«О НАРОДНОМ ОБРАЗОВАНИИ». 1861

В народе все-таки проявлялась тяга к образованию, отмечает Толстой. «Народ любит и ищет образования, как любит и ищет воздуха для дыхания», хотя возможности были у народа очень скудны. И теперь, когда граф Толстой забыл «титулы, чванства, надменность» и сам взялся за «важное дело воспитания», в своем имении «завел народную школу», в которой «он один – наставник и воспитатель», – выразили надежду многие, – подобные факты «укрепляют общую уверенность в будущности России».

Толстой стремился к самостоятельным методам, приемам обучения крестьянских ребятишек, основанных на искреннем желании научить, любви к ним, знании их быта и жизни. Писатель программу народного обучения формулировал четко и просто: «Народная школа должна отвечать на потребности народа». В статье «О народном образовании» Толстой писал, что образование деревенского мальчика должно быть отлично от образования мальчика городского. И педагогика должна сообразовываться с условиями жизни ребенка. Школа не должна быть оторванной от тех условий, в которых живет ученик.

В статье Толстой утверждает, что опытным путем он пришел к выводу, что «говор, движение, веселость детей» составляют для них «необходимое условие учения». В школе ученики рассаживались, где кто хотел, каждый мог спрашивать учителя обо всем том, что ему было непонятно. Уроков на дом не задавали.

Выступая сторонником свободного воспитания, Толстой признается в статье: «Так как принуждение при обучении и по убеждению моему и по характеру мне противно, я не принуждал и, как скоро замечал, что что-нибудь неохотно принимается, я не насиловал и отыскивал другое».

ПСС, т. 8, с. 5.


В своих педагогических статьях Толстой, выходя за пределы специально педагогических вопросов, часто затрагивал вопросы философского и общественно-политического характера.

Правительственных чиновников Толстой считает совершенно не нужными для народа; он иронически отзывается об одной статье в составленной Ушинским книге для чтения «Детский мир», в которой проводится мысль, что «без чиновников и образованных людей пропали бы крестьяне». По мнению Толстого, «бюрократическое устройство полезно для прикрытия пустоты и бессмыслия содержания».

Как только в суде произносятся слова: «по указу его императорского величества», так судьи перестают уже быть обыкновенными людьми, а становятся представителями закона, и «тогда не на кого сердиться».

Неоднократно Толстой критически оценивает условия отмены крепостного права. Манифест 19 февраля лишил крестьян «прав пастбищ, выездов в леса» и наложил на них «новые обязанности, к исполнению которых они оказываются несостоятельными». По мнению Толстого, нельзя остановиться на отмене крепостного права; должно быть произведено «равномерное разделение земли между гражданами». «Почему же никто, кроме людей, признаваемых за сумасшедших, не говорит в печати о таком разделении земель?» – спрашивает Толстой.

«Благо, – пишет Толстой в черновой редакции программной статьи «Прогресс и определение образования», – т. е. действительный прогресс и цивилизации и образования, заключается в равномерности распределения и богатства и знания».

Толстой не соглашается с распространенным мнением, что технический прогресс ведет к увеличению благосостояния «всей массы народа». Что называть благосостоянием? – спрашивает он, – «улучшение путей сообщения, распространение книгопечатания, освещение улиц газом, расположение домов призрения бедных, бордели и т. п.», или же «первобытное богатство природы – леса, дичь, рыбу, сильное физическое развитие, чистоту нравов и т. п.?»

«Интересы общества и народа, – утверждает Толстой, – всегда бывают противоположны. Чем выгоднее одному, тем невыгоднее другому».

Обращаясь к модному в шестидесятые годы понятию «прогресс», Толстой критически оценивает этот «прогресс» с точки зрения благосостояния всего народа. Кто в России «верующие в прогресс»? – спрашивает Толстой. И отвечает: «Верующие в прогресс суть: правительство, образованное дворянство, образованное купечество и чиновничество». И напротив, неверующие в прогресс – это «люди, занятые прямой физической работой». И Толстой приводит яркие, убедительные примеры.

Какое значение для народной жизни имеет телеграф? – спрашивает Толстой. И дает четкий ответ: «Все мысли, пролетающие над народом по этим проволокам, суть только мысли о том, как бы наиудобнейшим образом эксплуатировать народ <…> или мысль о том, что я, русская помещица, проживающая во Флоренции, слава Богу, укрепилась нервами, обнимаю моего обожаемого супруга и прошу прислать мне в наискорейшем времени 40 тысяч франков». Хорошо известный ему тульский мужик «не нуждается в быстрых переездах из Тулы в Москву, на Рейн, в Париж и обратно».

«Яснополянский мужик Тульской губернии или какой бы то ни было русский мужик, – продолжает свои аргументы Толстой, – никогда не послал и не получил и долго еще не пошлет и не получит ни одной депеши».

Толстой поднимает и важный для него вопрос о книгопечатании. Он считает, что «безостановочный и громадный прогресс книгопечатания был выгоден для писателей, редакторов, издателей, корректоров и наборщиков. Огромные суммы народа косвенными путями перешли в руки этих людей. <...> Литература так же, как и откупа, есть только искусная эксплуатация, выгодная только для ее участников и невыгодная для народа».

Он перечисляет названия выходивших тогда журналов, не делая никакого различия в направлении этих журналов. Называет писателей самых прославленных: Пушкина, Гоголя, Тургенева, Державина, присоединяя к ним еще знаменитого церковного проповедника митрополита Филарета, – и заключает: «И все эти журналы и сочинения, несмотря на давность существования, неизвестны, ненужны для народа и не приносят ему никакой пользы». Толстой утверждает, что «для того, чтобы русскому человеку полюбить чтение “Бориса Годунова” Пушкина или “Историю” Соловьева, надобно этому человеку перестать быть тем, чем он есть, т. е. человеком независимым, удовлетворяющим всем своим человеческим потребностям».

«Выгоды от книгопечатания – вот уже сколько времени прошло – мы не видим ни малейшей для народа», – утверждает Толстой. «Ни пахать, ни делать квас, ни плесть лапти, ни рубить срубы, ни петь песни, ни даже молиться, – не учится и не научился народ из книг». Предвидя возражения, что нельзя вместе с тем не признать, что он «смягчает нравы общества» и тем способствует благосостоянию народа, Толстой отводит это возражение доводом, что «смягчение нравов общества еще нужно доказать», забывая о том, какое благотворное действие на него самого оказали в его юности «Записки охотника» и «Антон-Горемыка».

Толстому претит высокомерное, презрительное отношение к народу части образованной интеллигенции. Он приходит к выводу: «Прогресс книгопечатания <...> есть монополия известного класса общества, выгодная только для людей этого класса, которые под словом «прогресс» разумеют свою личную выгоду, вследствие того всегда противоречащую выгоде народа». Под словом «народ» он разумеет «настоящий народ, т. е. народ, прямо, непосредственно работающий и живущий плодотворно, народ, преимущественно земледелец, 9/10 всего народа, без которых бы немыслим был никакой прогресс».

Не менее острый вопрос ставит Толстой и о том, «что делает сельское население, стянутое в городах»? И дает исполненный негодования ответ: «Извозчики, лавочники, половые, банщики, разносчики, нищие, писцы, делатели игрушек, кринолин и т. п., – все эти, очевидно, пропавшие для народа руки трудятся только для того, чтобы дать выгоды поклонникам прогресса, эксплуатирующим народ и этих людей».

Чувства презрения к праздной жизни господ-«прогрессистов» и сочувствия к кормильцу-народу пронизывают педагогические статьи Толстого-публициста.

Толстой рассматривает и очень важный вопрос – отношение журналистики к отмене крепостного права и утверждает, что «ежели бы правительство в этом деле не сказало своего решительного слова», то «большая часть органов требовала бы освобождения без земли».

И. С. Аксаков в письме к Толстому 15 июня 1861 г. сообщил, что многие «в восторге» от деятельности писателя как мирового посредника, и пригласил его к сотрудничеству в основанной им газете «День». Чуть позже, в марте 1862 г., он первым опубликовал заметку о журнале Толстого «Ясная Поляна», в которой выход журнала воспринимался как «замечательное литературное явление» и «в то же время чрезвычайно важное явление в нашей общественной жизни» («День», 1862, № 21).