Лев Николаевич
Толстой
Дневник
1891
Государственное издательство
художественной литературы
Москва — 1952
Электронное издание осуществлено
в рамках краудсорсингового проекта
Организаторы проекта:
Государственный музей Л. Н. Толстого
Подготовлено на основе электронной копии 52-го тома
Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, предоставленной
Российской государственной библиотекой
Электронное издание
90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого
доступно на портале
Предисловие к электронному изданию
Настоящее издание представляет собой электронную версию 90-томного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого, вышедшего в свет в 1928—1958 гг. Это уникальное академическое издание, самое полное собрание наследия Л. Н. Толстого, давно стало библиографической редкостью. В 2006 году музей-усадьба «Ясная Поляна» в сотрудничестве с Российской государственной библиотекой и при поддержке фонда Э. Меллона и
В издании сохраняется орфография и пунктуация печатной версии 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого.
Л. Н. ТОЛСТОЙ В КАБИНЕТЕ ПОД СВОДАМИ. ЯСНАЯ ПОЛЯНА.
1891
ПОДГОТОВКА ТЕКСТА И КОММЕНТАРИИ
[1891]
6-го Января. Ничего особенного. Писал об искусстве.1 Остановился. Сил мало. Приехал Булыгин. Хорошо.
Записал: 1) Христианская истина открылась мне сознанием братства и моего удаления от него. Какая была радость и восторг и потребность осуществления!
2) Да, основная истина христианская есть сознание того, что жизнь эта плотская дана только для приобретения жизни истинной.
3) Любишь и радуешься. И стоит только подумать о том, как об тебе думают люди, чтобы любовь твоя перешла в злобу и радость в печаль.
4) Нынче 2-й раз думаю, молясь, о том, что сделать добро людям, т. е. увеличить любовь в них, нельзя без того, чтобы не увеличить любовь в себе, не вызвать умиления любви в себе, и наоборот — нельзя увеличить любовь в себе, не сделав поступк[ов] любви, не увеличив ее в людях. Думая это, я вовсе не думал о сущности жизни и о единстве ее во всех людях; а это более всего другого подтверждает, доказывает то, что то, чем мы живем, что и есть наша жизнь, одно во всех нас — любовь. Уменьшаясь или увеличиваясь в одном, она увеличивается во всех.
Что-то еще думал важное, хорошее, забыл. О детях и воспитании думаю чаще.
Вегетарианск[ие] брошюры хорошие. Нынче писал письма Ч[ерткову], Лескову. — Тревожился тем, что С[оня] не дает права печатания моих сочинений, но когда вспомнил, что надо радоваться унижениям перед людьми — успокоился. Всё молюсь; не так действует, как прежде, но не могу оставить — нужно.
Нынче
Писал письма кое-кому, между проч[им] Хилкову и Количке. Был в Туле. Посетителей никого заметных не было. Сережа и Илюша. С Сережей всё так же тяжело. Он всё более и более удаляется с своей службой, к[оторая] представляется ему делом. Илья, к[оторого] я отвозил, сказал мне: за что ты так Сережу преследуешь? — И эти слова его звучат мне беспрестанно укором, и я чувствую себя виноватым. Всё молюсь, но всё холоднее. Всё это последнее время нравственно отупел. Думал:
Кухаркин сын Кузька, ровесник Ванички, пришел к нему. В[аничка] так обрадовался, что стал целовать его руки. Так естественно радоваться всякому человеку при виде другого; естественно, увидав швейцара, отворившего дверь, так быть радым ему, чтобы целовать его руку.
Нынче, гуляя и думая о ворах, ясно представил себе, как вор, дожидаясь того, кого он хочет ограбить, и узнав, что он не поехал в этот день или поехал другой дорогой, сердится на него, считает себя им обиженным и с чувством сознания своей справедливости собирается за это отомстить ему. — И живо представив себе это, я стал думать о том, как бы я написал это, а потом стал думать, как бы хорошо писать4 роман de longue haleine,5 освещая его теперешним взглядом на вещи. И подумал, что я бы мог соединить в нем все свои замыслы, о неисполнении к[отор]ых я жалею, все, за исключением Алекс[андра] I и солдата: и
Буду чистить душу. Чистил и докопал до материка — чую возможность жить для добра, без славы людской. Помоги мне, Отец. Отец, помоги. Я знаю, что нет лица Отца. Но эта форма свойственна выражению страстного желания.
За это время писал письма Хилкову, Кудрявцеву, Страхову и еще кому-то. — Теперь 2-й час. Утром приехала Анненкова.
Сейчас перечитывал летний дневник Июля. Как я б[ыл] ближе к Богу. То же б[ыло] требование жить перед Богом, переноситься мыслью в судящего тебя Бога. Плох бы я б[ыл]. И как я благодарен тем ругательствам, к[оторые] заставили меня очнуться.
Все эти дни всё то же. Ничего не делаю — читаю. Апатия. Вчера получил от Ал[ександры] Анд[реевны] хорошее письмо. Немножко есть о Христе, как о лице — «с ним, к нему» т. п., но этот cant9 не мешает искреннему, настоящему религиозному чувству. Она пишет: главное — смирение: не задавать себе задачи сделать великое, а жить просто любя, и будешь делать дело большое, распространяя свет вокруг себя. Так она пишет или приблизительно это. Думал: Она хорошо говорит и чувствует, но что в этом чуждо мне? И отчего? А то, что она оправдывает свое положение. Можно и должно смотреть на свое положение, как на такое, в кот[орое] меня поставили родители, судьба рождения, воспитание; но нельзя и не должно смотреть на то, чтобы это положение было хорошо и должно б[ыть] таким, оставаться. А вот это-то делают люди. И это грех. Не спускать идеала. А усиливать силу нравственного зрения. Не двигать силой засорившуюся машину и не говорить, что такою засорившейся и должна быть машина, а не переставая чистить ее, смазывать, чтобы довести до того движения, к[оторое] ей свойственно.
Сейчас думал про критиков:
Дело критики — толковать творения больших писателей, главное — выделять, из большого количества написанной всеми нами дребедени выделять — лучшее. И вместо этого что ж они делают? Вымучат из себя, а то большей частью из плохого, но популярного писателя выудят плоскую мыслишку и начинают на эту мысли[шку], коверкая, извращая писателей, нанизывать их мысли. Так что под их руками большие писатели делаются маленькими, глубокие — мелкими и мудрые глупыми. Это называется критика. И отчасти это отвечает требованию массы — ограниченной массы — она рада, что хоть чем-нибудь, хоть глупостью, пришпилен большой писатель и заметен, памятен ей; но это не есть критика, т. е. уяснение писателя, а это затемнение его. —
Сейчас и нынче, как и все дни, сидел над тетрадями начатых работ о науке и иск[усстве] и о непр[отивлении] злу, и не могу приняться за них; и убедился, что это мой грех. От того, что я хочу, чтобы было то, чтó я хочу и как я хочу, а не то, чтó Он и как Он хочет. Праздность физическая от того, ч[то] прямо не в силах, праздность умственная преимущественно от того, что хочу по своему. Ну отрывки, ну без связи, ну неясно, но пусть будет то, что Он хочет и внушает мне.
Читаю Our destiny10 Gronlund’a. Много хорошего, н[а]п[ример] он говорит, что если бы люди были свободны волею совершенно, то это б[ыло] бы величайшее бедствие. Человек не может украсть так же, как не может полететь. Хорошо тоже, что равенство, он говорит, должно быть экономическое в пользовании, но неравенство в производстве. А при теперешнем порядке, напротив, устанавливается равенство в производстве — гениальный музыкант или поэт ткет на фабрике; а экономически два совершенно равные ничтожества разделены пучиной — один наверху роскоши, другой нанизу нищеты.
Хорошо тоже то, что я кажется давно уже где-то записал, что нелепо говорить об одинаковой обязательности условия, в кот[ором] на одной стороне выдача 0,00001 состояния (положим, поденная плата), с другой — целый весь день 14-часового труда, т. е., вся жизнь дня. Я писал и говорил, что правительство, которое требует с обеих сторон одинакового исполнения и казнит одинаково за неисполнение, прямо нарушает истинную справедливость, соблюдая внешнюю.
Gronlund полемизирует с Спенсером и со всеми теми, кот[орые] отрицают правительство или видят назначение его только в обеспечении личности. Gronlund полагает основу нравственности в общественности. Образцом, зародышем скорее, настоящего социалистического правительства ставит trade-unions,11 кот[орые], насилуя личность, заставляя ее жертвовать своими выгодами, подчиняют ее служению общим целям. — Думаю, что это неправда. Он говорит, что правительство организует труд. Это было бы хорошо; но забывается то, что правительство всегда насилует и эксплуатирует труд под видом защиты. Так же оно будет эксплуатировать труд под видом организации его. Прекрасно бы было, если бы правительство организовало труд; но для этого оно должно быть бескорыстным, святым. Где же они эти святые? — Справедливо, что индивидуализм, как они называют, разумея под этим идеал личного блага каждого отдельн[ого] человека, есть самый пагубный принцип; но принцип блага многих людей вместе столь же пагубен; пагубность его только не видна сразу. — Достижение той кооперации,12 коммунизма, общественности, вместо индивидуализма, получится не от организации, — мы никогда не угадаем будущей организации, — но только от следования каждым из людей незатемненному побуждению сердца, совести, разума, веры, как хотите назовите, закона жизни. Пчелы и муравьи живут общественно не п[отому], ч[то] они знают то устройство, кот[орое] для них самое выгодное, и следуют ему — они понятия не имеют о целесообразности, гармоничности, разумности улья, кочки муравейной, какими они нам представляются; а п[отому], ч[то] они отдаются вложенному в них (мы говорим) инстинкту, подчиняются, не мудрствуя лукаво, а мудрствуя прямо, — своему закону жизни. Я представляю себе, что если бы пчелы могли сверх своего инстинкта (как мы называем), сверх сознания своего закона, еще придумывать наилучшее устройство своей общественной жизни, они бы придумали бы такую жизнь, что погибли бы. В этом одном сознании закона есть нечто и меньшее и большее рассуждения. И только оно дано приводить на тот узкой единственный путь истины, по к[оторому] следует идти человеку и человечеству. — Это очень важно, и это-то хотелось бы мне сказать в моей статье. — Теперь 12-й час.
Сейчас, нынче
Вчера думал: 1) Я слабею умом, памятью, не могу писать. Не от того ли, что я не ем масла и того, из чего делается фосфор? Фосфор — мысль. Хорошо. А любовь какое вещество? Мыслей нет, а любви не меньше, а больше. Они правы, что мысль можно рассматривать как движение вещества, но любви — жизни — нельзя. — Что они делают, это всё равно, что то, что бы делал человек, рассматривая и изучая паровоз: движутся колеса от рычагов, рычаги от поршней, поршни от пара, пар от воды, вода от тепла... И если бы наблюдающий не мог видеть печки и дров, а хотел бы объяснить, он бы сказал: «а тепло от трения». Движение производ[ит] трение, трение тепло, тепло превращает воду в пар...
2) Читал R[eview] of R[eviews] (отвратительно), но там статья против стачек; доказывается, что в Австр[алии] капиталисты победили, стакнувшись. И в самом деле, как ясно, что против стачек стачки, и капитал[исты], т. е. те, кого защищает власть, сила, всегда будут сильнее.
Теперь 11-й час. Не записал самого дорогого: 3) Тяготишься, что не делаешь того, что задумал, что я не пишу свою статью о науке и искус[стве] и о непр[отивлении] злу; да кто же мне сказал, что в этом дело, заданное мне Богом? Разве я не видел, как какие-нибудь «Provinciales»13 Паскаля, писанные с такой любовью, не нужны, a Pensées14 — дело Божье. Самое опасное — усетиться на то, что именно это нужно писать, или еще хуже — думать. Это нужно для меня — это — я решил, а — не Бог. Это все равно, что наборщик, кот[орый] будет догадываться по смыслу, как ему кажется, а не буква за буквой. Шел по дороге и полетчики на шоссе укладывают камень. Я говорю: вы добавляете? «Нет, наше дело только сложить». Так каждому из нас только определенное дело, и чем меньше выходить из него и соображать общее (этого я никогда не соображу, а устроено так, что всё прид[ет] в свое место), и чем больше сосредоточиваться в одно свое определенное дело, тем радостнее и плодотворнее. Авраам занес руку на сына (прекр[асная] легенда), и от сына пошел род, как песок морской, так надо быть готовым сжечь, уничтожить всё, что затеял и любишь. —
Я бы сказал: свобода воли состоит в том, чтобы не делать или делать то, что должно: быть пустоцветом или плодом. Свобода только в выборе между пустоцвет[ом] или плодом. Пустоцв[ет] долж[ен] б[ыть], и плод должен быть. И со стороны глядя на жизнь человеческую, как и на всякую жизнь, все совершается по законам, но из себя глядя как человеку, так и...>
Всё чепуха. Свободы не может быть в конечном, свобода только в бесконечном. Есть в человеке бесконечное — он свободен, нет — он вещь. В процессе движения духа совершенствование есть бесконечно малое движение — оно-то и свободно — и оно-то бесконечно велико по своим последствиям, п[отому] ч[то] не умирает.
Бросил писать о науке и искусстве и вернулся к непрот[ивлению] злу. Очень уяснилось, но сил мало, ничего не сделал. Впрочем нарочно не пишу, когда не в силе. Молюсь лениво. Не злюсь только.
Все учения до Христа, если они имели целью общую жизнь, как Моисей, Солон, Ликург, Конфуций, то требовали изменения форм жизни, требовали насилия, стремились к тому, чтобы жизнь шла бы так,
Учение Христа истинное соединяет оба, оно дает для осуществления наивысшей внешней справедливости, не кажущейся, но настоящей, средство, состоящее в совершенствовании личности каждого среди общества и для общества, только для общества.
И вот наука нашего времени, признавая реальность только в том, чтó не имеет ее, утверждая про себя, что она единая истина, изучает тени, гоняется за призрака[ми], толчется на одном месте, сама чувствуя, что что-то неладно и что надо как-нибудь обосновать человеческую жизнь, кот[орая], при строгой последовательности мысли, вся уничтожается, старается самыми нелогичными рассуждениями сделать невозможное — материальными законами объяснить духовную жизнь. Все эти Фулье, Вунты, Летурно делают это самое.
Вчера прочел место Diderot о том, что люди будут счастливы только тогда, когда у них не будет царей, начальств, законов, моего и твоего. — Теперь 11-й час.
Нынче — с утра, после дурной ночи, много и ясно писал о непр[отивлении] злу. — Подвигаюсь. Вечером спал и читал Ибсена и Гейне.
Думал: 1) Ничто так ясно не показывает того, что жизнь наша истинная в самоотречении, как потребность, испытываемая многими (и мною), в жертве, в страдании. Стремление это бывает временами (и половое — временами), но оно тем не менее искренно и сильно. То, что оно бессмысленно, часто тем более подтверждает его естественность. 2. (забыл).
Нынче
1) Мне объяснилась вера слепая, вера в нелепость, вера в прошедшее, Соловьева, Трубецкого, Стаховича, Рачинского, кот[орой] я прежде не понимал. И понял я это на Рачинском, вспоминая, как он писал мне, что начинает уже не спорить с символом веры. Он воспитывал в себе веру, приучал себя к ней. Так он приучал себя, а другие, большинство людей, приучены к ней с детства. Есть две веры: одна — вера привычки, вера прошедшего, при кот[орой] разум употребляется на то, чтобы объяснить себе то, чему веришь по привычке, и вера разумная, та, кот[орую] определяет Павел — обличение невидимых, как бы видимых... вера разумная, вера в то, что не в силах еще выразить, обнять со всех сторон, но что уж верно знает разум, вера будущего. — Смешение этих двух понятий производит недоразумение.
Первая вера — вера мертвая, неподвижная, вторая вера живая, движущаяся.
2) Бросил щепку в водоворот ручья и смотрю, как она крутится. Пароход — только побольше немного — такая же щепка, земля — пылинка, 1000 лет, минута — всё ничто, всё материальное ничто, одно реальное, несомненное, закон, по кот[орому] всё совершается, и малое и большое — воля Божия. И потому, хочешь жить не мечтательно, а реально, живи в воле Б[ожией].
3) Читал прелестное определение18 Henry James (senior) того, чтó есть истинный прогресс. Прогресс есть процесс, подобный образованию, высеканию статуи из мрамора, elimination19 всего лишнего. Мрамор материал — ничто. Важно высекание, отделение лишнего.
4) Во сне видел: Правдиво только то (не истинно, а правдиво), что сам знаешь, испытал и говоришь о себе, своем опыте; всё остальное может быть ошибочно. Мне тогда-то там-то было больно. Это несомненно, если я умею различать свои ощущения. Но то, что земля кругла, вертится, не говоря уже о том, что все организмы развивались так-то, — никогда не может быть несомненно. То, что 2 х 2 = 4, или сумма □ катетов = □ гипотенузы, нельзя назвать правдивым или неправдивым, п[отому] ч[то] это только утверждение того, что я знаю. То же, что в воде есть столько-то водорода и столько-то кислорода, справедливо только в той мере, в к[оторой] это мой опыт.
5) Я молился сначала о избавлении от искушений похоти, потом тщеславия, потом нелюбви. Как будто к любви надо подходить через чистоту и смирение. Это неверно. Хотя я и писал, и думал, и думаю, что сущность жизни есть любовь, и что если ничто не препятствует любви, никакие соблазны, то она, как ключ, будет течь из души, — хотя я это говорил, и это справедливо, для возрождения к жизни мало избавляться от соблазнов похоти и тщеславия — это не восстановит любви. Скорее, наоборот, нужно изгнать из сердца злобу, и тогда отпадает тщеславие, а отпадает тщеславие — отпадает похоть. Ослабление начинается сверху: сначала засоряется любовь злобой, а как только явилась злоба, является тщеславие и за ним похоть. Так что исправлять надо не снизу, а сверху. — Неясно. Но я испытал и испытываю это.
6) Нынче думал о том, что все художественные произведения наши все-таки языческие — (буду говорить о поэзии) все герои, героини красивы, физически привлекательны. Красота впереди всего. Это могло бы служить основой целому большому худож[ественному] произведению.
Я нынче утром сказал С[оне] с трудом, с волнением, что я объявлю о праве всех печатать мои писанья. Она, я видел, огорчилась. Потом, когда я пришел, она, вся красная, раздраженная, стала говорить, что она напечатает... вообще что-то мне в пику. Я старался успокоить ее, хотя плохо, сам волновался и ушел. После обеда она подошла ко мне, стала целовать, говоря, что ничего не сделает против меня, и заплакала. Очень, очень б[ыло] радостно. Помоги, Отец. — Забыл что-то важное. Теперь 9-й час вечера, иду наверх. —
Люди мало знают, оттого что они или думают о том, чтó не дано их пониманию, недоступно им: Бог, вечность, дух и т. п., или о том, о чем не стоит думать: о том, как мерзнет вода, о теории чисел, о том, какие бактерии в какой болезни и т. п. То перехватят, то недохватят. Один узкий путь знаний, как и добра. — Знать нужно только то, как жить.
Получил Diderot. Много хорошего. — Что-то напечатано в R[eview] of R[eviews]. Come to your senses, oh men!20 He знаю что.
Нынче
Говоря с американцем, я сказал, что материальная жизнь есть только тень. Я сказал это на его слова о том, что если поразить известный центр мозговой, то изменится душа. Как же продолжить сравнение с тенью. А так: измененье положения той плоскости, на к[оторой] отражается тень, не изменит предмета. Материальные изменения — это изменения отражающей поверхности. Сравнение можно продолжить в том, что когда мы говорим, что уничтожение животной жизни — смерть — есть уничтожение души, всё равно, что говорить, что когда в наших глазах уничтожает[ся] тень, уничтожает[ся] и предмет. Тогда как уничтожение жизни тела может быть признак усиления жизни, так же как уничтожение тени может быть признаком увеличения света — света с новой стороны.
Теперь 10 часов. Здесь Варя. Иду наверх. Всё ноет под ложечкой.
Вчера получил от Ч[ерткова] его статью — очень хорошо. Надо писать ему. Молюсь, но ни умственного, ни художеств[енного], ни духовно[го] движения — нет. Да будет воля Твоя, как на небе, т[ак] и на з[емле]. Не моя воля, но Т[воя], и н[е] к[ак] я х[очу], а к[ак] Т[ы] х[очешь], и не т[о], ч[его] я х[очу], а т[о], ч[его] Т[ы] х[очешь]. Помоги, Отец. Бывало, всё представляется важным, стоющим внимания — и дневник, и переписка, и работа — теперь всё не манит. Маша в Пирогове.
1) Есть расчет Гершеля, по к[оторому] выходит, что если бы человечество удваивалось каждые 50 лет, как теперь, то, считая 7000 лет, от 1-й пары теперь людей было бы столько, что если бы их ставить друг на друга по всей земле, то эта пирамида достала бы не только до солнца, но перешла бы это расстояние в 27 раз. Какой же вывод? Только два выхода: или допускать и желать моров, войн, или стремиться к половой чистоте. Только стремление к чистоте может уравновесить. Интересны бы статистика войн и моров и безбрачия — наверно в обратном отношении, т. е. что чем меньше губящих условий, тем больше безбрачных. Одно уравновешивает другое. Другой невольно представляющийся вывод, к[оторый] я еще не умею ясно формулировать, тот, что забота умственная, расчета, о сохранении жизни людской, неправильна. Правильна только любовь; а любовь не бывает одна, а всегда соединяется с чистотой. Представить себе человека, кот[орый] плодил бы людей и заботился бы о сохранении их жизней. Оба дела вместе безумны. Правильно, справедливо б[ыло] бы то, чтобы родить одного и по крайней мере убить одного.
Разумно одно: будьте совершенны, как отец ваш. Совершенство же это в чистоте, это потом в любви. Вывод. Прежде чистота, потом сохранен[ие] других жизней. А то наша научная холодная забота о сохранении жизней, при полном отсутствии, не говорю, любви, но первых требований нравственности — чистоты, благоволения.
Сохранять жизнь младенцев, больных, сумашедших. Зачем? Незачем. Не сохранять жизнь, а любить их, делать им добро.
2) Во сне видел тип неясности, слабости: ходит, спустивши кисти рук, мотает ими, как кисточками.
3) Попову писал письмо и не дописал вот чего: мы страдаем от недовольства собой. И слава Богу. Нельзя нам не страдать, и надо нам страдать, и хорошо нам страдать. — Утешенье то, что прежде в тех же условиях мы тоже страдали, но страдания наши были мучительны, страдания наши выражались недовольством другими, ненавистью; теперь же они выражаются недовольством собою, отвращением к себе. И это страдание носит в себе утешение, жить легче.
4) Возьмите иго мое на себя и научитесь от меня, и[бо] я к[роток] и с[мирен] с[ердцем], и н[айдете] п[окой] д[ушам] в[ашим], и[бо] и[го] м[ое] б[лаго] и б[ремя] м[ое] л[егко] е[сть]. Это самое говорит добрый хозяин лошади, запрягая ее, научая ее не биться, не торопиться, а мягко влегать в хомут и везти, п[отому] ч[то] хомут мягкий и воз нетяжелый. Ах! всё забываешь и всё бьешься!
5) Писал Файнерм[ану] и тоже не дописал о принципах, о разнице принципов и веры. Он писал про это, совершенно отвергая принципы, т. е. рассудочные определения жизни. Он не прав. Надо б написать ему: рассудочная деятельность, определение вперед поступков, правила жизни нельзя отвергать, как нельзя отвергать того, что для того, чтобы ходить, надо не только отталкиваться одной ногой, перенося тяжесть вперед, но надо прежде еще заносить вперед ногу. И то и другое нужно для движения. То же, что Ф[айнерман], пишет нынче и Б[ирюков].
6) Вчера, ехавши в Тулу, думал, и сам не знаю, грех ли то, что думал, — думал, что я несу тяжелую жизнь. Живу я в условиях, обстановке жизни чувственной — похоти, тщеславия, и не живу в этой жизни, тягощусь всем этим: не ем, не пью, не роскошествую, не тщеславлюсь — или хотя ненавижу всё это, и эта ненужная, чуждая мне обстановка лишает меня того, что составляет смысл и красоту жизни: общение с нищими, обмен душевный с ними. Не знаю и не знаю, хорошо ли делаю, покоряясь этому, портя детей. Не могу, боюсь зла. Помоги, Отец.
7) Как легко мы говорим, что простили22 обиды. 3-го дня Ваничка ударил К[узьку]. Я сказал, что он дурной мальчик. Он обиделся и был не в духе и стал избегать меня и говорить, что он не будет ходить со мной, не пустит меня в свою комнату. И что ж! Я оскорбился, во мне поднялось недоброе чувство к нему, желание сломить его. Я с видом игнорирования его нарочно прошел в его комнату, в к[оторую] он не пускал.
Нет, трудно нам, порченным гордецам, прощать обиду, забывать ее, любить врагов, даже таких, как милый 3-хлетний сын В[аничка].
8) Читаю письмо нынче еврея о своих гонениях, и он пишет: «Пора» оставить и т. д. Какой прекрасный, искренний оборот. Но стоит его высказать, и сейчас его подхватят и начнут употреблять неискренно, и пропала сила выражения. Прекрасно говорит Шопенгауер: Новое редко бывает хорошо, п[отому] ч[то] хорошее недолго остается новым.
9) Государственная форма теперь есть остаток приемов, кот[орые] нужны были прежде, но теперь уж излишни, в роде того как козлы влезают на стены, на столбы, что им прежде было, но чего им теперь уж не нужно.
10) Путешествия, чтения, знакомства, приобретения впечатлений нужны до тех пор, пока эти впечатления перерабатываются жизнью, когда они отпечатываются на более или менее чистой поверхности; но как скоро их так много, что одни не переварились, как получаются другие, то они вредны: делается безнадежное состояние поноса душевного — все, всякие впечатления проскакивают насквозь, не оставляя никакого следа. Таких я видел туристов англичан, да и всяких. Таковы герц[оги] разные, короли, богачи.
11)
12) Вчера читал Diderot о науках, о математике и естеств[енных], физических, как он назыв[ает], науках, и о пределах их, определяемых только полезностью, — прекрасно.
Теперь 12 дня. Хотел писать 6-ю главу, но едва ли успею. За эти дни писал письма Попову, Файнерману, Черткову. Нынче получил от Поши.
Чуть чуть поработал. Пошел ходить. Встретил Давыд[ова]. Целый вечер с ним. Играли petits jeux.23
Писал, гулял, спал. Вечером написал кучу писем: Страхову, Церт[елеву], Гольц[еву], Гроту.
Мальчики приехали. Теперь 1-й час, иду завтракать. — Приехала С[оня] с Ил[ьей]. И всё вздорили из-за денег. Мне б[ыло] очень грустно. Разговоры о лошадях, колясках, о деньгах, о продаже сочинений, XIII томе и еще неприятное. Я б[ыл] уныл и жалел себя: скверно. По крайней мере не осуждал других и уж видел свою вину.
Думал: 1) сон, полный сон без сновидений, это жизнь в другом, ином мире — другая, иная жизнь; память той, иной жизни исчезает; но нравственные последствия той жизни остаются. Таково отношение наше к предшествовавшей этой — жизни. Такова будет и следующая жизнь: памяти об этой не будет, но будут нравственные последствия ее, т. е. станешь настолько лучше. Это пришло в голову, но я не верю в это. И это слишком определенно.
2) Великая истина Лао дзы Le non agir24 — ничего не делать, не затевать, а только отдаваться тому, чему считаешь хорошим отдаваться — отдаваться тому, в чем совпадаешь с потоком, с волей Божьей. Если бы частицы потока воды стремились каждая по своему направлению, поток бы не имел силы и ничего бы не мог произвести. А какая страшная сила — стремиться самому туда же, куда тебя влечет. Илья Муромец сидел сиднем 30 лет. Так и надо сидеть, ожидая призыва от Бога. Делаешь зло и себе и людям, один раз от того, что не сделал, а 10 тысяч раз от того, что сделал.
3) К статье. Наборщики, не знающие языка, лучше набирают, не догадываясь по-своему смысла. Так надо и жить — не догадываясь о смысле того, что делаешь, — не угадывать дела, будто бы нужные Богу, а делать, одно за другим, то, что велит Бог — набирать букву за буквой, а смысл всему дам не я, а Он.
4) Бедность, страдания людей требуют не того, как это обыкновенно думают, чтобы стараться сделать жизнь этих страдающих лучше — это не в нашей власти, но того, чтобы самому жить так, чтобы свою жизнь сделать лучше. Это же улучшение своей жизни одно делает лучше положение страдающих. Улучшение своей жизни ведет к жертвам для страдающих.
5) Чтобы узнать волю Отца, надо узнать истинную, основную свою волю — она, сыновняя воля, всегда совпадает с отцовской.
Теперь 10-й час, хочется спать, пишу и сплю.
Нынче
Вчера б[ыл] Мит[аша] с Исаковым, типа самоуверен[ного], высше[го] светск[ого] борова, распущенного, расслабленного и добродушного. — Я б[ыл] с ним не хорош, не достаточно помнил его пользу. Нынче приехал Попов. Письмо нынче хорошее от Исаака и от Анненк[овой] женское. За это время б[ыл] Лева. Очень приятен — растет. И было подряд два раздраж[ающие] и расслабляющие дела: статьи Рода и Страхова. Еще ругательства немцев. Это здорово, всегда здорово. Читал Diderot и кончил. Начал Guiyot. Плохо — неясность молодости. Записано ничего не было, кроме того, что к статье.
Вчера начал писать З[аписки] М[атери]. Написал много, но годится только для того, чтобы убедиться, ч[то] так не нужно писать. Слишком бедно; надо писать от себя. Нынче целый день болит под ложечк[ой]. Теперь 10 ч. веч.
Кажется
Записано: 1) Труд для других не тот, к[отор]ым воспользуются другие, а только тот, цель к[отор]ого служение другим. Только этот труд плодотворен, служит истинной жизни людей, тот, про к[отор]ый люди знают, что он по любви делается для них.
2) Прекрасное б[ыло] письмо Ч[ерткова]. Он писал о М[атвее] Н[иколаевиче], как он, добрый человек, сначала увлекся христианством, как чем-то родственным его душе; но когда он понял, что требование христианства — отдать всё, всего себя, и не чувствовать за это никакого достоинства, то он ужаснулся и отклонился. Но это только на время.
3) Лихтенберг говорит: люди — ученики, природа — учитель; ученики в состоянии понимать учителя, но они, вместо того чтобы слушать учителя,
4) Разговаривал с Цуриковым о вере. Он повторяет ужасную фразу о том, что разуму нельзя доверять. — Не верить разуму — всё равно, [что] не верить обонянию и вкусу для пищи. Тот, кто, преподавая учение, говорит: принимайте его, не доверяя разуму, — делает то же, что говорит баба, подавая гнилой квас, говоря: не раскушивайте, т. е. не внюхивайтесь, не поверяйте вкусом. Разум, нужный на всё, на проверку всех житейских дел, и к[отор]ый мы старательно употребляем для проверки качества, количества покупаемого, продаваемого, самых неважных вещей, вдруг оставить, когда дело идет о всей жизни — по их понятиям даже и вечной жизни! Требование не доверять разуму может быть заявлено только теми, кот[орые] предлагают что-либо дурное, долженствующее быть отвергнуто разумом; так же как только квас гнилой баба советует не раскушивать.
5) Разум церковниками употребляется не на то, чтобы познавать истину, а чтобы то, что хочется считать истиной, выдать за таковую.
Теперь 11 час, иду наверх. На Козловку поехали за Дунаевым. Сейчас был в Бабурине у пьяного мужика и больной жены. Как не нужны деньги.
Лёвин рассказ в Роднике не дурен. Очень медленно идет работа. Это огорчает меня. Я совсем здоров.
1) Тип самодовольный, искренно считающий себя нравственным — развратник, п[отому] ч[то] соблюдает семейные обряды, декорум.
2) Вера в Бога, настоящая, верная, только тогда, когда порвется вера в себя, в людей, в счастье здесь. Надо пробить верхний слой льда, чтобы стать на твердый.
3) Для чего правительство обеспечивает верность условий между частными людьми? Для того, что оно нуждается в обеспечении своих условий: оно главный заказчик. Не обеспечив условий между частными людьми, оно не могло бы требовать исполнения с своих подрядчиков; те бы сказали: мои подрядчики не исполняют условия. Подподрядчики взыскивают с своих, те с своих, и так далее, и доходит наконец до последнего, настоящего поставщика всего, до работника. И тут обеспечени[е], требовани[е] насильственное исполнения условий, является вопиющей несправедливостью. Подрядчик закладывает известн[ое] количество рублей, составляющих 1/100000 его имущества, а рабочий свою жизнь на год, месяцы, дни. Неисполнение условий с той и другой стороны наказывается одинаково.
4) Разговаривал вчера о воспитаньи. Зачем родители отдают от себя в гимназию? Мне вдруг ясно стало. Если бы родители держали его дома, они бы видели последствия своей безнравственной жизни на своих детях. Они видели бы себя, как в зеркале, в детях. Отец пьет вино за обедом с друзьями, а сын в кабаке. Отец на бале, а сын на вечеринке. Отец ничего не делает, и сын тоже. А отдай в гимназию, и завешено зеркало, в к[отором] себя видят род[ители].
5) Иду по жесткой дороге, в стороне с бойкой песней идут с работы пестрые бабы. Промежуток между напевом, и слышен мерный стук моих ног о дорогу, и опять поднимается песня, и опять затихла и стук шагов. Хорошо. В молодости, бывало, без песни баб, внутри что-то всегда или часто пело. И всё —и звук шагов, и свет солнца, и колебание висячих ветвей березы, и всё, всё как будто совершалось под песню.
Теперь 10-й час, иду наверх к Илюше. Ал[ександр] Пет[рович] уходит. Он очень мил.
Нынче
Вчера был сельский учитель из Калужского уезда — наивный и разумный. Ничего не читал, но понимает, что критики обманывают. Хорошее б[ыло] письмо от Ч[ерткова], к[оторый] осуждает за резкость в статье. Вчера отвечал ему и написал Митрофану и Рахманову.
Думал: 1) Когда человек умирает, то сознание отделяется от него и, как созревшее, отпавшее семя, ищет зацепиться за что, прижиться к чему-нибудь, к нужной ей почве, чтобы начать жить снова. Если бы зерно, засыхая и отпадая, чувствовало бы, оно чувствовало бы прекращение жизни. Разве не то же самое чувствует человек, умирая?
2) Верить в то, что человеку, а потому и человечеству, как собранию людей, стоит только захотеть, чтобы с корнем вырвать из себя зло.
3) Главная забота людей и главное занятие людей, это не кормиться — кормиться не требует много труда, — а обжорство. Люди говорят о своих интересах, возвышенных целях, женщины о высоких чувствах, а об еде не говорят; но главная деятельность их направлена на еду. У богатых устроено так, чтобы это имело вид, что мы не заботимся, а это делается само собой. Все вообще, в среднем, едят, я думаю, по количеству втрое того, что нужно, и по ценности, по труду приобретения — в 10 раз больше того, что нужно. Это одна из главных перемен, к[оторые] предстоят людям.
4) Нравственный упадок, готовность подпасть соблазну — пасть — это большей частью состояние сомнамбулизма, т. е. такое состояние, в к[отором] бездействуют, спят высшие центры, душевные силы. Чтобы не подпасть, надо не бороться, придумывать средства против, всё это напрасно — надо понять, что спишь, и постараться проснуться. Помню, как я часто в такие минуты соблазнов физически встряхивал[ся], как бы желая проснуться. Надо сделать то, что делаешь во время кошмара: спросить себя: не сплю ли я? И тогда очнешься. Знать, что подпаден[ие] соблазну, к[оторый] ниже твоего среднего нравственного уровня, есть состояние ненормальное, сна — очень выгодно, дает новое и самое сильное орудие борьбы.
5) Le non agir30 не есть слабость, покорность — напротив, это есть проявление высшей силы, это есть принятие в себе воли Божьей, замена своей воли волей Божьею. Суета жизни, энергичная деятельность житейская есть большей частью признак слабости, покорности. Нет более суетливых, деятельных людей, как придворные, и нет более рабского состояния.
Вот и всё. Теперь 9 часов, иду наверх.
Получил два письма от Аркадия Алехина и отвечал ему толково. Еще письмо от Мар[ьи] Алекс[андровны], Вас[илия] Ив[ановича] и Дилона. Всем отвечал нынче. Вчера писал Бидину и Зиновьеву в Ригу. В работе подвигаюсь медленно. Нынче уяснилось всё в целом и написал конспект 9 глав.
Маша 3-го дня уехала к приезжавшим за ней Философовым. Я с радостью чувствую, что люблю ее хорошей, божеской, спокойной и радостной любовью.
Думал: 1) Послесловие к послесловию: Так ли, не так ли я объяснил, почему нужно наибольшее половое воздержание, — не знаю. Но я знаю несомненно то, что совокупление есть мерзость, на которую можно смотреть, о к[отор]ой можно думать без отвращения только под влиянием похоти. Даже для того, чтобы иметь детей, не станешь этого делать над женщиной, к[отор]ую любишь. Пишу это в то время, как сам одержим похотью, с к[отор]ой не могу бороться.
2) Говоришь: хочу отвергнуться себя, взять крест свой на каждый день и идти за Христом, а сам думаешь: как бы поскорее кончить молитву, чтобы начать делать свою волю, то, что мне приятно.
3) Говоришь: это ненатурально, подразумевая, ч[то] т[ак] к[ак] это ненатурально, то этого и не надо делать. А не знаешь, что т[ак] к[ак] мы живем дурно, все привычки наши, всё, что сделалось для нас натурально, всё это дурно, то всякий шаг, к[оторы]м мы будем выходить, — из дурного. Ненатурально скорее признак доброго.
4) Для статьи: Люди, исповедующие христианскую веру, большей частью не имеют христ[ианского] жизнепонимания. А есть христианское, подлаженное к личному и к общественному жизнепониманию.
5) Если авторитеты церкви и науки не заслоняли бы от людей истинный смысл учения Христа, люди не могли бы быть так глупы, чтобы, нуждаясь в нем и имея его перед собой, не понимать его.
6) Говорят: веселость, радость хорошо, грусть, печаль — дурно. Неправда. В унылом настроении веселость так же неприятна — как в веселом настроении грусть; но с той разницей, что если появляется среди грусти веселость, то почти всегда — если только это не прелестные дети — противно.
7) Приближаюсь к старости, к смерти — силы слабеют, меньше жизни. — Это хорошо. Приближение к старости и смерти, это — приближение из душного помещения к двери, ведущей в цветущий сад. Мы приближаемся толпою, и чем ближе к двери, к выходу, тем больше давка, тем меньше свободы движений. Близко уже к простору и свету.
8) Запутавшийся юноша жил у приятеля: денег нет, места нет, приятеля утруждать совестно. «Я несчастный!» Зачем жить. Продал пальто, пошел в баню, взял номер с ванной и отворил себе вены бритвой. Пришли, он без чувств. Перевязали раны, стали лечить. Остался жив, но слепой и без владения рук и ног. Теперь дрожит за свою жизнь, и все силы его посвящены на поддержание здоровья. Если бы человек убивал себя не сразу, а ступенями, ступенями десятью, и так, чтобы на каждой ступени, т. е. отбавив жизни на известную долю, он мог бы спросить себя: продолжаешь ли хотеть умереть, то я думаю, чем больше бы отбавлял себе человек жизни, тем больше дорожил бы остатком и в каких-то огромных степенях, так что человек никогда бы не убил себя. (Это неясно.)
9) К художественному: Я не то что ем или пью, а я занимаюсь искусством, играю на фортепьяно, рисую, пишу, читаю, учусь, а тут приходят бедные, оборванные, погорелые, вдовы, сироты, и нельзя в их присутствии продолжать, — совестно. Что их нелегкая носит, держались бы своего места, — не мешали.
Такое явление среди еды, lown tennis и занятий искусством и наукой
Забыл записать, что один из этих последних дней я писал Отца Сергия. Решил кончить всё начатое. Написал дурно, но пригодится. От Давыд[ова] получил очень хорошее дело для Кон[евского] рассказа. Теперь 11-й час, иду пить кофе.31
Да, от Поши хорошее письмо; и от англичанина из Египта. Книга о жиз[ни] помогла ему жить. — Еще приезжал из Технич[еского] училища из купцов — не глубокий.
Думал: 1) Молясь: только когда перестанешь жить для себя и людей, станешь жить для Бога.
2) Приезжал техник, говорит, что советоваться о том, как ему жить: на заводах, или при училище, т. е. быть полезным людям практич[еской] деятельностью или наукой. Какое заблуждение, во 1-х, в том, чтобы быть полезным людям, нам, к[оторые] так вредны людям. Прежде надо озаботиться о том, чтобы не быть вредным, а во 2-х: Почему ты хочешь быть полезным техником, учителем, доктором, земским начальником, помещиком? Во многих случаях тут противоречие: полезным земским — и помещиком — нельзя быть, а кроме того — главное — надо быть хорошим, т. е. не эгоистическим человеком. А то эгоистический техник, учитель, доктор хуже, чем ни то ни сё человек. А надо быть любящим чем придется, и тогда всё будет хорошо. Положение избирает за нас судьба; только деятельность в положении (если оно не злое) — наше дело.
3) Наследственность? Черты наследственности передаются по крайней мере 10-ю поколениями. В 10 поколениях 1000 предков (2 род[ителя], 4 деда, баб[ки], 8 прад[едов], праб[абок], и т. д., в 10 колене будет 1000), следовательно, свойство одного родителя дает только 1/1000 шанса Да и это неверно. Тут вычисление очень сложное. Если допустить влияние только до 10-го колена, то прадед 10-го колена назад нес в себе уж 1000 возможностей свойств, также и прадед и прабабка 9-го колена, и т[ак] до последнего. Кроме того, многие из проявившихся возможностей свойств уничтожились в умерших бездетных членах рода. И уничтожились, по Дарвину, самые невыгодные для жизни проявления свойств. Так что каждое свойство родителя, чтобы влиять на потомка, имеет только — и то едва ли — 1/1000 шанса. Следовательно, говорить о последствиях можно, но руководиться ими нельзя, как мы не руководимся в жизни соображениями о вероятностях, имеющих 1/1000 шанса. — Ложь теперешних модных толков о наследственности состоит именно в том, что они хотят возвести в закон, из к[оторого] можно вывести руководящее правило, самое пустое соображение — праздного любопытства, из к[оторого] ничего вывести нельзя. Они ведь говорят: ведите себя хорошо, а то, если не будете, передадите свои пороки детям. Это всё равно, что сказать человеку, к[оторый] дерется с другим, ч[то] этого не надо делать, п[отому] ч[то] от этого запылится платье, т. е. для побуждения человека к воздержанию от известных поступков, причины для к[оторого] существуют огромные, придумывать побочное, пустейшее соображение.
4) Поша пишет превосходно, что нужна во всем мера — и в физической работе; а то физ[ическая] работа озверяет. Но зная, что она озверяет, он пишет, тем более мы не должны сваливать, ее на других. Как кратко и сильно.
5) Я стареюсь, слабею, болею, чувствую ослабление не только физических, но умственных сил. Как бы из моей формы жизни, из моего тела уходит вниз та сила, к[оторая] наполняла его — как бы тот дух, к[оторый] раздувал эту куклу. И я боюсь, и мне кажется, что уйдет, вот уйдет всё, и я останусь одна оболочка, одна шелуха, к[оторая] скорчится, сожмется, сопреет. И где же я? Но ведь тут ошибка в том, что я отожествил себя с этой оболочкой, а не с тем, что раздувало ее. Стоит отожествить себя с этим духом, с той силой жизни, к[оторая] двигала меня, с той силой, к[оторая] заставляла меня мечтать, любить, влюбляться, искать славы, и потом искать добра перед Богом, чтобы страх этот уничтожился. Дух жизни уходит из формы моего тела, и я ухожу с ним. С ним спускаюсь, умаляюсь, перехожу в бесформенность, но не отделяюсь от него, остаюсь с ним, не перестаю сознавать себя им. Нельзя духу жизни (к[оторым] был я) перейти в другую форму жизни иначе, как так, чтобы не перестать сознавать себя в этой форме. И он уходит, спускается, но я, сознание своего я, не разлучаясь, идет с ним. Я испытываю это, когда перестаю думать, желать, но сознаю себя в этом замирающем в этой форме духе. Один признак этого сознания есть мир, спокойствие. — С другой стороны то же самое: всё, что во мне, через меня, жило, это Бог (вечно разумное, любовное), начало жизни. Оно самое и есть я. Теперь это я изменяет свою форму, так что я доходит до не я, но оно есть, оно одно есть, было и будет.
Теперь 2-й час дня. Иду завтракать.
Нынче был немец от Левенфельда, очень тяжел. Нынче же приехали Маша и Лева. Обоим им очень рад. Лева хорошо рассказывал о братьях. Суд у него стал тверд.
32Очень тяжело мне от С[они]. Все эти заботы о деньгах, именьи и это полное непонимание. Сейчас разговор о том, может ли человек пожертвовать жизнью скорее, чем сделать поступок, не вредящий никому, но противный Богу. Она возража[ла], я ей нужное [?] — ругательства. У меня были скверные мысли уйти. Не надо. Надо терпеть. Молюсь и будет спокойствие, и терпеть.
Письма от Дудченко и Хохлова, к[оторым] отвечал. Господи, помоги мне. Прости и помилуй, настави и утверди, т. е. чувствую свои грехи, свою гадость, не стою добра, к[оторым] владею, хочу истины и терпения. Должно быть, последний раз пишу в этой тетради.
1) Женщина не верит разуму, не понимает, что нужно отвергнуться себя, что в этом жизнь; но когда надо отвергнуться себя — броситься в воду за утопающим, сделает это скорее мужчины.
2) Я скучаю, огорчен тем, что не пишется, что не произвожу ничего. Новое подтверждение того, что всё, что огорчает, все, всё на пользу. Неспособность писать исправляет заблуждение, что жизнь есть писание. Жизнь есть служение Богу, исполнение Его воли, в тысячах дел, кроме писанья.
Забыл: был нем[ец] commis voyageur,33 не нужный. Лева мечтает о женитьбе и думает, что это нужно, ч[то] внешним образом — браком соблюдешь чистоту. Я говорю: отучишь драться тем, что руки свяжешь.
Вчера в Open Court прочел прекрасную статью Макса Мюллера об учении Христовом сыновности Богу. Очень хорошо. Встал рано, поехал в Тулу с П[етей] Раевским по поезду. Был на бойне. Тащат за рога, винтят хвост, так что хрустят хрящи, не попадают сразу, а когда попадают, он бьется, а они режут горло, выпуская кровь в тазы, потом сдирают кожу с головы. Голова, обнаженная от кожи, с закушенным языком, обращена кверху, а живот и ноги бьются. Мясники сердятся на них, что они не скоро умирают. Прасола-мясники снуют около с озабоченными лицами, занятые своими расчетами.
Был в остроге — великолепные с резными украшениями дома смотрителя, контора; великолепные столы, чиновники, главный сам — пахнет вином изо рта. У Раевских б[ыл], на почте и у Щукиных. Не разберешь, в чем их интересы: кажется, ни в чем, кроме материального. — Приехал домой. Машинька. Прочел корект[уры] Лёвенфельда — вспомнил. У Миши К[узминского] боятся дифтерита. Ходил купаться. Домашние С[они] не приятны.
Приехали сыновья и вечером разговор о дележе. «Завтрак у предводителя». И не хороши были. Не ссорились, но приписывают важность столь пустому. Читал книгу душеспасительную Машинькину. Не дурно. Допускает, требует борьбы, говорит: когда уж возобладала страсть, все-таки не сдавайся.
1) Есть два средства не чувствовать материальной нужды: одно — умерять свои потребности, другое — увеличивать доход. Первое само по себе всегда нравственно, второе само по себе всегда безнравственно: от трудов праведных не наживешь палат каменных. —
2)
3) Я не делаю этого (н[а]п[ример], не избегаю прислуги), п[отому] ч[то] это малость, не стоит того. — Всё хорошее малость. Большую можно сделать мерзость, а доброе дело всегда мало, незаметно. — Добро совершается не по волканическ[ой], а по нептунич[еской] теории.
4) Я не делаю этого, п[отому] ч[то] это ненатурально. — Натурально? Да если мы живем в среде развращенной, то, живя в ней натурально и никого не шокируя, ты наверно не выступишь из нее. Живя в такой среде, все доброе, к[оторое] ты сделаешь, непременно будет ненатурально. Можно сделать ненатуральное и недоброе; но живя в развращен[ной] среде, нельзя ничего сделать доброго, чтобы оно не было ненатурально.
5)
Теперь 12 ч. ночи. Зиновьевы дамы тут. Иду спать.
Прекрасный пчельник под засекой. Больная женщина, месит ситники, заметает печку и ставит. — Боль желудка. Она думает, что ее испортили, и поправляется ветчиной и декоктом на водке.
В Крыльцове зашел в кабак. Кабачник, шурин его, жена и псаломщик пьют наливку и едят варенье с чаем. Они начинают только то, что мы кончаем. Телятинская баба, босиком, ходила раздобыться хлеба. Нет два дни, ребята просят.
Дома невесело — раздел. Вера побранилась с матерью, Таня с Машей поссорил[ись], М[арья] Ф[едоровна] мешает. Не весело.
1) Дети иногда дают бедным хлеб, сахар, деньги и сами довольны собой, умиляются на себя, думая, что они делают нечто доброе. Дети не знают и не могут знать, откуда хлеб, деньги. Но большим надо бы знать это и понимать то, ч[то] не может быть ничего доброго в том, чтобы отнять у одного и дать другому. Но многие большие не понимают этого, особенно женщины.
2)
3) Мода умственная — восхвалять женщин, утверждать, что они не только равны по духовным способностям, но выше мужчин, очень скверная и вредная мода.
То, что женщины не должны быть ограничены ни в каких правах, то, что к женщине надо относиться так же, с тем же уважением и любовью, как и к мужчине, что она равна в правах с мужчиной, в этом не может быть никакого сомнения; но утверждать, что женщина в среднем одарена тою же духовной силою, как и мужчина, ожидать встретить в каждой женщине то же, что ожидаешь встретить в каждом мужчине, значит умышленно обманывать себя, и обманывать себя во вред женщине. Если мы будем ждать от женщины того, чего ждем от мужчины, то и будем требовать этого, а не встречая требуемого, будем раздражаться, будем приписывать злой воле то, что происходит от невозможности.
Так что признание женщин тем, чем они есть, более слабыми духовно существами, не есть жестокость к женщине; признание их равными есть жестокость. — Слабостью или меньшей силой духовною я называю меньшую покорность плоти духу, в особенности — главная черта женская — меньшую веру велениям разума.
4) В числе новостей, с к[оторыми] меня встретили дома, было то, ч[то] садовница опять родила, опять приехала старуха и увезла ребенка неизвестно куда. Все страшно возмущены. Употребление средств для нерождения — ничего, а за это нет достаточно осудительных слов. Нынче узналось, что бабка вернулась и привезла назад ребенка. Дорогой бабка съехалась с другими, везшими таких же детей. Из этих детей одному дали слишком глубоко в рот рожок. Он втянул его в себя и задохся. В один день привезли в Москву 25 детей. Из этих 25 9-ых не приняли, п[отому] ч[то] законные или больные. Таня Андреевна ходила утром усовещевать садовницу. Садовница, горячо выгораживая своего мужа, говорила, что при их бедности и неопределенно[сти] жизни ей нельзя иметь детей. И грудь не берет. Одним словом, ей это неудобно. Перед самым же этим, я на качелях качал 3-х детей заброшенных, и встретился мне еще мальчик, Васин племянник. Вообще кишит детвора. Родятся, растут, чтоб сделаться пьяницами, сифилитиками, дикарями. При этом толкуют о спасении жизни людей и детей и об уничтожении их. Да зачем плодить дикарей? Что тут хорошего? Не убивать их, не перестать плодить их надо, а надо все силы употреблять на то, чтобы из дикарей делать людей. Только это одно доброе дело. И дело это делается не одними словами, но примером жизни. Теперь 2-й час. Все, томясь скукой, уехали к Зинов[ьевым].
Нынче
1) Всё о том же, что спасение жизни матерьяльное — спасение детей, погибающих, излечен[ие] больных, поддержание жизни стариков и слабых не есть добро, а есть только один из признаков его, точно так же как наложение красок на полотно не есть живопись, хотя всякая живопись есть наложение красок на полотно. Матерьяльное спасение, поддержание жизней людских есть обычное последствие добра, но не есть добро. Поддержание жизни мучимого работой раба, прогоняемого сквозь строй, чтобы додать ему его 5000, не есть добро, хотя и есть поддержание жизни. Добро есть служение Богу, сопровождаемое всегда только жертвой, тратой своей животной жизни, как свет сопровождаем всегда тратой горючего матерьяла. Очень важно разъяснить это. Так закоренело заблуждение — принимать последствие за сущность.
2) Огарев пишет: кривое осуждение — т. е. за то, чего я не заслуживаю, ввергает меня в тоску, тогда как прямое (верное) поднимает меня. Как справедливо!
3) Все говорят о голоде, все заботятся о голодающих, хотят помогать им, спасать их. И как это противно! Люди, не думавшие о других, о народе, вдруг почему-то возгораются желанием служить ему. Тут или тщеславие — высказаться, или страх; но добра нет. Голод всегда — (нищих всегда имеем), т. е. всегда есть кому и для чего жертвовать; ни в одно время не может быть более нужная моя жертва или служба, чем в другое, п[отому] ч[то] материально самое большое мое дело будет а/∞, т. е. ничто, а духовно всегда определенная величина. — Не ясно. Надо уяснить. Это всё то же, что и первое — очень важно.
4) Нельзя начать по известному случаю делать добро нынче, если не делал его вчера. Добро делают, но не п[отому], ч[то] голод, а п[отому], ч[то] хорошо его делать.
СТРАНИЦА ДНЕВНИКА Л. Н. ТОЛСТОГО 1891 г.
1)
2) Всё подлежит закону, растения, животные, но у человека есть что-то особенное, кроме закона, к[оторо]му он подлежит. Это так кажется человеку, п[отому] ч[то] он смотрит из себя. Так кажется каждому существу что-то особенное в его положении, в его законе, п[отому] ч[то] оно смотрит из себя. Особенным кажется то место, на к[отором] стоит человек, п[отому] ч[то] он держит фонарь.
3) Человек всякий живет только затем, чтобы проявить свою индивидуальность. Воспитание стирает ее.
4) Вред подачи денег.... забыл.
5)
6) Отчего успех Радcтока в большом свете? Оттого, что не требуется изменения своей жизни, признания ее не правой, не требуется отречения от власти, собственности, князя мира сего.
7)
8) Вор не тот, кто взял необходимое себе, а тот, кто держит, не отдавая другим, ненужное себе, но необходимое другим.
9)
Начал же я разговор, п[отому] ч[то] она сказала как-то вечером, когда мы уже засыпать собирались, что она согласна. Мне ее жалко. Злобы нет. Говорю себе, ч[то] это мне крест, к[оторый] надо нести, а не тащить. И когда подумаю, ч[то] я могу обратить это в благо и поучение себе, — «Радуйтесь когда поносят вас», — то мне хорошо. — За это время пришла девушка Бооль от Дунаева, и в то же время приехал Файнерман с другой, старой и очень милой девушкой Жаковской, к[оторая] хочет жить, как и Бооль, для успокоения своей совести, трудясь низким трудом и живя бедно. Уехали 3-го дня на юг, одна к М[арье] А[лександровне], другая в Полтаву. Я был дома, и мне было грустно, тяжело. Я думал, что таково мое отчасти физическое, отчасти душевное состояние; но я пришел к Жак[овской] у Игната, поговорил с ним, увидал эту нужду, труд, усталость, увидал нравственные побуждения этих женщин и не успел оглянуться, как мне стало бодро, весело. Хочется жаловаться на тяжесть креста. Разумеется, вздор — по силам и нужен мне. Тяжесть креста увеличивается еще тем, что Таня возненавидела М[ашу]. Кажется, теперь проходит. Я говорил с ними про это. Последнее время работаю всё над статьей довольно успешно. Приближаюсь к концу. Вчера написал еще 6 или 7 писем, всё плохих, б[ыл] не в духе, как и теперь. Большая слабость.
Записано за это время много к статье, что уже и вписал, а еще записано только 3.
1)
2) Гельмгольц, рассуждая о жизни, говорит: человек с своим телом подобен пламени. Частицы, сгорая, заменяются новыми, но пламя остается тем же. Если оно уничтожится, разве это доказательство, что оно не возвратится. Я говорю в телефон. Колебания воздуха передают[ся] пластинке, колебания пластинки передаются магнитам, магниты возбуждают электрические токи. Где же слова, сказанные в телефон? они превратились в электр[ический] ток; но вот ток <дошел> до магнитов, магниты вызывают колебание пластинки, пластинка — воздуха и вновь появляются те же слова. Остроумное материальное гадание о бессмертии. Брат Сергей давно уже сказал это лучше. В мире происходит бесконечное,
3) Цель его жизни не может быть доступна человеку. Знать может человек только направление, ведущее к цели. Забыл то, что очень хорошо думал об этом.
Нынче б[ыл] студент Петр. Кажется, ему ничего не нужно и он глупый. Теперь10 часов. — Хочу перевести еще Jefferson’a.
1) Сюжет — впечатления и история человека, бывшего в золотой роте и попавшего в сад караульщиком около господского дома, в к[отором] он видит близко господскую жизнь и даже принимает в ней участие.
2) Говорил с Хохловым: анархия и социализм, т. е. отрицание собственности, это — христианство, но только с удержанием существующего порядка. Христианство есть отчасти социализм и анархия, но без насилия и с готовностью жертвы.
3) Очень важно: Свобода воли есть сознание своей жизни. Свободен тот, кто сознает себя живущим. Сознавать же себя живущим, значит сознавать закон своей жизни, значит стремиться к исполнению закона своей жизни. Теперь 10-ый час, иду наверх. Боюсь себя за нынешнюю ночь. Отче, помоги.
К вопросу о свободе воли.
1) Как только я получаю сознание жизни, я делаюсь участником ее. Я хочу исполнять закон, стало быть, я хочу того же, что хочет Бог.
Теперь 12-ый час. Написал письмо Чер[ткову] и Кудрявц[еву].
От обоих получил письма о сборнике. Черт[ков] собирает, а Кудр[явцев] собрал.
Нынче
Писал всё время по утрам кроме двух дней, нынче и еще один день. Теперь остановился на 8-ой главе и, кажется, обдумал ее сегодня. Вчера С[оня] ездила в концерт, мы прекрасно говорили с т[етей] Т[аней] и девочками. За это время я опять написал б[ыло] письмо в редакцию и опять встретил такое недоброжелательство, что оставил до времени. Молюсь Богу, прося Его помочь мне распутаться из моего положения имущественного — необходимости, как бы признавая правит[ельство], делать акты, 2) разрешение[м] продажи моих сочинений подрываю свое дело. 3) Живу чувственно, нечисто. Помоги, Господи! Я запутался, страдаю и не могу. Помоги. Разумеется, помощь во мне, и я взываю к себе в своей божеской природе или через свою божескую природу. Да, за это время был Вас[илий] Иван[ович] милый. Он страдает от того же, от чего и я,37 от женщины. У него это в кроткой форме. Был Сережа, говорил с ним при В[асилии] И[вановиче] о жизни. Он не раздражал уже меня, а только жалок мне. Он все силы своего ума напрягает на то, чтобы себя оправдать, т. е. неправого поставить правым, т. е. себя обмануть. Как же не опуститься и умом и сердцем! За это время думал:
1) Что такое Бог? Зачем Бог? Бог это неограниченное всё то, что я знаю в себе ограниченным: я тело ограниченное, Б[ог] тело бесконечное; я существо, жившее 63 года, Б[ог] существо, живущее вечно; я существо, мыслящее в пределах моего понимания, Б[ог] существо, мыслящее беспредельно; я существо, любящее иногда немного, Б[ог] существо, любящее всегда бесконечно; я часть, Он всё. Я себя не могу понять иначе, как частью Его.
2) Когда неразрешенный вопрос тебя мучает, то чувствуешь себя больным членом какого-то всего здорового тела, чувствуешь себя больным зубом здорового тела, и просишь всё тело помочь одному члену. Тело всё — Бог, член — я.
3) Сколько раз думал и записывал это, но опять и опять это поражает меня с новой силой: не нужно искать добрых дел, подвигов. Если только будешь делать, что от тебя требуется сейчас, в том положении, в к[аком] ты находишься, наилучшим образом, по христиански, во всю, то жизнь будет полна, и нечего будет искать добрых дел и подвигов.
4) Нелепость нашей жизни происходит от власти женщин; власть же женщин происходит от невоздержания мужчин; так что причина безобразия жизни невоздержание мужчин.
5) На что назначение яблока, мясо его, на то ли, чтобы служить оболочкой и потом навозом семени, или на то, чтобы быть пищей и наслаждением людей и животных? Один скажет: для защиты и удобрения почвы для семени, и он будет прав, но будет неправ, если осудит того, кто съедает яблоко. Другой скажет: для наслаждения, и будет прав, но буд[ет] неправ, если забудет, что мясо яблока должно служить семени. — Не хорошо. Таня приехала, и я тороплюсь.
6) Женщина привлекательная говорит себе: он умный, он ученый, он славный, он богатый, он великий, он нравственный, святой, а он мне глупой, невежественной, неизвестной, бедной, ничтожной, безнравственной покоряется, стало быть и ум и ученость.... и все пустяки. Это их губит и делает их дурными.
7) Дети говорили: Родители говорят, как их дети мучают. Если бы они знали, как родители мучают детей: и кокетство, и ссоры, и недоброты, и нервность любви, несправедливость, все пороки — тех, к[отор]ые, по представлению детей, должны быть безупречны.
8) Вписать — религиозное чувство есть способность провидеть — чувством познавать.
9) Часто говорят: нельзя просить Бога о событиях, чтоб случилось то-то и то-то. Можно. Можно просить о событиях, зависящих от людских поступков, если просящий верит в свободу воли. Свобода воли ведь есть действие божеской силы в человеке. Сила эта может быть усилена в каждом человеке; если Бог слышит молитвы и исполняет их, Бог может проявить себя в людях, и события изменяются. Я это говорю для тех, к[оторые] хотят просить, нуждаются в просьбе. Для христианина это не нужно. Преданность воле Божьей — необходимое условие христианск[ой] жизни — исключает возможность определенного желания и потому прошения. Теперь 12.
Записано только то, что следует делать то, что делают духоборы: кланяться в ноги всякому человеку, помня, ч[то] в нем Бог. Если нельзя делом, то духом. От Ч[ерткова] хорошее письмо. С Евг[ением] Ив[ановичем] у них опять хорошо.
Был жив, жив и нынче
1) Еще человек и еще, и еще. И всё новые, особенные, всё кажется, что этот-то вот и будет новый, особенный, знающий того, чего не знают другие живущие, лучше, чем другие. И всё то же, всё те же слабости, всё тот же низкий уровень мысли.
2) Неужели люди, теперь живущие на шее других, не поймут сами, что этого не должно, и не слезут добровольно, а дождутся того, что их скинут и раздавят.
3) Живо представилось: что если бы делать добро людям, кормить, лечить, учить, как делаются дела охоты, с той же страстностью, с тем же нарушением всех приличий, с теми же подготовлениями, расходами, напряжением (ночи не спать в отъезжее поле), хотя бы с тем же хвастовством даже. Если бы встречали эти дела то же сочувствие и сознание, что это надо, как встречают охотников!
4) Я говорю о религиозном чувстве. Что это? Надо определить. Религиозное чувство, то, к[оторое] бывает в разных степенях у людей и у некот[орых] доходит до кажущегося полного отсутствия, есть провиденье (от того религиозн[ых] людей и называют пророком), такое ясное представление того, что должно быть, что это представление служит руководством жизни. Не имеющие или в малой степени имеющие это чувство руководятся, напротив, тем, что было, прошедшим, преданием, верят в то, что было, и их-то, этих людей, толпа называет религиозными. Человек же, видящий законы будущего, пренебрегает прошедшим и потому представляется толпе безбожником.
5) Есть огромное преимущество в изложении мыслей вне всякого цельного сочинения. В сочинении мысль должна часто сдаться с одной стороны, выдаться с другой, как виноград, зреющий в плотной кисти; отдельно же выраженная, ее центр на месте, и она равномерно развивается во все стороны.
6) Писал Озмидову о том, что говорить то, что не надо внешним образом бороться с своими пороками, всё равно, что говорить, что, корчуя пни, не надо их расшатывать руками сверху, а только подбивать кирками и ломами.
7) В чем грех денег? обладания ими? В произвольном употреблении их, в пользовании той властью, к[отор]ую они дают. Греха нет тогда, когда я вынужден употреблять их; когда у меня требуют их или того, что можно приобресть на них, требуют другие или моя нужда. Грех же тогда, когда я употребляю их произвольно, когда я могу сделать то, могу сделать другое, когда должен решать, идти ли мне в театр, или ужинать, ехать ли путешествовать, или купить велосипед и т. п. Я иду в Тулу прогуляться и оттуда еду на поезде, мне нужно на это 15 к. — это грех. Я еду к больному, к[оторый] зовет меня в Париж, мне на дорогу нужно 200 р. Нет греха. Не совсем еще ясно. Как-то было яснее.
8) Нужны не стачки против работы, а стачки против солдатчины, и тогда достигнутся все те цели, к[оторые] преследуются стачкой.
9) Мольтке уверяет, что теперь народы хотят воевать, а не правительства. Раздразнили петухов, воспитали к тому, а потом говорят: это они сами.
10) С Новоселовым говорили о том, почему разрушились общины. Общинники не обманывали себя, что они свободны от собственности, если они владеют сообща, а видели, что они удерживали собственность вместе так же, как прежде удерживали порознь. Окружающие тащили. А им надо было держать. И держать нельзя было, п[отому] ч[то] у живших вместе людей та степень, дальше к[оторой] человек не может уступить, была не одна и та же. Оттого разлад. Оказалось, что жить надо в той перетасовке черного и белого и всех теней, в к[оторой] мы все находимся, и не выделяться одним более или менее светлым и окрашиваться еще одной краской. Жить можно только перетрощенным с всякими людьми. Жить же святым вместе нельзя. Они все помрут. Жить нельзя одним святым. И для Божьего дела невыгодно. Одно сходство с другим.
11) Говорил с тетей Таней. Она стала хвалить Иоан[на] Кронштадт[ск]ого. Я возражал, потом вспомнил: благословляйте ненавидящих вас, и стал искать доброе в нем и стал хвалить его. И мне так весело, радостно стало: Да, благословлять, творить добро врагам, любить их, есть великое наслаждение — именно наслаждение, захватывающее, как любовь, влюбленье. Любить врагов — ведь только на врагах-то и можно познать истинную любовь. Это наслажденье любви.
12) Молиться можно об чем хочешь: о том, чтоб выиграть 200.000, о том, что[бы] выздоровел умирающий, только прибавить надо то, что цель молитвы, душевное удовлетворение, может быть достигнуто двояко, и потому и всякая молитва может быть двояка : можно просить выиграть 200.000 и не желать этого, — что[бы] выздоровел и чтоб не желать.
13) Приступы половой похоти порождают путаницу мыслей, и скорее отсутствие мыслей. Весь мир потемнеет; теряется отношение к миру. Случайность, мрак, бессилие.
14) «Как же можно жить, не зная, что будет, не зная, в каких формах будешь жить?» Только тогда и начинается настоящая жизнь, когда не знаешь, что будет. Только тогда творишь жизнь и исполняешь волю Бога. Он знает. Только такая деятельность служит свидетельством веры в Бога и в Его закон. Только тогда и свобода и жизнь.
15) Человек бывает силен только, когда он один (Ибсен).
16) Работа, всякая работа (сапогов) дает возможность человеку уйти из себя в работу. Особенно работа Божьего дела. Всякая работа (работа сапогов тоже) есть работа Божьего дела, и ты не воспользуешься ею, не войдешь в обетованную землю. В том-то и самозабвенье работы.
17) Пишут: война погубит сама себя, так страшны ее орудия; неправда, будь они еще страшнее — будь они таковы, что 0,99 погибнут наверное, и люди все-таки пойдут и будут идти, пока не проснется человек — религиозный человек.
Прошла целая неделя. 19 поехал с Таней и Верой верхом в Успенское. Очень добродушный Бибиков, уложил спать и на другой день повез в глубь уезда. Осматривали деревню Огаревку. Умный староста — перечислил все дворы. Бедность не так велика, п[отому] ч[то] есть картофель. Я было успокоился. Но там стало хуже. Вложу листки из дневника о поездке по Богородицк[ому] и Ефрем[овскому] уездам. — 20 провел у Свечина. 21 вернулся к Сереже. 22 у Сережи б[ыло] натянуто. Осталось дурное расположен[ие] духа. Говорил с Варей, чтоб она училась. 22. Дома, приехал, С[оня] нездорова и не в духе, и я тоже. Ночь почти не спал. Утром я сказал о том, что здесь есть дело, кормление голодающих. Она поняла, что я не хочу ехать в Москву. Началась сцена. Я говорил ядовитые вещи. Вел себя очень дурно. В тот же день вечером поехал в Тулу к Зинов[ьеву]. Узнал от него мало. Но дружелюбно говорили. Вернувшись домой, нашел готовность к примирению и примирились. 23 решил ехать в Епифань. Таня проводила меня. В Обол[енском] захватил Машу. Писарев прекрасный тип земца — находящий смысл в служении людям. И жена милая, кроткая. 24-го ходили в дер[евню] Мещерки. Опущенность народа страшная: разваленные дома — б[ыл] пожар прошлого года — ничего нет, и еще пьют. Как дети, попавшие в беду, смеются, так и они. К вечеру приехали Богоявл[енский] и Раевский. Решил поселиться у Раевского. Хорошо бы, если С[оня] не воспротивится. Я даже оставил 90 р. на закупку карт[офеля] и свеклы.
Нынче
Думал только две вещи:
1) То, что быть в нужде по отношению к пище и одежде и помещению есть наивыгоднейшее положение человека — не переесть, не перегреться, не перепокоиться. Особенно первое: есть надо так, как будто не достанет на всех, и всегда оставлять другим.
2) То, что когда трудно, как мне теперь,39 безвыходно, кажется
Читал. Нынче
1) Как-то, молясь Богу, мне стало ясно то, что Бог есть точно реальное существо, любовь, есть то всё, что я одним краюшком захватываю и ощущаю в форме любви. И не чувство, не отвлеченность, а реальное существо; и я ощутил Его.
2) Бывает в отношениях с людьми то, что бывает с сапогом или калошей, когда там разорвется внутри и заворотится. И что больше суешь, то больше заворачивается и меньше входишь.
3) Говорила С[оня], что Соня сноха нехорошая мать. Вот, говорит, она не делает того, что ты осуждаешь в Кр[ейцеровой] Сон[ате]. Она не отравляет жизнь мужа детьми. А если любить детей и ходить за ними, то будешь неприятна. И мне подумалось: какая необходимая приправа ко всему доброта. Самые лучшие добродетели без доброты ничего не стоят; и самые худшие пороки с ней прощаются. Какой бы хороший художествен[ный] тип слабого, порочного человека и доброго... Кажется, уже бывали такие, но я такого по новому чувствую.
4) Приходила баба просить защиты: за корчемство приговорили к 50 р. штрафа или к острогу на три месяца, а она вдова, у нее нет земли и 4 детей. Подумал, что делает тот, кто сажает ее. Наказывают эту нищую и ее детей за то, что она захотела участвовать в барышах казны на 25 р.
Попов еще здесь. Мы совсем собираемся ехать. Денег еще нет. Что будем делать, не знаю. Но, кажется, побуждение недурное. Уж примешивается проклятая слава людская. Но буду стараться делать для Бога. Нынче, кажется, кончил 4-ую главу. И пересмотрел окончательно 6-ю и до половины 7-ю. Как бы хотелось кончить. Теперь 11 часов. Жду писем с Козловки.
Сегодня
Вчера поправил присланную Гротом корект[уру] о голоде. Нынче думал
Нынче
1) Все науки, искусства, все просвещение хорошо, только бы для приобретения плодов его не нужно было задавить, не дать жить, лишить блага, огорчить ни одного человека. А оно, всё наше просвещение, построено на трупах задавленных людей.
Хотя и не записал, но думал одно: то, что похоть, славолюбие и любовь божеская совершенно правильно обратно пропорциональны своей прелестью и истинным достоинством. Je me comprends.41 Чем похотливее похоть, тем она менее достойна и не нужна другим, то же и с славой, то же и с любовью, и тем слабее она влечет к себе и наоборот.
Нынче
КОММЕНТАРИИ
ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ КАНВА ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
Л. Н. ТОЛСТОГО ЗА 1891—1894 гг.
Январь, 2—5, 8 — февраль 6
Работа над статьей о непротивлении («Царство божие внутри вас»).
Январь, 4, 6
Продолжение статьи об искусстве.
Январь, 5
Поездка с H. Н. Ге-сыном к М. В. Булыгину в Хатунку.
Январь, 12
Письмо Н. С. Лескова относительно исправлений в рассказе Толстого «Франсуаза».
Январь, 15
Письмо к В. Г. Черткову с отзывами о рассказах: П. Е. Накрохина «Вор», Н. С. Лескова «Под рождество», П. В. Засодимского «У потухшего камелька».
Январь, 16—25
Работа над статьями об искусстве. Чтение книги Э. Ренана «L’avenir de la science». Поездка в Тулу.
Январь, 19?
Выход февральского номера «Contemporary Review» с английским переводом статьи Толстого «Для чего люди одурманиваются?».
Январь, 24, 25, 27
В №№ 5354, 5355 и 5357 газеты «Новое время» напечатан обратный перевод с английского статьи «Для чего люди одурманиваются?».
Январь, 25
Желание писать большой роман, в котором можно было бы соединить все старые замыслы.
Февраль, 5
В № 5366 «Нового времени» напечатан рассказ «Франсуаза».
Февраль, 10
Работа над статьей об искусстве.
Февраль, 14, март 5—9
Чтение книги Гронлунда «Our destiny».
Февраль, 17
Чтение Монтэня и «Смены» А. И. Эртеля. Приезд H. Н. Ге с картиной «Иуда».
Февраль, 17—24
Работа над статьей о непротивлении.
Февраль, 20
Отъезд Н. Н. Ге (ДСТ) и приезд И. И. Горбунова-Посадова.
Февраль, 25
Чтение сочинений Дидро. Наложение ареста на тринадцатую часть «Сочинений гр. Л. Н. Толстого» с «Крейцеровой сонатой» (Б, III, стр. 144).
Март, 1
В № 15 «Review of Reviews» напечатан перевод статьи «Николай Палкин».
Март
Чтение Ибсена и Гейне.
Март, 1—3, 7—9
Работа над статьей о непротивлении.
Март, 4
Чтение статьи В. Ф. Чижа «Нравственность сумасшедших». Чтение статьи А. А. Козлова «Письма о книге Л. Н. Толстого «О жизни».
Март, 9
Чтение книги «The literary remains of the late Henry James».
Март, 10
Поездка в Тулу для хлопот об освобождении яснополянских крестьян, осужденных за порубку.
Март, 13
Чтение сочинений Дидро.
Март, 18
Чтение книги Эванса «Autobiography of а Shaker».
Март, 18—25, 27
Работа над гл. III—VI статьи о непротивлении.
Март, 24
Чтение статьи Дидро «De l'interprétation de la nature».
Март, 25—27
Замысел художественного произведения: «Мать. Вопрос матери. Записки матери».
Март, 27
Чтение Записных книжек 1870-х годов с описаниями природы.
Март, 28
Отъезд С. А. Толстой в Петербург для хлопот о разрешении цензурой тринадцатой части «Сочинений гр. Л. Н. Толстого».
Март, конец
Чтение с детьми «Семейной хроники» С. Т. Аксакова (письмо к С. А. Толстой от 1 апреля).
Апрель, ок. 4,
Чтение статьи Эдуарда Рода «Les idées morales du temps présent. Le comte Léon Tolstoi».
Апрель, ок. 4, 8—9
Работа над рассказом «Мать».
Апрель, ок. 4, 9
Чтение Дидро и Ж. М. Гюйо об искусстве.
Апрель, ок. 4, 12 — май 22
Работа над статьей о непротивлении.
Апрель, ок. 4, 13
Разговор С. А. Толстой с Александром III и разрешение последним печатания «Крейцеровой сонаты» только в собрании сочинений Толстого.
Апрель, середина
Чтение сочинений. Г. К. Лихтенберга.
Апрель, 28—30
Приезд художника H. Н. Ге с женой.
Апрель, конец — мая 2
Чтение книги X. Уильямса «Ethics of diet».
Май ?
Выход в Женеве «Критики догматического богословия», ч. I (письмо М. К. Элпидина от 6 января).
Май, 2
Чтение Платона «О законах».
Май, 14
Толстой продиктовал вступление к рассказу «Мать». (ДСТ, 15 мая).
Май, ок. 21
Приезд А. А. Фета с женой (ДСТ, 22 мая).
Май, ок. 22
Работа над повестью «Отец Сергий». Получение от Н. В. Давыдова «очень хорошего» судебного дела для «Коневского рассказа».
Май, конец
Приезд А. С. Суворина (ДСТ, 1 июня).
Июнь , 2
М. И. Семевский посылает Толстому, для его романа о декабристах, рукопись о народных слухах в 1826 г. (Н. Гусев, «Летопись жизни и творчества Л. Н. Толстого», стр. 447).
Июнь , 6
Чтение статьи Макса Мюллера о христианстве.
Июнь , 7
Посещение бойни в Туле (для статьи «Первая ступень») и тюрьмы. Чтение корректуры книги Р. Лёвенфельда «Leo N. Tolstoi».
Июнь , 8
Первая запись к статье о вегетарианстве.
Июнь , 10
Записи к «Коневскому рассказу» и к «Отцу Сергию».
Июнь , 13
Работа над статьей о непротивлении. Чтение «Сна смешного человека» Ф. М. Достоевского.
Июнь , 13—16
Путешествие пешком к М. В. Булыгину и к Буткевичам.
Июнь , 20—22
Работа над статьей о непротивлении.
Июнь , ок. 25
Чтение романа Бьернсона «Новые веяния».
Июнь , 25
Чтение писем Н. П. Огарева к А. И. Герцену. Первое упоминание о голоде. Начало предисловия к переводу книги Уильямса «Этика пищи» («Первая ступень»).
Июнь , 26—27
Посещение Толстого К. А. Вяземским.
Июнь , 27
Запись в Дневнике: «Прочел древнюю историю»
Июнь , 29 — июль 21
Пребывание в Ясной Поляне И. Е. Репина и И. Я. Гинзбурга.
Июнь
Выход тринадцатой части «Сочинений гр. Л. Н. Толстого» с «Крейцеровой сонатой» и «Послесловием» к ней.
Июль, 2—7
В Ясной Поляне гостит А. А. Толстая.
Июль, до 13
Окончание вчерне статьи «Первая ступень». Работа над статьей о непротивлении. Записи к драме «И свет во тьме светит» и к повести об Александре I.
Июль, до 13, 22
Запись к «Отцу Сергию».
Июль, до 13, 29 — август 1
Пребывание Н. И. Страхова в Ясной Поляне.
Июль, до 13, 31
Запись сюжета, использованного позднее в «Фальшивом купоне».
Август , 1—12
Работа над статьей о непротивлении.
Август , 12
Чтение рассказа Марии Торелли-Торриани «Красавица».
Август , 12—19
Толстой гостит в Пирогове у брата.
Август , ок. 25
Окончательная правка статьи «Первая ступень».
Август , 28 — сентябрь 13
Работа над г. VIII статьи о непротивлении
Сентябрь , 6—11
В письме к М. А. Шмидт и О. А. Баршевой Толстой советует прочесть «прекрасный» роман Э. Альгрен «Деньги» и роман Бьернстерне-Бьернсона «Новые веяния».
Сентябрь , 16
Дата письма в редакцию «Русских ведомостей» и «Нового времени» с отказом от авторских прав на сочинения, написанные с 1881 г. и могущие вновь появиться «после нынешнего дня».
Сентябрь , 17
Решение заняться устройством столовых для голодающих.
Сентябрь , 17—21
Поездка в Пирогово
Сентябрь , 19
Объезд ряда деревень Богородицкого уезда с целью ближе ознакомиться с положением крестьян.
Сентябрь , 20
Объезд ряда деревень Ефремовского уезда. Ночевка в Ситове у Ф. А. Свечина.
Сентябрь , 18 или 21
Работа над началом «Отца Сергия».
Сентябрь , 21
Разрешение постановки «Плодов просвещения» на сцене императорских театров (циркуляр министра двора за № 3113).
Сентябрь , 22
Возвращение в Ясную Поляну.
Сентябрь , 23—25
Поездка в Епифанский уезд. Ночевка в имении Р. А. Писарева.
Сентябрь , 24
Работа над статьей о непротивлении.
Сентябрь , 26
Возвращение в Ясную Поляну.
Сентябрь , 27 — октябрь 1—3, 7—8
Работа над статьей о голоде.
Октябрь , 3—4
Работа над гл. VIII статьи о непротивлении
Октябрь , 5—6
Правка первых глав статьи о непротивлении.
Октябрь, до 8,
Исправлена и отослана в печать статья «Первая ступень».
Октябрь, до 8, 15
Отправка Н. Я. Гроту статьи о голоде (ДСТ, 16 октября)
Октябрь, до 8, 19, 20, 23, 25
Работа над гл. IV статьи о непротивлении.
Октябрь, до 8, 20—22
Работа над корректурами статьи о голоде, привезенными Н. Я. Гротом.
Октябрь, до 8, 21
Чтение книги Берты Зутнер «Долой оружие».
Октябрь, до 8, 23
Отправка Н. Я. Гроту дополнений к статье о голоде.
Октябрь, до 8, 24
№ 10 «Вопросов философии и психологии» со статьей Толстого о голоде арестован цензурой.
Октябрь, до 8, 25
Работа над гл. VI и VII статьи о непротивлении.
Октябрь, до 8, 27
Отъезд с T. Л. и М. Л. Толстыми и В. А. Кузминской в Бегичевку. Ночевка на ст. Клекотки.
Октябрь, до 8, 28
Приезд в Бегичевку.
Октябрь, до 8, 28—29
Работа над статьей «Страшный вопрос» (письмо к С. А Толстой от 29 октября).
Октябрь, до 8, 29
Объезд трех окрестных деревень, с целью выяснения мест, где надо устроить столовые (там же).
Ноябрь — декабрь
Организация помощи голодающим.
Ноябрь, 1
Окончание статьи «Страшный вопрос» (авторская дата).
Ноябрь, до 2
Устройство трех первых столовых (письмо к С. А. Толстой от 2 ноября). Отсылка статьи «Страшный вопрос» для напечатания в «Русских ведомостях» (там же).
Ноябрь, 3
В «Русских ведомостях» напечатано письмо С. А. Толстой с призывом к пожертвованиям в пользу голодающих.
Ноябрь, 4—7
Работа над рассказом «Кто прав?» (письма к С. А. Толстой от 4 и 7 ноября).
Ноябрь, 5
Правка корректуры статьи о голоде.
Ноябрь, до 6
Правка гл. VII и VIII статьи о непротивлении.
Ноябрь, 6
Записи к «Отцу Сергию».
Ноябрь, 9, 11, 18, 21
Написана статья «О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая».
Ноябрь, 9—15
Выход книги А. Стокгэм «Токология» с предисловием Толстого («Правительственный вестник», № 279 от 22 декабря).
Ноябрь , 14—18, 24, 25; декабрь
Работа над гл. VII и VIII статьи о непротивлении.
Ноябрь , 17
Чтение «Дневника» Марии Башкирцевой. Н. Я. Грот сообщает С. А. Толстой, что во все газеты разослан циркуляр Главного управления по делам печати с запрещением печатания статей Толстого (письмо С. А. Толстой от 17 ноября).
Ноябрь , 19
Второе предостережение «Русским ведомостям» за помещение статьи Толстого «Страшный вопрос».
Ноябрь , 28
Написан некролог И. И. Раевского (письмо к С. А. Толстой от 28 ноября).
Ноябрь , 30
Отъезд в Москву (ДСТ, 16 февраля 1892 г.).
Декабрь , 9
Отъезд из Москвы в Бегичевку (там же).
Декабрь , 9—15
Выход в свет сборника «Помощь голодающим», где напечатаны «Сказка» («Работник Емельян и пустой барабан») и статья «О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая» («Правительственный вестник», 24 января 1892 г.).
Декабрь , 30
Всего открыто 70 столовых (письмо к В. Г. Черткову от 15 января 1892 г.). Отъезд в Москву (ДСТ, 16 февраля 1892 г.).
ПЕРВЫЕ ПУБЛИКАЦИИ ОТРЫВКОВ
ИЗ ДНЕВНИКОВ И ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК
1891—1894 гг.
Полностью Дневники, Записные книжки и отдельные записи Толстого за 1891—1894 гг. печатаются впервые. Незначительные выдержки из них были опубликованы в следующих изданиях:
1. П. И. Бирюков, «Биография Льва Николаевича Толстого», т. III, Госиздат, М. 1922, стр. 142—243 (17 отрывков, относящихся к 1891 г., 26 — к 1892 г., 6 — к 1893 г. и 12 — к 1894 г.).
2. «Листки Свободного слова», 1899, № 3 — большой отрывок из дневниковой записи от 24 июля 1892 г., под заглавием «Требования любви».
3. В. А. Жданов, «Любовь в жизни Льва Толстого», книга вторая, изд. М. и С. Сабашниковых, М. 1928, стр. 101—130 (17 отрывков, относящихся к 1891 г., 2 — к 1892 г., 3 — к 1893 г. и 8 — к 1894 г.).
4. М. В. Муратов, «Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков в их переписке», изд. Гос. Толстовского музея, М. 1934, стр. 177—218 (3 отрывка, относящиеся к 1891 г., 1 — к 1893 г. и 3 — к 1894 г.).
5. Н. Родионов, «Москва в жизни и творчестве Л. Н. Толстого», изд. «Московский рабочий», М. 1948, стр. 120—124 (1 отрывок, относящийся к 1892 г.,
ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ
ДНЕВНИКИ,
ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ И ОТДЕЛЬНЫЕ ЗАПИСИ Л. Н. ТОЛСТОГО
1891—1894 гг.
1.
2.
В тексте пятнадцать вымаранных мест, занимающих в общей сложности двадцать восемь с половиной строк Наибольшая вымарка в девятнадцать с половиной строк.
3.
4.
К 1891 г. относятся стр. 1—10, 20—57. Стр. 11—19, датируемые 1888—1890 гг., напечатаны в тт. 50 и 51.
5.
6.
Записи на первой странице л. 1 настолько стерты, что не поддаются расшифровке. Первая запись, доступная прочтению, на обороте л. 1
Большинство записей относится к работе на голоде в 1892 г. Последние записи относятся, повидимому, уже к началу 1893 г., а черновики «Катехизиса» — к 1894 г. Толстой продолжал пользоваться этой книжкой и в 1895 г. См. т. 53.
7.
Большая часть записей не датирована. Первые записи относятся к середине мая 1893 г. Датировка определяется переносом записей в Дневник. Последние записи — заметки к работе над «Хозяином и работником» — относятся к январю 1895 г. См. т. 53.
8. Полулисток почтовой бумаги, сложенный вдвое, исписанный с одной стороны рукою Толстого, с другой (пять строчек) — рукою М. Л. Толстой. На исписанной Толстым стороне внизу в правом углу цифра 52. Автограф Толстого
9. Оторванная половина листа белой почтовой бумаги обычного формата. Лицевая сторона исписана в нескольких направлениях чернилами и карандашом. Внизу пометка карандашом неизвестной рукой: «143». На обороте запись рукой М. Л. Толстой.
10. Листок бристольского картона, размера и формата визитной карточки. Исписан с обеих сторон в разных направлениях, чернилами и карандашом.
11. Листок белой бумаги, размером 120х73 мм., повидимому вырванный из Записной книжки. Исписан с обеих сторон карандашом и чернилами.
ПРИМЕЧАНИЯ К ДНЕВНИКАМ 1891—1894 гг.
1891
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21.
22.
23.
24.
25.
26.
27.
28.
29.
30.
31.
32.
33.
34.
35.
36.
37.
38.
39.
40.
41.
42.
43.
44.
45.
46.
47.
48.
49.
50.
51.
52.
53.
54.
55.
56.
57.
58.
59.
60.
61.
62.
63.
64.
65.
66.
67.
68.
69.
70.
71.
72.
73.
74.
75.
76.
77.
78.
79.
80.
81.
82.
83.
84.
85.
86.
87.
88.
89.
90.
91.
92.
93.
94.
95.
96.
97.
98.
99.
100.
101.
102.
103.
104.
105.
106.
107.
108.
109.
110.
111.
112.
113.
114.
115.
116.
117.
118.
119.
120.
121.
122.
123.
124.
125.
126.
127.
128.
129.
130.
131.
132.
133.
134.
135.
136.
137.
138.
139.
140.
141.
142.
143.
144.
145.
146.
147.
148.
149.
150.
151.
152.
153.
154.
155.
156.
157.
158.
159.
160.
161.
162.
163.
164.
165.
166.
167.
168.
169.
170.
171.
172.
173.
174.
175.
176.
177.
178.
179.
180.
181.
182.
183.
184.
185.
186.
187.
188.
189.
190.
191.
192.
193.
194.
195.
196.
197.
198.
199.
200.
201.
202.
203.
204.
205.
206.
207.
208.
209.
210.
211.
212.
213.
214.
215.
216.
217.
218.
219.
220.
221.
222.
223.
224.
225.
226.
227.
228.
229.
230.
231.
232.
233.
234.
235.
236.
237.
238.
239.
240.
241.
242.
243.
244.
245.
246.
247.
248.
249.
250.
251.
В 1891—1892 гг. голод разразился с особенной силой и охватил 29 губерний Центральной и Восточной России, в том числе большую часть Тульской и соседнюю с ней Рязанскую. Относясь в первое время отрицательно к общественной помощи голодающим, Толстой вскоре изменил свое отношение и принял самое энергичное участие, вместе с семьей, в организации этой помощи. См. дальнейшие записи в Дневниках, статьи о голоде в т. 29 и письма 1891—1892 гг. в тт. 66, 84 и 87.
252.
253.
254.
255.
256.
257.
258.
259.
260.
261.
262.
263.
264.
265.
266.
267.
268.
269.
270.
271.
272.
273.
274.
275.
276.
277.
278.
279.
280.
281.
282.
283.
284.
285.
286.
287.
288.
289.
290.
291.
292.
293.
294.
295.
296.
297.
298.
299.
300.
301.
302.
303.
304.
305.
306.
307.
308.
309.
310.
311.
312.
313.
314.
315.
316.
317.
318.
319.
320.
321.
322.
323.
324.
325.
326.
327.
328.
329.
330.
331.
332.
333.
334.
335.
336.
337.
338.
339.
340.
341.
342.
343.
344.
345.
346.
347.
348.
349.
350.
351.
352.
353.
354.
355.
356. 5
357.
358.
359.
360.
361.
362.
363.
364.
365.
366.
367.
368.
369.
370.
371.
372.
373.
374.
375.
376.
377.
378.
379.
380.
381.
382.
383.
384.
385.
386.
387.
388.
389.
390.
391.
392.
393.
394.
395.
396.
397.
398.
399.
400.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРОМУ ТОМУ.
I
В 52 томе Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого публикуются впервые Дневники и Записные книжки за 1891—1894 гг.
Начало 90-х годов было отмечено тяжелым всенародным бедствием — голодом, охватившим многие районы России.
Разразившийся голод был прямым следствием экономического и политического закабаления народа. Реформа 1861 г., проведенная феодально-крепостническим правительством в интересах помещиков, ограбила крестьян. После реформы, с развитием капиталистических отношений в стране, процесс обезземеливания и разорения крестьянства шел с возрастающей быстротой. «Крестьяне голодали, вымирали, разорялись, как никогда прежде, и бежали в города, забрасывая землю».44 Ускоренным темпом шло в эти годы и расслоение крестьянства: из его среды выделялась зажиточная кулацкая верхушка — деревенская буржуазия, а среднее крестьянство и беднота превращались в деревенских пролетариев.
К концу 80-х годов экономическое положение трудового крестьянства стало поистине катастрофическим. Разоренные и обнищавшие крестьяне оказались к этому времени не в состоянии обрабатывать даже те жалкие обрезки надельной земли, которые у них сохранились после реформы. Земля продавалась за бесценок или сдавалась в аренду помещикам и кулакам. «Помещики выжимали последние соки из отсталого крестьянского хозяйства различными грабительскими способами (аренда, штрафы). Основная масса крестьянства из-за гнета помещиков не могла улучшать свое хозяйство. Отсюда крайняя отсталость сельского хозяйства в дореволюционной России, приводившая к частым неурожаям и голодовкам».45
В своих публицистических статьях 80-х годов Толстой многократно писал о тяжелом положении крестьянства. Еще в 1873 г. он отдал немало сил борьбе с разразившимся в Самарской губернии голодом.46 Теперь, в 1891—1892 гг., писатель целиком посвятил себя оказанию помощи голодающим крестьянам.
Первые вести о приближающемся голоде дошли до Толстого летом 1891 г. Тяжелое народное бедствие глубоко встревожило писателя. Сочувствуя народу, Толстой обличает пустую болтовню сытых и богатых людей о помощи «младшему брату».
«Все говорят о голоде, все заботятся о голодающих, хотят помогать им, спасать их. И как это противно! Люди, не думавшие о других, о народе, вдруг почему-то возгораются желанием служить ему. Тут или тщеславие — высказаться, или страх; но добра нет», — записывает он в Дневнике 25 июня 1891 г. Лицемерная «забота» тунеядцев о голодающем труженике, которого они обобрали и трудами которого они кормятся, представляется Толстому заботой о «поддержании жизни мучимого работой раба, прогоняемого сквозь строй, чтобы додать ему его 5000»47 (палок. —
Говоря о «противодействии» существующему строю, Толстой, однако, не имеет в виду насильственной борьбы с ним. Главное, по мнению Толстого, это всегда проповедовать и делать добро, «любить и голодных, и сытых».49 К такой деятельности, которая вызывала бы в людях любовь друг к другу, и призывает Толстой. «Но кажется, будет самым действительным средством против голода, — заключает он свое письмо к Лескову, — написать то, что тронуло бы сердца богатых. Как вам бог положит на сердце, напишите, и я бы рад был, кабы и мне бог велел написать такое».
В этих словах, перекликающихся со многими дневниковыми записями Толстого, видна вся глубина противоречий мировоззрения писателя. С гневом и презрением говорит Толстой о строе корысти и наживы, являющемся главной причиной народного горя. Но, находясь в плену своего реакционного утопического учения, он не видит правильных путей борьбы с социальным злом.
Колебания Толстого в вопросе о средствах помощи голодающим крестьянам были вызваны и его сомнениями относительно возможности пользования деньгами. Не понимая законов развития капитализма, принципиально отвергая, как писал Ленин, всякую попытку выяснить «связь этого строя с господством капитала, с ролью денег, с появлением и развитием обмена»50 и принимая следствие за причину, Толстой видел именно в деньгах источник порабощения народа. Он считал за «грех» собирать деньги, эту «мамону неправды», и распределять их среди голодающих. На первых порах он готов был, во имя своего учения, воздержаться от этого «греха».
Но обстоятельства вскоре сложились так, что Толстому пришлось примириться с отступлением от догмы своего учения. «Действительность... указывала направление, единственно достойное человека — к активизму, к непосредственному вмешательству в жизнь человеческой воли и разума».51 Так бывало с Толстым неоднократно. Так случилось и теперь. Объехав в сентябре 1891 г. голодающие районы и убедившись, насколько велико народное бедствие, он понял, что другого выхода, кроме материальной помощи, нет и что «неупотребление денег в данном случае будет мучать совесть» (Д, 13 сентября 1891 г.). Активная всесторонняя забота о голодающих и стала важнейшим делом Толстого на протяжении ближайших лет.
Деятельность Толстого по борьбе с голодом продолжалась с перерывами в течение двух лет и привлекла к нему симпатии всего передового человечества. На поступавшие со всех концов России и из-за границы деньги им были организованы в Данковском и Скопинском уездах Рязанской губернии, в Ефремовском и Епифанском уездах Тульской губернии 212 столовых, в которых кормились тысячи крестьян, особенно стариков и детей. Крестьянам оказывалась помощь и в поддержании хозяйства, в сохранении скота. Сотрудниками писателя были в ряде деревень организованы медицинские пункты для борьбы с эпидемиями.
Лев Толстой находился в Бегичевке Рязанской губернии, в самом центре голодающих деревень, и лично руководил организацией помощи населению. Его статьи «Страшный вопрос», «О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая», «Письма о голоде», а также периодические отчеты об израсходованных средствах, появлявшиеся в печати под заголовком «Среди голодающих», всколыхнули всю Россию. В этих остро обличительных статьях звучит гневный голос самого крестьянства, ограбленного эскплоататорами, доведенного до голодной смерти.
В дневниковых записях, сделанных во время голода, как в зеркале, отразилась бедственная жизнь крестьянства. Как и статьи Толстого этого времени, они содержат в себе страшную правду о русской дореволюционной деревне, о тяжелой жизни народа.
Объезжая в сентябре—октябре 1891 г. уезды Тульской и Рязанской губерний, пораженные голодом, Толстой прежде всего отмечает резкий контраст сытой и беспечной жизни помещиков и голодной, беспросветной жизни крестьян. Его Дневники и Записные книжки поражают обостренным восприятием этого контраста. В них нет одинаковой «любви к сытым и голодным», которую писатель еще так недавно проповедовал. Наоборот, они полны гнева и сарказма по адресу помещиков, которые и перед лицом всенародного горя продолжают жить своей пустой, эгоистической жизнью.
«У Бырдиных помещичья семья, — отмечает он в Записной книжке 19 сентября 1891 г., — барыня полногрудая с проседью, в корсете, с бантиком на шиньоне... угощает и кофеем, и кремом, и котлетами, и грустит о том, что дохода нет... За столом подали водку и наливку и предложили курить и объедаться» (стр. 192).
Такую же картину Толстой наблюдает и у помещика Свечина, содержащего великолепный дом, конный двор, винокуренный завод, псарню, голубятню. «Интересы у Бурдиных и здесь, у Бибикова: именье, доход, охота, собаки, экзамены детей, лошади», — отмечает он в Записной книжке. И в той же Записной книжке на соседних страницах читаем:
«Ознобишино. — Картофеля нет. Побираются почти все».
«Мещерки. 6 душ. Сын в солдатах. Раскрыто. 5 четвертей овса. — Побирается, принесла хлеба».
«Третья. Хлеба нет. Испекли два хлеба с лебедой. Овса три четверти. Картофеля нет».
«Лебеда нынешнего года зеленая. Ее не ест ни собака, ни свинья, ни курица. Люди, если съедят натощак, то заболевают рвотой» (стр. 191—193).
В последующие недели и месяцы, живя среди крестьян, Толстой еще более убеждается в катастрофических размерах голода. И он все чаще отмечает это в своем Дневнике. Вот некоторые из наиболее характерных записей:
25 сентября 1891 г.: «24-го ходили в деревню Мещерки. Опущенность народа страшная: разваленные дома — был пожар прошлого года — ничего нет, и еще пьют».
19 декабря 1891 г.: «Положение мужика, у которого круг его кольца разорван, и он не мужик, не житель, а бобыль».
29 февраля 1892 г.: «Выхожу утром... на крыльцо, — большой, здоровый, легкий мужик, лет под 50, с 12-летним мальчиком, с красивыми, вьющимися, отворачивающимися кончиками русых волос. «Откуда?» Из Затворного. Это село, в котором крестьяне живут профессией нищенства... Что? — Да не дайте помереть голодной смертью. Всё проели. — Ты побираешься? — Да, довелось. Всё проели, куска хлеба нет. Не ели два дня... Ни топки, ни хлеба. Ходили по миру, не подают. На дворе мятель, холод... Оглядываюсь на мальчика. Прекрасные глаза полны слез, и из одного уже стекают светлые, крупные слезы».
23 мая 1893 г.: «Вчера был в Татищеве. Бедность ужасна. Ужасен контраст».
Ощущение резкого контраста между сытой, паразитической жизнью господ и ужасающей нищетой народа не покидает Толстого во все время его пребывания среди голодающих крестьян и становится основной темой его публицистики, а также и последующего художественного творчества. В социальном неравенстве, в ограблении крестьянства помещиками, в лишении крестьян земли видит он главную причину всех бедствий народа.
«Народ голоден от того, что мы слишком сыты, — утверждает он в своих «Письмах о голоде». — Разве может быть неголоден народ, который в тех условиях, в которых он живет, то есть при тех податях, при том малоземельи, при той заброшенности и одичании, в котором его держат, должен производить всю ту страшную работу, результаты которой поглощают столицы, города и деревенские центры богатых людей?»52
Отвечая на этот вопрос, Толстой высмеивает, как нелепую и вздорную, мысль, будто господа могут прокормить народ. «Удивительное дело! — иронизирует он, — ...паразит собирается кормить то растение, которым он питается».53
Через десять лет, в 1902 г., в связи с новым голодом в России, В. И. Ленин в статье «Признаки банкротства» гневно бросил эти негодующие слова Толстого в лицо русскому самодержавию. «Хищническое хозяйство самодержавия, — писал Ленин, — покоилось на чудовищной эксплуатации крестьянства. Это хозяйство предполагало, как неизбежное последствие, повторяющиеся от времени до времени голодовки крестьян той или иной местности. В эти моменты хищник-государство пробовало парадировать перед населением в светлой роли заботливого кормильца им же обобранного народа. С 1891 года голодовки стали гигантскими по количеству жертв, а с 1897 г. почти непрерывно следующими одна за другой. В 1892 г. Толстой с ядовитой насмешкой говорил о том, что «паразит собирается накормить то растение, соками которого он питается». Это была, действительно, нелепая идея».54
II
Наблюдения и переживания Толстого в период его борьбы с голодом обостряют его интерес к социальным вопросам и усиливают его поиски выхода из тупика общественных противоречий. В Дневниках 1891—1894 гг. сотни записей на эту тему — записей, в которых тесно переплетены, по выражению Ленина, и «разум» писателя, и его «предрассудок», и то, что составляет силу идеологии патриархального крестьянства — протест против угнетения, и то, что отражает ее слабость, политическую незрелость и ограниченность.
Основной вопрос, который ставится в Дневниках, как и в публицистических статьях этих лет, это вопрос о путях уничтожения социального зла и установления социальной справедливости. Ошибочно считая непротивление злу насилием, нравственное самоусовершенствование людей единственными плодотворными средствами общественного переустройства, Толстой отвергает революционное, насильственное изменение общественных отношений.
Видя вокруг себя закабаленный народ, находящийся в порабощении у вооруженных до зубов эксплоататоров, Толстой ошибочно умозаключает, будто «капиталисты, то есть те, кого защищает власть, сила, всегда будут сильнее» (Д, 16 февраля 1891 г.). В подтверждение своей мысли писатель ссылается на печальный опыт прежних крестьянских восстаний, не учитывая того, что восстания эти терпели поражение именно из-за политической незрелости, неорганизованности, стихийности крестьянских масс. Крестьянство может победить своих вековых угнетателей в тесном союзе и под руководством рабочего класса — самого передового, организованного и до конца последовательного борца против угнетения. Но именно исторической роли пролетариата, как союзника и руководителя крестьянства, Толстой не видит и не признает. Он утверждает, что достижение «кооперации, коммунизма, общественности» возможно только путем следования людей «побуждению сердца, совести, разума, веры» (Д, 14 февраля 1891 г.), закрывая глаза на то, что сами по себе добрые побуждения, не подкрепленные борьбой с угнетателями, никогда не приводили народ к победе. Он не видит абсолютной утопичности своих упований на нравственное перевоспитание людей в паразитическом обществе, раздираемом классовыми противоречиями, органически порождающем эгоизм, злобу, зависть, в обществе, где человек человеку — волк.
В рассуждениях Толстого о средствах достижения справедливого социального строя глубоко ощутимы политическая наивность, слабость и ошибочность его «рецептов спасения человечества». Толстой, как указал Ленин, обнаруживает здесь «такое непонимание причин кризиса и средств выхода из кризиса, надвигавшегося на Россию, которое свойственно только патриархальному, наивному крестьянину, а не европейски-образованному писателю».55
Но наряду с этим мы встречаем в Дневниках Толстого глубокое, искреннее осуждение эксплоататорского строя, гневный протест против всех видов порабощения народа, ощущение неизбежности классовых схваток между угнетенными и угнетателями. Так, например, 13 сентября 1891 г. Толстой записывает в Дневнике: «Неужели люди, теперь живущие на шее других, не поймут сами, что этого не должно, и не слезут добровольно, а дождутся того, что их скинут и раздавят».
Резко осуждая самодержавие за его зверскую расправу с восстающим народом, Толстой отмечает в Дневнике: «Мучительно тяжелое впечатление произвел поезд администрации и войск, ехавших для усмирения» (15 сентября 1892 г.).
В другой раз, в связи с нелепым распоряжением властей привести к присяге детей, Толстой записывает: «Велено присягать 12-летним. Неужели они думают связать этим детей? Разве не очевидно это самое требование показывает их вину и сознание ее. Хотят удержать и спасти тонущее самодержавие и посылают на выручку ему православие, но самодержавие утопит православие и само потонет еще скорее» (30 октября 1894 г.).
Таких записей в Дневнике немало. Они показывают, насколько был силен в Толстом горячий, страстный протест против угнетения народа, как остро, «по-мужицки», реагировал он на все виды господского насилия.
Вступая в непримиримое противоречие с аскетическими догматами своего религиозно-нравственного учения, Толстой утверждал необходимость активного вмешательства человека в дело жизни.
«Смотрел, подходя к Овсянникову, на прелестный солнечный закат, — записывает он в Дневнике 14 июня 1894 г. — В нагроможденных облаках просвет, и там, как красный неправильный угол, солнце. Всё это над лесом, рожью. Радостно. И подумал: Нет, этот мир не шутка, не юдоль испытания только и перехода в мир лучший, вечный, а это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для тех, кто после нас будет жить в нем».
III
Исключительный интерес представляют дневниковые записи 1891—1894 гг., относящиеся к художественному творчеству писателя.
На первом месте среди замыслов художественных произведений, волнующих в этот период Толстого, стоит замысел большого социально-обличительного романа, который дал бы возможность показать жизнь в ее наиболее существенных противоречиях и объединил бы многие из задуманных и начатых писателем вещей.
«Как бы хорошо, — записывает Толстой в Дневнике 25 января 1891 г., — писать роман de longue haleine,56 освещая его теперешним взглядом на вещи. И подумал, что я бы мог соединить в нем все свои замыслы, о неисполнении которых я жалею, все, за исключением Александра I и солдата: и
Размышляя над этим будущим большим произведением, Толстой в Дневнике запечатлевает его «смысл», то есть те основы, на которых оно могло быть создано. «Да, начать теперь и написать роман имело бы такой смысл. Первые, прежние мои романы были бессознательное творчество. С «Анны Карениной», кажется больше 10 лет, я расчленял, разделял, анализировал; теперь я знаю чтó чтó и могу всё смешать опять и работать в этом смешанном» (запись 26 января 1891 г.).
Роман «Воскресение», который писатель обдумывал в этот период, и стал в конце 90-х годов воплощением его грандиозного замысла. Русская жизнь последней трети XIX века изображена в романе не только во всей ее сложности и многогранности, но и с новых идейных и эстетических позиций. Все лица и события освещены в нем новым «взглядом на вещи» — взглядом, соответствующим чаяниям, настроениям, интересам обездоленного крестьянства.
Работу над «Воскресением», начатую в конце 1889 г., Толстой в 1891—1894 гг. не продолжал, но мысль о романе не оставляла его. Так, 22 мая 1891 г. он отмечает в Дневнике, что получил от прокурора Тульского окружного суда Н. В. Давыдова «очень хорошее дело для Коневского рассказа». Запись от 10 июня 1891 г. содержит план одной из будущих сцен романа («играют в горелки с Катюшей и за кустом целуются») и определяет его композиционные контуры («Первая часть — поэзия материальной любви, вторая — поэзия, красота настоящей»).
Большой интерес представляют и записи в Дневнике, раскрывающие историю замысла и создания «Отца Сергия» (см. записи от 10 и 13 июня, 22 июля, 25 сентября, 6 ноября 1891 г. и др.) и вновь задуманных в 1891—1894 гг. художественных произведений. Важнейшим из них является рассказ «Кто прав?», посвященный изображению контраста между безысходной нуждой крестьянства и паразитическим существованием помещиков и сановников в дни голода. Этот рассказ, содержащий замечательные по своей яркости и правдивости картины барской и народной жизни, остался, к сожалению, неоконченным.
Неоконченной осталась и повесть «Мать», начатая Толстым в апреле 1891 г. и посвященная, судя по сохранившимся отрывкам, проблемам воспитания детей в барских семьях. Упоминается в Дневнике и замысел «повести, в которой выставить бы двух человек: одного — распутного, запутавшегося, павшего до презрения только от доброты, другого — внешне чистого, почтенного, уважаемого от холодности, не любви» (запись 9 февраля 1894 г.). Этот замысел впоследствии Толстой стремился осуществить в драме «Живой труп».
IV
Записи Толстого об искусстве, занесенные в Дневники 1891—1894 гг., имеют большое значение для характеристики эстетических взглядов писателя. Пережитый на рубеже 80-х годов идейный перелом привел Толстого к новому осмыслению роли искусства в современном ему обществе. Первой его реакцией во время резких «расчетов с самим собой» было отречение от собственного художественного наследия и полное отрицание современного искусства как ненужного и даже вредного для народа. «Пока я не жил своею жизнью, а чужая жизнь несла меня на своих волнах, — писал Толстой в «Исповеди» — ...отражения жизни всякого рода в поэзии и искусствах доставляли мне радость. Мне весело было смотреть на жизнь в это зеркальце искусства; но когда я стал отыскивать смысл жизни, когда я почувствовал необходимость самому жить, зеркальце это стало мне или не нужно, излишне и смешно, или мучительно».57 Переосмысливая под этим углом зрения свою почти тридцатилетнюю художественную деятельность, Толстой пришел к выводу, что в ней «не было ничего высокого» и что вся теория искусств, которой он служил, была — на деле — «большой, огромный соблазн, то есть обман, скрывающий от людей благо и вводящий их в зло».58
Но Толстой был слишком большим художником и глубоким мыслителем, чтобы долго оставаться на этой грубо упрощенной, ошибочной позиции. Отрекшись сгоряча от искусства, он продолжил свои глубокие поиски его смысла и значения и вскоре понял, что он, по народной пословице, «осердясь на блох, и шубу в печь», то есть что, справедливо отвергнув развращенное «господское» искусство, он напрасно отверг искусство в целом. «Когда я остыл немного, — признался он в 1882 г., — я убедился, что... в этой матерьяльно бесполезной деятельности так называемого искусства... есть и полезное, хотя и не матерьяльно, то есть добро».59
Поняв это, Толстой с присущим ему бесстрашием начал поиски тех признаков и критериев, которые отделяют подлинное, нужное людям искусство от того, которое действительно является забавой для сытых. Так возникли замыслы статей об искусстве, которые занимали Толстого на протяжении пятнадцати лет и, видоизменяясь, впоследствии выросли в трактат «Что такое искусство?».
К 1891 г. относится работа над оставшимися не завершенными статьями «Наука и искусство» (1889—1891) и «О науке и искусстве» (1891), которые Толстой пишет, пересматривая свои прежние статьи на эту тему («Письмо к издателю «Художественного журнала» Н. А. Александрову 1882 г., статья «Об искусстве» 1889 г., статья «О том, что есть и что не есть искусство, и о том, когда искусство есть дело важное и когда оно есть дело пустое» 1889—1890 гг., отрывок «Об искусстве» 1889 г.).
Большие затруднения, которые испытывал Толстой, формулируя новую теорию искусства, объяснялись глубокими противоречиями его мировоззрения. Страстное обличение и отрицание «господского» искусства с точки зрения народных, точнее крестьянских, нужд сочеталось у него с религиозно-нравственными требованиями к искусству, а требования эти не создавали базы для правильного решения вопроса о подлинно народном искусстве.
Действительно, народу не нужно пустое, бессмысленное искусство, единственным признаком которого является его «материальная бесполезность». Ему не нужно пошлое, безидейное и к тому же недоступное искусство пресыщенных, развращенных господ. Но какое же искусство ему нужно? Где критерии полезного и необходимого людям искусства? Каковы признаки подлинно народного искусства? Какие произведения прошлого и современного искусства отвечают требованиям нужного народу искусства?
На все эти вопросы Толстой не смог дать правильного ответа. Он приходил к выводу, что искусство должно руководиться «религиозным сознанием своего времени» и проповедовать любовь к ближнему. Он объявлял первейшим критерием искусства абстрактное понятие добра, придавая ему внеисторический, вечный и откровенно религиозный смысл. И вполне понятно, что, как он ни бился, он не смог на этих противоречивых и ошибочных путях создать новую стройную теорию искусства.
Постоянные, все возрастающие трудности писателя в его работе над статьями об искусстве, его неудовлетворенность своими выводами, как и противоречивость самих суждений, можно проследить по его Дневникам. Вот некоторые из записей, относящихся к январю 1891 г.
5 января: «Вечером начал было писать об искусстве, но не запутался, а слишком глубоко запахал. Попробую еще».
6 января: «Писал об искусстве. Остановился. Сил мало».
15 января: «Много думал об искусстве. В мыслях подвинулось, но не на бумаге».
25 января: «Два раза брался за науку и искусство и всё перемарал, вновь написал и опять перемарал, и не могу сказать, чтобы подвинулся».
В феврале Толстой снова берется за эту тему, но трудности не уменьшаются, а возрастают. И он записывает в Дневнике: «Мало» подвинулся... Нет энергии» (запись 11 февраля). Дело не подвигается, повидимому, и в последующие недели, и 24 февраля Толстой отмечает в Дневнике: «Бросил писать о науке и искусстве...»
В конце марта он сообщает H. Н. Страхову: «Свою статью о науке и искусстве я опять отложил — она меня отвлекала от другого более, по моему мнению, важного дела».60 (Этим «более важным» делом Толстой считал трактат «Царство божие внутри вас».) Но стремление сформулировать теорию искусства все же не покидало Толстого, и он на протяжении последующих лет заносит в Дневник все новые и новые записи на эту тему.
Основное и главное, что все более «уясняется» писателю в этот период, это мысль о паразитическом характере «господского» искусства, чуждого и ненужного народу.
22 мая 1891 г. Толстой записывает в Дневнике: «К художественному: Я не то что ем или пью, а я занимаюсь искусством, играю на фортепьяно, рисую, пишу, читаю, учусь, а тут приходят бедные, оборванные, погорелые, вдовы, сироты, и нельзя в их присутствии продолжать, — совестно. Что их нелегкая носит, держались бы своего места, — не мешали. Такое явление среди еды, lown-tennis61 и занятий искусством и наукой доказывает больше всяких рассуждений».
Размышляя далее на эту тему, Толстой приходит к еще более резким выводам. Искусство в эксплоататорском обществе, утверждает он, не только никчемно и бесполезно — оно вредно, поскольку покоится на порабощении и ограблении народа (см. запись 6 ноября 1891 г.).
Это утверждение закономерно приводит Толстого снова к выводу о ненужности современного искусства, и в статье «Наука и искусство» он так и пишет: «Так как наука и искусство приносят больше вреда, чем пользы, то гораздо бы лучше было, если бы их совсем не было».62
Но ведь эта мысль неверна; она противоречит выводу, к которому уже пришел Толстой: «Как бы люди ни злоупотребляли в нашей жизни важным значением наук и искусств, под видом наук и искусств делая пустые и даже вредные дела, нельзя отвергать наук и искусств, составляющих всю силу и значение человеческой жизни».63 Где же выход? В чем же сущность истинной науки, истинного искусства?
Ответа на эти волнующие его вопросы об искусстве Толстой неутомимо ищет и в последующие годы, о чем свидетельствуют его Дневники, письма и особенно многолетняя работа над статьями об искусстве и трактатом «Что такое искусство?», законченным лишь в 1898 г.
V
Личная жизнь писателя идет в эти годы в глубоком разладе с семьей. «Барские» условия жизни, отвергнутые Толстым еще в годы его идейного перелома, становятся для него сейчас, перед лицом страданий голодающего народа, совершенно невыносимыми.
Не желая огорчить своих близких, он не решается уйти из дома, хотя мысль об этом все чаще посещает его. Но и примириться с пустой, эгоистической «господской» жизнью он не может. 5 марта 1891 г. он заносит в Дневник: «Тяжела дурная барская жизнь, в которой я участвую». 24 марта он снова пишет: «Ненужная, чуждая мне обстановка лишает меня того, что составляет смысл и красоту жизни». Об этом же он записывает и 27 июня; «Грустно, гадко на нашу жизнь, стыдно. Кругом голодные, дикие, а мы... стыдно, виноват мучительно». В дальнейшем эти мысли становятся лейтмотивом множества дневниковых записей Толстого.
Тяжелые разногласия с семьей вызвало намерение Толстого отказаться от имения и от прав на издание своих сочинений. Убедившись, что собственность является коренной причиной социального зла, Толстой решил отречься от всех прав на свое имущество и произведения. Однако это намерение встретило упорное сопротивление со стороны близких. Многократные попытки Толстого добиться добровольного согласия родных на этот важный для него акт ни к чему не приводили.
В 1891 г. у близких Толстого созрела мысль освободить его от собственности путем раздела имения между членами семьи. Такое решение не только не являлось полным осуществлением намерения Толстого, но было серьезным отступлением от провозглашенного им принципа. Однако, не желая осложнять свои отношения с семьей, он решился на этот раздел (см. запись 18 апреля 1891 г.). Переговоры о разделе порождают разногласия среди детей Толстого, и это в свою очередь также тяжело отзывается на нем. «Ужасно, — заносит он в Дневник 5 июля 1892г. — Не могу писать... Грустно, грустно, тяжело, мучительно».
Лишь 7 июля 1892 г. состоялось окончательное оформление раздельного акта, и Толстой перестал быть владельцем своего имения.
Еще более тяжелые страдания доставляют Толстому раздоры в семье, связанные с его намерением отказаться от прав собственности на свои литературные произведения. Записи об этом проходят красной нитью через все Дневники 1891 г. «Не понимает она, — записывает Толстой в Дневнике 14 июля 1891 г. о жене, — и не понимают дети, расходуя деньги, что каждый рубль, проживаемый ими и наживаемый книгами, есть страдание, позор мой».
Тяжело Толстому не только от того, что его неопределенное и противоречивое положение порождает по его адресу многочисленные нарекания и упреки, но прежде всего потому, что эта кажущаяся непоследовательность ослабляет силу его обличений собственников и эксплуататоров. «Позор пускай, — пишет он в Дневнике 14 июля 1891 г., — но за что ослабление того действия, которое могла бы иметь проповедь истины».
В последующие месяцы Толстой со все возрастающей настойчивостью добивается своего и, наконец, одерживает частичную победу. 18 сентября 1891 г. в Дневнике записано: «Соня вернулась (из Москвы. —
В Дневниках 1891—1894 гг. нашли отражение и переживания Толстого, связанные с преследованиями его со стороны царских властей и цензуры. Эти преследования выражались в запрещении произведений Толстого (например, «Крейцеровой сонаты», «Писем о голоде» и др.), также в прямой полицейской слежке, которая была установлена за писателем во время его пребывания в Рязанской губернии и в Москве.
Злобные нападки на Толстого со стороны монархических «Московских ведомостей» чуть не стоили ему свободы. Провокационно перепечатав из английских газет отрывок из запрещенных в России «Писем о голоде», черносотенная газета снабдила его следующим комментарием-доносом:
«Письма графа Толстого... являются открытою пропагандой к ниспровержению всего существующего во всем мире социального и экономического строя. Пропаганда графа есть пропаганда самого крайнего, самого разнузданного социализма, перед которым бледнеет даже наша подпольная пропаганда».65
Мракобесы всех мастей обрушились на Толстого с грязными нападками. Правительственные сатрапы во главе с министром внутренних дел Д. А. Толстым предложили пожизненно заточить писателя в Суздальский монастырь. И только мировая известность Толстого и страх самодержавия перед общественным мнением внутри страны и за границей спасли великого художника от тяжелых репрессий.
Толстой стойко переносил все гнусные выпады, которые делала по его адресу казенная печать. О своем отношении к возможным репрессиям со стороны самодержавия он писал в Дневнике:
«Представлял себе, как прокурор или жандарм будет требовать от меня подписки не писать ничего подобного, говоря, что у меня на это высочайшее повеление. Не может быть высочайшее, потому что у меня высочайшее — защищать братьев своих и обличать их гонителей. Есть только два средства заставить замолчать меня: или то, чтобы перестать делать то, что я обличаю, или убить меня, или запереть на век; действительно только первое, и потому скажите тем, кто вас послал, чтобы они перестали делать то, что делают» (запись 23 августа 1893 г.).
И действительно, не взирая ни на какие угрозы и преследования, Толстой продолжал в эти годы и своей общественной деятельности, и в произведениях обличать экономические и политические порядки самодержавной России, вскрывать «всю глубину противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс»,66 продолжал мужественно защищать трудовой народ.
РЕДАКЦИОННЫЕ ПОЯСНЕНИЯ К ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРОМУ ТОМУ.
При воспроизведении текста Дневников и Записных книжек Л. Н. Толстого соблюдаются следующие правила.
Текст печатается по новой орфографии, но с воспроизведением прописных букв в тех случаях, когда в тексте Толстого стоит прописная буква. Особенности правописания Толстого воспроизводятся без изменений, за исключением случаев явно ошибочного написания. В случаях различного написания одного и того же слова эти различия воспроизводятся, если они являются характерными для правописания Толстого и встречаются в тексте много раз.
Случайно не написанные автором слова, отсутствие которых затрудняет понимание текста, дополняются в прямых скобках.
Условные сокращения — типа «к-ый», вместо «который» — раскрываются, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках: «к[отор]ый».
Слова, написанные не полностью, воспроизводятся полностью, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках: т. к. — т[ак] к[ак]; б. — б[ыл].
Не дополняются: а) общепринятые сокращения: и т. п., и пр., и др., т. е.; б) любые слова, написанные сокращенно, если «развертывание» их резко искажает характер записей Толстого, их лаконичный, условный стиль.
Описки не воспроизводятся и не оговариваются в сносках, кроме тех случаев, когда редактор сомневается, является ли данное написание опиской.
Слова, случайно написанные в автографе дважды, воспроизводятся один раз, но это оговаривается в сноске.
Ошибочная нумерация записей в тексте исправляется путем правильной нумерации, с оговоркой в сноске.
После слов, в чтении которых редактор сомневается, ставится знак вопроса в прямых скобках [?] .
На месте не поддающихся прочтению слов ставится:
Из зачеркнутого в рукописи воспроизводится лишь то, что имеет существенное значение.
Более или менее значительные по размерам зачеркнутые места (абзац или несколько абзацев) воспроизводятся не в сносках, а в тексте и ставятся в ломаных скобках. В некоторых случаях (например, в Записных книжках) допускается воспроизведение и отдельных зачеркнутых слов в ломаных скобках в тексте, а не в сноске.
Вымаранное (не зачеркнутое) самим Толстым или другим лицом с его ведома или по его просьбе воспроизводится в тексте, с оговоркой в сноске. На месте вымаранного, но не поддающегося прочтению, отмечается количество вымаранных слов или строк.
Написанное в скобках воспроизводится в круглых скобках.
Подчеркнутое воспроизводится курсивом. Дважды подчеркнутое — курсивом, с оговоркой в сноске.
В отношении пунктуации: 1) воспроизводятся все точки, знаки восклицательные и вопросительные, тире, двоеточия и многоточия (кроме случаев явно ошибочного употребления); 2) из запятых воспроизводятся лишь поставленные согласно с общепринятой пунктуацией; 3) привносятся необходимые знаки в тех местах, где они отсутствуют, причем отсутствующие тире, двоеточия, кавычки и точки ставятся в самых редких случаях. При воспроизведении многоточий Толстого ставится столько же точек, сколько стоит их у Толстого.
Воспроизводятся все абзацы. Делаются отсутствующие абзацы: 1) когда запись другого дня начата Толстым не с красной строки (без оговорок); 2) в тех местах, где начинается разительно отличный по теме и характеру от предыдущего текст, причем каждый раз делается оговорка в сноске:
Перед началом отдельной записи за день, в случае отсутствия, неполноты или неточности авторской даты, ставится редакторская дата (число дня и месяц) в прямых скобках, курсивом.
Географическая дата ставится редактором только при первой записи по приезде Толстого на новое место.
Линии, проведенные Толстым между строк, поперек всей страницы, и отделяющие один комплекс строк от другого (делалось почти исключительно в Записных книжках), так и передаются линиями.
На месте слов, не подлежащих воспроизведению в печати, ставится многоточие (четыре точки).
Примечания, принадлежащие Толстому, печатаются в сносках (внизу страницы, петитом, без скобок и с оговоркой).
Переводы иностранных слов и выражений в тексте Толстого, принадлежащие редактору, печатаются в сносках в прямых скобках.
Слова, написанные рукой не Толстого, воспроизводятся петитом.
Рисунки и чертежи, имеющиеся в тексте, воспроизводятся в основном тексте или на вклейках факсимильно.
В комментариях приняты следующие сокращения:
Б, III — П. И. Бирюков, «Лев Николаевич Толстой», т. III — 1-е изд., Берлин (Ладыжников), 1921; 2-е изд., Госиздат, М. 1922.
ГМТ — Рукописный отдел Государственного музея Л. Н. Толстого АН СССР.
ДСТ, I, II — «Дневники С. А. Толстой»: I — 1860—1891, изд. Сабашниковых, М. 1928; II — 1891—1897, изд. Сабашниковых, М. 1929.
ЕСТ — «Ежедневник» С. А. Толстой (рукопись).
«Летописи ГЛМ», 2 — «Летописи Государственного Литературного музея», кн. 2-я, «Л. Н. Толстой», М. 1938.
ПСТ — С. А. Толстая, «Письма к Л. Н. Толстому, 1862—1910», изд. «Academia», М. 1936.
ПТ — «Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой», изд. Общества Толстовского музея, СПб. 1911.
ПТТ — «Письма Толстого и к Толстому. Труды Публичной библиотеки СССР имени В. И. Ленина», Гиз, 1928.
ТЕ — «Толстовский ежегодник».
TT, I — «Толстой и о Толстом. Новые материалы», вып. I, М
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Фототипия с картины И. Е. Репина «Толстой за работой в кабинете под сводами». Между XXIV и 1 стр.
Автотипия страницы Дневника Л. Н. Толстого 1891 г. Между 44 и 45 стр.
1
2
3
[смерть француза — факт морального порядка, а смерть казака — факт только физиологический.]
4
5
[длинный,
6
7
8
[последний удар]
9
[условное благочестие]
10
[Наша судьба]
11
[профессиональные союзы]
12
13
[«Письма к провинциалу»]
14
[«Мысли»]
15
16
[по своей внутренней ценности,]
17
[Да совершится справедливость, хотя бы из-за этого погиб мир.]
18
19
[выключение]
20
[Люди, опомнитесь!]
21
[Что такое христианство]
22
23
[комнатные игры.]
24
[Неделание]
25
26
[«Этика пищи»,]
27
[«Законы».]
28
29
[Воспитание с колыбели]
30
[Неделание]
31
32
33
[разъездной коммерсант,]
34
[воздержание]
35
36
37
38
[Треверэ, профессор иностранной литературы в Бордо,]
39
40
[Противопоставление царства бога и царства духовенства,]
41
[Я понимаю, что хочу сказать.]
42
43
44
, Сочинения, т. 16, стр. 301.
45
«История ВКП(б). Краткий курс», стр. 6.
46
См. т. 62.
47
Запись 25 июня 1891 г.
48
Т. 66.
49
Т. 66.
50
, Сочинения, т. 17, стр. 30.
51
, История русской литературы, ГИХЛ, М. 1939, стр. 296.
52
«Письма о голоде» — «Лев Толстой и голод», Нижний-Новгород, 1912, стр. 58.
53
Там же, стр. 56.
54
, Сочинения, т. 6, стр. 66—67.
55
, Сочинения, т. 16, стр. 295.
56
большого дыхания,
57
, «Исповедь», изд. «Посредник», 1911, стр. 20.
58
Т. 30, стр. 211.
59
.
60
«Переписка Л. Н. Толстого с H. Н. Страховым», Спб. 1914, стр. 426.
61
лаун-тенниса
62
Т. 30, стр. 236.
63
, стр. 478.
64
Т. 66.
65
, «Летопись жизни и творчества Л. Н. Толстого», М. — Л. 1936, стр. 462.
66
, Сочинения, т. 15, стр. 180.