ПИСЬМО К ИЗДАТЕЛЯМ (О САМАРСКОМ ГОЛОДЕ). 1873
В разгар шумной, выплеснувшейся на страницы печати полемики о народном образовании Толстой публично выступает с открытым воззванием, откликается на хроническое народное бедствие – неурожай, голод. Пострадали все восточные, часть северных и южных губерний. Некоторые же уезды Самарской губернии постиг настоящий голод. Местные газеты предупреждали о необходимости принять меры для обеспечения населения Самарской губернии хлебом. Частные пожертвования были незначительными. Власти проявляли полное бездействие; губернатор не только не хлопотал о пособии, но еще и требовал сбора всех недоимок.
Появившееся в газете письмо Толстого изменило ситуацию, была организована помощь голодающим. Публицистическое выступление Толстого было подхвачено общественным мнением, все журналисты цитировали его. Ссылки на него воспринимали как на важнейший документ.
Открытое письмо Толстого стало одним из первых обращений Толстого-публициста к русскому обществу в связи с голодом в Самарской губернии, предваряющее циклы его статей о голоде 1890-х годов.
Толстой опубликовал «Письмо о голоде» в газете «Московские ведомости» (1873, № 207), считая «своим долгом описать бедственное положение сельского населения здешнего края и вызвать всех русских к поданию помощи пострадавшему народу».
Открытое письмо Толстого-публициста было воспринято как крупное общественное явление. Его перепечатала на первых полосах столичная и провинциальная пресса.
Петербургская газета «Новости» (№№ 212 и 213, 20 и 21 августа) перепечатала письмо Толстого полностью под заглавием «Заявление автора “Войны и мира”». «С.-Петербургские ведомости» (№ 230, 22 августа) посвятили передовую статью самарскому голоду, основываясь на письме Толстого. Журнал «Дело» во «Внутреннем обозрении», давая информацию о состоянии дел помощи голодающим в Самарской губернии, перепечатал значительную часть письма Толстого (1873, № 11, с. 26-27). В журнале П. Л. Лаврова «Вперед», издававшемся в Женеве, появились горячие отклики на это письмо. Публичное слово писателя всколыхнуло русское общество.
«Прожив часть нынешнего лета в деревенской глуши Самарской губернии и будучи свидетелем страшного бедствия, постигшего народ, вследствие трех неурожайных годов, в особенности нынешнего <...> надеюсь, – обращался Толстой к издателям, – что вы не откажете дать место моему письму в вашей газете. О том, как собирать подписку и кому поручить распределение ее и выдачу, вы знаете лучше меня, и я уверен, что вы не откажете помочь этому делу своим содействием».
Затем Толстой мастерски, по словам «Петербургской газеты», «в осязательных и ярких красках», показал бедственное положение Самарской губернии.
«1871 год был в Самарской губернии неурожайный. Богатые крестьяне, делавшие большие посевы, уменьшили посевы, стали только достаточными людьми. Достаточные крестьяне, также уменьшившие посевы, стали только ненуждающимися. Прежде ненуждавшиеся крестьяне стали нуждаться и продали часть скотины.
Нуждавшиеся прежде крестьяне вошли в долги, и явились нищие, которых прежде не было.
Второй неурожайный год, 1872, заставил достаточных крестьян еще уменьшить посев и продать излишнюю скотину, так что цена на лошадей и на рогатый скот упала вдвое. Ненуждавшиеся крестьяне стали продавать уже необходимую скотину и вошли в долги. Прежде нуждавшиеся крестьяне стали бобылями и кормились только заработками и пособием, которое было им выдаваемо. Количество нищих увеличилось.
Нынешний, уже не просто неурожайный, но голодный год должен довести до нужды прежде бывших богатыми крестьян, и до нищеты и голода почти 9/10 всего населения.
Едва ли есть в России местность, где бы благосостояние или бедствие народа непосредственнее зависело от урожая или неурожая, как в Самарской губернии. Заработки крестьян заключаются только в земледельческом труде: пахоте, бороньбе, покосах, жнитве, молотьбе и извозе.
В нынешний же год, вследствие трехлетнего неурожая, посевы уменьшились и, уменьшаясь, дошли до половины прежних, и на этой половине ничего не родилось, так что у крестьянина своего хлеба нет и заработков почти нет, а за те, какие есть, ему платят – прежней цены, как например, за жнитво, которого средняя цена была 10 руб. за десятину, нынешний год платили 1 р. 20 коп., так что крестьянин вырабатывает в день от 7 до 10 коп.
Вот причина, почему в этот третий неурожайный год бедствие народа должно дойти до крайней степени.
Бедствие это уже началось, и без ужаса нельзя видеть народ даже в настоящее время, летом, когда только начинается самый бедственный год и впереди еще 12 месяцев до нового урожая, и когда еще есть кое-где заработки, хотя на время спасающие от голода.
Проехав по деревням от себя до Бузулука 70 верст, и в другую сторону от себя до Борска 70 верст, и еще до Богдановки 70 верст, и заезжая по деревням, я, всегда живший в деревне и знающий близко условия сельской жизни, был приведен в ужас тем, что я видел: поля голые там, где сеяны пшеница, овес, просо, ячмень, лен, так что нельзя узнать, что посеяно, и это в половине июля. Там, где рожь, поле убрано или убирают пустую солому, которая не возвращает семян; где покосы, там стоят редкие стога давно убранные, так как сена было в десять раз меньше против обычных урожаев, и желтые выгоревшие места. Такой вид имели поля. По дорогам везде народ, который едет или в Уфимскую губернию и на новые места, или отыскивать работу, которой или вовсе нет, или плата за которую так мала, что работник не успевает вырабатывать на то, что у него съедают дома.
По деревням, во дворах, куда я заезжал, везде одно и то же: совершенный голод, но положение, близкое к нему, все признаки приближающегося голода. Крестьян нигде нет, уехали искать работы, дома худые бабы с худыми и больными детьми и старики. Хлеб еще есть, но в обрез; собаки, кошки, телята, куры худые и голодные, и нищие не переставая подходят к окнам, и им подают крошечными ломтиками или отказывают.
Но это общее впечатление, на котором нельзя основываться. Вот расчеты крестьянских семей села Гавриловки, ближайшего ко мне. Я очень хорошо знаю, что можно, подобрав факты, составить жалостливое описание положения крестьянских семей, из которого будет казаться, что все они уж на волоске от голодной смерти, и можно, с другой стороны, подобрать факты так, что будет повод говорить то, что, к несчастью и стыду своему, так любят говорить многие из нас, – что бедствия никакого особенного нет, что все происходит только от того, что крестьяне не работают, а пьянствуют и т. д.; и потому я сделал опись каждого десятого двора в ближайшем ко мне селе Гавриловке, и верность этой описи подтверждается подписями старшин и священников.
В числе попавших под десятый нумер есть и менее бедные крестьяне, как вы увидите, но большинство в самом бедственном положении.
Гавриловка, по зажиточности крестьян, есть одна из самых обыкновенных деревень здешнего уезда. Деревни Землянка, Патровка, Антоновка, Павловка, Грековка, Корнеевка, Кульмановка, Сергеевка, Шаболовка, Лаврентьевка, Богдановка, Дмитровка, Несмеяновка, Жемчужкино, Антоновка другая, Побровка, Гришкино, Михайловка, Ивановка, Покровка одна и другая, Мясковка, Липовка, Гвардейцы – все деревни на пространстве пятидесяти верст в окружности, заключающие в себе тысяч двадцать жителей, находятся точно в таком же, если не в худшем, положении, как и Гавриловка, за исключением Патровки и Покровки на Тананыке».
Половину письма Толстого составляет опись каждого десятого крестьянского двора. Рецензенты многих газет отметили этот прием. Автор провинциального обозрения газеты «Голос» (№ 234, 25 августа) оценил публицистическое мастерство Толстого – «это совершенно новый и очень сильно действующий прием».
«Гражданин», выходивший в то время при участии Достоевского, 3 сентября (№ 36) также задался вопросом – в чем заключается новый «поражающий прием» письма Толстого, которым мог воспользоваться только «человек совсем близкий» к народу, на которого крестьяне смотрят «как на самого себя или как на доверенное лицо»?
Результат выступления Толстого в газете был весьма внушительным. По подписке было собрано 1 867 000 рублей и 21 000 пудов хлеба.
ПСС, т. 17, с. 62.
