«ТАК ЧТО ЖЕ НАМ ДЕЛАТЬ?». 1884–1886
Читатели трактата в России и за рубежом впервые основательно смогли познакомиться с новым Толстым – художником, мыслителем и публицистом, с его новыми общественными, социально-экономическими, философскими, эстетическими взглядами. Книга создавалась по горячим следам важного общественного события – московской переписи (трактат печатался в ряде изданий с подзаголовком «Мысли, вызванные переписью») и личного опыта писателя, участвовавшего в ней. Потрясенный увиденными им фактами социальной несправедливости и холодным, «равнодушным созерцанием» богатыми несчастья бедного люда, Толстой, вступивший на поприще публициста, поставил перед обществом важнейший вопрос русской литературы и публицистики: «Так что же нам делать?» и стремился дать на него свой ответ.
В трактате мы видим ужасающие картины городской нищеты и контрастирующие с ними зарисовки роскоши праздной жизни богачей, созданные художественным мастерством Толстого; слышим страстный голос Толстого-публициста, ищущего путь изменения несправедливого устройства жизни, пытающегося пробудить совесть, нравственное начало каждого человека. Авторская исповедь тесно переплетается в трактате с публицистичностью и философским осмыслением открывшейся Толстому картиной реальной жизни.
Толстой с увлечением работал над трактатом: «Не могу тебе выразить, до какой степени я весь поглощен теперь этой работой, уже тянущейся несколько лет и теперь приближающейся к концу. Нужно самому себе выяснить то, что было неясно, и отложить в сторону целый ряд вопросов, как это случилось <…> с вопросами богословскими». Были отложены многие планы, потому что, по признанию писателя, «статья о переписи загородила дорогу. Мне необходимо сказать все, что я знаю в этом направлении» (из письма В. Г. Черткову 8 декабря 1884 г.).
Впечатления европейской общественности от новой книги Толстого восторженно передал Р. Роллан: «Я никогда не забуду его голоса, полного пафоса, его душераздирающего “Что делать?” Он только что открыл все страдание мира и больше не мог его выносить; он порывал со спокойствием своей семейной жизни и с гордостью, которую ему давало искусство».
«Так что же нам делать?» состоит из 24 глав. В первых 12 главах Толстой рассказал о поразившей его московской нищете, об участии в московской городской переписи 1882 года, о своей речи в городской Думе с призывом соединить перепись с помощью беднякам, подробно о посещении Ляпинского ночлежного дома, дома купца Ржанова («Ржановская крепость») в Проточном переулке, где ютилась московская нищета, о раздаче им денег.
«Я обходил все квартиры и днем и ночью, 5 раз, я узнал почти всех жителей этих домов, я понял, что это первое впечатление было впечатление хирурга, приступающего к лечению раны и еще не понявшего всего зла. Когда я осмотрел рану в эти 5 обходов, я убедился, что рана не только ужасна и хуже в 100 раз того, что я предполагал, но я убедился, что она неизлечима и что страдание не только в больном месте, но во всем организме, и что лечить рану нельзя, а единственная надежда излечения есть воздействие на те части, которые кажутся не гнилыми, но которые поражены точно так же», – взволнованно писал Толстой.
И он делится с читателем тем потрясением, какое произвела на него вопиющая крайняя нищета, увиденная им: «И прежде уже чуждая мне и странная городская жизнь теперь опротивела мне так, что все те радости роскошной жизни, которые прежде мне казались радостями, стали для меня мучением. И как я ни старался найти в своей душе хоть какие-нибудь оправдания нашей жизни, я не мог без раздражения видеть ни своей, ни чужой гостиной, ни чисто, барски накрытого стола, ни экипажа, сытого кучера и лошадей, ни магазинов, театров, собраний. Я не мог не видеть рядом с этим голодных, холодных и униженных жителей Ляпинского дома. И не мог отделаться от мысли, что эти две вещи связаны, что одно происходит от другого».
Толстой с горечью рассказал о сытой барской жизни и жизни своей семьи. Один из ярких эпизодов, как его старший сын нанял набивать папиросы за 2 рубля 50 копеек за тысячу «худую, желтую, старообразную женщину лет тридцати» и девочку. «Он встает часто в 12, – замечает Толстой. – Вечер от шести до двух проводит за картами или фортепиано, питается вкусным и сладким; все работы на него делают другие. Он выдумывает себе новое удовольствие (дурман) – курить. Есть женщина и девочка, которые еле-еле могут питаться тем, что превращают себя в машину, и всю жизнь проводят, вдыхая табак. У него есть деньги, которые он не заработал, и он предпочитает играть в винт, чем делать себе папироски».
Домашние Толстого – жена, сыновья и старшая дочь Татьяна Львовна, которых он пытался усовестить, вызвать у них сочувствие к бедным, – были недовольны обличительным тоном нового произведения отца. Толстой неоднократно пытался уговаривать жену переменить их жизнь как в Москве, так и в Ясной Поляне на более простую, но успеха не имел.
Толстой в то время называл душевнобольными всех людей, которые преданы исключительно личной, эгоистической жизни и не понимают того, что истинное благо только в жизни общей. «Я боялся говорит и думать, что все 99/100 сумасшедшие. Но не только бояться нечего, но нельзя не говорить и не думать этого. Если люди действуют безумно (жизнь в городе, воспитание, роскошь, праздность), то наверное они будут говорить безумное. Так и ходишь между сумасшедшими, стараясь не раздражать их и вылечить, если можно». И далее: «Безумная жизнь страшно жалка», – записал он в Дневнике.
Толстой не ограничился лишь резким обличением образа жизни богатых, их безнравственным, не христианским отношением к бедным людям – братьям; он мучительно искал ответа на вопрос: «Так что же делать?».
В последующих главах Толстой раскрывал причины неудачи своих попыток благотворительной деятельности. Он пытался объясниться с читателем: «Прежде чем делать добро, мне надо самому встать вне зла, в такие условия, в которых можно перестать делать зло. А то вся жизнь моя – зло. Я дам 100 тысяч и все не стану еще в то положение, в котором можно делать добро, потому что у меня еще останутся 500 тысяч. Только когда у меня ничего не будет, я буду в состоянии сделать хоть маленькое добро. <...> И я смел думать о добре! То, что с первого раза сказалось мне при виде голодных и холодных у Ляпинского дома, именно то, что я виноват в этом и что так жить, как я жил, нельзя, нельзя и нельзя, – это одно была правда».
В XVI главе трактата Толстой осуждал попытки благотворительной деятельности – свои и других богатых людей: «Я стоял по уши в грязи и других хотел вытаскивать из этой грязи <...>
Кто такой я, – тот, который хочет помогать людям? Я хочу помогать людям, и я, встав в 12 часов после винта с четырьмя свечами, расслабленный, изнеженный, требующий помощи и услуг сотен людей, прихожу помогать – кому же? Людям, которые встают в 5, спят на досках, питаются капустой с хлебом, умеют пахать, косить, насадить топор, тесать, запрягать, шить, – людям, которые и силой, и выдержкой, и искусством, и воздержностью в сто раз сильнее меня. И я им прихожу помогать! Что же, кроме стыда, я и мог испытывать, входя в общение с этими людьми?».
У Толстого возникло чувство, что «в деньгах, в самых деньгах, в обладании ими есть что-то гадкое, безнравственное, что самые деньги и то, что я имею их, есть одна из главных причин тех зол, которые я видел перед собой, и я спросил себя: что такое деньги?» И XVII главу он посвятил рассмотрению вопроса о значении и роли денег при существующем обществе и пришел к выводу, что, «как только в обществе употребляется какое бы то ни было насилие, так тотчас значение денег для владельца их уже теряет значение представителя труда, а получает значение права, основанного не на труде, но на насилии».
«Деньги – это новая страшная форма рабства и так же, как и старая форма рабства, развращающая и раба и рабовладельца, но только гораздо худшая, потому что она освобождает раба и рабовладельца от их личных человеческих отношений».
Чтобы узнать мнение экономистов о его взглядах на роль денег в современном обществе, Толстой пригласил знакомых профессоров Московского университета: экономистов И. И. Янжула, А. И. Чупрова, С. А. Усова и профессора политической экономии в Петровской академии И. И. Иванюкова.
В воспоминаниях А. Амфитеатрова приводится отзыв Чупрова о Толстом: «Пойми же ты, что за удивительная способность мысли, что за сила природная живет в мозгу этого человека! Своим умом, в одиночку, не имея понятия об экономической науке, проделать всю ее эволюцию до XVIII века и подвести ей именно тот итог, который был тогда исторически подведен! Это неслыханно! Это сверхъестественная голова! Это умственный чудовищный феномен!»*.
Толстой пришел к выводам, отвечающим на поставленный им вопрос: «Так что же нам делать?».
«Я понял, что человек, кроме жизни для своего личного блага, неизбежно должен служить и благу других людей; что если брать сравнения из мира животных, как это любят делать некоторые люди, защищая насилие и борьбу борьбой за существование в мире животных, то сравнение надо брать из животных общественных, как пчелы, и что потому человек, не говоря уже о вложенной в него любви к ближнему, и разумом, и самой природой своей призван к служению другим людям и общей человеческой цели.
Я понял, что это естественный закон человека, тот, при котором только он может исполнять свое назначение и потому быть счастлив.
Я понял, что закон этот нарушался и нарушается тем, что люди насилием, как грабительницы-пчелы, освобождают себя от труда, пользуются трудом других, направляя этот труд не к общей цели, а к личному удовлетворению разрастающихся похотей, и так же, как грабительницы-пчелы, погибают от этого.
Я понял, что несчастия людей происходят от рабства, в котором одни люди держат других людей.
Я понял, что рабство нашего времени производится насилием солдатства, присвоением земли и взысканием денег.
И, поняв значение всех трех орудий нового рабства, я не мог не желать избавления себя от участия в нем».
Книга предназначалась для журнала «Русская мысль» С. Юрьева, где Толстой предполагал напечатать свою «Исповедь» и «В чем моя вера?», также запрещенную цензурой, и статьи о переписи. Для журнала «Русская мысль» было сверстано 20 глав трактата «Так что же нам делать?». И вновь последовал запрет цензуры: на полоске бумаги, вклеенной в январский номер журнала 1885 г., было напечатано заявление от редакции: «Помещение нового произведения графа Льва Николаевича Толстого “Так что же нам делать?” откладывается до февральской книги»; а в феврале последовало лаконичное: «... не может быть помещено». Но Толстого радовало, что «она читается по корректурам и уже переписывается», потому что, писал он, «я ясно вижу, что за эти лет пять уже много сделано такого, что не разделается никогда, и что мы подвигаемся и подвигаемся, и что, если бы сейчас умерли мы все, исповедующие сознательно Христово учение, Христово учение осталось бы среди людей не такое, каким оно было, и движение продолжалось бы точно так же».
Решено было печатать трактат в журнале «Русское богатство» Л. Е. Оболенского, давно просившего Толстого дать в журнал свое произведение. Писатель сочувственно относился как к направлению журнала, так и к его редактору: «Его журнал – самый близкий мне по направлению, и потому непременно помещу у него что-нибудь».
В журнале «Русское богатство» 1885-1886 гг. были напечатаны отрывки из трактата, которые воспринимались как самостоятельные статьи и перепечатывались другими изданиями: «Что же нам делать?», «Жизнь в городе» («Русское богатство», 1885, кн. III, с. 638 и кн. IV, с. 1–5), «Из воспоминаний о переписи», (1885, кн. IХ, с. 129-143 и кн. Х, с. 1–18), «Деревня и город» (кн. ХII, с. 145–147). Другие фрагменты из книги вышли в XII части Сочинений Толстого «Произведения последних годов» (1886): «О назначении науки и искусства», «О труде и роскоши», «Женщинам», содержащей также повесть «Смерть Ивана Ильича», народные рассказы, отрывки из публицистических работ последних лет.
Трактат, точнее опубликованные отдельные из него главы, вызвал ожесточенную полемику в печати 1880-х гг. По цензурным условиям, обсуждались преимущественно лишь размышления Толстого «О призвании женщин», опубликованные в последних главах трактата «Так что же нам делать?».
Напечатан трактат под заглавием «Какова моя жизнь» в издании М. Элпидина в Женеве в 1886 г. с цензурными купюрами (полностью – в 1889 г.), а в России в издательстве «Посредник» в 1906 г.
ПСС, т. 25, с. 182–411.
Публицистические обращения Толстого к своим современникам, его настойчиво поставленный вопрос: «Так что же нам делать?» взволновали многих, особенно молодежь; в переписи приняли участие студенты и курсистки. Русское общество услышало и откликнулось на призыв Толстого. «Воззвание Толстого ударило по сердцам и сильно всколыхнуло москвичей. Даже люди, стоявшие собственно в стороне от гущи жизни, люди чисто кабинетного склада, люди более или менее далекие от текущей злобы дня, – и те волновались и вдруг захотели что-то делать, вдруг ощутили потребность что-то предпринять»**.
У Толстого появилось множество новых корреспондентов, желающих побеседовать с ним.
Художник H. H. Ге, позже ставший близким другом Толстого, прочитав его статьи о переписи, решил познакомиться с ним, чтобы «обнять этого великого человека и работать ему»: «Я нашел тут дорогие для меня слова. Толстой, посещая подвалы и видя в них несчастных, пишет: “Наша нелюбовь к низшим – причина их плохого состояния...” Как искра воспламеняет горючее, так это слово меня всего зажгло...»***.
Несмотря на то что «Исповедь» и «В чем моя вера?» были запрещены, а другие работы Толстого начала 1880-х годов вовсе не печатались, взгляды его получали все большую и большую известность и во многих возбуждали живой интерес.
* Амфитеатров А. В. Собрание сочинений: В 10 тт. Т. 10. Кн. 1. – М., 2003. – С. 76; Янжул И. И. Мое знакомство с Толстым // Международный Толстовский альманах. – М., 1909. – С. 410.
** Пругавин А. С. Л. Н. Толстой в 80-х годах // Новая жизнь. – 1912. – № 5.
*** Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка. – М.-Л., 1930. – С. 8.
