатель — 213, 214.
— «Письмо к Александру II (по поводу книги барона Корфа)» (цит.) — 213.
Гефдинг Г. «Очерки психологии, основанной на опыте». Перевод с немецкого. Издание журнала «Вопросы философии и психологии» М. 1892 — || 392.
Гладстон Вильям Эварт (1809—1898) — английский политический деятель — || 313.
Гольденвейзер Александр Борисович (р. 1875 г.) — пианист, близкий знакомый Толстого — || 423, 454, 455, 459, 460.
Гончаров Александр Николаевич (1843—1709) — племянник писателя И. А. Гончарова, геолог — || 383.
Гончаров Иван Александрович (1811—1891) — писатель — || 383.
«Господи и владыко живота моего» молитва Ефрема Сирина. См. Сирин Ефрем.
Государственный Толстовский музей (в Москве) (ГТМ) — || 329, 345, 347, 348, 361, 363, 382, 392, 398, 400, 414, 423—437, 440—474.
Григ Эдвард (1843—1907) — норвежский композитор — 313.
Грот Николай Яковлевич (1852—1899) — писатель, философ; редактор (с 1889 г.) журн. «Вопросы философии и психологии» — || 407.
Гудзий Николай Каллиникович — || 384, 425, 426, 428, 430, 432, 435—437, 440, 453, 459, 460, 465.
— «Рассказ о казни Лозинского и Розовского в «Воскресении» Толстого и его источник» — || 384.
Гуно Шарль-Франсуа (1818—1893) — французский композитор — 313.
Гуревич Любовь Яковлевна (р. 1866 г.) — писательница; в 1891—1897 гг. издательница и редактор (с 1895 г.) журн. «Северный вестник» — || 347, 353.
Гусев Николай Николаевич — || 424.
— «Два года с Л. Н. Толстым. 1907—1908 год», изд. 2-е. М. 1928 — || 375.
Гюго Виктор (1802—1885) — французский писатель и поэт — 154 (роман «Отверженные»), 184.
Давыдов Николай Васильевич (1848—1920) — юрист и общественный деятель; близкий знакомый семьи Толстых — || 337, 340, 343, 346, 375, 376, 377, 381, 438, 439, 445, 452.
— «Из прошлого» М. 1914 — || 340.
— «Лев Николаевич Толстой». См. Давыдов Н. В. «Из прошлого».
Данила. См. Козлов Д.
12-й год — война 1812 года — 5.
Делянов гр. Иван Давыдович (1818—1897) — с 1882 г. министр народного просвещения — || 368.
Департамент герольдии — департамент сената, ведавший делами о причислении к дворянству и почетному гражданству, о титулах, перемене фамилии и составлении гербовников — || 403.
Дефо Даниэль (ок. 1659—1731) — английский писатель (роман «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо») — || 422.
Джордж Генри (George Henry) (1839—1897) — американский экономист и политический деятель; пропагандист освобождения земли от частной собственности и введения единого земельного налога — 19, 26, 43, 46, 76, 100, 105, 115, 137, || 336, 338, 344, 345, 358, 403, 404, 425, 427.
— «Progress and Poverty» («Прогресс и бедность») — 19, 26, 29, 99, 115, || 336.
— «Social Problems» — 26, 115.
Дитерихс Иосиф Константинович (1868—1931) — брат А. К. Чертковой — || 457.
Дитерихс Мария Константиновна. См. Оболенская М. К.
Дитман В. А. — член «Общины апостолов последних дней», проповедник — || 372.
Дмоховская Анастасия Васильевна, рожд. Воронец — || 366, 367.
Дмоховский Лев Адольфович (1851?—1881) — революционер, участник кружка долгушинцев — || 366, 367.
Долгоруковская улица в Москве — 77, 90, || 344.
Достоевский Федор Михайлович (1821—1881) — писатель — 44, 45 («Преступление и наказание»), 98, 154, 184, 221, 223.
Дунаев (Александр Никифорович (1850—1920) — директор Торгового банка в Москве; близкий знакомый Толстого — || 363.
Дунай — река — 106.
Дюка гостиница в Иркутске — || 392.
Евангелие — 36, 104, 126, 150, 167, 177, 187, 217, 254, 255, 282, 294, 309, 317, 319, 320, || 352, 370, 378, 387, 398, 404, 405, 468.
Евангелие от Иоанна — 19, 23, || 425, 426, 427.
Евангелие от Матфея — || 469.
Е — в А. «Рассказ Д. А. Линева под пером Толстого» — || 374.
Европа — 27, 93.
Египет — 27.
Екатеринбург — 273.
Ершов А. И. «Севастопольские воспоминания артиллерийского офицера» — || 331.
«Живописное обозрение» — журнал — || 361.
«Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» (1719) — роман Даниэля Дефо. См. Дефо Даниэль.
«Затишье» (1854) — повесть И. С. Тургенева. См. Тургенев И. С.
«Звенья», III—IV. Сборники под редакцией В. Д. Бонч-Бруевича, изд. Academia, M.-Л. 1934 — || 435—437, 453, 459.
Знаменка — улица в Москве — 63.
«Земля и воля» — подпольная революционная организация, возникшая в 1878 г. — 247, 284, 286, 287.
Золя Эмиль (1840—1902) — французский писатель — 313.
Ибсен Генрих (1828—1906) — норвежский писатель-драматург — 114, || 351.
Иванов Александр Петрович (1836—1911) — переписчик — || 357, 385, 407, 429, 431, 432, 434—444, 446.
Иванов Андрей. «Хитрая механика. Правдивый рассказ, откуда и куда идут мужицкие денежки» (Второе издание. М. 1875). — 298.
Иванов Николай Никитич (1867—1913) — автор нескольких рассказов и стихотворений — || 426—428.
Иваново — город — || 423.
Ивановский музей (в г. Иваново) — || 423, 427.
Игнат. См. Макаров Игнат.
Игумнова Юлия Ивановна — художница, подруга T. Л. Толстой — || 457, 459—461, 465—473.
Иисус Христос (Иисус Назарей) — 80, 112, 121, 124, 149, 151—154, 165, 167—170, 172, 253, 254, 259, 309, 318, || 443.
«Иллюстрация». См. «Illustration».
Императорская гвардия. См. Императорской фамилии лейб-гвардейский стрелковый батальон.
Императорской фамилии лейб-гвардейский стрелковый батальон (Императорская гвардия) — 3, 15, 41.
Институт русской литературы Академии наук СССР (ИЛ) — || 329, 347, 353, 423, 436, 437, 473, 474.
Иоаким — отец Марии, матери Иисуса Христа — 150, 154, 166.
Иоанн Златоуст (347—407) — архиепископ константинопольский, один из трех «вселенских учителей» Восточной церкви, проповедник и богослов — 166.
Иоанн Предтеча — то же, что Иоанн Креститель, пророчествовавший об Иисусе — 150, 154, 166.
Иркутск — || 374, 392.
Иркутская тюремная больница — || 366.
«Иртенев» См. Толстой Л. Н. «Дьявол».
Италия — 105, 140, || 358.
Кавказ — 75, 76, || 348.
Казанская тюрьма — 306.
Казань — 213, 250, 278, 307, || 335, 343.
Казначеевка — деревня Крапивенского уезда Тульской губернии — || 336.
Калуга — 149, || 339, 367.
Калужский окружной суд — || 339.
Канада — автономная часть Британской империи в северной части Северной Америки — || 354, 411, 417, 421.
«Капитал» (1867) — сочинение К. Маркса. См. Маркс К.
Капуя — город в Южной Италии, прославленный в древности роскошной и развратной жизнью ее жителей — 63.
Кара — местность, прилегающая к реке Каре, притоку Шилки; славится своими золотыми приисками; с середины 1870 гг. до середины 1890 гг. здесь были сосредоточены каторжные тюрьмы для революционеров, с непосильно тяжелым режимом — 288, 292, 297, 306, 324, || 366.
Карякин В. Н. «Московская охранка о Л. Н. Толстом и толстовцах» — || 376.
«Каторга и ссылка» — журнал — || 440, 459.
Кауфман А. «В лаборатории великого писателя» — || 409, 473.
Кенворти Джон (John Coleman Kenworthy) — английский писатель и лектор — || 355.
Кеннан Джордж (1845—1924) — американский путешественник и писатель — 312, || 391, 392.
— «Siberia and the Exile System» — || 391.
— «Сибирь!» перевод с немецкого, т. I, изд. М. Пирожкова, Спб. 1901 — || 391, 392.
Киев — || 384.
Киевская тюрьма — 250, || 384.
Киевский военно-окружной суд — || 384, 386.
Киевский университет — || 384.
„К истории создания «Воскресения»“. I. Из записок надзирателя Бутырской тюрьмы. И. М. Виноградова. 2. Из воспоминаний начальника Тульской тюрьмы С. И. Бродовского». — || 380, 381.
Кити. См. Толстой Л. Н. «Анна Каренина».
Козлов Даниил Давыдович — крестьянин Ясной поляны, бывший ученик школы Толстого в 1860 гг. — || 348.
Кокорев Василий Александрович — владелец склада хранения вещей на Софийской набережной в Москве («Кокоревский склад») — 123.
Кокоревский склад. См. Кокорев В. А.
«Коль славен наш господь в Сионе» масонская песня М. М. Хераскова. См. Херасков М. М.
Комиссия прошений — особая инстанция для рассмотрения жалоб и прошений, приносившихся на «высочайшее имя», возникшая в 1810 г. при государственном совете, в 1835 г. выделенная в самостоятельное учреждение, просуществовавшее до 1884 г. и впоследствии замененное «канцелярией по принятию прошений на высочайшее имя приносимых» при императорской главной квартире — 201, 323—325.
Коневская повесть. См. Толстой Л. Н. «Воскресение».
Коневский рассказ. См. Толстой Л. Н. «Воскресение».
Кони Анатолий Федорович (1844—1927) — судебный деятель и писатель-мемуарист — || 329—331, 334, 347, 353, 369, 373.
— «Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом» — || 330.
— «На жизненном пути», т. II, М. 1916 — || 330.
— «Судебные речи» — || 330.
Короленко Владимир Галактионович (1853—1921) — писатель — || 365.
Крамской Иван Николаевич (1837—1887) — художник — 112. («Христос в пустыне»).
Крапивна — уездный город Тульской губернии — || 339, 340.
Красный крест. См. Всероссийское общество красного креста.
Кремль в Москве — 96.
Кропоткин кн. Дмитрий Николаевич (1836—1879) харьковский губернатор, убитый Григорием Гольденбергом за насилие над политическими каторжанами в харьковской центральной тюрьме и за избиение студентов в Харькове — 293.
Кросби Эрнест (1856—1907) — американец, в то время разделявший взгляды Толстого — || 418—420.
Крым — 41.
Крымская война. См. Севастопольская война.
Куглер Франц-Теодор (1808—1858) — немецкий историк искусств и поэт; профессор в Берлине — 112.
Кузминская Вера Александровна (р. 1871 г.) — дочь А. М. и Т. А. Кузминских, свойственников Толстых — || 432—435.
Кузминская Мария Александровна. См. Эрдели М. А.
Кузминская Татьяна Андреевна, рожд. Берс (1846—1925) — свояченица Толстого — || 359.
Кузминский Александр Михайлович (1843—1917) — судебный деятель; муж Т. А. Кузминской, свояченицы Толстого — || 359.
Кузнецов Иннокентий — золотопромышленник, упоминаемый в книге Д. Кеннана «Сибирь» — || 392.
Курсинский Александр Антонович (ум. 1919 г.) — поэт; одно время был учителем детей Толстого — || 428.
Курская Семеновская библиотека — || 474.
Лазарев Егор Егорович (р. 1855 г.) — революционер; неоднократно был в ссылке. Примыкал к фракции правых социалистов-революционеров. В 1919 г. эмигрировал за границу — || 374.
Латимер Р. См. Latimer R. S.
Лебрен Виктор Анатольевич (Lebrun Victor) (p. 1882 г.) — француз; одно время помогал Толстому в качестве секретаря — || 392.
Левин. См. Толстой Л. Н. «Анна Каренина».
«Лев Николаевич Толстой». Труды Толстовского музея. Государственное издательство. М.-Л. 1928 — || 424.
«Лев Толстой и В. В. Стасов». Переписка 1878—1906. Редакция и примечания В. Д. Комаровой и Б. Л. Модзалевского, изд. «Прибой», Л. 1929 — || 364, 378.
«Лев Толстой и русские цари». Письма Л. Н. Толстого 1862—1905, под редакцией В. Г. Черткова, изд. «Свобода» и «Единение», М. 1918 — || 369.
Лейпциг — 202.
Лена — река в Восточной Сибири — || 382.
«Летопись» — журнал — || 436, 440.
Лизиновка — слобода Острогожского уезда Воронежской губернии — || 347.
Лизогуб Дмитрий Андреевич (1848—1879) — революционер, повешенный в Одессе — || 375.
Линев Д. А. «По этапу» Спб. 1886 (1-е изд.) — || 374.
Лист Франц (1811—1886) — венгерский композитор и пианист — 190, 263.
«Листки «Свободного слова» — периодическое издание В. Г. Черткова в Англии — || 378, 414, 450.
«Литературный вестник» — журнал — || 474.
Литературный музей при Публичной библиотеке СССР имени В. И. Ленина (Л. М.) — || 423, 426, 427, 429, 430, 440, 442.
Лозинский Мелентий Платонович (ок. 1855—1880) — революционер-народоволец, повешенный в Киеве — 250—252, 293—296, || 384—387, 398, 440.
Лондон — 94, || 345, 371, 411.
Майдель фон барон Егор Иванович (Георг-Бенедикт-Генрих) (1817—1881) — генерал-от-инфантерии, комендант Петропавловской крепости — || 372.
Макаров Игнат — яснополянский крестьянин, бывший ученик школы Толстого в 1860-х годах — || 348.
Маклаков Василий Алексеевич (р. 1869 г.) — московский адвокат и общественный деятель — || 350, 375—377, 380, 381.
Маклакова Мария Алексеевна (р. 1877) — сестра В. А. Маклакова, подруга T. Л. Толстой — || 213, 435—437, 439—444, 447, 457, 466—469.
Маковицкий Душан Петрович (1866—1921) — врач, единомышленник и друг Толстого, по национальности словак — || 392.
— «Яснополянские записки» (рукопись ГТМ) — || 392.
Максимов Михаил Максимович («Табачная держава») — || 390.
Малороссия — официальное наименование в дореволюционную эпоху группы губерний южной части Европейской России с преобладающим украинским населением — 135, || 352, 431
Мария, мать Иисуса Христа — 151, 167, 172.
Мария Федоровна (1847—1928) — императрица, жена Александра III — || 172.
Маркс Адольф Федорович (1838—1904) — издатель журнала «Нива» — || 360—362, 364—366, 377, 393—402, 407, 410, 414—416, 435—438, 441, 454, 457, 458.
Маркс Карл (1818—1883) — экономист, социолог, политический деятель, основоположник научного социализма, теоретик и вождь рабочего класса («Капитал») — 220, 300.
Международный банк в Москве — || 395.
Мезенцев Николай Владимирович (1827—1878) — генерал-адъютант, шеф жандармов; убит землевольцем Степняком (Кравчинским) в Петербурге — 293.
Мельшин Л. (П. Ф. Якубович). «В мире отверженных», изд. «Русского богатства», 2 тт., Спб. 1896 — || 377, 391.
— «В мире отверженных», изд. О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев. М. 1933 — || 377, 391.
Меньшиков Михаил Осипович (1859—1919) — публицист — || 353.
Микель-Анджело Буонарроти (1475—1564) — итальянский скульптор и живописец эпохи Возрождения (скульптура «Моисей») — 267.
Министерство юстиции — 201, 323, || 404.
Митенька. См. Толстой Дмитрий Николаевич.
Митрофания (в мире бар. Прасковья Григорьевна Розен) — игуменья Серпуховского владычного монастыря. Обвинялась в подлоге векселей и духовного завещания и в вымогательстве, в связи со своей энергичной деятельностью по постройке монастырей. Дело ее разбиралось в Московском окружном суде в 1874 г.; была осуждена к ссылке в Енисейскую губернию, замененную ей ссылкой в Ставрополь Кавказский. Зал суда, в котором шло дело Митрофании, в виду сенсационности процесса, долго после этого называли «Митрофаньевским» — 33.
«Моисей» — скульптура (1513) Микель-Анджело Буонарроти. См. Микель-Анджело Буонарроти.
Молитва Ефрема Сирина. См. «Господи и владыко живота моего».
Моод Луиза Яковлевна (Maude Louise), рожд. Шанкс — жена Э. Ф. Моода, переводчица «Воскресения» на английский язык — || 416, 417.
Моод Эйльмер (Maude Aylmer) (p. 1858 г.) — английский биограф и переводчик Толстого — || 355, 411, 416, 417, 420.
Moпассан Гюи-де (1850—1893) — французский писатель — 313.
Москва — 12, 15, 16, 20—22, 24—26, 28, 75, 77, 85, 88—90, 95, 96, 98, 99, 102, 118, 122, 123, 129, 130, 135, 159, 254, 261, 295, 323, || 339, 340, 344, 359, 365, 372—374, 376, 377, 380, 381, 395, 402, 432, 441.
Московский окружной суд — 20, 22, 96, || 340.
Московский Торговый банк — || 363.
Московский университет — || 343, 344, 376.
Нагорная проповедь — проповедь Христа, в которой выражена в сжатой форме сущность его учения (Евангелие от Мф. гл.: V—VII; Лк. гл. VI, 17—49) — 216, 288, 319.
«Народная воля» — революционная террористическая организация, возникшая после раскола «Земли и воли» (1879) — || 384.
Населенко Елена Панфиловна — || 364.
Неаполь — 76.
Невский проспект в Петербурге — 250, || 385.
«Неделя» — газета — || 353.
Нерчинск — уездный город Забайкальской области, в Восточной Сибири — 250, || 385.
«Нива» — еженедельный иллюстрированный журнал, издававшийся в Петербурге с 1870 по 1904 г. А. Ф. Марксом, с 1904 по 1918 г. — его вдовой — || 360—366, 377, 392—402, 405, 408—416, 420, 421, 436—438, 440—442, 445, 446, 448, 449, 462, 472, 473.
Нижегородская губерния — 29, 86, || 345.
Нижний Новгород — 88, 93, 126, 214, 273, || 463, 465—467.
Никифоров Лев Павлович (1848—1917) — член партии социалистов-революционеров, переводчик, близкий знакомый Толстого— || 389.
— «Воспоминания о Толстом» — || 389.
Николаевская железная дорога — между Петербургом и Москвою. Открыта в 1851 г. — 10.
Николай II (государь, Николай Александрович) (1868—1918) — император всероссийский — 160, 166, 167, 172, || 369, 383.
Николай Мирликийский (Николай угодник, Николай чудотворец) — архиепископ из г. Мир в Ликии. Признан церковью святым — 12, 218.
Николай угодник. См. Николай Мирликийский.
Николай чудотворец. См. Николай Мирликийский.
Никольское-Обольиново Дмитровского уезда Московской губернии — имение гр. В. Олсуфьева — || 338—341.
Новиков Алексей Митрофанович (1865—1927) — учитель в семье Раевских и Толстых (в 1889—1892 гг.), позднее доктор медицины, профессор — || 337.
— «Зима 1889 — 1890 годов в Ясной поляне» — || 337.
«Новое время» — газета — || 360, 361, 433.
«Новости» — газета — || 349.
«Новый завет» — одна из двух составных частей «Библии», обнимающая собой «Евангелие», «Деяния апостолов», «Послания апостолов» и «Апокалипсис», или «Откровение Иоанна Богослова» — 254, 288.
Оболенская Елизавета Валерьяновна, рожд. Толстая (р. 1852 г.) — дочь сестры Толстого гр. Марии Николаевны и гр. В. П. Толстого — || 436.
Оболенская Мария Константиновна, рожд. Дитерихс (1877 — 1924) — сестра А. К. Чертковой — || 457.
Оболенская Мария Львовна, рожд. Толстая (1871—1906) — вторая дочь Толстого — || 345, 347, 348, 362, 400, 425—428, 431, 432—437, 447, 449, 472.
Оболенский кн. Николай Леонидович (1872—1934) — муж М. Л. Толстой — || 362, 428, 431— 436, 447—450, 472, 473.
«Община апостолов последних дней» (ирвингиане) — религиозно-мистическое течение, проникшее в Россию из-зa границы (Англия, Германия) — в конце 1860 гг. Распространялось в великосветских кругах — || 372.
Овсянниково Тульского уезда и губернии — имение Т. Л. Толстой — || 345.
Одесса — 47, || 375.
Олсуфьев гр. Адам Васильевич (1833—1901) — помещик; старый знакомый семьи Толстых — || 338, 346, 369.
Олсуфьева Анна Михайловна, рожд. Обольянинова (1835— 1899) — жена гр. A.B. Олсуфьева — || 338.
Они Розалия — || 329—331, 334.
«О подражании Христу» — сочинение Фомы Кемпийского. См. Фома Кемпийский.
Орел — || 375.
Оржевский Петр Васильевич (1839—1897) — генерал-адъютант; в 1884 г. — товарищ министра внутренних дел; с 1893 г. — волынский генерал-губернатор — || 372.
Орлов Владимир Федорович (1843—1898) — учитель, привлекался по делу С. Г. Нечаева — || 372.
Остоженка — улица в Москве — 63.
«Отверженные» (1862) — роман В. Гюго. См. Гюго В.
«Отче наш» — начальные слова христианской молитвы — 148, 174.
Павел апостол (ум. 65 г.) — виднейший идеолог церковного христианства. Ему приписывается 14 «Посланий» — 167.
Паново (Пановка) — имение В. И. Юшкова в Лаптевском уезде Казанской губернии — 46, 76, 88, 89, 118, 154, 197, 198, 217.
Париж — 16, 255, || 332, 343, 360, 361, 458.
Пастернак Леонид Осипович (р. 1862 г.) — художник, иллюстратор «Воскресения» Толстого — || 364, 392, 397, 401, 409, 413, 417, 420.
Пелагеюшкин Степан. См. Толстой Л. Н. «Фальшивый купон».
1 Марта 1881 г. — день убийства Александра II по приговору исполнительного комитета партии «Народной воли» — 203, 215, 217, 242, 243, 267, 276, 318, 319, || 366.
Пермь — 273, || 463, 465—467.
Петербург — 16, 17, 27, 42, 45, 46, 102, 105, 106, 137, 138, 182, 186, 193, 195, 203, 219, 221, 226, 264, 279, 297, 311, 313, 314, 322, || 330, 343, 358, 368, 369, 371—373, 390, 404, 434.
Песнь о херувимах. См. Херувимская песнь.
«Петербургская газета» — || 354.
«Петербургские ведомости» — газета — || 354, 369.
Петербургский окружной суд— 18, || 329.
Петербургский университет — 280, 312.
Петерсон Николай Павлович (1844—1919) — в 1862 г. учитель Яснополянской школы и учитель детей Толстого. С 1869 г. судебный деятель — || 389.
Петр — апостол, один из двенадцати учеников Христа — 259, 318.
Петров день — церковный праздник памяти апостолов Петра и Павла. Празднуется 29 июня (с. ст.) — 93, || 345.
Петропавловская крепость (Петропавловка, Трубецкой бастион) — в Петербурге. Служила местом заключения политических — 219, 270, 323, 324, || 368, 369. 372, 373, 381, 382, 383, 388.
Пирогово Крапивенского уезда Тульской губернии — имение гр. С. Н. Толстого — || 334, 422.
«Письма А. П. Чехова» под ред. М. П. Чеховой, т. ІУ, М. 1914 — || 344.
«Письма русских писателей к А. С. Суворину». Л. 1927. — || 361.
Плеве Вячеслав Константинович (1846—1904) — в 1870-х гг. товарищ прокурора тульского окружного суда, позднее директор департамента полиции. Закончил свою служебную карьеру должностью министра внутренних дел; крайний реакционер — || 343.
Победоносцев Константин Петрович (1827—1906); с 1880 г. обер-прокурор святейшего синода, вдохновитель и активный деятель реакционной политики в царствование Александра III — 324, || 369.
Поварская улица в Москве — 65.
«Под вечер осенью ненастной». См. «Романс».
«Подражание Христу». См. «О подражании Христу».
Покровка — улица в Москве — 65.
Понсон-дю-Терраль (Ponson du Terrail) (1829—1879) — французский писатель; автор многих «уголовных» романов («Похождения Рокамболя», «Воскресший Рокамболь») — 255.
Попов Евгений Иванович (р. 1864 г.) — писатель, переводчик и педагог; единомышленник Толстого — || 424—428.
«Посредник» — издательство — || 330, 331, 353.
«Похождения Рокамболя» — роман Понсон дю-Терраля. См. Понсон дю-Терраль.
«Преступление и наказание» (1866) — роман Ф. М. Достоевского. См. Достоевский Ф. М.
«Прогресс и бедность» — сочинение Генри Джорджа». Русский перевод книги вышел в Петербурге в 1884 году. См. Джордж Г.
Псковская губерния— 230.
Пушкин Александр Сергеевич (1799—1837) («Романс») — 14, 16.
«5-я симфония» (1807—1808) Бетховена. См. Бетховен Л.
Раненбургский уезд Рязанской губернии — 25.
Рахманов Владимир Васильевич (1864—1918) — врач; в 1890-х гг. разделял взгляды Толстого — || 331, 354, 355.
Рахманов Н. «Беседа с графом Л. Н. Толстым. (Впечатления)» — || 349.
Редсток лорд (1831—1913) — английский проповедник, имевший большой успех в петербургском высшем великосветском обществе — || 371, 372.
Реклю Элизэ (Elisée « Reclus) (1830—1905) — французский географ и теоретик анархизма — || 413.
Репин Илья Ефимович (1844—1930) — художник — || 351.
Рескин Джон (Ruskin John) (1819—1900) — английский историк искусства, моралист и общественный деятель («Crown of wild olive», «Fors Clavigera») —19, || 336.
Рим — 106, 112.
«Pобинзон». См. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо».
Розен бар. Прасковья Григорьевна. См. Митрофания.
Розинер А. Е. — || 423, 442.
Розовский Иосиф Исаакович (ок. 1860—1880) — революционер-народоволец, повешенный в Киеве — 250—252, 293, 294—296, || 384—387, 398, 440.
«Рокамболь». См. «Похождения Рокамболя» и «Воскресший Рокамболь».
«Романс» («Под вечер осенью ненастной») — стихотворение (1814) А. С. Пушкина. См. Пушкин А. С.
Россия — 16, 27, 70, 86, 112, 140, 180, 279, 293, 299, 311, 322, || 353, 354, 358—360, 362, 399, 401, 410—412, 415, 417, 420, 445.
Ростовцева Мария Николаевна (р. 1872 г.) — близкая знакомая В. Г. и А. К. Чертковых — || 428.
Рубан-Щуровская Зоя Григорьевна, рожд. Ге (р. 1861 г.) — дочь Григория Николаевича Ге, брата художника. В 1883—1884 гг. была в заключении по делу военнополитической организации — || 382.
— «Воспоминания» (рукопись ГТМ) — || 382.
Рубинштейн Антон Григорьевич (1829—1894) — композитор и пианист — || 351.
Русанов Гавриил Андреевич (1844—1907) — друг и единомышленник Толстого — || 398, 407, 408.
Русанова Антонина Алексеевна (1855?—1905) — жена Г. А. Русанова — || 407, 438—441, 444.
Русова С. Ф. — || 382, 383.
«Русский вестник» — журнал — || 355.
«Русский инвалид» — газета — || 372.
«Русское слово» — газета — || 410, 459.
Русско-турецкая война 1876—1878 гг. («Турецкая кампания») — 27, 41, 322, || 337, 343, 358, 424.
Руссо Жан-Жак (1712—1778) — французский писатель («Confessions», «Profession de foi d`un vicaire Savoyard») — 136.
Рязанская губерния — 29, 86, 96, 135, || 344.
Рязань — 25.
Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович (1826—1889) — писатель — 301. — «Помпадуры и помпадурши» («О путешествии персидского шаха») — 300 (цит.), 301.
Самара — 88, 93, 323, || 345.
Самарская губерния — 29, 86.
Саратов — 22, 214.
Сахалин — 141, 315, || 354.
«Сборник Пушкинского дома на 1923 год». Пгр. 1922 — || 362, 364, 397.
«Свободное слово» — издательство В. Г. Черткова в Англии — || 397, 401, 402, 405, 407, 409, 410, 445, 448, 449.
Севастопольская (крымская) война (1853—1856) — 3, 27, || 334, 335, 337, 343.
«Северный вестник» — журнал — || 347, 353.
Северо-Американские Штаты — || 418.
Сементковский Ростислав Иванович (1846—1914) — публицист и литературный критик, с 1897 г. редактор журнала «Нива» — || 396, 399, 400, 408—410, 438, 439, 441, 442, 473, 474.
— «Встречи и столкновения» — || 399.
Сенат — высшее правительственное законодательно-судебноадминистративное учреждение в дореволюционной России — 121, 200, 201, 221, 222, 227, 323—325.
Сенная площадь в Петербурге — || 330.
Сен-Санс Шарль-Камилль (1835—1921) — французский композитор, органист и пианист — 313.
Сергеенко Петр Алексеевич (1854—1930) — литератор — || 360, 366.
Сергиевское — село Крапивенского уезда Тульской губернии — || 390.
«Сибирская гостиница» — в Иркутске — || 392.
Сибирь — 59, 62, 70, 75, 76, 78, 84, 85, 110, 117, 123, 125, 158, 171, 203, 228, 307, 315, || 344, 350—354, 356, 359, 366, 367, 372, 374, 376, 379, 380—384, 388, 390, 432, 458.
«Символ веры» («Верую во единого бога отца») — краткое изложение основных догматов церковно-христианской веры — 167.
Симеон — разбойник — 256.
Симон (Simond) — редактор французской газеты «Echo de Paris» — || 413.
Синод — высшее церковное учреждение в дореволюционной России — 121, 324.
Сирин Ефрем — «отец церкви» и проповедник IV века («Господи и владыко живота моего» — молитва) — 74.
«Сказка о трех братьях». См. «Сказка о четырех братьях и об их приключениях».
— «Сказка о четырех братьях и об их приключениях» («Сказка о трех братьях») — народная сказка революционно-пропагандистского содержания. Написание ее приписывается с наибольшей вероятностью Льву Тихомирову — 298.
Смоленский рынок в Москве — 77.
Соловьев Михаил Петрович (1842—1901) — исправляющий должность главного управления по делам печати — || 441.
Сомова Л. Ф. — последовательница английского проповедника лорда Редстока. В ее доме в Москве происходили в 1880-х гг. собрания «редстокистов» и членов «Общины апостолов последних дней» — || 372.
«Спаси господи люди твоя» — церковно-православная молитва — 174.
Спенсер Герберт (1826—1903) — английский социолог и философ — 134.
Срезневский Всеволод Измайлович — || 369, 372, 440.
— «Доктор Бедекер, прототип Кизеветтера и англичанина в «Воскресении» Толстого» — || 372.
— «Коневская повесть» — || 334. Стасов Владимир Васильевич (1824—1906) — художественный и музыкальный критик — || 364, 378.
Стахович Михаил Александрович (1861—1923) — близкий знакомый семьи Толстых, в ту пору орловский предводитель дворянства — || 351, 375, 432, 433, 434.
Стахович Софья Александровна (р. 1862 г.) — сестра М. А. Стаховича — || 432, 433, 457, 459.
Степанида. См. Толстой Л. Н. «Дьявол».
Страделла Антонио (Stradella) (1654—1681) — итальянский певец и композитор. Обычно же под «Страделлой» разумеют арию «Pietá signore», приписываемую А. Страделле, однако ему не принадлежащую — 310, 314, || 390, 391.
Страхов Николай Николаевич (1828—1896) — критик и философ — || 338, 346—348, 353, 371, 407.
Страхов Федор Алексеевич (1861—1923) — литератор — || 468, 470, 471.
Струсберг Генри Беттель — германский железнодорожный деятель. Был привлечен к суду по обвинению в том, что при помощи взяток получил из Московского Коммерческого ссудного банка ссуду более чем на восемь миллионов рублей — под залог большей частью ничего не стоящих процентных бумаг, в результате чего банк потерпел крах. Дело разбиралось в московском окружном суде (дважды) в 1876 году. По приговору суда Струсберг был выслан за границу — 33.
Суворин Алексей Сергеевич (1834—1912) — публицист, издатель газеты «Новое время» — || 360, 361.
Сулержицкий Леопольд Антонович (1872—1916) — близкий друг семьи Толстых, активный участник переселения духоборов с Кавказа в Канаду, в последние годы актер и режиссер Московского Художественного театра — || 363, 422.
Сухотина Татьяна Львовна, рожд. Толстая (р. 1864 г.) — старшая дочь Толстого — 294, || 345, 346, 369, 378, 381, 397, 426, 427, 433, 435, 436, 441, 444, 447, 453, 454, 457, 459, 461, 463.
— «Из дневника Т. Л. Сухотиной (Толстой)» — || 369.
— «О том, как мы с отцом решали земельный вопрос» — || 345.
Сытин Иван Дмитриевич (1851—1934) — издатель — || 377, 391, 410.
Сяськова Мария Васильевна — переписчица, одно время сотрудница издательства «Посредник» — || 428.
«Табачная держава». См. Максимов М. М.
Таганская тюрьма в Москве — 95, 126, || 381.
Таганцев Николай Степанович (1843—1923) — криминалист, с 1887 г. сенатор кассационного департамента, а с 1897 г. первоприсутствующий в этом департаменте — || 368.
Танеев Сергей Иванович (1856—1915) — композитор — || 346.
«С. И. Танеев. Личность, творчество, документы его жизни». Государственное издательство. Музыкальный сектор, М. 1925 — || 346.
Тверская губерния — 113.
Тверская улица в Москве — 73.
Тверской бульвар в Москве — 119.
Тироль — горная местность (графство) в Австро-Венгрии — 76.
Тихоцкий Александр Александрович (1852—1922) — революционер, близкий к народовольцам — || 367.
Толстая гр. Александра Андреевна (1817—1904) — двоюродная тетка Толстого, придворная дама — || 367, 371.
Толстая Александра Львовна (р. 1884 г.) — младшая дочь Толстого — || 425, 427, 428, 460, 472.
Толстая Мария Константиновна, рожд. Рачинская (1865—1900) — первая жена С. Л. Толстого — || 435—437, 459, 463.
Толстая Мария Львовна. См. Оболенская М. Л.
Толстая Ольга Константиновна, рожд. Дитерихс (р. 1872 г.), первая жена А. Л. Толстого — || 412, 447, 455, 457, 459—463, 467, 469, 473.
Толстая Софья Андреевна, рожд. Берс (1844—1919) — жена Толстого — || 331, 334, 336, 354, 355, 357, 359—361, 363, 364, 375, 378, 380, 398, 427—429, 435, 436, 437, 441, 442, 444, 450, 453, 459, 460, 461, 469.
— «Дневники Софьи Андреевны Толстой. 1897—1909» — || 334, 335, 355, 357, 360, 361, 363, 375, 380.
Толстая Татьяна Львовна. См. Сухотина Т. Л.
Толстая-Попова Анна Ильинишна (р. 1888 г.) — дочь И. Л. Толстого — || 423, 461.
«Толстовский ежегодник 1913 г.» Спб. 1914 — || 331.
Толстой Андрей Львович (1877—1916) — шестой сын Толстого — || 453, 454, 460, 461, 463— 468, 469, 470—473.
Толстой гр. Дмитрий Николаевич (1827—1856) — брат Толстого — || 358.
Толстой Иван Львович (1888—1895) — младший сын Толстых — || 361.
«Толстой и о Толстом. Новые материалы». Сборник второй. Редакция В. Г. Черткова и H. Н. Гусева. М. 1926 — || 348. Толстой Лев Николаевич
— «Александр I и солдат». См. «Посмертные записки старца Федора Кузмича».
— «Анна Каренина» — || 337, 341, 368.
— «Божеское и человеческое» — || 375, 390.
— «Война и мир» — || 363.
— «Воскресение». Роман в трех частях графа Л. Н. Толстого. Второе издание, исправленное по новым корректурам автора. Издание А. Ф. Маркса. С.-Петербург — || 397.
— «Воскресение». Роман в трех частях графа Л. Н. Толстого. (По новым корректурам автора.) С рисунками Л. О. Пастернака. Издание А. Ф. Маркса. С. Петербург — || 397.
— «Воскресение. Роман в трех частях. Единственное полное издание». Берлин. Издание т-ва И. П. Ладыжникова — || 410.
— «Воскресение. Роман. Издание Владимира Черткова». Purgleigh, Maldon, Essex, England, 1899 — || 397.
— «Воскресение. Роман. Текстовая реставрация Б. С. Боднарского. Первое полное русское издание». Издание «Народная мысль», М. 1918 — || 410, 411.
— «Воскресение. Цензурные изъятия», Приготовил к печати В. А. Катенин. Заккнига». Тифлис.1920 — || 410.
— «Воспитание» (тема рассказа) || 337.
— «Воспоминания детства» — || 335, 358.
— «Дворянское семейство» («Практический человек») — || 335.
— «Декабристы» — || 368, 372.
— Дневники и записные книжки — || 331, 332, 333, 335, 337—342, 344—346, 348, 349, 352, 356, 357, 363, 364, 367, 372, 373, 378, 379, 388, 390, 422.
— «Дневник Льва Николаевича Толстого. 1895—1899», т. I, М. 1916 — || 329.
— «Дневник помещика» — || 368.
— «Дьявол» (Иртенев, Степанида) — || 331, 334, 355.
— «Живой труп» («Труп») — || 422.
— «Записки сумасшедшего» — || 337.
— «Зараженное семейство» — || 337.
— «Идиллия» — || 368.
— «И свет во тьме светит» — || 349, 352, 363, 422.
— «Казаки» — || 355.
— «Крейцерова соната» — || 331, 337.
— «К русскому обществу. Воззвание о помощи духоборам» — || 354.
— «Кто прав?» — || 349, 362.
— «Люцерн» — || 336.
— «Мать» — || 337.
— «Миташа» (художественный вымысел) — || 337.
— «Неизданные тексты». Редакция и комментарии Н. К. Гудзия и Н. Н. Гусева. Предисловие И. М. Нусинова, «Асаdemia». — ГИХЛ, 1933 — || 425, 426, 428, 430, 432, 435—437, 440, 460, 465.
— «Непротивление». См. «Царство божие внутри вас».
— «Нигилист» — || 337.
— «Нигилисты» (художественный замысел) — || 337.
— «О жизни» — || 332.
— «О непротивлении». См. «Царство божие внутри вас».
— «Отец Сергий» — || 337, 352, 355, 356, 359, 362, 363.
— «Отрочество» — || 336.
— «Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. Толстовский музей», т. I, Спб. 1911 — || 367, 371.
— «Переселенцы» (художественный замысел) — || 337.
— Письма Толстого:
Бирюкову П. И. — || 330, 331, 362, 363, 378, 379.
Буланже П. А. — || 363, 377, 378.
В американские газеты — || 418.
Веселитской Л. И. — || 353.
В иностранные газеты — || 354.
Гальперин-Каминскому И. Д. — || 413, 414.
Гончарову А. Н. — || 383.
Гуревич Л. Я. — || 353.
Давыдову Н. В. — || 337, 381.
Кони А. Ф. — || 347.
Марксу А. Ф. — || 364, 365, 366, 393, 394, 395, 397, 399, 415, 438.
Меньшикову М. О. — || 353.
Мооду Э. Ф. — || 411, 417.
Николаю II — 369.
Оболенской М. Л. — || 345, 347, 348.
Реклю Э. — || 413.
Рубан-Щуровской З. Г. — || 382.
Симону — || 413.
Страхову Н. Н. — || 348.
Суворину А. С. — || 361.
Суллержицкому Л. А. || 363, 422.
Сухотиной Т. Л. — || 378.
Толстой С. А. — || 331, 374.
Толстому С. Л. || 363, 378.
Толстому гр. С. H. — || 379.
Уокеру Д. — || 419.
Хирьякову А. М. — || 361.
Черткову В. Г. — || 354, 356, 359, 360, 365, 377, 379, 383, 398, 402, 412, 413, 415, 416, 418, 429, 422.
Чертковым В. Г. и А. К. — || 363, 379
Шмитту В. Г. — || 354.
«Письма графа Л. Н. Толстого к жене. 1862—1910 г. Издание второе» М. 1915. — || 331, 374.
«Письма Льва Николаевича Толстого к Н. В. Давыдову» — || 337, 381.
«Письма Толстого к А. Ф. Марксу за 1898 и 1899 гг.» — || 364.
— Письма к Толстому:
Гайдебурова П. В. — || 353.
Кони А. Ф. — || 330, 331, 353.
Кросби Э. — || 418, 420.
Маклакова В. А. — || 376, 377, 380.
Маркса А. Ф. — || 360, 365, 394.
Моода Э. Ф. — || 417.
Русанова Г. А. || 407.
Сементковского Р. И. — || 400, 401.
Суворина А. С. — || 360.
Черткова В. Г. — || 361, 383, 393. 402, 412, 415, 416, 418, 421.
Чумикова В. — || 414.
— «Письмо к фельдфебелю» — || 378.
— «Письмо к шведам (о Гаагской конференции)» — || 378.
— «Плоды просвещения» — || 331, 332.
— «Полное собрание сочинений Льва Николаевича Толстого» под редакцией и с примечаниями П. И. Бирюкова, изд. И. Д. Сытина, М. 1913 — || 410.
— «Полное собрание сочинений». Юбилейное издание. Т. 72. Редактор В. А. Жданов. ГИХЛ. М.-Л. 1933 — || 364, 378, 379, 382, 383, 390, 394, 397, 400, 401, 411, 413, 415, 422.
— «Полное собрание сочинений». Юбилейное издание. Т. 32. Редактор Н. К. Гудзий. ГИХЛ. М.-Л. 1933 — || 388, 397, 408, 411.
— «Полное собрание художественных произведений». Редакция К. Халабаева и Б. Эйхенбаума. Примечания В. Срезневского. T. I, Государственное издательство, М.-Л. 1928 — || 335, 358.
— «Полное собрание художественных произведений». Редакция К. Халабаева и Б. Эйхенбаума, примечания В. Срезневского. Т. XIII, Государственное издательство, М.-Л. 1929 — || 411, 436.
— «Послесловие к «Крейцеровой сонате» — || 332.
— «Посмертные записки старца Федора Кузмича» («Александр I и солдат») — || 337.
— «Праздник просвещения 12 января» — || 331.
— «Практический человек». См. («Дворянское семейство»).
— Предисловие к книге А. И. Ершова «Севастопольские воспоминания» — || 331.
— «Разбойник» (художественный замысел) — || 337.
— Рассказы из деревенской жизни — || 368.
— «Религия и нравственность» — || 340.
— «Собрание сочинений». Редакция, вступительные статьи и примечания А. М. Хирьякова. Издание «Просвещения», Спб. 1913. — || 410.
— «Тихон и Маланья» — || 368.
— «Труп». См. «Живой труп».
— «Утро помещика» — || 336, 368.
— «Фальшивый купон» (Степан Пелагеюшкин) — || 337, 375.
— «Хаджи Мурат» — 352.
— «Хозяин и работник» — || 341, 348.
— «Христианское учение» — || 341, 349.
— «Христианство и патриотизм» — || 340.
— «Царство божие внутри вас» («Непротивление») — || 340.
— «Четыре эпохи развития» — || 336.
— «Что такое искусство?» — || 352, 353, 407.
— «Юность» — || 335.
Толстой Михаил Львович (р. 1879 г.) — седьмой сын Толстых — || 336.
«Толстой. Памятники творчества и жизни», 2. М. 1920; 3. М. 1923, ред. В. И. Срезневского — || 369, 435.
Толстой Сергей Львович (р. 1863 г.) — старший сын Толстых — || 361, 363, 378, 413, 423, 463, 466, 467, 469, 470.
Толстой гр. Сергей Николаевич (1826—1904) — старший брат Толстого — || 335, 379, 400.
Томск — 274, || 391.
Тонкинская экспедиция — крайне разорительная военная авантюра, предпринятая Францией для завоевания провинции Тонкин в Индокитае, начатая в 1882 г. и оконченная в 1886 г. превращением Тонкина во французскую колонию — 313.
Третьяковская галлерия в Москве — картинная галлерея, основанная Павлом Михайловичем и Сергеем Михайловичем Третьяковыми — 25, 112.
Троицкосавск — уездный город Забайкальской области в Восточной Сибири — 93, || 345.
Троним В. — переводчик «Воскресения» на немецкий язык — || 414.
Трубецкая Агафья Михайловна (Гаша) — горничная, бывшая крепостная кн. Трубецких — || 334.
Трубецкой бастион Петропавловской крепости в Петербурге. См. Петропавловская крепость.
Трубецкой кн. Павел Петрович (р. 1867 г.) — скульптор — || 378.
Тула — || 340, 367, 390.
Тульская тюрьма — || 381.
Тульский Окружной суд — || 337, 346.
Тульское отделение Международного банка — || 436.
Тургенев Иван Сергеевич (1819—1883) — писатель — 44, 45, 55, 57 («Затишье»), 98, 154, 221, 223.
Турецкая кампания. См. Севастопольская война.
Турция — 63, 138, || 358.
Тюмень — 93, 157, 245, 273, 274, 276, 277, || 345.
Тюменьская тюрьма — 157.
Тюнькина крестьянина дело — || 337.
«Уложение о наказаниях — 62.
Уокер Джон — издатель английского журнала «The Cosmopolitan Magazine» — || 417—419.
Урусов кн. Леонид Дмитриевич (ум. 1885 г.) — близкий знакомый Толстых, тульский вице-губернатор — || 338, 339.
Урусова кж. Мария Леонидовна (1867—1895) (Мэри) — старшая дочь кн. Л. Д. Урусова, музыкантша — || 338, 339, 342.
Урусова кн. Мария Сергеевна (мать) рожд. Мальцева — жена кн. Л. Д. Урусова — || 338.
Урусова-мать. См. Урусова кн. Мария Сергеевна.
Урусова Мэри. См. Урусова кж. Мария Леонидовна.
Федоров Николай Федорович (1824—1903) — библиотекарь Румянцовского музея в Москве — || 389.
— «Философия общего дела» — || 389.
Фелье Октав (1821—1890) — французский писатель — 313.
Фойницкий Иван Яковлевич (1849—1913) — русский криминалист, профессор петербургского университета — || 350.
Фома Кемпийский (1380—1471) — приор августинского ордена, автор религиозно-мистических сочинений. («О подражании Христу») — 255.
Фонтан Ф. — глава немецкого издательства «Deutsche Verlaganstalt» — || 414, 415.
Франция — || 393, 413, 420.
Фрапан И. — переводчик «Воскресения» на немецкий язык — || 414.
Фукс Эдуард Яковлевич (1834—?) — с 1877 г. сенатор, с 1887 г. первоприсутствующий в особом присутствии сената по делам о «государственных преступлениях» — || 368.
Херасков Михаил Матвеевич (1733—1807) — поэт — 270. («Коль славен наш господь в Сионе»).
Херувимская песнь (Песнь о херувимах) — церковное песнопение на литургиях Иоанна Златоуста и Василия Великого.
Хирьяков Александр Модестович (р. 1863 г.) — литератор — || 461, 436.
— «В лаборатории Л. Н. Толстого» — || 390.
«Хитрая механика». См. Иванов Андрей «Хитрая механика»
Христос. См. Иисус Христос.
«Христос воскресе» — начальные слова церковной песни — 7.
«Христос в пустыне» — картина И. Н. Крамского. См. Крамской И. Н.
Цеэ Василий Андреевич (1821—1906) — сенатор — || 368.
Черенин Александр Аполлонович (р. 1853 г.) — близкий знакомый Толстого — || 344.
— «У великого писателя (Из личных впечатлений)» — || 344.
Чернь — уездный город Тульской губернии — 255.
Чертков Владимир Григорьевич (р. 1854 г.) — друг и единомышленник Толстого, писатель — || 346, 347, 354—356, 359—366, 371, 373, 377—379, 383, 393, 397, 401, 402, 407, 410—413, 415—422, 425—428, 445, 448—450, 452—454, 457.
Чертков Григорий Иванович (1828—1884) — генерал-адъютант при Александре III — || 347.
Черткова Анна Константиновна, рожд. Дитерихс (1859—1927) (Галя) — жена В. Г. Черткова — || 363, 373, 379, 383, 412, 444, 445, 448.
Чехов Антон Павлович (1860—1904) — писатель — || 344, 346.
Чингис-хан (1155—1227) — монгольский завоеватель — || 213.
Чичерин Борис Николаевич (1828—1904) — юрист, историк права и философ — || 343, 344.
Чумиков Владимир — переводчик «Воскресения» на немецкий язык — || 414.
Шекспир Вильям (1564—1616) — английский драматург — 200.
Шмидт Мария Александровна (1843—1911) — близкий друг Толстого — || 427—229, 433, 435, 449—451, 455, 458, 461, 462, 464, 465, 468, 469, 471, 472.
Шопен Фредерик-Франсуа (1809—1849) — композитор и пианист — 313.
Шохор-Троцкий Константин Семенович — || 423, 435, 436.
Шувалов гр. Петр Андреевич (1827—1889) — дипломат, управляющий III отделением и шеф жандармов (1867—1875), позднее посол в Лондоне — || 371, 372.
Шувалова гр. Елена Ивановна, рожд. Черткова (1830—1922) — родная тетка В. Г. Черткова, жена гр. А. П. Шувалова — || 371.
«Эмиль» (1762) — сочинение Ж. Ж. Руссо. См. Руссо Ж. Ж.
Эрдели Мария Александровна, рожд. Кузьминская (р. 1869 г.) — дочь А. М. и Т. А. Кузминских — || 444, 448 457.
Эртелев переулок в Петербурге — || 434.
Юшков Владимир Иванович (1789—1869) — муж тетки Толстого Пелагеи Ильиничны — || 343.
Юшкова Пелагея Ильинична, рожд. Толстая (1801—1875) — тетка Толстого — || 335.
Ядринцев Н. М. «Русская община в тюрьме и ссылке» (1872) — || 377, 391.
Якутия. См. Якутская область.
Якутка. См. Якутская область.
Якутская область (Якутка, Якутия) — 211, 290, 291, 300, || 391.
Ясная поляна — || 329, 331, 346, 348, 356, 363, 373, 381, 389, 390, 402, 423, 432.
«Auferstehung. Roman von Graf L. N. Tolstoi, Mit Genehmigung des Herrn A. F. Marks aus der «Niva» übersetzt von Arnold Hollmann» — || 414.
«Auferstehung. Roman von Graf Leo N. Tolstoi. Aus dem Russischen übersetzt von J. A. Hauff». Berlin, Verlag von Otto Janke», 1900 — || 414.
«Berliner Literärisches Echo» — газета — || 400, 415.
Воуer P. et Ch. Salomon «A propos de Résurrection» — || 390.
«Börsenblatt für den Deutschen Buchhandel» — газета — || 400, 415.
«Christian Martyrdom in Russia» — || 417.
«The Clarion» — американский журнал — || 419.
«Confessions» — сочинение Ж. Ж. Руссо. См. Руссо Ж. Ж.
«The Cosmopolitan Magazine» — американский журнал — || 417, 418, 419.
Crosby E. См. Кросби Эрнест.
«Crown of wild olive» — сочинение Джона Рёскина. См. Рёскин Д.
«Deutsche Verlagsanstalt» — издательство — || 414, 415.
«Die Rettung wird kommen». 30 unveröffentlichte Briefe von Leo Tolstoi an Eugen Heinrich Schmitt — || 354.
Dillon-Woon — агент В. Г. Черткова в Англии по сношению с издательствами в связи с печатанием «Воскресения» — || 418.
«Dodd, Mead and С° — американское издательство — || 419, 420.
«Echo de Paris» — журнал — 413.
«Fors Clavigera» — сочинение Джона Рёскина. См. Рёскин Д.
George Henry. См. Джордж Генри.
«Graf Leo Tolstoi`s neuester grosser Roman Auferstehung». Leipzig, Verlag von Wilhelm Friedrich, 1899 — 414.
«Grosser & Duwlap» (New-York) — издательство — || 420.
Halpérine-Kaminsky E. См. Гальперин-Каминский И. Д.
«Illustration» — французский журнал — || 361, 413.
Latimer R. S. «D-r Baedeker and his apostolic work in Russia», London. 1907 — || 372.
Lebrun Victor. См. Лебрен В. A.
Marc — редактор журнала «Monde illustré» — || 413.
Maude Aylmer. См. Mood Э. Ф.
Maude Louise. См. Моод Л. Я.
«Monde illustré» — французский журнал — || 413.
«Progress and Poverty» (1879) — сочинение Г. Джорджа. См. Джордж Г.
«Profession de foi d’un vicaire Savoyard» — сочинение Ж. Ж. Руссо. См. Руссо Ж. Ж.
Reclus Elisée. См. Реклю Э.
«Resurrection. A Novel by Leo Tolstoy. Author of «Anna Karenina», «War and Peace» etc. Translated by Mrs. Louise Maude. With illustrations by Pasternak». New-York. Dodd, Mead and C°, 1900 — || 420.
Reynolds — агент В. Г. Черткова в Америке по сношению с издателями в связи с переводом и печатанием «Воскресения» — || 418.
Ruskin John. См. Рёскин Д.
«Siberia and the Exile System», London. 1891 — сочинение Д. Кеннана. См. Кеннан Д.
Simond. См. Симон.
«Social Problems» (1884) — сочинение Г. Джорджа. См. Джордж Г.
Stradella. См. Страделла А.
Tolstoy Leon. Auferstehung. Erste vollständige im Auftrage des Verfassers hergestellte Uebersetzung von W. Tronim und J. Frapan. Berlin. 1900 — || 414.
— Auferstehung. Nach der einzigen ungekürtzten Originalausgabe mit Genehmigung des Verfassers übersetzt von Wladimir Czumikow. Verlegt bei Eugen Diederichs in Leipzig. 1900 — || 414.
— The Awakening. Street and Smith, New-York. 1900 — || 419.
— Resurrection. A Novel. Brotherhood Publishing C°. London. 1899—1900 — || 417.
— Resurrection. A Novel. Translation by Louise Maude. With thirty three illustrations by Pasternak. London. Francis Riddel Henderson. 1900 — || 417.
— Résurrection. Roman. Traduit par T. de Wizewa. Paris. Perrin et C-ie, Libraire-Editeurs. 1900 — || 405, 413.
— Résurrection, traduit du rusee par E. Halpérine-Kaminsky. Edition, traduit du russe par E. Halperine-Kaminsky. Edition définitive par l’auteur. Illustrations de Léonid Pasternak. Paris. Ernest Flammarion, éditeur — || 413.
Предисловие ... VII
Редакционные пояснения ... IX
** Первая незаконченная редакция «Воскресения» ... 3
** Начало торой незаконченной редакции «Воскресения» ... 19
** Первая законченная редакция «Воскресения» ... 23
*,** Варианты отдельных редакций
2-я редакция ... 95
3-я редакция ... 135
4-я редакция ... 161
5-я редакция ... 217
6-я редакция ... 261
* Записи и вопросы, относящиеся к «Воскресению» ... 322
КОММЕНТАРИИ
Н. К. Гудзий
История писания и печатания «Воскресения» ... 329
Описание рукописей и корректур, относящихся к «Воскресению» ... 423
Словарь трудных для понимания слов ... 475
Указатель собственных имен ... 478
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Фототипия с фотографического портрета Толстого 1898 г. — между XI и 1 стр.
Автотипия страницы рукописи первой редакции «Воскресения», написанной рукой М. Л. Толстой и исправленной Л. Н. Толстым — между 72 и 73 стр.
Автотипия страницы рукописи (автографа) третьей редакции «Воскресения» — между 240 и 241 стр.
Автотипия одной из ранних корректур печатавшегося в «Ниве» текста «Воскресения» — между 260 и 261 стр.
Настоящее юбилейное издание первого полного собрания произведений Л Н. Толстого печатается на основании постановления Совета Народных Комиссаров СССР от 24 июня 1925 г.
Книга набрана во 2-й типографии «Печатный двор» «Полиграфкнига» Ленинград, Гатчинская, 26. Сдано в набор 9/VI 1934 г. Подписано в печать 23/ХІІ 1934 г. Гослитиздат х-00 № 96. Тираж 10.000. Ленгорлит № 8396. Формат бум. 68Х100 1/16 По 77.600 тип. знаков в 1 бум. л. 32 печ. л. 16 бум. л. Отпечатано с матриц в тип. «Ленинградская Правда». Ленинград, Социалистическая, 14. Заказ № 1452. Корр. М. А. ПЕРФИЛЬЕВА.
*
Техническая редакция
Н. И. ГАРВЕЯ.
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
ть, то она видла бы вотъ что.
25
26
27
28
29
30
31
зимы 1883 года онъ былъ назначенъ присяжнымъ.
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
собирались что то длать.
62
63
64
65
66
роятно, дтоубійство, — сказалъ адвокатъ, когда они прошли и повернули въ дверь, ведущую въ залу суда. — Это ваше первое дло. Ну, прощайте. Если вамъ нужно что...
67
68
то въ глубин души Нехлюдова при звук этихъ словъ, звук, съ которымъ эта женщина произнесла: «все равно пропала, все равно пропала». Взглядъ прекрасныхъ черныхъ глазъ. Онъ гд то видлъ, больше чмъ видлъ, пережилъ это. Но не съ этой женщиной, а съ какой то другой и когда то давно, давно. Воспоминаніе не проявилось еще наружу, но затрепетало гд то далеко, далеко внутри его. «Екатерина Маслова? Не знаю никакой Екатерины Масловой», думалъ онъ, вглядываясь въ ея лицо, опять почти все скрытое кафтаномъ, и не слушая опроса 4-го подсудимаго, обвиняемаго въ томъ, что онъ принялъ краденыя вещи.
69
70
71
72
— Все вамъ пока не скучно будетъ.
лъ и пилъ мадеру съ коридорной двушкой Ефимьей Бочковой. Когда Екатерина раздлась и опять поздоровалась съ купцомъ, половой Симонъ и Ефимья, съ которой онъ находился въ связи, удалились и тутъ ршили съ помощью Любки опоить купца и взять у него вс деньги. <Какъ бы то ни было, они согласились и пошли по коридору къ бывшему фармацевту, у котораго Симонъ зналъ, что есть сонные порошки, т. е. опіумъ, разбудили его и, разсказавъ въ чемъ дло и общая ему долю похищеннаго, взяли у него морфину и вошли въ номеръ.>
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
, о его матери, что бы было съ ней, если бы онъ сказалъ, что женится на Катюш. Потомъ вспоминалъ онъ, какъ Красовскій, увидавъ Катюшу, любовался ей и шутя сказалъ:
102
103
104
лалъ, но не она. Ея ужъ нтъ, — говорилъ онъ себ и тотчасъ же поправилъ» себя: — нтъ, напротивъ, она, такая, какая она есть, со всмъ тмъ, черезъ что она прошла, — она вся мое произведеніе. Сотни, тысячи такихъ купцовъ. И кто же больше оскверненъ, она ли посл этихъ тысячъ, или я, ввергнувшій ее въ это положеніе? Разумется, я».
лъ, слушалъ, слушалъ присягу свидтелей, показанія ихъ, глупые, ненужные съ тонкимъ видомъ вопросы сторонъ: въ которомъ часу? сколько аршинъ въ диван, и т. п. Хотлось ему вскочить и обличить ихъ всхъ, но кто же будетъ обличать? Самъ больше всхъ виноватый. Но все таки онъ радовался, чувствуя, какъ соскочили съ него вдругъ вс т путы, которые, паутинка за паутинкой, накладывали на него соблазны богатаго міра и его слабость. Онъ вдругъ понялъ, что онъ развратился, ослабъ, что вся эта предстоящая ему женитьба будетъ обманъ.
105
106
— Во всемъ, во всемъ виновата — сказала она. — Коли не была бы виновата, не была бы тутъ, — сказала она и жалостно улыбнулась. Одного зуба не было.
107
лились, и отвты были невыгодны для подсудимыхъ.
2) Виновенъ ли Симонъ и т. д. — Да, виновенъ.
3) Виновна ли Екатерина и т. д. — Да, виновна в томъ, что поднесла съ коньякомъ, но заслуживаетъ снисхожденія.
4) Виновенъ ли фармацевтъ. — Да, виновенъ.
108
109
110
111
112
113
щенія и не сдлалъ бы предложенія, вс сказали бы и заинтересованные почувствовали бы, что онъ поступилъ нехорошо.
114
ется, его заманивали, но все это длалось такъ тонко, умренно, благородно, самъ онъ такъ мало былъ способенъ думать, что заманиваютъ, что онъ, разумется, не думалъ этого. Вспоминая объ этомъ, онъ вспомнилъ и то, что его просили прямо изъ суда придти къ нимъ и у нихъ обдать.
115
116
117
118
119
120
121
122
123
124
125
126
, какъ всегда, никакого дла не было ни до какихъ длъ на свт, кром своего животнаго удовлетворенія, но надо было сказать что нибудь, и онъ сказалъ и успокоился, не получивъ и не ожидая отвта, и продолжалъ ду.
щали? — сказала Алина. Она говорила о романс.
тъ, забылъ. Простите.
щали мн, — сказала она, какъ бы не замчая того, что онъ сказалъ: забылъ, а не отказывался принести.
не показывать вамъ, — отвчалъ онъ.
такъ дурно? Я же показываю вамъ свое рисованье.
стыдно заниматься этимъ. Мн просто стыдно.
— Не понимаю, — сказала она. <Хотите сливокъ?>
лая какое то дло, несъ налитую чашку чая Нехлюдову. Катерина Александровна предлагала разныхъ сортовъ печенья. Онъ взялъ что попало и молча сталъ пить чай.
127
128
129
130
131
132
133
134
135
136
137
138
139
— Знаю, знаю. Странности разныя.
140
дателя Нехлюдовъ похалъ къ Губернатору. Губернатора не было дома, онъ принималъ только до двухъ.
халъ къ Вице-Губернатору, и тамъ ему отказали, онъ похалъ къ тюремному начальнику. Тотъ сказалъ, что не можетъ безъ разршенія Губернатора. Губернаторъ на другое утро сказалъ, что не можетъ безъ начальника тюрьмы.
мъ, и тому и другому, Неклюдовъ говорилъ, что ему нужно видть преступницу, потому что онъ женится на ней.
роятно, долго бы водили, если бы онъ не вошелъ вдругъ у Губернатора въ свое находившее на него иногда бшенство негодованiя и гордости. Вмсто того чтобы просить, онъ началъ кричать на губернатора.
лать. Я, кажется, прошу у васъ не милости. Не стану просить у васъ милости, а прошу, чтобы вы дали мн возможность видть ту несчастную женщину, которую вы замучали и мучаете. Прошу разршенія исправить то зло, которое вы сдлали, прошу наконецъ того, чтобы вы меня посадили въ тюрьму съ нею.
— Позвольте васъ попросить говорить прилично, а не кричать, — сказалъГубернаторъ. — Иначе....
мъ вы хотите испугать меня? Тмъ, что вы меня выведете? Это вы можете, но я по крайней мр скажу вам votre fait [всё начисто], то, что я не беру жалованья отъ васъ, чтобы служить вамъ, а вы берете деньги отъ насъ, чтобы служить намъ, и потому я имю право требовать отъ васъ, чтобы вы исполняли свою обязанность. Впрочемъ, если я васъ обидлъ, то прошу васъ извинить меня. Выйдешь изъ терпнія.
— Да что вамъ нужно?
мъ, что онъ тотчасъ послалъ чиновника провести Нехлюдова въ тюрьму для свиданія съ той особой, которую онъ желаетъ видть.
эти хлопоты продолжались два дня. Во вс эти два дня Нехлюдовъ, за исключеніемъ того времени, которое онъ проводилъ въ поздкахъ, былъ дома. Онълежалъ на диван, ходилъ отъ двери первой комнаты къ окну второй и думалъ.
141
къ располагать ею какъ хочетъ, а что есть Богъ, есть Тотъ, кто послалъ меня въ эту живнь затмъ, чтобы я длалъ волю Его, а воля Его въ томъ, чтобы я не вралъ, не лгалъ, не скрывалъ отъ себя то, что жизнь моя, меня одного, не иметъ смысла, а что смыслъ ея только въ томъ, чтобы если не жить для блага другихъ, то по крайней мр не мшать благу другихъ тамъ, гд я вижу, что моя жизнь стоитъ на дорог этому благу. А я не только не служилъ этому благу, а я прямо погубилъ и человческое существо, да еще какое милое, доброе существо.
142
143
144
145
146
— Чего вамъ? — сказала она съ небрежностью, очевидно ни отъ чего и не отъ кого не ожидая ничего хорошаго.
147
148
149
150
151
152
реніе жениться на этой женщин.
— Это можно, — сказалъ смотритель.
153
154
— Поздно, Дмитрій Ивановичъ. Не гожусь я теперь, не то что вамъ, никому въ жены
155
156
157
158
159
160
161
162
163
164
165
166
167
168
169
170
171
172
173
174
175
176
177
178
179
180
181
182
183
184
185
186
187
188
189
190
191
192
щала мн не пить, — сказалъ Нехлюдовъ.
— Да чтожъ, я немножко, — сказала она.
193
194
195
196
197
198
199
200
201
202
203
204
205
206
207
208
209
210
211
212
213
214
215
216
217
218
219
220
221
222
223
224
225
226
227
228
229
230
231
232
233
234
235
236
237
238
хъ бормоталъ и кланялся. Это называлось — проскомидія. Въ это время человкъ съ длинными волосами
239
240
241
242
243
244
245
246
247
248
249
250
же почти, за рдкими исключеніями, считали, что длать вс эти глупости необходимо и что тутъ есть что-то святое. Такъ думала и Маслова. Она крестилась и кланялась, и ей казалось, что она молилась. Обстановка церкви вліяла на нее, и ей даже казалось, что она умилялась, но въ голов ея не было никакой мысли.
251
252
253
254
Въ камеру вошелъ вахтеръ.
л.
щалъ провдать завтра.
тъ, вы почитайте.
— Не хочется.
— Попробуйте.
255
рила.
ришь. Такъ вотъ Богъ видитъ наши души и хочетъ отъ насъ только того, чтобы мы были добры, чтобы мы служили Ему. И какъ только мы станемъ на этотъ путь, такъ все прошлое уже прощено. Давай жить такъ, для Бога. Я хочу такъ жить, но хочу жить такъ съ тобой.
ла на него.
— И за что вы меня такъ любите? — вдругъ сказала она.
— За то что виноватъ передъ тобой.
ла поцловать ее. Онъ отдернулъ ее, но она упала опять на столъ и заплакала. Онъ нагнулся къ ней и поцловалъ ее въ голову.
мъ прежде. Мысль о томъ, что Нехлюдовъ, женившись на ней, погубитъ свою жизнь, страшно удручала ее.
256
— Чтожъ вы ничего не говорите? — вдругъ спросила она.
257
258
259
260
261
262
263
264
265
266
267
268
269
270
сколько арестантовъ стояло съ лвой стороны за перегородкой, содйствовавшіе отчасти богослуженію своимъ пніемъ, и одинъ молодой арестантъ, содйствовавшій ему (богослуженію) тмъ, что вставлялъ, зажигалъ свчи, приносилъ воду, зажигалъ курительницу и т. п., но самое богослуженіе совершали только двое спеціально предназначенные для этого человка.
Одинъ изъ нихъ, называемый дьячкомъ, былъ уже
271
къ можетъ длать то, что длалось въ этомъ богослуженіи. Первое время богослуженія человкъ этотъ находился за перегородкой и
272
273
274
275
276
277
278
279
280
281
282
283
284
285
286
287
288
289
290
291
292
293
294
295
296
297
298
299
300
301
302
303
304
305
306
— Какъ зовутъ? Я попробую, — радуясь этому проявленію доброты въ ней, сказалъ Нехлюдовъ.
— Каверина Анна, она ни за что сидитъ.
307
— Прекрасная барышня, простая и хорошая — все понимаетъ, — сказала Маслова, прощаясь съ Нехлюдовымъ.
И на него нашло это чувство головокруженія до такой степени, что ему прямо стало тошно.
мъ все это? И я, я виноватъ въ этомъ».
лалъ, — поднять Катюшу, вернуть ее къ тому, что она была. Но чмъ больше онъ общался съ этимъ міромъ, тмъ больше онъ узнавалъ новаго, неожиданнаго, поражавшаго и какъ будто обвинявшаго его.
хъ тхъ жестокостяхъ, которыя, онъ узнавалъ теперь, совершались въ этомъ дом и во всхъ тхъ домахъ въ Россiи, гд одни люди мучали другихъ подъ какой то туманной благовидной цлью.
308
309
310
311
312
313
314
315
316
317
318
319
320
321
322
халъ изъ города въ деревню.
323
324
325
326
327
328
329
330
— Да, я ей говорилъ, но она не хочетъ.
шить этотъ вопросъ, чтобы она знала, что ее ожидаетъ.
331
332
333
334
335
336
337
338
339
340
341
342
— И народъ поганый.
343
344
345
346
347
348
349
350
351
352
353
354
355
356
— Нынче, вы знаете, не пріемный день.
хотлось узнать, что съ ней посл вчерашняго припадка.
— Ничего-съ. Только....
357
— Никакъ не могу. До завтра
вая Масленникова, вроятно запретившаго принимать его.
политическіе прощаются, отправляются на той недл. Такъ все занято, и маленькая комнатка. Вотъ дайте они удутъ.
одну политическую нужно видть, — сказалъ Нехлюдовъ, вспомнивъ о Вр Ефремовн.
— Кого это?
шеніе есть.
— Что жъ, это можно, — сказалъ смотритель, прочтя бумажку, поданную ему Нехлюдовымъ, — это можно. А насчетъ Масловой я бы попросилъ васъ
358
И вдругъ давно умолкшій голосъ искусителя опять поднялъ голову:
лаешь, братъ, — говоритъ этотъ голосъ. — Она — мертвая женщина. Въ ней нтъ уже ничего человческаго».
къ, въ немъ есть искра Божія, и есть въ ней,и я найду ее».
ла, что ее хотли посадить въ карцеръ, и только вмшательство Марьи Павловны спасло ее, но никогда еще, за долгое время, она не была въ такомъ состояніи умиленія и надежды на возможность другой жизни, въ которомъ она была въ этотъ вечеръ.
359
360
361
362
363
364
365
366
367
368
ли и полюбили? Сядемте.
ется полюбилъ, — улыбаясь при одной мысли о Марь Павловн, сказалъ Нехлюдовъ,
369
370
371
372
373
374
375
376
халъ повидать ее и объявить ей ршеніе.
тской, — сказалъ докторъ служителю.
377
378
379
380
381
382
383
384
385
386
387
388
389
390
391
392
393
394
395
396
397
398
399
400
401
402
403
404
405
406
407
408
409
— Да, устроился.
тъ, я не хочу, не хочу, — заторопилась она, отказываясь отъ чая, котораго не могло достать на всхъ, и не было стакановъ.
410
411
412
413
414
415
— Ну, спасибо.
416
417
418
419
420
421
Тогда Англичанинъ сказалъ:
422
423
424
— А чортъ тебя задави, — сказалъ онъ, вставая и встряхивая волосами, и выговорилъ съ особеннымъ удовольствіемъ и внушительностью сложное ругательство.
едоровъ на блднаго, съ одутловатымъ лицомъ малаго, который стоялъ въ числ смотрвшихъ на игру.
захохотали. Но мальчикъ снялъ халатъ и пошелъ къ нарамъ.
— Нельзя ли войти? — сказалъ Нехлюдовъ смотрителю.
замерли.
лые, съ безсмысленными глазами мальчики отъ 15-ти до 18 лтъ. Ихъ было 4.
425
426
427
428
429
430
ла сказать Нехлюдову, но она не нашла словъ, въ которыхъ бы хорошо было сказать это. Ей теперь было почти все равно: даже вопросъ о томъ, пересмотрятъ ли ея дло и оправдаютъ ли ее, потерялъ для нея большую долю интереса. Ей теперь было важно только одно: быть такою, какою онъ хотлъ, чтобы она была. Онъ хочетъ, чтобы она была хорошей, доброй, великодушной. И вотъ она служитъ, работаетъ въ больниц противную работу, не пьетъ, не куритъ даже и на столько великодушна, что не хочетъ того, чтобы онъ для нея погубилъ свою жизнь, потому что она великодушне его, потому что она любитъ его.
ла въ немъ виновника своей погибели и страстно ненавидла его.
431
432
433
434
435
436
437
438
439
440
441
442
443
444
445
446
447
448
449
450
къ, предшествовавшаго процессу 193, арестовали и ее и посадили въ тюрьму. Въ тюрьм она узнала про вс т страданія и лишенія, которыя несутъ люди, ея сотоварищи, и съ тхъ поръ, когда ее выпустили, она отдалась уже безповоротно служенію, нестолько революціи, сколько людямъ нуждающимся и страдающимъ. Ея служеніе состояло въ томъ чтобы выручать попавшихся, помогать нуждающимся. Какъ только она узнавала, что кто нибудь въ опасности, въ нужд, въ гор, она бжала туда, исправляя, помогая, утшая, всегда забывая себя и помня только другихъ.
451
452
453
454
455
456
457
458
459
460
461
462
463
464
465
466
467
468
469
470
471
472
473
474
475
476
477
я и тяжело вздыхая.
478
479
480
481
482
483
484
485
486
487
488
489
490
491
492
493
494
495
496
497
498
499
500
501
502
503
504
505
506
507
508
509
510
511
512
513
514
515
516
517
518
519
520
521
522
523
524
525
526
длать это. Да такая линія вышла, — говорилъ онъ.
— Неужели вамъ не страшно было и не жалко?
дь тоже человкъ. Да вдь тогда не понималъ, — сказалъ онъ, и глаза его смялись.
527
528
529
530
531
532
533
534
535
536
537
538
539
540
541
542
543
544
545
546
547
548
549
550
551
552
553
554
555
Любопытно отметить, что в 1880 гг. в семье Толстых бывал Александр Аполлонович Черенин, тогда студент Московского университета, написавший позднее свои воспоминания о Толстом: «У великого писателя. (Из личных впечатлений.) Ярославль, 1908. В 1907 году Толстой так отозвался о нем: один из первых моих духовных друзей, более 20 лет тому назад». (См. письма Толстого этого года.)
556
557
558
559
560
561
562
563
564
565
566
Вторая часть повести художественно описывает жизнь ссыльных поселенцев и нравственное перерождение героев.
Время появления этого произведения в печати пока еще определить трудно, так как граф Толстой решил его значительно переделать.
Не желая грешить перед истиной, граф решил переделать вторую часть повести, перенеся место действия на остров Сахалин, где должна отбывать наказание героиня.
Для этого Л. Н. изучает по разным источникам в настоящее время нравы и обычаи обитателей этого острова и условия каторжных на нем работ». — «Петербургская газета», 1895 г., № 324, от 25 ноября.
567
568
569
570
571
572
573
574
575
576
577
578
579
580
581
582
583
584
585
586
587
588
589
590
591
592
593
594
595
596
597
598
599
600
601
602
603
604
605
В нескольких случаях иные частные эпизоды романа остались явно недосказанными, видимо, потому, что они в процесса работы выпали из памяти автора. Так, Нехлюдов хлопочет по делу Меньшовых и особенно по делу Федосьи Бирюковой. В романе идет речь о шагах, предпринятых им в связи с этими делами, но о результатах его хлопот в «Воскресении» ничего не сказано. В пятой редакции (вариант № 88) говорится о том, что выпущенная из тюрьмы старуха Меньшова с сыном пришли на вокзал благодарить Нехлюдова, но в окончательной редакции эта подробность выпущена. Федосья идет в Сибирь, очевидно, в виду неудачи хлопотНехлюдова, но об этом приходится лишь догадываться. В XXVI главе второй части сказано, что Нехлюдов, взяв у Лидии Шустовой письмо для Веры Богодуховской, обещал передать его по назначению, но дальше об этом письме нигде не упоминается.
606
607
608
609
610
611
612
613
614
615
616
617
618
619
620
621
622
623
624
625
626
627
В конце февраля 1899 года племянник писателя И. А. Гончарова А. Н. Гончаров прислал Толстому копии с писем к сестре заключенной в то время в Петропавловской крепости Т. А. Акимовой, арестованной по делу о подготовке покушения на Николая II, приуроченного к коронации в 1896 году. Эти копии до нас не дошли, и потому мы не можем судить, насколько они были использованы Толстым при работе над романом. Биография Т. А. Акимовой также не дает возможности связать ее в качестве прототипа с какой-либо из женщин — политических, фигурирующих в «Воскресении». 12? марта 1899 года Толстой писал А. Н. Гончарову в ответ на его письмо, сопровождавшее присылку писем Акимовой: «Очень вам благодарен, любезный Александр Николаевич, за присылку писем. Я только начал их читать — думаю, что они интересны и содержательны» (том 72 настоящего издания, стр. 92).
628
629
630
631
632
633
634
635
636
637
638
639
640
641
642
643
644
645
646
647
648
649
650
651
652
653
654
655
656
657
658
659
660
661
662
663
664
665
666
667
668
669
670
671
672
673
674
675
676
677
678
679
680
681
682
683
684
685
686
687
688
689
690
691
692
693