ПИСЬМО В. П. БОТКИНУ (О СМЕРТНОЙ КАЗНИ). 1857
В Париже, во время заграничного путешествия, Толстой видел публичную смертную казнь. О потрясении, произведенном на него этим зрелищем, Толстой в тот же день писал В. П. Боткину: «Я имел глупость и жестокость ездить нынче утром смотреть на казнь <...> Это зрелище мне сделало такое впечатление, от которого я долго не опомнюсь. Я видел много ужасов на войне и на Кавказе, но ежели бы при мне изорвали в куски человека, это не было бы так отвратительно, как эта искусная и элегантная машина, посредством которой в одно мгновение убили сильного, свежего, здорового человека. Там есть <...> человеческое чувство страсти, а здесь до тонкости доведенное спокойствие и удобство в убийстве и ничего величественного».
Толстому отвратительна жаждущая зрелищ легкомысленная, праздная толпа, смотрящая на казнь как на развлечение: «Толпа отвратительная, отец, который толкует дочери, каким искусным, удобным механизмом это делается, и т. п.».
В письме Толстой раскрывает важную для него мысль: «Я понимаю законы нравственные, законы морали и религии, не обязательные ни для кого, ведущие вперед и обещающие гармоническую будущность; я чувствую законы искусства, дающие счастие всегда; но политические законы для меня такая ужасная ложь, что я не вижу в них ни лучшего, ни худшего. Это я почувствовал, понял и сознал нынче».
И звучит краткое, как приговор, признание: «Я не политический человек». И далее: «...никогда не буду служить нигде никакому правительству».
ПСС, т. 60.
Толстой не однажды в своих художественных и публицистических произведениях вспоминал о том воздействии, которое произвела на него увиденная им в Париже смертная казнь. В «Исповеди» (1882) Толстой рассказывает о том ужасе, который он испытал, увидев, как «голова отделилась от тела, и то и другое врозь застучало в ящике», и что он тогда «понял не умом, а всем существом, что никакие теории разумности существующего и прогресса не могут оправдать этого поступка и что, если бы все люди в мире, по каким бы то ни было теориям, с сотворения мира находили, что это нужно, – я знаю, что это не нужно, что это дурно...».
Воспоминание об этом ужасе никогда не изгладилось из памяти Толстого. В трактате «Так что же нам делать?» (1886) он пишет: «Тридцать лет тому назад я видел в Париже, как в присутствии тысячи зрителей отрубили человеку голову гильотиной. Я знал, что человек этот был ужасный злодей; я знал все те рассуждения, которые столько веков пишут люди, чтобы оправдать такого рода поступки; я знал, что это сделали нарочно, сознательно, но в тот момент, когда голова и тело разделились и упали в ящик, я ахнул и понял – не умом, не сердцем, а всем существом моим, что все рассуждения, которые я слышал о смертной казни, есть злая чепуха...».
Толстой всегда был противником смертной казни. Против смертной казни он высказывается и в своей студенческой работе о «Наказе» Екатерины II (1847).
Программная статья Толстого-публициста «Не могу молчать» (1908) вызвана газетными сообщениями о казни крестьян. Против смертной казни написана его последняя статья «Действительное средство» (1910).
