«Альберт». Информация о произведении
ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ.Зимой 1856/57 гг. Толстой, как это видно из его Дневников, особенно сильно увлекался искусством и много размышлял о нем. Он часто слушал музыку: и в опере, и в концертах, и в частных домах. Он вел эстетические беседы с В. П. Боткиным (например, на тему, представляет ли себе поэт читателя или нет. Дневник, 17 ноября 1856 г.). Ему хочется поскорее расстаться с журналами, чтобы писать так, как он теперь начинает думать об искусстве — «ужасно высоко и чисто». (Дневник, 23 ноября 1856 г.) Ему нравятся статьи Белинского о Пушкине. Он рыдает «беспричинными, но блаженными поэтическими слезами» от стихов Пушкина, прочтенных ему Панаевым (Дневник, 4 января, 1857 г.).
В это-то время обостренно-повышенного интереса Толстого к искусству он встретился с человеком, который произвел на него сильное впечатление и послужил толчком к созданию «Альберта».
5 января 1857 г. в Дневнике Толстого записано: ...«поехал в б[ардель]. Грустное впечатление. Скрыпач». Через день, 7 января, Дневник называет скрипача по имени и говорит о возникшем художественном замысле: «История Кизеветтера подмывает меня».
В работе В. И. Срезневского,[309] на основании документов из архива б. императорских театров, даны сведения о скрипаче Георге Кизеветтере, Ганноверском уроженце, уволенном после десятилетней службы в оркестре петербургской оперы, и показано, что данные формуляра Кизеветтера очень сходны с тем, что говорит Толстой о своем скрипаче в первой редакции повести.
8 и 10 января, перед самым отъездом Толстого в Москву, Кизеветтер был у него в доме. Запись 8 января говорит о новом знакомом Толстого: «Он умен, гениален и здрав. Он гениальный юродивый. Играл прелестно». Впечатления от Кизеветтера 10 января колеблются: «Пришел Кизеветтер, — ужасно пьян. Играл плохо». Возвратившись вечером от знакомых,287 288где, между прочим, «генерал кричал при музыке», Толстой записывает: «Кизеветтер спящий, — труп... Кизеветтер глубоко тронул меня».
По дороге в Москву и приехав туда, Толстой все время переживает встречу с «гениальным юродивым».
12 января он записывает в Дневнике: «Три поэта: Жемчужников,[310] есть сила выражения, искра мала, пьет из других. 2) Кизеветтер, огонь и нет силы. Я) Художник ценит и того, и другого и говорит, что сгорел». В тот же день, перечисляя, что он должен «писать не останавливаясь каждый день», Толстой, на ряду с другими пятью произведениями, упоминает и «П[ропащего]».
Толстой, несомненно, на пороге к тому, чтоб начать работать над повестью: у него уже есть заглавие для нее, а следующие слова, занесенные в Дневник того же 12 января, могут быть рассматриваемы и как отметка о действительно бывшем факте, и как первоначальная литературная обработка этого факта для предполагаемой повести. Толстой пишет: «Русский добросовестный художник в конце злится на того, который видит притворство, и на Жемчуж[никова] и говорит: тот, кого мы видим в соплях, царь и велик, он сгорел, а ты не сгоришь. Говорят, Севастоп[ольские] герои все там, а здесь герои не все. Дар огромный, надо осторожно обращаться с ним, сожжешь других и себя, и сам заплакал при барышне». В XIII гл. I ред. повести и в XI гл. III ред., в речах художника и Нехлюдова, почти буквально повторяются слова «добросовестного художника» из Дневника.
Такой же характер носит запись под 26 января: «Он рассказывает свою историю и ночь в театре, которая его потревожила в рассудке. — Он боится всех и стыдится — виноват. — Он запутался в жизни, так что боится возвратиться, одно спасенье забыться. В то время, как он пробует, он рассказывает историю. Последний вечер, художник видит его с поэтической точки. Другой — подозревает его. Я прошу его опомниться. — Heт, прекрасно. Wie schön!».[311]
29 января, в день выезда за границу, Толстой отмечает: «Я недовольно самостоятелен, однако обдумал много Пропащего».
3 февраля ему «кажется, что Пропащий совсем готов», а 10/22 февраля он пишет В. П. Боткину из Парижа: «Этот же месяц надеюсь здесь кончить Кизеветтера, который в продолжение дороги так вырос, что уже кажется не по силам. Авось к Апрельской книжке поспеет».[312]
Едва ли можно согласиться с тем, что работа над повестью, еще до приезда в Париж, была «действительным писаньем», и что Толстой еще в Москве читал приятелям первый его набросок, как предполагает В. И. Срезневский в упомянутой статье о Георге Кизеветтере (в более раннем комментарии к цитированному письму на имя Боткина он держится другого мнения). Говоря, что „«Пропащий» совсем готов»“, Толстой мог разуметь окончание предварительной, внутренней работы над повестью и так же мыслить начало своего труда, когда сообщал Боткину о надежде скоро кончить повесть за границей.
После неоднократных упоминаний о работе над «Пропащим» за границей, Толстой, будучи в Дижоне, записывает в Дневнике под 28 февраля12 марта: «Кончил набрасыванье Пропащего, — что выйдет, не знаю. Не нравится».
Не понравилась повесть и Тургеневу, которому автор прочел ее на другой день: «он остался холоден», отмечает Толстой.
Прочтенное Тургеневу — текст автографа, описываемого нами далее (1), представляющий первую редакцию повести.
5 апреля, в Париже, повесть появляется в Дневнике Толстого под новым заглавием: «Немного пописал Повреж[денного]». Работа была прервана тяжелыми впечатлениями смертной казни, при которой Толстой присутствовал, и скорым отъездом в Швейцарию.
6 мая, уже в Швейцарии, повесть упоминается вновь: «Перечел Кизеветтера. Хорошо».
Одобрительный отзыв относился, вероятно, к замыслу повести, а не к его выполнению, потому что 7 мая читаем: «Немного пописал Повреж[денного] опять сначала».
Неоднократные заметки дневника за май и июнь говорят об очень напряженной работе, а под 24 июня Толстой записывает: «Читал Боткину Поврежденного. Действительно, это плохо».
За отсутствием данных трудно решить, читал ли Толстой Боткину повесть, доведенную до конца, или только часть ее. Мы предполагаем последнее и считаем, что читанное Боткину — текст автографа (2), описанного ниже, представляющий вторую, незаконченную редакцию повести.
Через три дня после чтения Боткину, 27 июня, повесть появляется в Дневнике опять с новым заглавием: «Немного пописал Погибш[его]».
До возвращения в Россию (11 августа нов. ст.) работа над «Погибшим» шла урывками, перебивалась писанием «Отъеззжего поля», «Люцерна». Не сразу принялся Толстой за него и в России. Лишь 6 сентября, почти через месяц после приезда в Ясную поляну, встречается упоминание о «Погибшем», если не считать, что к нему же относится запись 16 августа: «Лень писать с подробностями, хотелось бы всё писать огненными чертами».
До 14 сентября было написано пять глав «Погибшего». В этот день в Ефремове, куда Толстой ездил на конскую ярмарку, он занес в Записную книжку: «Что вспомнил Д[елесов] при вальсе. Как танцовал в поту и поцаловал. Старик, — для него всё голо, а прежде и дерево, и облако, вокруг них всё было поэзия».
Запись в Дневнике, сделанная на следующий день, дополняет и поясняет эту заметку. — «Бросился писать и написал отличные 4 листика горячие».
Это — лл. 11—18 автографа 3, составившие 3-ю главу и заставившие переделать и пагинацию, и цыфры, ранее обозначавшие главы 3, 4 и 5.
18 сентября настроение падает: «Писал довольно много, но вся вещь плохая. Хочется свалить ее поскорее».
20 сентября «работалось хорошо», 22 — «писал довольно, но решительно плохо». Таков же отзыв и в суммарной записи Дневника под 25—28 сентября.
Как показывает дата под автографом 3, 5 октября, в Ясной Поляне, третья редакция повести была закончена.
Но автограф 3 может быть назван третьей редакцией повести лишь с некоторыми оговорками.
Уже на другой день после заключительной даты 3 автографа, 6 октября, Толстой отмечает в Дневнике, что „«обдумал окончательную отделку «Погибшего»“. Она не замедлила начаться, и несомненно, что для нее Толстой собрал отдельные листки, относившиеся к работе над последней третью повести после прочтения Боткину первых двух ее третей. Рукопись, благодаря этому, не говоря уже о «4 листиках горячих», получилась сборная. Это подтверждается и разнообразием бумаги, и перебоями в наименовании некоторых лиц повести (см. ниже описание рукописей «Альберта» и сравнение их с печатным текстом). Следы «отделки» ясно видны на автографе 3: исправления, вычеркивания, вписывания между строк и на полях, написанные другими чернилами, чем основной текст, крестики, обозначающие, как мы предполагаем, места вставок на отдельных листках. Таких вставок предполагалось довольно много, но сохранилось лишь две. Одна — лист 33 автографа 3, снабженный крестиком, по бумаге отличающийся от соседящих с ним предыдущих и последующих листов и введенный в текст повести, другая — 2 лл. автографа 4 Б.
Таким образом, являясь, с некоторыми оговорками, в основе своей третьей редакцией повести, автограф 3 в то же время служит переходом к четвертой редакции, полностью нам неизвестной.
Ее фрагментами являются автографы 4 А, Б и В, а также листы писарской копии и гранки до внесения в них авторских исправлений и вставок.
Работа над повестью продолжалась в Москве и Петербурге, где Толстой был с 17 по 30 октября.
23 ноября повесть была прочтена автором С. Т. Аксакову. «Кажется, понравилась старику», отмечает Толстой, а через два дня записывает, что «кончил работу», и что «вся вторая половина слаба».
Приблизительно к тому же времени надо отнести не датированное письмо Толстого к Некрасову, где он сообщает, что «к 26-му» пришлет Погибшего, повесть листа в 3, которой начинает быть доволен.[313]
26 ноября, как отмечает Дневник, повесть (уже в IV ред.) была послана Некрасову. Очевидно, накануне было написано письмо к Некрасову, в котором Толстой выражал желание «пересмотреть все коректуры». «Ежели только это возможно по времени, — пишет Толстой, — то высылайте или вышлите их мне. Но коректуры 8 и 9 отдела непременно пришлите и скажите ваше мнение насчет их. Я ими недоволен. Я теперь занялся этой вещью преимущественно, чтобы сбыть ее с рук — она загораживала другие — но занявшись ею опять, серьезно увлекся и мне кажется, что есть места не дурные. Об отделе 11-м тоже скажите свое мнение, он мне не нравится».[314]
Едва повесть была отослана, Толстой забеспокоился, так как «вспомнил много небольших, но необходимых исправлений. Главный вопрос: будете ли вы или нет печатать Погибшего в Декабре? — спрашивал он Некрасова. — Ежели да, то успею ли я исправить его по коректурам в Москве. Ежели не успею, а вам нужно печатать теперь, то уж я приеду в Петербург. — Необходимейшие исправления во второй половине; поэтому не велите отпечатывать ее в листы без исправлений... Извините пожалуйста зa эти хлопоты, я сам ужасно раскаиваюсь в том, что послал вам вещь в таком ужасно-невозможном виде».[315]
30 ноября, как увидим ниже, Толстой просил Некрасова вернуть ему повесть обратно, а в промежуток времени между 26 и 30 ноября написано было неотправленное письмо Некрасову, от которого сохранилось лишь начало, содержащее указания на ряд исправлений в повести (автограф 5).
Появление повести в декабрьской книжке «Современника» не состоялось: вероятно, она уже запоздала для нее. Но ее набрали, Некрасов ее прочел и «по долгу совести» написал автору 16 декабря 1857 г., что она не хороша. «Главная вина вашей неудачи, — писал Некрасов, — в неудачном выборе сюжета, который, не говоря о том, что весьма избит, труден почти до невозможности и неблагодарен... Как Вы там себе ни смотрите на Вашего героя, а читателю поминутно кажется, что вашему герою с его любовью и хорошо устроенным внутренним миром — нужен доктор, а искусству с ним делать нечего». Впрочем, окончательное решение Некрасов предоставлял Толстому.[316]
В сущности, это был замаскированный отказ, и так, видимо, понимал дело и сам Некрасов. 25 декабря он писал Тургеневу: Толстой «прислал такую вещь, что пришлось ему ее возвратить».[317]
18 декабря Толстой благодарил Некрасова за искренно выраженное мнение, с которым он, однако, несогласен. «Печатать ее (повесть) теперь нельзя; потому что как я писал вам, надо в ней исправить и изменить многое. 30 числа я еще просил вас прислать мне ее назад.[318] Напрасно вы не прислали. — Что это не повесть описательная, а исключительная, которая по своему смыслу вся должна стоять на психологических и лирических местах и потому не должна и не может нравиться большинству, в этом нет сомнения; но в какой степени исполнена задача, это другой291 292вопрос... Пришлите мне только пожалуйста рукопись или коректуры, чтобы пока свежо еще исправить что нужно и спрятать всё подальше».[319]
Корректуры были возвращены, и, вероятно, в середине декабря Толстой принялся за поправки. Под 16—26 этого месяца повесть упоминается в дневнике под новым, уже четвертым заглавием: «Переправка Музыканта. Не печатаю».
Судя по исправлениям, которые сделаны в сохранившихся последних гранках, Толстой приводил в исполнение то, о чем писал в неотправленном письме к Некрасову. Художник Бирюзовский всюду тщательно удален и заменен Делесовым. Этот последний, а не Бирюзовский, как было первоначально в гранках, произносит длинную речь — апологию Альберта.
21 января 1858 г. Толстой пишет Некрасову: «Повесть свою спрятал, но придумал еще в ней переделки, которые сообщу вам когда-нибудь, когда будем вместе».[320]
17 февраля он извещает Некрасова, что пришлет «две штуки на выбор; из коих одна есть тот же несчастный всеми забракованный музыкант, от которого я не мог отстать и еще переделал».[321]
Не рассчитывая попасть в мартовскую книжку, Толстой 26 февраля сообщает Некрасову, что в марте надеется с ним увидаться и прочесть ему повесть.[322]
Судя по Дневникам, работа над «Музыкантом» продолжалась до 11 марта, а отдан он был Некрасову, вероятно, между 12 и 17 марта, когда Толстой был в Петербурге.
Надо предполагать, что «Музыкант» назначался для апрельской книжки, и что именно об этой повести сообщал Некрасов Толстому 3 апреля, что ее «задержал по глупости» цензор «Современника».[323]
Наконец, в 8 книге «Современника» за 1858 г. повесть Толстого появилась под заглавием «Альберт», — пятым по счету.
В каком виде она была отдана в редакцию, какие поправки были сделаны Толстым во время печатания, — мы не знаем.
Отметив главные моменты в истории написания «Альберта», следует указать, что заключительный эпизод повести (бредовые видения музыканта) некоторыми исследователями ставится в связь с отрывком «Сон», над которым, по указанию дневника, Толстой начал работать 24 ноября 1857 г. и вторую редакцию которого поместил в письме к В. П. Боткину от 4 января 1858 г.[324] По мнению И. Р. Эйгеса, «Сон», возникший как самостоятельное произведение, был затем слит с концом «Альберта».[325] Б. М. Эйхенбаум полагает, что «Сон» стилистически восходит к «Альберту», и что финал последнего — один из вариантов «Сна».[326]
Текст «Сна» и комментарии к нему не входят в настоящий том, так как последняя редакция отрывка, предназначавшаяся для печати, относится к 1863 г. Поэтому ограничиваемся здесь только что сказанным, отмечая, что и в 1857—58 гг., в разгар работы над «Альбертом», и в 1863 г., когда настроения эпохи «Альберта» были уже давно пройденной ступенью, Толстой считал «Сон» совершенно самостоятельным произведением.
